Вырезанный эпизод из второй главы, который не дошёл до первой версии
— Тебе?.. Сколько тебе лет? Когда ты родился? — преодолев собственную слабость, спросил Дамблдор. — В 1908. — Отец умер в 1893, — сказал он, грубо вытирая слёзы рукой. — Мне жаль, это просто невозможно. — Но мне... Мне являлся феникс! — надрывно настаивал юноша и сейчас он вновь напоминал Геллерта. А уж с ним Альбус научился справляться. Дамблдор заключил мальчишку в объятия, крепко прижимая к себе, и тот не стал сопротивляться, горбясь, чтобы уткнуться в плечо. — Тшш... Всё будет хорошо, мальчик мой, — вкрадчиво обещал Альбус, гладя того по голове. — Как звала тебя приёмная мать? — Криденс, — проскрежетал юноша. — Криденс, — тихо повторил Альбус, кивая. — В произошедшем нет твоей вины. Ты умный, ты и раньше понимал, что он тебя обманывает, не так ли?.. — Господин говорил мне, что я должен убить вас. Я не хочу этого делать. Трус, хочется сказать, но слова застревают в горле. Он и сам пытался смалодушничать, подсунуть кого-то вместо себя. Геллерт как всегда прав. Они похожи. — Как видишь, мы теперь с ним снова друзья, так что тебе не придётся. — Вы не злы на меня? Вы не скажете ему? — Криденс отстранился, заглядывая в лицо, словно пёс, которого собираются бить. Так много доверия и мольбы в этих глазах... О, нет, он просто не в силах поступить с ним жестоко. — Конечно нет, — заговорчески проговорил Альбус, беря того за руку. — Главное не показывать ему это крыло, — и мягко рассмеялся, а вот Криденс наоборот в мгновение ока побелел, посмотрев за спину Альбуса, и в глазах отразился страх. Юноша весь сжался и выдернул свою ладонь из рук Дамблдора. И Альбус быстро понял, почему. — А он уже и сам всё увидел, — раздался ледяной голос позади. Дамблдор обернулся, встречая Гриндевальда как если бы они и правда были друзьями: — Геллерт! Какая приятная встреча! — Несомненно! — хохотнул он и попытался подойти к Криденсу, но Альбус с улыбкой преградил ему путь. — Я так давно тебя ищу, ты бы знал. Думаю, нам есть, что обсудить, — защебетал Дамблдор самым угодливым тоном. — Я в этом и не сомневаюсь. Только сначала мне надо поговорить с моим дорогим Аурелиусом, если ты позволишь, — Геллерт снова попытался обойти, и на пути снова встал Альбус, кладя руку ему на солнечное сплетение, удерживая на месте. В этот раз он встал значительно ближе. — Увы, не позволю, — выдохнул Дамблдор ему в губы, зная, как тому это нравится. В то лето у них было достаточно времени изучить друг друга. — Альбус, отойди, — сквозь зубы шипит Геллерт, не сумев удержаться от взора на губы напротив. — Не отойду, — томно прошептал Дамблдор, поднимаясь к уху Гриндевальда и делая знак Криденсу уходить. Тот осторожно начал отступать. — Где ты был весь вечер? — И бессовестно расстегнул пуговицу его рубашки, проникая к груди и оглаживая нежную кожу, выводя ногтями узоры. Геллерт почти ощутимо зарычал, почти сломался, Альбус чувствовал. — Я ждал тебя. ***Вырезанный фрагмент из второй главы, который не дошёл до первой версии
— Вы не скажете ему? — спросил юноша, заглядывая в лицо, словно пёс, которого собираются бить. Так много доверия и мольбы в этих глазах... О, нет, он просто не в силах поступить с ним жестоко. И, видимо, столько понимания и сострадания отразилось в глазах Дамблдора, что Криденс, кажется, даже на секунду поверил ему, захотел поверить. ***Вырезанный эпизод из второй главы, который не дошёл до первой версии
