***
Закрыв за собой дверь туалета, он привалился к ней на пару секунд — перевести дух. Сумка сейчас была такой неподъемной, что широкая лямка грозила перерубить плечо пополам. Как чертова гильотина. Драко вытащил дневник Фламеля, сбросил сумку на пол и, прикрыв глаза, разрешил себе пару секунд насладиться грохотом. Он, как мог, оттягивал этот момент. Момент, когда придется опустить пластиковую крышку унитаза, сесть и открыть наконец чертову последнюю страницу. Сжать вложенное внутрь перо и нехотя вывести: «Извини. Я не должен был писать последнее». Астория не подавала признаков жизни с тех пор, как он — недальновидный, блять, идиот, — в запале ей нахамил. Драко сомневался, снизойдет ли она теперь до ответа, но так пока и не разобрался, какому исходу сам будет больше рад. Когда под его записью появились первые остроконечные буквы, стало ясно, что этого он хотел как раз-таки меньше всего. «Слишком много извинений на мою долю от «самого Малфоя», тебе не кажется? Я могу начать считать себя кем-то особенным». Ну, если верить их общей бабке-шовинистке и ее высказываниям вроде «чистая кровь не вода» и судить Асторию по себе, это звучало очень близко к «извинения приняты». С фирменным налетом выпендрежа от Блэков. «Не то чтобы ты сейчас не считала так, верно? Учитывая твой успех с философским камнем». Унция сарказма на бокал похвалы. Подавать безо льда, и, если они хоть немного похожи, Астория попросит добавки. «Что насчет того, что у меня ничего не получится, а Фламель мне правильно отказал?» Драко скрипнул зубами. Что ж, мать проворачивала это с ним в разы проще. «Я не одобряю то, что ты делаешь, но не могу отрицать, что это больше никому не удавалось». Пусть считает, что он наступает на горло собственной песне, потому что ее успехи очевидны. Она ведь мечтала ощутить себя особенной, так ведь? «Дерьмовая лесть, тебе не идет», — но Астория обрубила его попытку. Так переборчива, будто ей не слишком-то хотелось исключительности — будто у нее была задана планка. Как у уличного книззла, у которого торчат ребра, но он воротит нос от протянутой сосиски, потому что бывшая хозяйка кормила его утиной печенкой. Такой скорее сдохнет от голода, чем даже принюхается к чему-то меньшему, что у него было. Но у Астории еще не было ничего. И никогда не будет, потому что она понятия не имела, чьего одобрения ждет. Лысая башка был не тем любящим папочкой, который покупает маленькой принцессе шоколадное мороженное и — тайком от мамы — позволяет пульнуть ему под мышку заклинание щекотки его же палочкой. Нет. Лысая башка был из тех папаш, которые ведут дневник о том, как дети сопротивляются Круциатусу в разном возрасте. Пожалуй, он был бы единственным таким папашей на свете. Если бы — и это к счастью — не сдох. «Тебе вообще что нужно? Снова будешь заливать про мир во всем мире?» Драко невесело усмехнулся. Она как будто проникала в сознание через бумагу так же мастерски, как делала это в реальной жизни. И в том, чтобы признать это, не было ни грамма лести. Потому что, стоя перед ней в Атриуме, оцепенев от новостей о смерти Фламеля, он даже не почувствовал. Ни единого крохотного прикосновения. «Ты не хотела бы мира?» Он ждал ее ответа на этот вопрос: он был определяющим. Да или нет. И если нет — если ее цель и убеждения хоть на йоту совпадают с целями ее папаши, если Драко учует хоть намек на что-то кроме лютой жажды понравиться своему родителю, — он сдаст ее в тот же момент. И пусть Грейнджер что хочет делает с ним потом за ложь, пусть он уже не сможет стать победителем, которого не судят… но он склоняется сейчас к дневнику, который скрыл ото всех, и переписывается с малолетней преступницей, которая подводит мир к черте апокалипсиса, вовсе не потому, что у него сгнило нутро, как у остальной чистокровной шелупони. Нет. Он просто хочет помочь своей сестре… — это слово резало серое вещество, как масло, — в том, в чем ему когда-то не помогли. Никто, кроме Грейнджер. Он хотел бы стать для Астории кем-то похожим. Конечно — он не удержал в голове эту шутку и скривился сам от себя, — без той опции, которая включала в себя минет в прихожей или секс на кухонной стойке, который им с Грейнджер сегодня обломала блядская сова. Он просто хотел показать ей, что мир состоит не только из гандонов. И для того, чтобы увидеть это, вовсе не обязательно воскрешать сумасшедшего убийцу с манией величия. Так что Драко действительно ждал ответ. «Только на своих условиях». И был… нет, не был он озадачен. Это Астория, и она не могла бы дать ему то, что он хочет услышать, не попробовав его нервные клетки на вкус. «А какие твои условия?» Следующие буквы проявились мгновенно — с четкими, безапелляционными линиями: «Мой отец». Драко резко вздохнул. «Твой отец… что именно ты имеешь в виду?» «Здесь сеанс психоанализа или что? Если так, то спроси себя, о чем говорит твое желание сжимать между ног длинную деревянную палку». Астория водила всех за нос целый год — а их с Блейзом еще и шесть лет школы, — но удивительно быстро теряла холодность рассудка, когда его перо подбиралось близко к ее болевой точке. И Драко решил надавить. «Просто хочу понять, чего ты от него ждешь». «Если ты думаешь, что знаешь его лучше просто потому, что несколько раз трясся от страха где-то неподалеку, то иди на хрен». Он даже представлял себе, как Астория дышала, когда писала это. Часто и шумно и вела пером по пергаменту с таким нажимом, будто хотела расцарапать Драко лицо. Но, раз уж она отказывалась от комплиментов, наверное, так и стоило действовать. «Я, как ты выразилась, трясся от страха, потому что других эмоций он не внушал». Ему было так важно, чтобы она поняла это. Салазар. Это казалось идеей фикс. Где-то в самой глубине сознания болталась мысль о том, что не стоит доказывать в лоб, что, возможно, здесь будут к месту те же хитросплетения логических доводов, которые он обычно использует с Грейнджер, чтобы помочь ей дойти до чего-то самостоятельно, но… Он почему-то не мог держаться — у него аж горело нутро. И поэтому Драко продолжил: «У него нет того, что тебе нужно, Астория. Он не будет заботливым