Философский камень Драко Малфоя

      Страница дрожала в его руке. Последняя на данный момент, заполненная этим издевательским остроконечным почерком, который обступал Драко со всех сторон. Лез в глаза, забивал ноздри, уши до ощущения плотной серной пробки. И насмехался.       Насмехался.       Грейнджер была права. Так чертовски права, а он не верил.       И, если бы Драко не знал теперь наверняка, как ее зовут, он бы назвал ее Паучихой. Потому что это было самое гадкое, до горечи во рту — понимать, что все неожиданные повороты событий, которым он удивлялся, — ни что иное, как план одного человека.       И пока он смотрел только перед собой — только на бесноватые кудри волос и в блестящие карие глаза — где-то над головой плелась плотная клейкая сетка. А сейчас, наконец задрав голову, он больше не видел света.       Только переплетения паутины.       Это так злило. Кем она себя мнила? Богиней? Великой волшебницей?       «Грейнджер… Просто лишь бы секунду себя потешить».       «Я и так ее уже сделала в том году. Поигралась с воспоминаниями так, что даже мальчишка Малфой сдался, не смог их вытащить».       «Как она выстояла против моей матери хоть минуту? Как она не сдохла вообще?»       Она не имела права даже думать о Гермионе так.       Даже если опустить маленькие замечания насчет того, что Драко «хочет Грейнджер как безумный» и «готов буквально тапочки в зубах приносить», и то, что эти маленькие замечания вышли из-под пера его кузины, этого уже было достаточно, чтобы хрустнуть челюстями и смять последнюю запись в кулаке.       Страница надорвалась, и он мгновенно отпустил ее. Не хватало еще уничтожить улики. Чернила местами смазались: были еще свежие, но Драко не сомневался, что сможет это пересказать. Гнев затачивал память, как острие копья.       Потому что она препарировала их с Грейнджер, как лягушек. Разрезала туловища и головы и зарилась на внутренности. Взвешивала в ладонях, посмеивалась, меняла местами. Перетасовывала.       «Я зря потратила время, подстраивая его «случайный» переезд обратно в Англию».       Просто выстрел в голову. Драко перечитал это предложение раз пять и до сих пор пытался как-то, черт возьми, объять его мозгом.       И все — все, блин, до последней крошечной детальки — сходилось. Сраный сделанный на совесть конструктор.       Он ведь даже видел ее! Тогда, возле Слаймена. Она стояла, крутила прядь волос на пальце и не прерывала зрительный контакт с этим толстым и вечно потеющим любителем вырвиглазного оранжевого. А потом:       «Подумайте о вашем отце, мистер Малфой».       И все — он на крючке.       Драко ведь думал, думал, что это странно. Но, конечно, списал все на собственный охуительный талант. На новообретенную влиятельность — еще одно наследие тщеславного папаши. Еще одна оплеуха, полученная из-за вечного зуда — желания «оказаться лучше, чем он».       По той же причине он пропустил мимо ушей слова Теодора о том, что ловца заменили резко. Ведь он так «потрясно летает»… чертов идиот. И-ди-от.       «У вас отменные душевые». Астория — хотя настоящей Астории, технически, никогда и не существовало, — пробросила это, оказавшись с ним в лифте. А на вопрос, кто был экскурсоводом, ответила, что он уже не летает.       Два плюс два. Но Драко, складывая, все это время получал собственное идеальное отражение. И вылизывал его до блеска.       Он запустил пальцы в волосы и потянул. Даже сейчас печется о себе, и плевать, что здесь сказано насчет остального мира.       Глубокий вдох. Выдох. Драко снова начал листать последние страницы.       «Будь вы живы, я бы рассмеялась вам в лицо» — запись сделана после нападения на Министерство. Астория не утруждала себя датами, но тут надо быть идиотом, чтобы не понять контекст.       «Жидкость в котле почернела» — она прошла черную стадию.       «Смотрю на белый камень, лежащий в котле, и не верю своим глазам» — закончила белую и перешла к желтой.       «Буду так близко к красной стадии, как никто до меня. Ну, кроме вас, конечно».       Она почти получила нужную реакцию. Алхимически. И очень гордилась собой, судя по уничижительным формулировкам, которыми награждала Фламеля, ставшего безмолвным слушателем. Посмертно.       