Это место напоминает мне Эйфелеву башню, — нехотя признался Геллерт, всё-таки снимая чары с ограничителей, пересилив пристрастие к сковыванию Альбуса. — Ты был там? — осторожно говорит Дамблдор, потирая запястья и внимательно наблюдая за собеседником. — Да, — сказал Геллерт, который наоборот прятал глаза, отворачивался, делая вид, что любуется картиной природы. — Помнится, — помедлил он, вздыхая, — и ты там был в тот день. — Ах, это всё-таки был ты? — Да, я. А ты сбежал, как только меня заметил, — лицо его было таким же бесстрастным, но Альбус уловил в голосе, так яростно превозносившем революцию и волшебников, старую закостенелую боль. Сердце Дамблдора обливалось кровью от его страданий, и он не решился перебивать его своими никчёмными объяснениями. — Я тогда подумал, что ты, должно быть, возненавидел меня... Ты так побледнел. Альбус не выдержал и обнял его сзади, желая забрать хотя бы ничтожную частицу его переживаний, помочь ему как-то, и почувствовал вибрацию геллертовского смеха. — Давай, скажи, что это не так! — вдруг прикрикнул Гриндевальд, и в его интонации отчётливо слышались слёзы. — Соври ещё раз, чтобы успокоить! Лей в уши мне свои лживые песни, лей! Всё лучше, чем снова увидеть ненависть в твоих глазах! — Но это правда, — тихо произнёс Дамблдор, но эти слова были сродни звуковому удару. — Я бы... Я бы никогда не смог ненавидеть тебя, Геллерт. Ничто в этом мире не способно заставить ненавидеть тебя. Никакой твой поступок. — Ты... Ты не понимаешь, о чём говоришь. Голос Геллерта звучит, как простуженный. Возможно, он действительно болен. — Я буду любить тебя любым, — ответил Альбус, прижимаясь ближе. — Сегодня и всегда. — А на Эйфелевой башне? Что случилось там? — Я... Я думал, что просто сошёл с ума. Ты снился мне каждую ночь. Аберфорт говорил, что я постоянно повторяю твоё имя во сне, и это стало основной причиной его переезда. Он кричал, что я потерял отстатки рассудка, что даже после всего, что... случилось... я до сих пор не думаю о семье. И я был с ним согласен. Увидев тебя там, я думал, что моё помешательство переросло в галлюцинации, и решил лечь в больницу Святого Мунго. — Я читал новость об этом, — пробормотал Геллерт. — Мне жаль, что ты подумал, словно я... — В этом нет твоей вины, просто я идиот. Идиот, и всегда им был. — Не говори так! — Если бы не был, то остался бы с тобой тогда, когда... когда Ариана умерла. Я был тебе нужен, а повёл себя как эгоистичный дурак. ***Вырезанный эпизод из третьей главы, который был в версии до ремастера
Это была прохладная августовская ночь. Погода уже была холодной, опередив осенние заморозки. За окном буянил ветер, шумно стуча в окно ветками бузины. На столе тлела свеча, отравляя комнату своим едким дымом и капая воском на бумагу — бесценные труды Альбуса, которые он так старательно жаждал закончить, подчиняясь скорее внутреннему долгу и нескончаемому упорству, нежели желанию обогатить исследовательскую литературу по трансфигурации. Сейчас юноша лишь ворочался в кровати, дрожа от холода и прижимая к себе одеяло. В конце концов, ему это надоело. Он сел, вспомнив, что он вообще-то волшебник, и стоило ему сосредоточенно взмахнуть рукой, как комната наполнилась теплом, а единственное в спальне окно запотело. Альбус улыбнулся своему успеху в беспалочковой магии, и тут же померк, ощутив вкус знакомого колдовства. Это Геллерт научил его этим чарам. Воспоминание о недавней пылкой "любви" и о предательстве — чуть ли не вероломстве! — мучили и не давали даже помыслить о Гриндевальде без боли, его имя будто каждый раз выжигалось на внутренней стороне век и плело удавку вокруг шеи. А ещё Ариана... О, Ариана! О милая, бедная сестра! Как он мог себе такое позволить?! Как допустил?! Он же должен был быть