папочкой, да даже холодным и отстраненным отцом, как мой. Он будет только Темным Лордом. Он всегда был только им». Вдох и выдох. Зажмуриться, чтобы смахнуть туман перед глазами. Ногам, длинным, как шпалы, уже давно было тяжело в том состоянии, в котором он скрючился на пластиковой сидушке, так что Драко вытянул их на бак с грязным бельем, сдвинув ботинками верхний журнал из небольшой стопки. Боковым зрением он заметил розовый всполох и, скосив глаза на обложку журнала, выглянувшего из-под первого, наткнулся на себя самого, парящего по небу со своей старой командой. От приятного воспоминания дышать стало легче. Тогда ему все виделось адом, тогда он только и мог, что запрещать себе думать о Грейнджер и поступке, которого он, как оказалось, не совершал, но сейчас Драко с легкостью признал, что это было чертовски хорошее время. Как минимум потому, что тогда его сестра не пыталась воскресить главного злодея в его истории. «У него не было никого, кому нужна была бы другая роль», — написала Астория, будто давая ответ не только его словам, но и мыслям. Впрочем, этот ответ его не устраивал. «Ты путаешь причину и следствие». «Твоего мнения никто не спрашивал». Она реагировала на любые попытки молниеносно, и это обалдеть как выбивало из колеи: в ней словно не прорастало ни единое зернышко сомнения. Словно на выжженной земле. И он не мог отделаться от чувства, что знает, кто, отступая, уничтожил в ней все жизненно важное. «Думаешь, он будет отличаться от твоей мамы?» Она замолчала. Надолго замолчала. Так, что у Драко оставалось два варианта: либо он починил все, либо доломал окончательно. «Я не узнаю этого, если я не попробую», — наконец написала Астория, и он издал задушенный смешок, запрокинув голову. Кадык будто распирало в таком положении, до ощущения кома в горле. Салазар, она действительно была настолько эгоистична? В голове просто паразитировала, как опухоль, идея о воссоединении с больным на лысую голову папашей, и на то, чтобы подумать о последствиях для других, просто не оставалось места? В Министерстве еще не закончили подсчитывать пострадавших во время Второй магической войны, но счет уже сейчас шел на тысячи. Тысячи. В их крохотном волшебном сообществе. Но, наверное, у Астории просто не было сейчас никого, кого она боялась бы потерять. «Что насчет тех людей, которые тебя воспитали? Твоей сестры? Ты не думала, что он сделает с ними?» «Пусть делает, что хочет. Они никогда меня не понимали». Драко чувствовал ее боль. Ее раны были созвучны его собственным, и ощущение одиночества в мире, полном «друзей» и «родных», было ему хорошо знакомо, но… сдерживаться становилось все труднее. «И поэтому они заслуживают смерти?» «Да откуда ты все это берешь? С чего ему их убивать? Он не беспощадный монстр без мозгов!» Драко пнул ногой корзину для белья. Это начинало выводить из себя. Он мог привести столько примеров. Школьного профессора Чарити Бербидж, которую Нагайна, чавкая и глотая, жрала на его обеденном столе. Ни за что. За предмет, который та преподавала. Или их старого садовника с остановившимся от ужаса сердцем: он думал, что по его внутренностям ползают пауки. Этой иллюзией Волдеморт наказал его за то, что он помог эльфу, на котором Пожиратели тренировали Круцио, подлечить раны. Он мог бы привести еще. Хоть сотню. Только что-то подсказывало, что Асторию это не убедит, если не только не угробить на это месяцы. А у них не было, блять, даже полного дня. «Ты знаешь, окей. Думай что хочешь, только завтра все твои фантазии превратятся в гребаные тыквы». «Я ведь тебе уже говорила насчет мракоборцев. Хочешь — иди, сдавай: эти идиоты не найдут человека без внешности. Только придумай сперва, как бывший Пожиратель объяснит свою переписку с дочерью Темного Лорда». Он мог поклясться, что Астория улыбалась, когда писала это. Считала, что нашла его болевую точку. Бывший Пожиратель. Вечное клеймо. Не страшно. Уже нет. Грейнджер как-то сказала ему, что это было нормально — быть Пожирателем. Что он не видел ничего другого от своей семьи, чтобы сделать какой-то другой выбор: у него просто не было опций. И его тогда отпустило, хоть он и не знал — до сих пор — как показать это ей. Вот где была его болевая точка. Грейнджер. Вот кому он не мог придумать, как объяснить эту чертову переписку. А значит, должен был сделать так, чтобы объяснять не пришлось. «Ты, может, удивишься, но в Министерстве работают не только мракоборцы. И не только идиоты». То, как они совпадали в отношении к министерским крысам, не могло не вызывать странное ощущение родства. Драко гнал его из головы, как заевшую песню, и никак не мог преуспеть. «Есть те, кому найти тебя — просто вечер скрасить». «Мило. Это ты так напугать или предостеречь пытаешься?» «Я ни того, ни другого не хочу». Он устало почесал висок пером в бессмысленной надежде уменьшить ломоту. Разговор пил его жизненные силы, как алкоголик со стажем после недели в завязке: шел не в то русло, сколько бы он ни старался, и, кажется, тут оставался только один неиспробованный способ. «Я правда хочу помочь тебе. Ты можешь злиться и считать, что моего опыта недостаточно или он совсем не похож на твой, но я понимаю тебя. Хорошо понимаю. Это погано, что Беллатриса оценивала тебя, как товар на рынке, и так и не решила поставить в первый ряд. Но то, что ты сейчас пытаешься сделать, не поможет почувствовать себя кем-то стоящим. Потому что я тоже пытался. И там нет того, чего ты ждешь. Зато здесь есть как минимум один человек, который верит в тебя. Откажись, пока еще можешь, и я помогу тебе обставить все так, будто ничего не было. Можешь не отвечать сейчас — подумай до утра. Но не позже шести, чтобы мы могли все успеть». Он откинулся головой на холодную плитку и прикрыл глаза. Расслабил пальцы вокруг пера — рука саднила от того, с каким остервенением он только что написал этот текст. Тянуло на приличную запись в дневнике, но он написал бы и больше, хоть сто страниц сразу, если бы от количества слов зависело, согласится Астория на его предложение или нет. Драко не сразу решился посмотреть вниз, хотя уже из-под полуопущенных