Драко не мог взять в толк, как старик узнал, что так и случится, но допускал, что у волшебника, отмотавшего на земле срок в семьсот лет, была припрятана пара козырей в рукаве. И сообщающиеся дневники — меньший из них.       Выходит, Фламель знал, но не попытался помешать. Конечно, он был другом Дамблдора, и кто знает, передается ли эта охренительная позиция я-постою-в-стороне-пусть-школьники-разбираются-сами воздушно-капельным, однако…       Драко чувствовал, что Фламель другой. Добрее, сострадательней. Ему бы не доставило удовольствия наблюдать за тем, как кто-то сильно наивней и младше пытается удержать мир, болтающийся на волоске. Нет. Если только…       Если только миру на самом деле ничего не угрожает.       Эта мысль подогревала индевеющее нутро всякий раз, когда Драко натыкался на новый успех, описанный в дневнике. Эта мысль и негромкий старческий голос, перебиваемый шумом ветра и косого дождя с кладбища Пер-Лашез.       «Да, знаю, я, как и многие до и после меня, упоминал о стадиях, но не стоит верить всему, что пишут в книжках. Для того, чтобы найти философский камень, не требуется глубинное знание алхимии, достаточно лишь следовать предназначенному пути».       Кое-что он-таки не прослушал, верно? Выходит, Астория погано покопалась у него в голове в ту встречу в Министерстве, раз не нащупала это воспоминание. Драко усмехнулся. Когда о тебе думают, что ты поверхностный эгоистичный идиот и только, это иногда играет на руку.       Даже если большую часть времени ты… действительно поверхностный эгоистичный идиот.       Но, судя по тому, что записи вообще имели место быть, Астория тоже просекла фишку насчет «создания человеком себя самого» и прочих вдохновляющих речей из предисловия. Переживать было из-за чего: Драко сам не до конца — а если быть честным, то вообще ни хрена — не понимал, как оно работает. Нет, он усек, что в погоне за вечной жизнью нужно изъебнуться как-то похитрее, а не просто помешивать зелье в котле, только вот что это за «как-то»… один Фламель знает.       Ну, знал.       И не было никаких гарантий, что у Астории не получится. Даже если старик, судя по тому, что ничего не предпринял, считал иначе.       Ну, или охренительная позиция Дамблдора я-постою-в-стороне-пусть-школьники-разбираются-сами все-таки передавалась воздушно…       «Кто здесь?»       Фраза появилась на чистой странице, и Драко перестал дышать. В желудок провалился булыжник размером с бешено стучащее сердце.       Он застыл, выжидая. Секунду. Две. Три… пять…       «От того, что ты будешь молчать, я не поверю, что сама порвала страницу, измазалась в чернилах и чудесным образом не заметила этого».       Взгляд метнулся к соседнему листку — надорванному от злости. К черному отпечатку у края и расползшихся местами буквах.       Он ведь уже говорил, что идиот, да?       Драко нашарил в ящике стола перо и чернила, обмакнул острие.       «Скажу, если сама назовешься» — вывел нетвердой рукой. Да, он, вроде как, уже знал. Но его повернутая на законах и рационализме девушка будет рада доказательствам.       Не в этой ситуации о таком думать, но его до сих пор умиляло то, как ее одержимость правилами сочеталась с ограблением Гринготтса и похищением из Министерства важной для дела улики.       «Меня учили не разговаривать с незнакомцами» — пришел ответ.       Драко выгнул бровь. Первый страх куда-то улетучился.       «Ты заговорила со мной первая».       «Это какое-то соревнование? Ты влез в мои личные записи и испортил страницу — думаю, я имею полное право узнать, какого черта».       «Мило, что ты называешь своими личными записями собственность Николаса Фламеля».       Драко не мог дождаться, когда сообщит матери, что она тоже приложила руку ко всеобщему хаосу. Гостеприимнейшая из гостеприимных хозяек. Пустила Асторию с папашей в их дом. Позволила осмотреть библиотеку: теперь-то понятно, почему та сюда так рвалась.       Стащить дневник.       «Мило, что ты умеешь читать».       Драко зачеркнул ее издевку жирной линией. И решил идти ва-банк.       «А что, если я скажу, что знаю твое имя?»       Буквы проступили незамедлительно.       «Посоветую взять с полки пирожок».       «Астория Гринграсс. Я прав?» — написал Драко; сердце отбивало возмущенный, взволнованный ритм.       «Надеюсь, пирожок вкусный. Теперь беги и расскажи все добрым дяденькам мракоборцам, и они обязательно меня накажут».       Этот ее стиль письма… Драко стиснул перо так, что чуть не обломился стержень.       «Тебе как будто совсем не страшно».       «А должно быть?»       Он шумно выдохнул сквозь раздутые ноздри и надавил на перо.       «Видишь ли, добрые дяденьки мракоборцы в качестве наказания обычно отправляют людей в Азкабан».       Она ответила в тон.       «О, так ты рассчитываешь, что они крикнут: «Астория Гринграсс», и я появлюсь? Мило. Только чтобы посадить кого-то в Азкабан, его нужно сначала найти».       Драко хотелось сказать, что она дура и найти преступника не так уж и сложно, а потом до него дошло.       Метаморф. И, очевидно, никак не зарегистрированный. Она может меняться хоть каждые пять минут, а с деньгами ее семьи… Можно играть в прятки бесконечно. И параллельно возрождать папочку.       По спине скатилась капля пота.       «Ты задумывалась, что будет, если твой план сработает?»       «Так боишься за свою грязнокровку, Малфой?»       Глаза распахнулись. Он громко сглотнул.       «С чего ты взяла, что я — Малфой?»       «Серьезно? Ты пишешь в дневнике Фламеля, от которого Малфой как раз получил наследство».       Драко сжал кулак. Она не должна быть такой… догадливой. Быстросхватывающей. Острой на язык.       Она должна быть чудовищем, одержимым идеей власти и неспособным мыслить трезво. Как ее родители.       «Дневник не понадобился бы, если бы ты не украла старый».       «Что ж, сложные времена требуют сложных решений».       Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, жалея, что это всего лишь чернильные писульки. Что он не может как следует наорать на эту… эту…       «Сложные времена — это то, что ждет нас всех, если ты не остановишься. И «сложные» здесь — гребаное преуменьшение».       «Тем, чья преданность будет безупречной, нечего будет бояться. Остальные пусть пеняют на себя».       До того наивно, что просто смешно. Он когда-то и сам так думал… но два адовых года выбили из него все ребячество.       «Самые преданные рабы умирают самые первые».       «Я не собираюсь быть в положении раба».       Драко обреченно покачал головой, закусив изнутри губы. Дура. Такая умная, но такая дура.       «Серьезно? Надеешься побыть в положении любимой дочурки?»       На этот раз ответ задержался.       «Любому правителю нужен наследник».       «Ага. Особенно тому, кто разделяет свою душу на части, чтобы жить вечно».       Какое-то время Астория думала. Или, может статься, отвлеклась на зелье, которое способно разрушить этот хрусткий картонный мирок. Ну или неспособно: если верить Фламелю, философские камни не варятся в котлах. Но у Драко было не то чтобы много желания проверять.       Он не знал, что испытывает сейчас. Сердце качало кровь тише, и в висках уже не стучало. Он просто вбирал в себя библиотечный воздух, покручивая перо в руке и пытаясь разобраться, что делать дальше.       Вдруг последнюю написанную им строку пересекла резкая линия.       «Теперь все будет иначе».       Короткие ногти невольно впились в тыльную сторону ладони. Она что, блять, серьезно не понимает очевидного?       «Когда ты убедишься в обратном, мы все заплатим уже слишком дорого» — Драко черкал новое послание, и у него тряслись руки — тряслось что-то в груди. Гнев набухал под кожей, как дрожжевое тесто.       «Не припомню, чтобы у Малфоев были проблемы с финансами».       Он засмеялся сквозь зубы. Что-то вроде истерики от бессилия: Она действительно не понимала.       Драко запрокинул голову и прикрыл глаза. Вот что, наверное, чувствовала мать, когда пыталась заводить с ним душеспасительные беседы — уже после того, как он принял Метку втихаря от нее. Потому что хотел. Потому что тем, чья преданность безупречна, нечего бояться.       Вот что она чувствовала. Злобу, бессилие, нескончаемое желание шандарахнуть слепого идиота головой об стол — удивительно, что она до этого не дошла, потому что сам он был сейчас чертовски близок. Морально. И слишком далеко физически, чтобы это осуществить.       