старше, мудрее! Мать оставила этот свет, сжимая его ладонь, и только после его обещания, что он позаботиться о семье, она смогла спокойно умереть. Но нет! Нет, Альбус, тебе снова нужно было всё испортить! Поверить какому-то складно говорящему австрийцу, повестись на его красоту, умопомрачительную харизму и желание экспериментировать в постели! Да ты сам был его экспериментом, не больше! Ты самый настоящий идиот, балбес, наивный дурак и всё то, что тебе сказал Аберфорт в тот роковой момент! Он был прав, он был бесконечно прав, а ты, Альбус, ты не достоин даже его жалости! Не достоин ни своей постели, ни родного дома, ни возможности взглянуть на брата после всего, что случилось! Ты предал свою семью, ты предал Арианну, Аберфорта, мать и отца! Ради кого?! Ради того, кто трусливо сбежал, как только всё приняло серьёзный оборот! Ты идиот, Альбус Дамблдор! Он в который раз довёл себя до слёз. Он качался из стороны в сторону на постели, с силой прижимая лицо к коленям, его трясло и сердце заходилось от боли. На похоронах матери Альбус думал, что никогда так сильно в своей жизни не захочет повернуть время вспять, а оказалось, что "никогда" всё-таки слово запретное. Ничто в этом мире не вернёт ни Арианну, ни Геллерта, ни тем более его беззаботное детство. В минуты слабости Альбус подумывал свести счёты с жизнью. Его останавливала мысль о дальнейшей судьбе брата. Да, Аберфорт сгоряча говорил, что презирает, что не хочет больше видеть, что на месте Арианы должен был быть Альбус, но было очевидно, что брат просто не выдержит ещё одного удара и сам наложит на себя руки, а этого Альбус допустить не мог. Тогда бы он точно предал память родителей окончательно. Они остались вдвоём в этом огромном, холодном мире — последние Дамблдоры —, и должны были держаться вместе. Задушив в себе остатки самолюбия и бессильной злобы, Альбус рухнул обратно на постель, стараясь уснуть. Сотни невысказанных идей копошились в голове, и он старался их заглушить, тупо уставившись на позолоченный канделябр. В конце концов, в комнате стало совсем темно, и сизый дым свечи устремил свои тонкие пальцы вверх, а потом как-то странно потянулся к Альбусу. Мысли стали вытеснять друг друга, и в итоге осталась только одна — мысль о Геллерте. Она пронзила сознание, она окутала своим вязким ядом, манила и дурманила. Ощущения отчего-то обострились, словно по телу заструился поток ледяной воды, оглушающей, пьянящей… Это была Она, ошибки быть не могло. Это была Магия Геллерта. Сирена, одно присутствие которой способно было свести с ума. Он почти что увидел его дивные глаза; почти что почувствовал его привычную тяжесть на своих бёдрах; почти что коснулся его богоподобного тела; почти что услышал его дьявольский смех. Это было сродни сну, при том сном не являлось. Он наверняка находился где-то на грани жизни и смерти. Наконец, пленительный голос разрезал ночное безмолвие: — Я скучал по тебе, Аль. Дамблдор понял, что всё внутри сжимается от этих слов, а по бедру скользит вполне ощутимая рука. Но то была всего-навсего его собственная, тянущаяся к возбуждённому паху. "Это лишь фантазия," — сказал он себе, медленно убирая руку, однако властный голос тут же зазвучал недовольно: — Почему ты прекратил? И образ Геллерта ещё яснее сверкнул перед ним. Дым, словно хмель, наполнил лёгкие. Из смога на Альбуса смотрели знакомые разноцветные глаза, и на его ладонь легла чья-то невесомая и при этом могущественная рука. Дамблдор зажмурился. "Это всё сон". — Не сопротивляйся, всё равно не получится. Мы с тобой — одно целое, помнишь? Ты не сможешь жить без меня, Альбус. Ладонь