ресниц видел, как по странице змеей скользнула строчка. «Ты не много ли на себя берешь?» Он разозленно хмыкнул и плотно сжал губы. «Не жалуюсь». Какое-то время ответа не было, и Драко вновь позволил себе роскошь надеяться, что его убеждения подействовали. «В чем смысл соглашаться, если я все равно приготовлю зелье раньше, чем кто-то меня найдет?» От такой перспективы во рту пересохло, и любые мысли о том, что стоит доверять Фламелю, который ничего не предпринял, потому что знал, что у нее не выйдет, вдруг показались такими глупыми. Дамблдор тоже ничего не предпринимал, чтобы остановить войну, — он скинул все на Поттера. Разве не то же самое сделал Фламель, оставив ему дневник? Но у Драко сейчас не было ничего кроме веры в то, что у нее не получится. Точнее, веры Астории, что он верит в это, потому что момент, когда можно было спуститься вниз и признаться, не потеряв все, что имеет, он уже все равно упустил. «Ты знаешь, что твой отец тоже охотился за философским камнем?» «И что это должно менять?» — тут же пришел ответ. «Фламель тогда поставил на уши всех, чтобы спрятать его. Тебе стоит подумать, почему в этот раз он даже никому не сказал». Пожалуй, он сделал все, что мог, и теперь надеялся — сколько раз за сегодня он уже это повторил? — что семена неуверенности в собственной затее смешаются в Астории с семенами его готовности быть рядом и помогать, и дадут стоящие всходы. Где-то на задворках сознания дрейфовала горькая, как апельсиновая кожура, мысль, что он заврался. Он ведь даже маме сказал неправду: обещал, что расскажет все Грейнджер, как только ее увидит. Просто чтобы мама не влезла. Он не заметил, как паутина лжи стянулась над головой так плотно и неразрывно, что неба стало не увидать. Но если он не мог увидеть неба, все, что ему оставалось, — это идти по земле дальше. Пока не дойдет.***
Драко вздрогнул от неожиданности, наткнувшись на Блейза, который привалился к перилам на лестничной клетке. — Несварение? — заботливо спросил тот. Слишком заботливо, чтобы Драко поверил. — Меня, что ли, ждешь? — Ну, тебя не было минут двадцать, — пожал плечами Блейз. — Я забеспокоился. — Не стоило, — Драко поправил ремень сумки, уже не оттягивавшей так сильно, на плечо. Наверное, он просто смирился. Пройдя вниз по лестнице пару шагов и не услышав ни шороха сзади, он оглянулся. — Идешь? Темные глаза Блейза странно блеснули в скудном освещении Гриммо. — А теперь, когда я пробыл здесь несколько минут и не услышал смыва воды, я беспокоюсь еще больше. — Серьезно? — у Драко вылетел короткий смешок. — Подслушиваешь за мной в туалете? — Ты вылетел из комнаты с сумкой наперевес, Малфой, и торчал здесь кучу времени без звука. Учитывая, о чем мы говорили… если это не подозрительная херня, то я тролль в балетной пачке. Черт. Он ведь даже не задумался о том, насколько странно это выглядело. Но уже поздно. — В таком случае, советую приобрести пуанты. — Драко, эй, — он хотел продолжить спуск, но Блейз удержал его за локоть. — Только не говори, что ты замешан в этом. Друг смотрел на него так серьезно, что в горле запершило от злости. — А то что, сдашь меня? — Не смогу, — Блейз выпустил его руку, скривив губы. — И мне нравится думать, что ты все-таки перестал быть тем идиотом, который разрушает свою жизнь. И жизни всех вокруг. — Вот именно, Забини. И мне было бы гораздо проще оставаться лучшей версией себя, если бы ты за мной не следил. Друг выглядел очень слабо пристыженным. — То, что Грейнджер стесняется вести себя так, как я, не значит, что она ничего не замечает, Драко. На миг внутри стало очень-очень жарко, будто кто-то пролил растопленное масло, от которого идет пар. — Если вам обоим так не терпится что-то заметить, советую обратить внимание на рыжего ушлепка у камина. Загрызи меня Василиск, если он заслужил здесь быть. У Блейза на лице вдруг отразилось понимание. — Блять, да! Поттер такое говно, что его пригласил. Не то чтобы Драко планировал свалить свои странности на Уизли, но сейчас все явно сложилось в его пользу. — Гермио-она, за это могут дать премию Ба-аджа! — он пискляво передразнил последние слова Уизли и выплюнул: — Ублюдок. Сидит, заискивает перед ней, а Грейнджер будто и рада. — Да ну брось, — тон друга мгновенно сменился с недоверчивого на успокаивающий. — Ты же знаешь ее, она просто не хочет лишний раз ссориться. Это ее друзья. — Хочешь сказать, он тоже ей друг? — Раньше ведь был. Эй, я не пытаюсь сказать, что он не виноват или ей стоит его простить сию же секунду, — быстро сказал Блейз, видно, заметив его возмущенно поднятые брови. — Но… знаешь, Грейнджер очень привязана к ним ко всем, как бы там ни было. Половина ее жизни прошла рядом с ними, и это нормально, что она не может взять и вырезать такой огромный кусок. — Я и не хочу, чтобы она… — Хочешь, Драко. Это видно. Ты говнишься, разговариваешь через губу, споришь с ней у них на глазах — ты делаешь все, чтобы ей было некомфортно тут находиться. Чтобы она чувствовала себя виноватой. «Ты думаешь, я бесхребетная? Думаешь, об меня можно вытирать ноги?» Да, возможно, нечто подобное он и думал. И — сам того не желая… или желая? — показывал. — Я не хочу, чтобы они снова паршиво с ней обошлись. Или наплели про меня какую-то хрень. — Ты не хочешь, чтобы они наплели, или боишься, что она поверит? — Блейз приподнял уголок губы. Будто взрезал этим движением тот пузырь тревоги, который набухал в груди. А ведь правда. Вот что действительно его беспокоило. — Конечно, она не поверит, — соврал Драко. — После прошлого раза у нас обоих иммунитет. — Вспоминай это, когда снова подумаешь о побеге, — Блейз хлопнул его по плечу и кивнул в сторону ступеней. — Пошли уже. Было бы круто закончить игру в детектива до того, как Уизлетта решит накормить нас ужином: мне хватило прошлого раза. — Прошлого?.. — У нее сгорела индейка, когда мы отмечали окончание школы. Конечно, они с Грейнджер подшаманили что-то магией, но вкус… вкус, — Блейз страдальчески скривился, — она кое-где отдавала горелым носком. Он обогнал Драко и первым преодолел пролет, снова махнув ему рукой. Пошевеливайся, мол. — Бегу, — выдавил Драко. — С детства не выношу горелые носки. И чувствовать себя единственным лишним.***