Его сестра. Так, получается?       Бред. Но в сознании все равно бежали фоном картинки того, как могло бы быть, если бы Беллатриса восемнадцать лет назад поступила по-человечески. Если бы знала значение этого слова, точнее.       Астория могла бы вырасти здесь. В Мэноре. Они могли бы вместе носиться по парку в несколько десятков акров на метлах, убегая от отца с очередной наследники-чистокровного-рода-должны-вести-себя-сдержанно проповедью. А потом, умаявшись, убалтывали бы Сэмпера на мороженное, игнорируя брюзжание вроде «У маленьких хозяев разболится горло». А потом действительно болели бы. И стойко сносили мамины поджатые в ниточку губы, укоризненный взгляд и ложку горькой микстуры.       Все могло бы быть так.       И могло полететь в тартарары летом после четвертого курса.       Страх точил о нутро когти, стоило лишь подумать о Волдеморте, приходящем в их дом, как сраный воскресный папочка, который считает, что каждый день недели — воскресенье. Нет, Салазар, у Драко не было и крупицы веры в счастливое воссоединение безумной семьи, но Волдеморт точно счел бы Асторию ценным ресурсом.       Идеальный тренировочный экспонат для манипуляций. Разбросай камни — дай ей почувствовать себя особенной — и собирай их, собирай, сколько сможешь унести.       Пока она не сломается. А потом — плевать.       Прочитав ее записи в дневнике, Драко увидел ту же картину. Беллатрисе не пришлось даже ничего объяснять ей, чтобы Астория подчинилась. Достаточно было просто намекнуть, что та отличается от остальных.       Со стороны выглядело так банально — так банально, что отдавалось в горле фантомными болями от крючка, который он в свое время сам заглотил. Пара свистящих предложений, ледяное дыхание, обдавшее шею, мимолетная фантазия — ну у Забини будет рожа, когда он узнает! — и все. Драко вытянул левую руку вперед, с готовностью закатав рукав.       И вот это вот понимание причин и следствий, вот эта вот солидарность… Она так мешала по-настоящему злиться. Вот чтоб до ненависти и желания сдать мракоборцам — мешала. Он, блин, не мог.       Кажется, Астория это тоже понимала.       «Молчишь, потому что убежал жаловаться?» — эти буквы будто даже отличались от предыдущих. Растягивались. Поддевали.       Будто она не верила… и правильно делала.       «Я думаю над этим».       «Слишком долго, чтобы это не выглядело пособничеством, не считаешь?»— она явно измывалась над ним. Явно не чувствовала опасности.       Обычно даже мимолетной насмешки, даже шепотка бывало достаточно, чтобы Драко расправлялся с человеком. Включал жестокость. Давил на больное. Пугал. Делал что угодно, лишь бы всегда быть тем, кто смеется последним.       А сейчас он просто сидел. Шкреб кончиком пера указательный палец.       «Помогать тебе я уж точно не стану».       Да. Единственная вещь, насчет которой его уверенность была непоколебима.       «Отказываться от того, о чем тебя никто не просит, и считать себя при этом праведником. Мило».       Перо натужно скрипнуло в руке: по стержню за малым не пошла трещина.       Обычно достаточно было легкого смешка. Шепота. Скрытого пренебрежения, чтобы вывести его из себя. Астория же наговорила здесь на целый юмористический сраный концерт.       И Драко должен, просто обязан был смеяться последним.       «Что действительно мило — так это смотреть, как ты гордишься каждым своим шагом. Каждым. Бессмысленным. Действием».       Раз.       «Ой, глядите, у меня свернулось зелье!!!» — ты сливаешь все это в дневник, наверное, мечтая потом показать папочке? Какая ты самостоятельная. Какая умная. Только вот ни хрена подобного».       Два.       «Ты ничего не знаешь — даже толики. Фламель не просто так отказался с тобой разговаривать. Держу пари, он видел, какая ты: бесполезная, горделивая и совершенно…       Обычная».       Три.       Выдох полной грудью. Драко усмехнулся и закрыл дневник, мельком увидев, как его послание скрывается за беспорядочным клубком зачеркиваний.       Пускай он не решался сдать Асторию мракоборцам или самому отправиться на ее поиски сию же минуту, кое-что ему все-таки удалось.       Он только что взял реванш. Обставил Паучиху в ее же игре.