легла на его пах, заставляя рвано выдохнуть. Он уже давно себя не удовлетворял, всё это плохо кончится. — Ты принадлежишь мне, Альбус. Он не заметил, когда успел спустить пижамные штаны и задрать майку. По нему скользило что-то необъяснимое, вынуждая мотать головой и краснеть, сжимая непослушные губы. Юноша чувствовал, как в груди трепыхалось тепло подобно распустившемуся там огненному цветку. Обжигающие лепестки его опадали и пронзали кровь, согревая и заставляя сердце биться быстрее. Тело не повиновалось, будто и вправду подчинялось только Геллерту, и только по его милости Альбусу ещё положено было не стонать в голос. Было предельно ясно, что дело в этом странном дыме, но заканчивать только начинающееся извращённое веселье почему-то не хотелось. Хотелось побыть с предателем Геллертом или с его иллюзией. Хотелось вновь посмотреть в его глаза, поклясться ему верности и бесконечной любви. Может быть, он и правда принадлежал Гриндевальду. Дамблдор медленно огладил член, проводя дрожащей рукой от вершины до основания. Ему было жарко как в маггловском аду, словно он уже плескался в самом горячем из котлов, и что-то постоянно продолжало подстёгивать его. Он точно обезумел, точно! Признание этого факта заставило рассмеяться. Альбус обвёл большим пальцем головку, как это обычно делал Геллерт. Он крепче сжал руку на члене, быстро двигая ею, и поймал себя на том, что ерзает, подкидывает бедра, стремясь быстрее достичь пика. Он зарылся свободной рукой в волосы, наматывая их на кулак, и закусил внутреннюю сторону щеки до боли. — Хороший Альбус, — усмехнулся Геллерт прямо в ухо. Хриплый шёпот опалил горячей волной. Шершавый язык мурашек лизнул спину Альбуса, заставляя прогнуться. Дамблдор всхлипнул, жадно толкаясь в свою ладонь, чувствуя, как от возбуждения и духоты темнеет в глазах, и прикрыл рот, кончая и боясь быть услышанным. — Геллерт! — всё же вскрикнул Альбус, и вдруг с грохотом открылось окно, словно кто-то выбил его изнутри. Наваждение спало. Он бездумно уткнулся взглядом в потолок, прерывисто дыша и чувствуя, как по щекам бегут слёзы. Он вновь был в одежде, накрытый одеялом, в кромешной тьме и лютом холоде. На следующий день его наверняка ждёт простуда. За стенкой послышались грохот и недовольное ворчание Аберфорта. Зайдя, он принёс с собой тепло собственной комнаты и заметно поёжился, только открыв дверь. — Ты что, замёрзнуть насмерть решил, придурок?! — гаркнул брат, подходя к окну и плотно закрывая его. — Кажется, из нас двоих это ты выпустился и можешь колдовать вне школы. — Точно, — выдавил Альбус, только сейчас ощутив дрожь во всём теле. Он кое-как взял палочку онемевшими пальцами и молча трансфигурировал холодный воздух в тёплый. — Слушай, — зло начал Аберфорт, всеми силами стараясь не сорваться. Альбус сел на кровати, — я понимаю, что тебе тяжело, тебя бросил парень и всё в этом духе! Но у меня умерла сестра! — по слогам произнёс Аберфорт. — Так что, будь добр, хотя бы не кричи его имя во сне и не мешай мне пытаться спать. Уж лучше бы ты как в прошлый раз лунатил во сне и долбился в мою дверь, чем это! Я не хочу даже слышать это имя, ясно?! Этот!.. Человек!.. Он убил не только мою сестру! Он, ко всему прочему, забрал у меня моего брата! Прояви хоть немного уважения! — Аберфорт... — позвал Альбус, когда тот уже развернулся к нему спиной. — Нет! Заткнись! И вообще, знаешь, что?! В пекло всё! Я съезжаю, я не стану жить ещё целую неделю с таким кретином, как ты! Я завтра же соберу свои вещи и поеду к друзьям! — Ты не можешь, ты несовер... — Да чхать я хотел на эти правила! Да пусть меня лучше