Спешка оказалась бессмысленной, потому что в гостиной было пусто. Остальные уже переместились на кухню, где — Блейз издал едва слышный восторженный возглас, стоило им открыть дверь, — едой заведовал Кикимер, а Уизлетта сидела на стуле и потягивала из чашки чай. — Тогда остается только дождаться завтра и… Все обернулись на них, Поттер замер на полуслове. — Продолжай, ни в чем себе не отказывай, — усмехнулся Драко. Он больше почувствовал, чем увидел взгляд Грейнджер, обжегший щеку. Как прикосновение к раскалившейся лампочке. — С возвращением, Малфой, — Уизлетта ему что, подмигнула? — Я уже собиралась отнести тебе новый выпуск Ведьмополитена, чтобы ты не скучал. — Спасибо, Поттер уже оставил мне свою коллекцию Еженедельника ловца. — Это моя коллекция, — заявила она. — Приятно, что ты тоже питаешь слабость к мускулистым игрокам в квиддич больше, чем к ведьмам в бикини. Уизли, сидевший в самом углу у холодильника, фыркнул, и Драко от всей души попросил тяжеленную с виду подкову-магнит грохнуться тому на голову. Блейз легонько похлопал его по плечу, будто стряхивая с него эту ярость. — Гермиона, я бы на твоем месте не пускал его на тренировки так просто. Ну знаешь, душевые, полотенца, едва держащиеся на бедрах… — Грейнджер вскинула глаза на Забини, будто сомневалась, чего хочет больше: прыснуть или убить его. А Драко внезапно осознал, как его плющит от таких подколок. Когда их видят как пару. Год назад в это же время он отнекивался и говорил Забини, что максимум, на что он способен, — признать, что Грейнджер не так уж плоха, когда не ведет себя как сука. Сейчас же он заводил в памяти отдельную папку, чтобы не забыть ни слова. Ни единой теплой эмоции, гладящей грудь, когда Грейнджер украдкой переводит на него взгляд, будто боится, что он не хочет выставлять их напоказ, и удивленно приоткрывает рот, когда видит, что он улыбается. Он заводил в памяти отдельную папку, чтобы ненасытное чувство вины за предательство не обглодало этот момент до кости. Не разгрызло и не высосало из осколков мякоть костного мозга. Поттер прочистил горло, и от неожиданности хватка самобичевания на горле разжалась. — Так что… мы дождемся завтра? И тогда уже составим план. — Гарри, нет, — Грейнджер недовольно повернулась к нему. — Нам нужно заранее продумать, что мы будем делать, когда убедимся, что это Астория! Драко мог бы снова начать с ней спорить, но боялся, его вывернет от самого себя прямо на кухонный пол. Хотя, если ошметки бобов на завтрак окажутся у Уизли на роже… возможно, это будет стоить того? — Как насчет плана на случай, если это окажется не Астория? — Уизлетта сегодня была его кумиром. Грейнджер явно не разделяла его позицию, судя по ее гневному цоканью. — Если вдруг такое случится, в чем я очень сильно сомневаюсь… мы будем решать проблемы по мере их поступления. — Ну, обычно мы делаем так всегда, — Поттер пожал плечами. — И это срабатывает. Уизли пробормотал что-то неразборчивое. Что-то про лес и полгода. Грейнджер рассказывала ему об их маленьком путешествии в самом начале — кажется, они искали… — И мы нашли все крестражи, Рон! Лишнее доказательство, что мы работаем гораздо лучше, когда ориентируемся по ситуации. Планы все равно никогда не работают. — Да что ты говоришь?! — возмутилась Грейнджер. — Позволь напомнить тебе, Гарри Поттер, что тогда у нас как раз-таки был план! Защитные заклинания, лекарства, нужные книги, палатка и хоть какое-то понимание, что мы ищем! У нее раскраснелись щеки, и распушились волосы от частых движений головой. И у Драко аж пальцы скрючило от желания взять ее за эти волосы и встряхнуть. Забини сказал, эти двое нужны ей, но какого черта? Один хотел отравить ее зельем и бог знает что еще, другой прикрывал его, и теперь она ведет себя так, будто их в комнате трое и они опять планируют какую-то заварушку, в которой всех победят? Это так не работает. С мудаками не мирятся просто потому, что мир в опасности. Но Грейнджер явно не усвоила этот жизненный урок, потому что продолжала спорить. Припоминала Поттеру налет на Гринготтс, куда они «вообще без плана бы не пробрались!». А Уизли кивал. Он кивал, и Драко мечтал открутить ему голову, как пробку у бутылки. С характерным хлопком и льющейся липкой жидкостью. — Стоп-стоп-стоп, — вдруг прервал Забини этих троих. И его мысли об убийстве. — Вы что, собираетесь сами с этим разбираться? Трое голов — каштановая, рыжая, черная — повернулись к нему в едином порыве. Даже Уизлетта — и ты, Брут? — удивленно приподняла бровь. — А иначе нельзя, — нахмурился Поттер. — М-м-м… что насчет мракоборцев? — Блейз говорил с ним, как с ребенком, который утверждает, что должен питаться одним только шоколадом. — Мы не сможем рассказать им, откуда взяли доказательства, я же объясняла, — кажется, теперь недовольство Грейнджер перекинулось и на Блейза: на всех, кто смел не соглашаться с ее позицией. Драко так много времени провел с ней в крошечном мире только для них двоих, что уже забыл это ее качество. Это бесячее качество. — Да Салазара ради! — воскликнул Блейз. — Вы, друзья мои, слишком честные для тех, кто уже надул Министерство магии — причем ни единожды и с удовольствием. Соврите! Скажите… не знаю, что видели ее на кладбище у Беллатрисы, или застали где-то на улице, где она изменяла облик, или видели банку с прахом у нее в кабинете — да любую херню. А Драко поможет вам подделать воспоминания: он в этом мастер! Смысл слов Забини — их было слишком много — дошел до него не сразу. Как и то, почему все вдруг уставились на него. Даже Уизли — с сомнением, недоверчиво. Пошел ты на хрен, Уизли. — О нет, — хмыкнул Драко, подняв глаза на Блейза, подпирающего боком кухонную столешницу. — Не думаю, что трио набирает новых участников. Друг сделал страшные глаза, явно намекающие, что он идиот, раз сказал это. Ну и пусть. Ну и пусть, потому что никто, блять, даже не попытался этого опровергнуть. В кухне стояла тишина. — Так ведь, Грейнджер? — Драко повернулся к ней с остро поднятой бровью. Она