***

      Стук в дверь вышел настолько робким, что Драко захотел дать себе подзатыльник.       — Мам?       Дверь бесшумно отворилась, впуская его, что было практически белым флагом: если бы мама не выпендривалась, а до сих пор действительно злилась, она бы заставила его стучаться дважды. Как минимум.       Он ступил в комнату и сощурился. Плотные бирюзовые гардины на окнах высотой в два человеческих роста были распахнуты, так что свет беспощадно испытывал на прочность глаза.       — Ты что-то хотел?       Она сидела к Драко спиной, демонстрируя лишь идеальную осанку и скольжение руки с мягким гребнем по длинным распущенным волосам. Хотя Драко мог поклясться, что ее глаза с пристальностью мракоборца следят сквозь зеркало за каждым его движением.       — Хотел.       Она слегка опустила голову, дав ему знак продолжать.       — В прошлом месяце Николас Фламель умер.       Мама мгновенно отложила расческу и обернулась к нему. Распахнутые глаза. Печально сдвинутые брови. Она вдруг обнажилась перед ним так искренне, будто они и не ругались.       — Как жаль… — прошептала она. — Как это произошло?       — Не знаю, — соврал Драко. Подробности бы причинили ей слишком много боли. — Но мистер Фламель оставил мне свой дневник.       Пауза. Драко просчитал все дальнейшие слова, но язык словно пек от ожога. Становился отекшим, неповоротливым.       — И я обнаружил там записи, которые ему не принадлежат.       Маминого терпения, как всегда, не хватило, чтобы позволить ему собраться с мыслями.       — Чьи записи? — спросила она, вставая с пуфа.       — Астории Гринграсс, мама.       — Вот как? — она нахмурилась. — И как они там оказались?       Конкретно эта фраза задумывалась моментом его триумфа, но в реальности вышла какой-то придушенной. Хрип птицы, схваченной за горло.       — Она писала в том дневнике, который раньше хранился у нас в библиотеке. До того, как она его украла.       Мамино лицо стало непроницаемым, но ее выдавали руки: пальцы перебирали платье так, словно где-то между складок могли прятаться ответы.       — Зачем же ей это понадобилось?       Три. Два. Один.       — Затем, что это не совсем Астория Гринграсс.       Тонкая бровь слишком резко дернулась вверх. Очевидно, маму выводило из себя то, как долго он собирается с мыслями.       Нечто подобное он в последний раз чувствовал на приеме у Финнеаса. Единственный раз. Когда вокруг плясали, дразня его высунутыми языками, как чертов Пивз, неуютные вопросы вроде «Что ассоциируется у вас с отцом? Что вы чувствуете?» — а он пытался заставить себя ответить честно. Признаться, что все, что он чувствует, — это запал для отменного Круцио.       Пытался ответить. И не смог. Потому что… не должен так чувствовать?       — Это дочь твоей сестры, мама. Твоей сестры и Темного лорда.       Драко буквально слышал стук, с которым ее стальная маска упала на пол. Мама сдавленно охнула.       — Ты уверен? Это она похитила прах? — секундное молчание и быстрый вдох. Рука дернулась у бедра, словно мама хотела схватиться за грудь, но сдержалась. — И что… что она теперь собирается делать?       — Как мы и думали. Она собирается воскресить его. Своего гребаного папочку, — Драко скривился.       — Выражения, — на автомате оборвала его мама. — Астория пишет об этом в дневнике? Зачем?       — Долго объяснять.       — Ты уж попробуй как-нибудь, — мама облокотилась бедрами на туалетный столик и совершенно не как леди скрестила руки под грудью. — Или дай мне дневник, я прочитаю сама.       Жест, с которым она попросила, — легкое движение указательного пальца, — будто подковырнул налет спокойствия, осевший внутри. Обволакивавший. Говоривший, что ничего такого Драко не сделал.       — Фламель ведь писал, что Магнум Опус — процесс изготовления камня — это о человеке. Раскрытие его способностей и все такое. Полагаю, Астория решила, что этого хватит.       — А ты считаешь, что нет?       Драко взялся рукой за столбик ее кровати. Несколько секунд изучал маленькие цветочки, разбросанные по покрывалу.       — Мы с мистером Фламелем виделись однажды — на кладбище Пер-Лашез незадолго до Чемпионата. Случайно-неслучайная встреча, — негромко хмыкнул Драко. — Он много рассказывал насчет сути создания камня, и хотя я не самый внимательный слушатель, думаю… Нет. Этого ей не хватит.       — Думаешь или уверен?       — Серьезно, мам? — голос подлетел вверх. — Пять дней назад я был уверен, что Волдеморт никогда не вернется, и посмотри, что из этого вышло!       Она молчала. Не просила понизить тон, извиниться или вести себя подобающе. Просто ждала, пока он наконец скажет…       — Нет. Я вообще ни хрена не уверен.       Она даже не отчитала его за «выражения».       — Дневник ведь при тебе? Я бы хотела взглянуть: я долго изучала записи мистера Фламеля и думаю, что могу чем-то…       — Я справлюсь, мам.       Мама сделала такой глубокий вдох, что платье натянулось на груди.       — И все же я хотела бы взглянуть на дневник.       Ее взгляд опустился к кожаной сумке у него на плече, и та по ощущениям потяжелела сразу фунтов на триста. Или даже на тонну. Еще немного, и лямка оглушительно лопнет, а дневник провалится на пол, под пол, затеряется где-ни…       — В чем дело, Драко?       — Абсолютно ни в чем.       — Не ври, — отрезала мама.       И поджала губы — плохой знак, чертовски плохой. С другой стороны, они до сих пор толком не помирились, так что терять Драко было особо нечего.       — Даже не думал, — фыркнул он.       И сразу, сразу же понял, что этой вот реакцией выдал себя с потрохами.       — Меня просто… Меня уже ждет Грейнджер. Мы договорились встретиться и все обсудить.       Он даже не стал разворачиваться в попытке уйти — смысла не было тратить силы. Каждая напряженная черточка маминого лица говорила — стальным таким, властным голосом — что ему не позволят сделать и шага.       — Я тебя внимательно слушаю.       Вдох. Выдох.       — Я переписывался с Асторией. В дневнике.       У мамы всегда были большие глаза. Большие глаза цвета безоблачного неба… И сейчас на этом небе, ставшем на секунду прямо бескрайним, сгустились тучи. Чертовски плотно.       — Подробности?       О, эта ее манера. Бесстрастные вопросы, от которых тело превращается в соты, набитые льдом. Выясняя отношения с мамой, он всегда медленно замерзал.       С Грейнджер было иначе. Ему всегда становилось горячо, так, что еще секунда, и обожжет, и кожа слезет аж до кости. Так, что хочется выть, кричать, шипеть, но все равно загораться снова. Пока хватит тепла.       — Я жду, Драко.       Ах, да.       Возможно, ему стоит просто отдать его ей? Он не был уверен, что сможет пересказать все это. Что с каждым произнесенным словом собственный поступок и собственные чувства сохранят прежнее значение. Что они не покажутся тупыми, детскими, инфантильными. Ванильными.       Что мама не осудит его.       Рука сжалась на сумке, едва не загоняя спилок под ногти.       — Я пытался объяснить ей последствия ее действий. Что ничего не изменится, не исправится, а счастливого воссоединения семьи она дождется, когда свиньи полетят.       Поднятая бровь — убийственный знак вопроса. Морозом по горлу.       — И у меня не получилось. Кажется.       — Драко, дай мне дневник, — ее голос дребезжал от возмущения, как мелкие камушки на дороге за секунду до землетрясения.       