отправят в Азкабан, чем я пробуду ещё день в твоей компании! И Аберфорт ушёл, гневно хлопнув дверью, оставляя Альбуса одного, с щемящей тоской на душе. Наверное, брат прав. Надо его отпустить, пусть остынет, и, может быть, ещё сам приедет на Рождество. Да и самому Альбусу надо побыть одному. И как только Аберфорт в таком состоянии будет сдавать СОВ? Альбус отстранённо подумал, что надо написать директору, чтобы у брата были какие-то поблажки. Такие сны или видения будут преследовать Альбуса почти каждую ночь до конца сентября. Он будет лунатить и кричать во сне так, что даже соседи будут его слышать. Он будет плохо спать, забывать поесть, не выходить на улицу неделями, и единственное, для чего он будет вставать по утрам, будет его незаконченная исследовательская работа. В конце сентября он почти что превратится в блеклое привидение и испугается собственного отражения, посчитав, что увидел призрак отца. Ближе подойдя к зеркалу, он ужаснётся тому, во что себя превратил, и осядет на пол. Решение о том, что надо развеяться и попутешествовать, придёт само собой. В тот же день Дамблдор соберёт всё свои пожитки, запрёт дом и шагнёт в зелёное пламя камина, явственно имея лишь два желания — увидеть Париж и умереть. Альбус Дамблдор не вернётся в Годрикову Впадину вплоть до апреля 1930 года. ***Вырезанный эпизод из четвёртой главы, который был в версии до ремастера
В Париже выдался необыкновенно тёплый октябрь. Была просто по-чудесному солнечная и безветренная погода в противовес отвратительнейшему настроению, особенно здесь — на Эйфелевой башне, среди этого сброда. Окружённый людьми, но всё ещё один. Геллерт стоял, оперевшись на массивные перила, и курил, отрешённо наблюдая за кипящей жизнью под ногами. Вид здесь был, безусловно, красивый. Хотя какой толк от внешней красоты, если ты уже прогнил изнутри? Геллерт сплюнул. Он бросил табак после "несчастного случая" в Дурмстранге, и присутствие такого правильного и благоразумного Альбуса действовало лучше любых нотаций о вреде курения. Он был словно лучиком света в кромешной тьме его души, погрязшей в пороках, ненависти, злобе и жажде власти, и рядом с Альбусом действительно хотелось быть лучше и исправляться. "Но Альбуса больше нет рядом". Внутри Гриндевальда будто взорвалось несколько шашек динамита, но внешне он был спокоен — только пальцы напряглись, сдавливая сигарету. Любая мысль вела его прямиком к Дамблдору, и Геллерта ломало к никотину и дури как никогда за все семнадцать лет. От того, чтобы с горя отправиться в наркотический трип, его оттаскивали лишь амбициозные планы по захвату мира, не оставляющие ни на одно мгновение. Каждое решение Гриндевальд принимал с оглядкой на них. Правителю всего мира и повелителю смерти не положено быть слабовольным торчком. "Альбус ещё услышит моё имя и содрогнётся, как и миллионы жалких людей по всему земному шару," — подумал Гриндевальд, выдувая тонкую струйку дыма. Смог тянулся наверх густым едким облаком. Геллерт незаметно взмахнул рукой, преобразовывая бесформенный пар в лицо Альбуса, и стал наблюдать как оно медленно уплывает вдаль и рассеивается, храня на губах счастливую улыбку. Геллерт скомкано улыбнулся в ответ, и непролитые слёзы обожгли глаза. На душе впервые в жизни было так гадко: это не была слепая ярость, как когда его выгнали из школы; это не был глухой страх, как когда отец возвращался домой пьяный и злой; это было не немое презрение, как когда он видел, например, бестолкового брата Альбуса; это не было похоже ни на что другое в его жизни. Геллерт даже не знал, что так бывает, что он и вправду был способен