Уходя, мы завещаем вам полинявшую футболку, Россию и зиму

посмотри на меня и я рухну как старое здание дзёси икита

В квартире на улице Юных не шум, а эхо. Серёжу мотает от холодильника к дивану, ткань которого пахнет шампунем для девочек. Неизменно. Хочется отоспаться на пару столетий вперёд, но Нина его прикончит. Серёжа складывает в рюкзак хлебобулочных пёсиков, языки которых сделаны из колбасы, выключает телевизор, накидывает на плечи олимпийку и тащится на улицу. Он опаздывает на первый рабочий день в комиссионке. Серёжа тот ещё разгильдяй. Неизменно. Его мобильный в кармане без конца трещит казахскими мотивами — милая шалость Тамби. Первые четыре звонка Серёжа благополучно пропускает, вслушиваясь в казахскую песенку. Заползает в тёплое метро и проверяет список пропущенных. Нина, Тамби, Нина, Нина. Проблематично. Серёжа кемарит три станции подряд, прижимая к животу рюкзак, чешет голову, бритую под тройку, и набирает Нину. Та отвечает безжалостным: — Ты катастрофа. — Я почти дошёл, — уверяет Серёжа, — даже покурить успею. — Не придёшь вовремя — и я вышвырну тебя, как котёнка. Нина отключается раньше серёжиного: «Я не подведу». В метро немноголюдно, душно и пахнет аромапалочками. Здесь куча отсеков, которые напичканы отсеками поменьше: в четырёх стенах расположены и видеоигры, и дешёвая одежда, и иконки. Серёжа не в курсе, как такие разношёрстные продавцы уживаются друг с другом. Ему как-то плевать. Он выходит на улицу и перезванивает Тамби. — Салам, — доносится из динамика мягкое, сонливое. — Дарова. Вырубаешься на работе? — Немного, — Тамби что-то нарезает. Наверняка он в дурацком фартуке, полиэтиленовых перчатках и шапке-сетке, или как она называется. — Витя сочинял на балконе рингтоны, и я всю ночь это слушал. — Чего окно не закрыл? — Прикинь, мне понравилось. Они синхронно усмехаются в трубки, и Серёжа сопит: — Блять, я из-за тебя не на ту сторону перешёл. Они опять по-детски улыбаются, потому что на Тамби тупо не выходит злиться. И он, сволочь такая, безбожно и неумело пользуется этим. Серёжа делает крюк. Говорит: — Кстати, спасибо за собачек из хлеба. Первый день на работе будет хорошим. У меня ещё остались сигареты и шоколадка «Российская». Помнишь, мы купили их штук десять, потому что по акции? — Забудешь такое. Кстати, — совершенно осознанно передразнивает Тамби, — мне нужна твоя помощь, раз ты ещё не дошёл до комиссионки. Купи пудру. — Пудру? — Маришка попросила. Она придёт в полдень, заберёт, чтобы скрыть Алисе синяки. О, Маришка. Всё ясно — Тамби просто втрескался в неё. Серёжа расплывается в улыбке. Он тоже любит их всех: двоих друзей и двух подружек, что образуют маленькую цепочку, питающуюся сахарозаменителем (кроме Алисы), святой водкой, сигаретами и грёзами. Он сделает для них всё, что угодно. — Пудру, значит, — просекает Серёжа. — Чтобы пудрить всем мозги? Изобретательно. Ладно, казашка, сгоняю по-быстрому. Отплачу за хлебных пёсиков. Серёжа вновь кружит вокруг светофоров и людей, возвращаясь в метро; в царство барахла. Возможно, он встретит Витю. Тот где-то продаёт сим-карты и телефоны или ищет проблемы. Серёжа болтается по отсекам, набирает Маришку и слушает случайно поставленную песню Дюдюки Барбидокской. Надо заставить отключить. Песня безупречная, но денег уходит немерено, ну. Как Маришка умудрилась подключить эту функцию? — Привет, Серёж. — Дю-дю-ка. Это имя тебе о чём-нибудь говорит? — Ой, — писклявит Маришка. — Я что-то поставила, да? Мы с Алисой баловались, когда не могли уснуть. Этим девочкам по восемнадцать, а они до сих пор звонят кому попало, делают что попало и живут как попало. От скуки. Как и все они. — Ладно, говори, какая пудра тебе нужна. Серёжа слышит шорохи, и трубку перехватывает гиперактивная