молчала. Смотрела на него и молчала, плотненько сжав губы. На щеках расцветали красные пятна. Вдруг показалось, что еще секунда, и у нее заблестят глаза. Вот черт. Драко почти сделал шаг вперед, когда воздух разрезало скрипучее: — Ужин готов, хозяйка Джинни! Могу подавать? — Да-да, Кикимер! — на заднем плане нездорово оживилась Уизлетта, видно, надеясь, что это спасет ситуацию. — Пожалуйста, выложи ростбиф и картофель на то расписное блюдо, что Билл и Флер подарили на Рождество! Гермиона, дорогая, ты не поможешь мне выбрать ви… — Извини, Джинни, но я, пожалуй, пойду, — ровным голосом с едва заметной дрожью произнесла Грейнджер. Она продолжала смотреть на него. И он тоже не мог отвернуться. — Гермиона, мы же хотели все вместе поужинать и… — Поттер, внезапно подавший голос, вдруг затих. Наверное, дело рук Уизлетты. — Как тебе будет комфортно, дорогая, — мягко сказала та. — Но мы будем очень рады, если ты останешься. — Знаете, я что-то… что-то устала. Она поднялась из-за стола под скрип половиц и направилась к двери, а Драко еще несколько секунд пялился на то место, где она только что сидела. Он отмер, только когда Блейз, пройдя мимо, задел его плечом. Сильно. Поднял голову, и наткнулся на взгляды Поттера и Уизлетты, проходящих мимо, чтобы проводить Грейнджер. Это было… даже не осуждающе, нет. Их глаза скорее выражали полное непонимание, что она в нем вообще нашла. И почему все вечно должно было портиться именно в тот момент, когда ему казалось, что жизнь наконец с кряхтением съехала с черной полосы? Почему? — Вот от этого я и хотел ее оградить, — раздался пренебрежительный голос. Драко только сейчас осознал, что они с Уизли остались одни на кухне. Повернулся к нему. — От себя ограждал бы лучше. — Если бы не ты, этого бы не потребовалось, — процедил рыжий придурок. — Лестно слышать, Уизли, но тебе пора понять, что тот факт, что ей понравился я, никак не связан с тем фактом, что ей не понравился ты. Уизли хмыкнул, проведя пальцем по кромке чайной чашки. — С чего ты взял, что я ей не нравился? — Дай-ка подумать… ты подлил ей зелье похоти, чтобы ей захотелось тебя поцеловать, и даже это тебя не спасло? С виду его слова были оголенным проводом сарказма, но произнося их, Драко едва заставлял голос не дрожать от злости. А себя — стоять на месте. Не вцепиться в рыжие вихры и не размазать веснушчатую морду по двери холодильника. — Так было не всегда, Малфой, — Драко передернуло от того, как отозвалась в нем знакомая с прошлого года интонация. — Пошел на хер, я не куплюсь на это дерьмо второй раз. — Как хочешь, — Уизли откинулся на спинку стула и сложил на груди руки, — факты от этого все равно не изменятся. — Салазар… факты? — фыркнул Драко. — Какие? Сделанная за тебя домашка, просто потому, что ты слишком тупой, чтобы справиться сам? — Или поцелуй во время битвы. Она разве не рассказывала? — Уизли топорно изобразил удивление. Еще бы глазами похлопал, кретин. И черт, это было таким облегчением. А «я не куплюсь» секундами ранее — таким враньем. Он все равно боялся, что Уизли скажет что-то, что попадет в цель. По слабому месту. И он счастлив был ошибиться. — Рассказывала, — вот теперь удивление на стремительно краснеющей роже было искренним. Драко даже назвал бы это ахуением. Мысли сочились ядовитым шепотом, подкидывая варианты, как сейчас можно уесть Уизли. Добавить, что это было на первом свидании? Сказать, что они очень быстро сравняли счет? Или спросить, насколько же это было, блять, плохо, что Грейнджер так не терпелось перебить вкус? Да сотни вариантов. Сотни. Только он вдруг понял, что в этом тупом соревновании нет ни унции смысла. Все равно если на Чемпионате мира по квиддичу ловцами команд в финале будут Крам и Долгопупс. Изначально. Разные. Весовые. Категории. Он вздохнул. — Мы с ней живем вместе, Уизли. Думаешь, мне правда есть дело до того, кого там она целовала когда-то в школе? Этот кретин пил чай сотню лет назад, но, кажется, жидкость только сейчас пошла не в то горло. — Вы… что? Драко широко улыбнулся. — Она разве не рассказывала? Он не сдержался — похлопал глазами. — Можешь сколько угодно рассуждать о том, какое я дерьмо и как Грейнджер со мной плохо — мне наплевать. Ты и сам прилично умеешь гадить, так что априори не авторитет в этом вопросе. Будто выплеснул белила рыжему дураку в лицо — так стремительно его пунцовые щеки теряли цвет. — Счастливо оставаться, Уизли. И займись уже своей жизнью. Драко развернулся и покинул кухню. Ему даже стало вдруг жалко Уизли. На какую-то крохотную часть. Тот будто выпрыгивал из-за высокого забора, силясь рассмотреть, как живут богачи в огромном, отделанном по последнему слову доме вместо того, чтобы заменить в своем собственном хотя бы сгнившие доски на крыльце. Еще недавно Драко и сам был таким. Когда Кубок школы по квиддичу снился ему не ради победы, а ради проигрыша Поттера. Когда все «Превосходно» нужны были не ради знаний или хотя бы гордости за себя, а чтобы обставить Грейнджер. Это была дерьмовая жизнь хотя бы потому, что не была жизнью в полном смысле этого слова. Он не знал, когда именно сбросил с себя этот морок, но знал, кого стоит за это благодарить. Потому к выходу Драко шел с тяжелым сердцем: он облажался. Гораздо больше, чем Грейнджер могла представить, на самом деле… но и того, что она увидела, хватало, чтобы вечер им предстоял нелегкий. Он уже видел, как все будет… Они покричат. Скорее всего, она поупражняется в оскорблениях, а ему не хватит выдержки смолчать. Возможно, кухонная полка обеднеет на пару тарелок, а скандал до чертиков испугает кота, если тот сегодня вернется. Когда она станет несносной язвой, Драко может поцеловать ее. Просто, чтобы заткнуть. И это сработает. Они оба поймут это, когда взмокшие от пота и тяжело дышащие откинутся на кровать, не расцепляя ладони. Они посмеются над этой ситуацией и помирятся. Они всегда мирятся. И у них еще есть время до шести утра.***