так сильно влюбится и так сильно страдать. Он с силой протёр глаза и спрятал все свои чувства далеко-далеко в глубины сердца, надеясь, что железный замок в виде клятвы на крови будет достаточно надёжный, чтобы сдержать всю его боль. Изящные грани фиала неприятно царапали солнечное сплетение, и оно того, чёрт подери, стоило. Правителю всего мира и повелителю смерти не положено быть мягкосердечным. — Простите, месье, — раздался рядом чей-то сладкий голос, и Геллерт дёрнулся, обнаруживая под боком симпатичную француженку. — Я не хотела вас тревожить, но я не могу сдержать своего восторга от того, что только что увидела. Мне показалось или вы сотворили из дыма... человеческое лицо? Геллерт прекрасно понял её слова благодаря чарам перевода, и поэтому, окончательно задушив свои переживания, галантно улыбнулся. — Мадмуазель, вам не показалось. Я весьма талантливый иллюзионист. — Ох, правда? А вы можете показать ещё что-нибудь? — Конечно. Мне ничего не жалко для столь прекрасной особы, — протянул Гриндевальд, и девушка зарделась, хоть и не производила впечатление скромницы. — Но у меня есть условие! — Какое же? — Взамен я бы хотел получить поцелуй от её нежных губ. Франзуженка ахнула от его наглости, прижимая изящную ладошку к груди, однако за этим не последовало пощёчины. Во Франции поцелуи были чем-то обыденным, и при его внешности затащить какую-нибудь хорошенькую девушку в постель не составляло труда. — Ну, что ж, идёт, — звонко рассмеялась она. Гриндевальд сделал ещё одну затяжку и выпустил дым, который сразу вытек миловидным личиком француженки. Та восхищённо вздохнула, и Геллерту стало понятно по её цепкому взгляду, что на сегодня ночлежкой он будет обеспечен. В то же мгновение он получил свой поцелуй, так нескромно углубляющийся — как тут выражаются — во "французский", и ненадолго прикрыл глаза от удовольствия, притягивая девушку за талию. Губы у неё были мягкие, в каком-то медовом бальзаме, податливые и созданные, чтобы их сминать. В голове непрошено промелькнула мысль об Альбусе, его губы были сухие, грубоватые, шершавые, неловкие, и всё же какие-то родные, свои. Геллерт ощутил чувство неправильности, оседающее на языке, и открыл глаза, отстраняясь. Нет, он не мог так поступить. Француженка, изображая дуру, недоумённо захлопала ресницами, и когда Геллерт уже хотел сказать, что магии на него сегодня достаточно, его взгляд невольно коснулся толпы зевак за её спиной. И он тут увидел его. Выхватил это бледное, конопатое, осунувшееся лицо, которое затуманенный мозг не сразу узнал. Знакомый незнакомец смотрел в ответ, солнечные лучи били ему в затылок, озаряя его силуэт и рыжие волосы, словно охваченные огнём. В его ангельски-голубых глазах мелькнуло смятение и даже суеверный ужас. Альбус. Это был он. Стоял на Эйфелевой башне подобно чуждому видению. Сердце ушло в пятки, а по спине побежал холод, Геллерт почувствовал тишайший отблеск его магии, такой же тёплой и ласковой какой её помнил. Позволив себе на секунду ею насладится, он поймал на себе его судорожный взгляд и узрел, как он внезапно бросился сквозь толпу к лестнице. Нет... Нет. Нет! Он ему не позволит! Им надо поговорить! Француженка что-то сказала, но Геллерт её уже не слышал, ринувшись за ним, крича: — Альбус! Альбус, стой! Остановись! Это я — Геллерт! Дамблдор закрыл уши, быстро сбегая по ступенькам вниз, Гриндевальд успел заметить мокрые дорожки на его щеках. — Нет! Убирайся! Убирайся! — рыдал Альбус. — Убирайся из моей головы, это всё неправда! Прекрати меня преследовать! Геллерт не помнил, чтобы так быстро бегал с тех пор, как боялся