Алиса. Булькает чем-то. Серёжа надеется, что это не вино, иначе он всё бросит и пойдёт к ним в квартиру со своей гигантской пивной кружкой. Он на это способен, и они знают это. — Просто Фанта, — ехидничает Алиса. — Значит так: у меня мегасветлая кожа и суперсиние синяки, я упала с велосипеда. Ищи самую светлую и не в шариках. — Понял, — вздыхает Серёжа. — Не отключайся. Серёжа заходит в тот самый отсек с видеоиграми, одеждой и иконками. Отсюда и идёт этот смрад аромапалочек. Нос жжёт. Серёжа гремит рюкзаком и вопросами, а продавцы снуют туда-сюда. Их реально много. Две коротко стриженные женщины, светловолосый мальчик и бодибилдер за стойкой с дисками. Своеобразная компания. Серёжа рассматривает гору мышц, перебирающую диски с Геной Букиным, и щупает у каждого продавца всё, что может. Алиса препирается с Маришкой на том конце провода: — ...не смей менять свои клубничные духи. — ...а ты — свои, из-за которых пахнешь мороженым. — ...я не пахну мороженым! — ...ты самый настоящий пломбир. Серёжа не без труда вклинивается в их болтовню. Складывает коробочку пудры в рюкзак и продолжает щупать вещи. Они прикольные. Серёжа никогда не видел столько икон, причём жутко пыльных. Он спорит с девочками, водит рукой по грязным картинкам, счищая пыль и разглядывая божьи рожи, щипками убирает с прилавка блёстки от одежды, смеётся в трубку. И не сразу понимает, что его рука снимает с чьего-то белобрысого затылка пух. — Ой, — безвинно говорит Серёжа. Мальчик, напоминающий икону в просторной белой футболке, смотрит на него вполоборота, через плечо. Весь какой-то выцветший, апатичный. Словно бумажный. С оригами в виде лебедя вместо сердца, с бумажными ленточками вен, с необъятной душой формата а3. Его легко раскромсать ножницами, но это только кажется. Мальчик не подаёт признаков жизни и не разглядывает Серёжу в ответ. Чудно́. — Слушай, — Серёжа стреляет глазами по кружке с далматинцами, которая яро выбивается из всей этой божественной чепухи, — сколько она стоит? — Она моя, — отвечает вот такусенький мальчик. Лет шестнадцать. Или меньше. — Хочешь обменять её на шоколадку? — Нет, — просто говорит он. — Ну блять, ну пожалуйста. Ща, — Серёжа прижимает мобильный к щеке и шарится на дне рюкзака. — Вот. «Российская», горькая. Будь другом, а. Мальчик почему-то дёргается в конце просьбы. Всё ещё смотрит на Серёжу вполоборота, а потом дотягивается до кружки с изображением далматинцев и протягивает её Серёже. Как изящно он это делает, боже. Молча, медленно, изысканно. Серёжа забирает кружку и кладёт шоколад в бледноватую руку. Шумно, торопливо, нелепо. — Пасибо, — лыбится Серёжа. Мальчик бесцветно пожимает плечами. Серёжа отворачивается и тут же забывает его лицо. Ему на мгновение кажется, что он выкупил эту крошечную душу в обмен на шоколадку, купленную по акции за 32 рубля. На выходе из отсека Серёжа сталкивается с мужчиной, который тут же смотрит на него так, будто выковыривает яблоки из глазниц. Дурацкое утро. Серёжа, грубый на лицо и с бритой головой, кажется чем-то небезопасным, но нельзя же так пялиться. — Прошу прощения, — до подъёбливого дружелюбно тянет Серёжа, и мужчина киснет. — Смотри по сторонам, а не в телефон. В конце чего-то не хватает. «Щенок». «Ублюдок». Или чего попроще. Серёжа тут же забывает и о нём, будто мужчина и мальчик — одна маленькая бесцветная семья, окружённая иконками, как щитами. Пофиг. Он набирает номер Тамби и слышит из отсека злое: — ...держись от таких подальше. И тихое: — ...ландыш. Вроде бы, он не уверен. Болтовня Алисы сбивает, и Серёжа вертит головой, встряхивая память и вышвыривая эти ненужные воспоминания.  Кто же знал, что они ему понадобятся через два года, когда в квартире на улице Юных взорвётся бумажный шум.