В конце коридора за закрытой кухонной дверью горел слабый свет. Драко шел туда по полутьме, как на закланье. Грейнджер не дождалась его у выхода на Гриммо, как и Блейз. Ему достались только Поттер и Уизлетта, неловко мнущиеся в прихожей и невнятно бормочущие слова прощания: очевидно, они были бы не прочь сказать ему, что он хренов мудак, но сдерживались. Гостеприимство с налетом лицемерия. Ну, Грейнджер не закрыла квартиру от трансгрессий, хотя много раз грозилась, — это уже был своего рода успех. Пальцы замерли над дверной ручкой. Решимость в том, что сейчас все легко и играючи станет нормально, будто просеяли сквозь решето. Возможно, потому, что все перестало быть нормальным в тот момент, когда в его руках оказался дневник, и то, что они с Грейнджер уладят маленькую ссору, этого не изменит. Драко даже не был уверен, что хочет ее уладить. Тайны гораздо легче хранить от человека, который не хочет с тобой говорить. Но он хорошо помнил, каково на вкус время без нее, и не был готов попробовать это снова. Он отворил дверь с тихим скрипом. Люстра под потолком осветила пустоту кухни. Непослушные кудри Грейнджер виднелись за окном: она ссутулилась на одном из крохотных стульчиков на балконе. Вязкая слюна прокатилась по пересохшему горлу, и Драко, издав свистящий вздох, направился туда. Когда он вышел на балкон, Грейнджер покосилась на него всего на секунду и вернулась к созерцанию густых сумерек и кое-где проклюнувшихся за темными ватными облаками звезд. Драко сел на соседний стул и закинул ноги на кованые перила. Локоть лег на прохладную поверхность столика между ними, и Грейнджер мгновенно убрала оттуда свою руку. Обхватила обеими согнутые колени, в которые упиралась подбородком. Слова — любые, крутившиеся в голове с момента, как она едва не заплакала там, на Гриммо, — испарились. Трансгрессировали, на фиг, из его головы. И расщепились в процессе. — Злишься? — о, да ты гений, чувак. Спросил бы еще, сидит ли она на стуле. Грейнджер какое-то время молчала. — Не думаю, что это поможет, — наконец вздохнула она. — В каком это смысле? — Ни моя злость, ни моя грусть, ни моя обида не заставляют тебя контролировать свое поведение, так что в них нет никакого смысла. — Серьезно? — ладонь на столе сжалась в кулак. — По-твоему, я не контролировал свое поведение? — Ну… — Будь это так, поверь, твой рыжий друг был бы, блять, уже мертв. — Годрик, да сколько можно?! — она резко повернулась к нему, возмущенно сверкнув глазами. — Ты ведешь себя, как пещерный человек! — О, прости, что меня слегка выводит из себя, что мою девушку пытался опоить и изнасиловать какой-то хрен, которому я теперь должен мило улыбаться! — Никто не просил тебя мило ему улыбаться! — Да? — острый, как опасное лезвие, смешок. — Потому, что ты прекрасно справлялась с этим и без меня? — В каком, прости, месте, — зашипела Грейнджер, — то, как я говорила с Рональдом, напомнило тебе милую улыбку? — Достаточно того факта, что ты с ним вообще говорила. Она подняла глаза к небу, сделав долгий гневный выдох через нос. — Я же уже объясняла… Он попросился прийти, потому что хотел помочь. — Я помню. «Стоящее замечание, Рональд!» — пискляво передразнил Драко, кривя лицо. — Чего нельзя было сказать о твоих замечаниях! Грейнджер уже не горбилась, пытаясь скрыться от мира и от него. Нет. Она полностью — вместе со стулом — повернулась к нему, и теперь едва не нависала над столом, тыча в поверхность указующий перст. Вот они и подобрались к сути. К дымовой завесе, пустить за которую Драко ее не мог. Не раньше шести утра, потому что он обещал. И почему-то верил. — Только потому, что мое мнение не совпало с твоим, оно не становится менее ценным, — он хмыкнул. Ненавидя себя и за этот чертов хмык, и за каждое чертово слово до. Палец Грейнджер завис в дюйме над столом, а ее губы беспомощно раскрылись. Сомкнулись. Она сглотнула. — Ты не понимаешь, да? — во взгляде мелькнула странная мольба, и внутри Драко шевельнулось нечто острое. Словно ткнуло шипованный палицей. — Дело не в маленькой ценности, а в слишком большой. Он замер. — Ты очень на многое открыл мне глаза за эти несколько недель, — негромко продолжила Грейнджер. Обоюдная вспышка ярости спала, как броня, обнажив что-то… глубже и крепче. Что-то настоящее. Что-то пугающее. — И твое мнение сейчас значит для меня гораздо больше, чем мнение Гарри, Блейза, Джинни и тем более Рональда. Я не… Еще недавно, буквально несколько дней назад я побоялась бы этой мысли, но все твои последние поступки… И вдруг он понял. Нет. Пожалуйста. Не сейчас. — Ты научил меня, как доверять тебе. Правда. Поэтому, когда ты без единого сомнения отметаешь мою позицию, я тоже… начинаю сомневаться в ней. В себе. И это… это действительно тяжело. Скажи она что-то подобное хотя бы, блять, вчерашним утром, он, наверное, растерял бы от радости мозг и тут же позвал ее замуж. Хотя бы вчерашним утром. А сейчас по вене будто пустили жидкий азот, и все заморозилось. До грудной клетки. До ребер. До сердца. — Не стоит верить кому-то больше себя самой, — выговорил он. — Даже если этот кто-то — я. Грейнджер улыбнулась ему с печальной снисходительностью. Будто она понимала больше. Салазар, если бы ты только знала. Если бы только знала. — Это так не работает, Драко. — Почему? Она даже не выглядела обиженной, будто не чуяла подвох. Будто думала, что это очередная игра, в которой, чтобы быть хорошей девочкой, нужно проговорить вслух все до последней капли. И получить награду. Грейнджер облизала губы, подбирая следующие слова, и он впервые возненавидел себя за то, что взрастил в ней эту привычку. А ее саму — как в школе — за то, что она оказалась такой примерной ученицей. — Потому что, когда кто-то становится для тебя важен так… сильно, ты больше не оглядываешься назад, чтобы слышать его. Он всегда стоит наравне с тобой. Он… Нет, даже не так. Она осеклась, и Драко взмолился: «На этом все. Пожалуйста». Про себя. Гермиона смотрела куда-то вбок, не на него. Будто… боже, смущалась. Если бы она только знала. Наверное, ему стоило звать ее по имени чаще, чем во время оргазма или ради шантажа. Оно было таким красивым. А он никогда ей не говорил. Гермиона прерывисто выдохнула и подняла на него глаза. — Когда ты любишь кого-то, он не просто всегда рядом. Он… внутри. Что-то