отцовского ремня, и всё же, догнать не получилось. На следующем этаже Дамблдор растворился в толпе и послышался громкий хлопок вместе с вскриками людей, дающие понять, что Альбус трансгрессировал. Исчез, будто его и не было. А может, это всё побочный эффект никотина? Или вообще пророческий фантом? Геллерт прислонился к железной сетке, ограждающей площадку, и медленно скатился вниз, оседая на пол и слыша, как грохочет жестоким эхом слова Альбуса. — Ненавижу Париж, — пробормотал Гриндевальд. ***Вырезанный эпизод из пятой главы, который не дошёл до первой версии
Как только они вышли с территории дома, прикрыв калитку, Гриндевальд взял Дамблдора за руку и повёл вдоль тёмной, плохо освещённой аллеи. Тёмный тополи нависали сверху, образуя какое-то подобие арки, и их тяжёлые, большие листья приятно шуршали над головой. — Куда мы? — поинтересовался Альбус, беспрекословно следуя за ним. — Да так! Поговорить, вспомнить молодость, — сказал Геллерт. — Ты не против? — Ни коим образом, — тепло улыбнулся Дамблдор, сокращая расстояние и беря его под руку. Светлая нежность поднялась к сердцу Геллерта, первая черёмуха туманила благоуханием его смятенный гневом рассудок. Он спрашивал себя, не обязан ли он — всего лишь пару часов тому назад разъярённый, ужасающий, чудовищный — не обязан ли он всем этим ароматам, дуновениям ветра, россыпям звёзд над головой, да даже самой жизнью, одному лишь присутствию этого прекрасного человека. Геллерт улыбнулся Альбусу в ответ и положил голову ему на плечо. Они прошли мимо дома Батильды Бэгшот, которая до сих пор бесстрашно жила там; покинутого дома Эртонов; пустой, выжженной земли, оставшейся от поместья Певереллов; скромного домика Пруэттов; небольшой заброшенной усадьбы Куперов — потомков знаменитых Райтов; и, конечно, место обитания одинокой Энид Смик, у которой были ссоры с Аберфортом. На этих аллеях Геллерт и Альбус когда-то также гуляли в прохладные, облачные дни, обсуждая теории, в проливной дождь прятались под деревом и прижимались друг к другу, мокрые и холодные, а под палящим летним солнцем бегали купаться на речку, прыгая с хлипкого деревянного пирса, совсем не боясь разбиться. Ведь они были молоды, полны здоровья, и, самое главное, они были волшебниками. Ведь в этом мире нет ничего не подвластного им, великим магам, и все, несомненно, должны им подчиняться. Дамблдор ностальгически улыбнулся. Какими же дураками они были... Так они прошагали до небольшой центральной площади Годриковой Впадины с деревянным стендом для новостей и парой лавочек. Вот и вся именитая деревушка, которая по сравнению с Лондоном — плевок в море. Сделать ещё шагов пятьдесят, и достигнешь кладбища. Альбус глянул в ту заветную сторону, сжимая ключ в кармане. Похоже, сегодня ему не суждено было попасть туда. Геллерт окинул скучающим взглядом равнинную местность. Годрикова Впадина мирно дремала, и это тоже нагоняло сон. Удивительно, как в погоне за Дамблдором он совсем забыл о таких приземлённых потребностях. Геллерт сладко зевнул, и Альбус следом за ним. — Было бы неплохо сейчас где-нибудь переночевать, — огласил Гриндевальд общую мысль, и Дамблдор вздохнул. — Увы, не в месте... — мрачно отозвался он. — Если это всё, что ты хотел, то я, пожалуй, пойду. Не пытайся меня удержать, Геллерт. Наши отношения невозможны, ты и сам это понимаешь. Его слова звучали обречённо и просто ужасно, преврашая лёгкие искорки заботы и любви в железные шипы, впивающися в горло. Гриндевальда это совершенно не устраивало, он сжал челюсть и стиснул руку Альбуса, чтобы тот не посмел переместиться. Черт подери! Он проделал весь этот путь не для того, чтобы просто так его отпустить! — Ошибаешься, всё возможно, — вдохновенно проговорил Геллерт, лаская его вечно холодные ладони в своих. — Останься. Останься со мной, пожалуйста! Ты мне нужен! Я клянусь, я изменюсь ради тебя. Я изменю политику, всё буду согласовывать с тобой, ты будешь моей правой рукой! Ну разве ты не хочешь быть правителем Земли, а, Альбус? Разве ты не хочешь принести мир, свободу, справедливость и безопасность всем этим людям?