умерло в нем, когда Грейнджер произнесла это. Что-то, что раньше билось бы так часто, что было бы трудно дышать. Еще вчерашним утром. Хотя бы вчерашним утром. — Драко? Ее большие глаза наконец выражали беспокойство. Она моргнула. — Все в порядке? Сегодня я выставил тебя дурой при твоих друзьях и поднял твою версию на смех. А ты сказала, что доверяешь мне, как себе. Больше, чем себе. Я единственный знаю, как ты права насчет Астории. Но я покрываю ее, а тебе — вру. Я вру. А ты сказала, что любишь меня. И что я всегда у тебя внутри. — Нет, — голос едва не отказал. Драко раньше часто подкалывал ее за то, как она краснела в моменты волнения. Сейчас он бы все отдал, чтобы снова увидеть это. Это. А не то, как кровь медленно отлила от ее лица, сделав его мертвенно бледным. — В чем… в чем дело? — прошептала Грейнджер. Он ничего не ответил. Ни слова. Он видел, что она ждет. Как она ждет. Он умирал внутри. Так, как мог умирать только мертвый. — Знаешь, мне надо идти. Картинка перед глазами была настолько четкой, что расплывалась. Драко поднялся со стула и устоял. Выдохнул почти невесомо. Повернулся спиной. — Это из-за того, что я сказала? Пугающе звонкий вопрос застал его в дверном проеме. — Да. Это из-за того, что ты сказала. Он вдруг понял, что никогда не станет хорошим, сколько бы ни предпринял попыток. Кого бы ни спас. Он понял это, потому что был таким трусом, что даже не смог оглянуться.***
Тик-так. Часы на прикроватной тумбочке показывают пять утра. Глаза сухие, как наждачная бумага. Нос сопит, заложенный так, что почти не дышит. Горло дерет, и кажется, если она попытается заговорить, связки с треском порвутся. Как нитка от ценника на одежде. Гермиона усмехнулась бы сравнению, но это сейчас тоже больно. Она елозит щекой по подушке, которую сжимает обеими руками, и даже не может заставить себя прикрыть веки. Просто лежит и наблюдает, как с каждым глухим «тик-так» небо окрашивает нежный желтый рассвет. В голове перекатывается нечто тяжеловесное, вызывая гул. Она бы сказала, что это мысли, если бы они сейчас были. Наверное, со временем она сможет подумать о том, что случилось. Может, даже объяснит себе почему. Даже придумает, как жить дальше. Сейчас она просто пытается понять, что, если повернет голову, Драко на второй половине кровати не будет. И в гостиной. И в ванной. И на кухне. Он ушел. Наверное, это слабо, мерзко и стыдно, но ей хочется верить, что это временно. Что он просто испугался из-за того, что она так резко. Так вывалила. Не нужно было, наверное. Она же знала про слово-триггер. Люблю. С самого начала — знала, и все равно… не удержалась. Хотела попробовать. Попробовала. Зачем-то. Дура. Наверное, стоит сказать ему, что она перегнула. Стала слишком восприимчивой из-за угрозы, нависшей над миром, как туча. Угроза. Ну да. Гермиона помнит, что через несколько часов будут готовы зелья. Если будут, потому что последние сутки ей было не до них. Потому что… Драко. Прошлой ночью он почти не отпускал ее. Они уснули под утро. А потом она впервые за год решилась на кофе. Потому что из его рук. Просто в голове не укладывается. Он ведь правда делал все эти вещи, она не придумала их: ни утренний кофе, ни честный рассказ о походе к целителю ума, ни заделанную трещину в стене с их граффити, ни то, как он заступился за нее перед своим отцом… «Хватит, Грейнджер, ты больше не воюешь». «Что бы это ни было, отец не может говорить за меня. Никто не может. Даже твой чересчур умный мозг». «Ты — единственная причина, по которой я думаю о Министерстве лучше, чем оно того заслуживает». «Я должен быть на седьмом небе, если хоть каплю похож на тебя». Всхлип был таким громким в тишине спальни, что она вздрогнула. И заплакала еще больше.***
Гермиона разлепила тяжелые веки и перекатилась на середину кровати. Раскинув руки, неизбежно щупая пустоту. Она вздохнула. Покосилась на часы на тумбочке — опухшим глазам даже это было едва по силам. Семь утра. Организм выторговал себе хоть пару часов, но легче от этого… Не стало. Совсем. Небо, которое на рассвете лучилось чистотой, сейчас стало сизым, плотным. Тяжелым. Под таким небом реальность казалось отчетливой и неизбежной. Взаправду случившейся. Гермиона сползла с кровати — плечи сгорбились под тяжестью гудящей неподъемной головы. В горле было сухо, как в Сахаре, и она начала переставлять ноги в сторону кухни. Где они с Драко еще вчера… «Из твоих уст все звучит так, что мне не терпится ощутить их вкус». «Сними эту красивую хрень». «Твои руки… не мог бы ты… пожалуйста…» «О… о… черт!» Она зажмурилась. Просто зажмурилась, игнорируя воспоминания, которые не имели никакого права оставаться приятными, но все равно вызывали мучительное желание свести ноги. Гермиона не знала, как сможет дальше без этого жить. Не без секса, нет. Без него. Кое-как добравшись до кухни, плеснув себе воды в кружку и сделав живительный глоток, она привалилась лбом к деревянной дверце шкафчика над раковиной. Снова закрыла глаза. Так было проще управляться с реальностью: не видеть ее, хотя бы временно. Если бы кто-то опустил лакмусовую бумажку в место ее надлома, в каждую клеточку тела, та мгновенно бы вспыхнула синим. Потому что — как бы это ни было слабо — Гермиона чувствовала, что не отступит так просто. Она попробует снова. Она поговорит с ним. Объяснит. Не оставит его — не сможет. Ему придется открыто ее прогнать, если он так хочет закончить все. Если он тоже сможет. Да. Она готова умолять, если есть хоть шанс, что это поможет вернуть то, чем она обладала всего сутки назад. Стиснув зубы, она стукнулась лбом о шкафчик. Слабачка. Боль пронзила гудящую голову, как стрела, и Гермионе пришлось вцепиться в холодную столешницу, чтобы удержаться на ногах. Вдох. Вы-ы-ыдох. Когда она определила для себя, что не сдастся, стало легче. В конце концов, пока люди живы, все можно исправить, разве не так? Только вот время сейчас играло против нее так неумолимо и жестко, что легкие от волнения сжимались в комок. Разговор придется отложить. Чтобы люди остались живы, сначала ей нужно предотвратить воскрешение Темного Лорда — Гарри ждал ее