* Ты же можешь, ты всё можешь вместе со мной! Дамблдор на секунду прикрыл усталые глаза, слушая только чарующий голос Гриндевальда, и эта интонация вдруг что-то всколыхнула в груди, и что-то бешено застучало, загорелось. Перед Альбусом снова возник его Геллерт — совсем ещё юный, семнадцатилетний, не испорченный всей грязью общества и не развращённый властью. Открыв глаза, Дамблдор увидел уже другого Геллерта — постаревшего, циничного, коварного, следящего за каждым его движением, но с тем же пламенным блеском в очах, с тем же желанием перевернуть вселенную и наладить свой порядок. И внезапно Альбус понял, что, в сущности, ничего не поменялось. Просто один Альбус Дамблдор ушёл из его жизни, и рядом с ним не осталось никого, кто мог бы указать ему правильный путь. Строго говоря, кто же способен остановить его сейчас? С миллионной армией, с полностью захваченной Европой? Его руки уже дотянулись даже до востока: Китай, Япония, Корея, Египет, Турция, Оман — все они готовы были сдаться без борьбы, когда был сокрушён ослабленный гражданской войной Советский Союз. Неужели горстка волшебников, прячущихся в опасных районах Северной и Южной Америки, способна противостоять Геллерту Гриндевальду, фактическому правителю половины мира? Не отправит ли Альбус своих людей на верную смерть? И сейчас, когда этот же могущественный человек едва ли не умоляет на коленях остаться с ним и помогать ему, Альбусу надо просто отказаться? Просто повернутся и уйти? Да какова вообще вероятность того, что сейчас из-за кустов не выпрыгнет какой-нибудь его приспешник и не кинет остолбеней, услышав отказ? Многие назовут Дамблдора глупцом, отнекивающимся от такого влияния и силы, и он будет с ними согласен. Он действительно дурак. Но даже он понимает, что любая власть — это ответственность. Он ведь знает себя, знает, что ему нельзя доверять, он просто не сможет справится. Власть вскружит ему голову, как делала это с сильнейшими людьми истории, во многом его превосходящими. Да разве Альбус Дамблдор такое уж большое исключение? И всё же, Геллерт Гриндевальд стоял сейчас именно перед ним и просил именно его, а не кого-то другого. Кто же кроме него сможет помочь этой заплутавшей во тьме душе? Геллерт смотрел с такой надеждой, с таким упоением сжимал его ладонь, что сердце Дамблдора готово было проломить грудную клетку, упорно долбясь сквозь кости и кожу, барабаня по вискам и заглушая дыхания. Капля пота раздражающе скатилась вниз от шеи до лопатки, Альбус был готов достать платок и промокнуть испарину. Момент истины. Время решать. — Пойдём, — вдруг сказал Дамблдор, потянув Геллерта за руку. — Куда? — На кладбище. — Зачем? — Там ты узнаешь мой ответ. Услышав это, Гриндевальд прибавил ходу, заинтересованно всматриваясь в Дамблдора, но его лицо в тот момент было нечитаемым даже для Гриндевальда. Они дошли очень быстро, Геллерт был готов бежать и разрывался от нетерпения, мысли беспорядочно путались. Он никогда так не волновался, как в те минуты, и всё же больше ничего не спрашивал. Альбус же оставался невозмутим и серьёзен, излучая уверенность.Конец вырезанных материалов