сегодня к десяти у себя на мозговой штурм. И пусть в ее голове переливалась зеркальным блеском черная полость, деваться… деваться было некуда. Гермиона заставила себя отлепиться от шкафчика. Череп пульсировал, словно кто-то то сжимал его в кулаке, то отпускал, проверяя, под каким давлением послышится первый треск. Она вышла в коридор и рвано выдохнула, кусая губу, чтобы не реветь. Что, если момент будет упущен? Что, если, пока она будет тут спасать мир, Драко обнаружит, что без нее даже лучше? Что, если он встретит кого-то еще? Страх разбухал в горле, как сбежавшее тесто. Как опухоль в терминальной стадии. Любые планы — как выманить Асторию, как выкрасть прах, как разузнать, каких успехов она добилась, и что делать, если больших, — не проходили цензуру ее сознания. Внутренний Уинстон отправлял их в гнезда памяти для предания огню, и больше не хотел ничего слышать. Ничего, кроме… «К сожалению, мисс Грейнджер, когда придет время, мой сын не станет бороться за вас и вполовину так же отчаянно, как вы сейчас». Люциус Малфой где-то там, на подкорке, сдержанно усмехнулся — с сочувствием, с которым смотрят на соперника, подвернувшего ногу и корчащегося от боли в трех дюймах от финиша, — и предложил пропустить по стаканчику виски. Отметить. Вздохнув, Гермиона привалилась прохладному боку коридора. Твердь с готовностью встретила щеку, будто даже стены в квартире понимали, как это больно. Как же это все-таки больно. Перед глазами снова стало расплываться, и она быстро заморгала — соленые дорожки зазмеились к уголкам рта. Черт. Если так продолжится, она доберется до зелий, когда Волдеморт уже прижмет жутковато бледный палец к ее дверному звонку. Дверь в гостиную открылась без труда, и Гермиона слабо нахмурилась. Казалось, она заперла дверь заклинанием вчера утром, когда относила на место аптечку: с тех пор, как дома воцарились трое котлов, они… — она — впервые уходила так надолго, и решила принять меры предосторожности. Просто на всякий случай. Вдруг Живоглот вернется из уличного загула и перевернет зелья. Кот не казал носа уже несколько дней. И она бы обеспокоилась, если бы замечала. Хоть что-то, кроме Драко. Должно быть, вчерашний вечер так жадно отпил ее магии, что чары просто спали. Вряд ли она нашла бы в себе силы снять их сама. И вряд ли бы это начисто стерлось из памяти. Она вошла в гостиную, и в нос ударил слабый кисловатый запах. Похоже на молоко… Свернувшееся молоко. Это сработало, как подзатыльник. Гермиона подлетела к котелкам, неплотно прикрытым крышками. Подняла первую, и тело бросило в жар. Землистая жидкость, мягко бурлившая всего сутки назад, сейчас выглядела полностью застывшей. Гермиона надавила на поверхность дрожащей подушечкой пальца… и не оставила даже следа. Перед ней была сухая плотная почва. Крышка со звоном упала обратно, Гермиона схватила вторую и… — О Господи! — простонала она. — Господигосподигосподи! Вот откуда шла эта кислятина. И сейчас она со всей силы ударила в нос. Гермиона поморщилась и замахала перед лицом ладонью, будто могла отогнать этим зеленоватые пары, взвившиеся над котлом, в котором, свернувшись, как море копошащихся слизняков, булькало зелье. Напрочь. Испорченное. Она в отчаянии захлопнула крышку. И с содроганием, медленно-медленно, подняла третью, небрежно приоткрытую. Неудивительно, если и это зелье испортилось: как она могла так все бросить? Где были ее чертовы мозги, если она даже не запомнила? Готовясь к худшему, Гермиона склонилась над котлом. С облегчением прикрыла глаза и шумно вздохнула. Зелье было, как доктор прописал: зеленовато-коричневого цвета, с резким травянистым запахом. Одно. Сработало. Трясущаяся рука выпустила крышку, и та металась несколько секунд, грохоча по полу, пока на замерла, наткнувшись на какую-то преграду. Наверное, это был диван. Гермиона не стала оборачиваться: ее больше занимал процесс наполнения стакана густой жижей из черпака. Стенки у него запотели, едва субстанция дошла до половины, мутными дорожками осев на стекле. Это выглядело примерно настолько аппетитно, что у Гермионы пересохло в горле. Ей все равно не терпелось убедиться в своей правоте — сердце настойчиво стучало в ребра, подгоняя ее. Вместе со стуком она слышала хруст осколков. Но почему-то сейчас это легче было пережить. Она даже не помнила, как оказалась в ванной, захлопнув дверь. Просто в какой-то момент обнаружила, что достает из косметички крошечный полиэтиленовый пакетик с колечками волос и роняет в стакан одну прядь. Скрип двери заставил ее вздрогнуть и обернуться, но за спиной оказалась лишь сушилка с двумя махровыми полотенцами. Гермиона тихо выдохнула. Просто сквозняк. Наверное, не закрыла вчера балкон — она не обратила внимания: была слишком занята, пытаясь справиться с ощущением, что сердце вот-вот порвется и лопнет от концентрации боли. И второе полотенце сейчас только усугубляло чертову ситуацию. Заставив себя собраться, она вернулась к зелью, принявшему кобальтовый окрас. И залила его в себя, как штормовую волну, запрокинув голову. Со стуком приземлила стакан на раковину и вдруг скрючилась над ней, точно кто-то ударил под дых. О… Годрик, мать твою. Боль вонзает когти в череп. Выцарапывает хребет по одному позвонку — они будто правда шевелятся. Вылетают из пазов. И каждый она провожает стоном. Пальцы на руках вытягиваются, бледнеют. Вся кожа холодеет, меняя тон, и кажется, для этого магия сдирает с нее предыдущую толстыми ломтями. Как обои от старых стен. Только вряд ли у стен от этого так же спирает дыхание. На плечи падает нечто тяжелое. Длинное. И оно продолжает расти. Когда в горле разжимается ком и в глазах проясняется, Гермиона понимает, что это волосы. Черные волосы. Она знает, что увидит в отражении цепкие водянистые глаза и заостренные черты, еще до того, как поднимает голову. Только не ожидает, что окажется не одна. Из зеркала на нее смотрят две Астории Гринграсс. И вторая сейчас стоит у нее за спиной. — Ну здравствуй, пронырливая ты сука, — раздается над ухом. Гермиона даже не успевает закричать. Острие палочки тычется в висок, и мир погружается в черноту.