Он крепче вцепился в сумку.       — Зачем? Я уже все сказал.       — Мне нужно понимать, что именно ты сказал! — не выдержала мама.       И он в ответ тоже. Тоже не выдержал. Выдержишь, вашу мать, тут, когда каждое твое слово, каждый полувздох и каждое моргание глаза нуждаются в проверке на вшивость.       — Так отбери! — выпалил Драко и отпустил эту сраную сумку; та качнулась и стукнула его по бедру. — Или покопайся в моей голове, как в прошлом году, выуди все оттуда! Это ведь твое любимое занятие — так на кой черт ты меня просишь?       Замолчав, внутри он уже весь съежился. Что теперь? Силенцио? Пощечина — никогда не было, но вдруг? Или мама уничтожит его своим любимым способом — словесно?       Но она просто… просто стояла. Лишь прикрыла глаза. Сделала глубокий вдох — руки больше не были воинственно сложены под грудью — они упали вниз и теперь колыхались в такт со складками платья под струями ветра из приоткрытого окна.       Пальцы правой руки зацепили в кольцо указательный палец левой.       — Драко, я действительно могла бы так поступить. Не сомневаюсь, это принесло бы больше пользы, чем борьба с твоим упрямством, — мама усмехнулась одними губами, покачав головой. — Но мне отчего-то не хочется.       — Очень на тебя непохоже.       Он хотел сказать другое. Не настолько язвительное. Похожее на белый флаг. Хотел и не смог, потому что впервые — кажется — слышал от нее нечто честное. Искреннее. Как будто мама действительно говорила то, о чем думает.       Он просто впал в анабиоз.       — Возможно, — мама с шелестом втянула воздух и замолчала на секунду, словно пробуя на язык эту незнакомую, только испробованную открытость. — Но с тех пор, как вы с мисс Грейнджер рассказали о нападении на Министерство, я никак не могу перестать…       Драко затаил дыхание. Она ведь не собирается?..       — …думать. Не могу перестать думать о том, что мы опять потеряли время.       — В смысле?       Мама тронула нос костяшками пальцев и отвела взгляд к окну.       — Знаешь, в темные времена, когда я смотрела на тебя, на Люциуса, и видела, как вы несчастны, понимала, как я несчастна, меня поддерживала одна мысль. Если… когда все это закончится, мы станем жить по-другому.       Ее рука с нажимом провела по шее, оставляя на коже розоватые полосы.       — И мы стали… Но не так, как я планировала. Люциуса я не увижу еще лет девятнадцать. Ты едва пробыл дома месяц, прежде чем молча уехал. Записку… — тихо сказала мама, продолжая смотреть в окно, — ты оставил записку.       Драко открыл рот — мы уже обсуждали, так было нужно, я извинился — но захлопнул его, стоило маме встретиться с ним глазами.       В нутро впился крючок. Опять. И плевать, что Драко еще даже не видел слез.       — А когда ты вернулся, мы разругались спустя три дня.       — Мам, не я просил тебя уезжать отсюда и забирать с собой все, что только… — он остановил себя сам, раньше чем скажет что-то непозволительное. Возмущение прикурило от ее фразы, как от тлеющей сигареты, и теперь жгло язык, но для него было не время. Не сейчас.       Не тогда, когда они говорили.       — В том и проблема, Драко! — мамино лицо исказила досада. — Мне так… тяжело осознавать, что большую часть своих сожалений я создала сама. Я уехала, смирилась с тем, что уехал ты, и, если бы не Сэмпер, даже не знала бы, что ты живешь у мисс Грейнджер…       — Чисто технически, я остановился у Забини.       — Домовой эльф мистера Забини слишком словоохотлив, чтобы я не понимала, что это значит.       Мама слабо улыбнулась. Но в уголках губ играл скепсис, и это было хорошим знаком. Дышать стало чуть легче.       Ненадолго.       — Больше всего меня убивает другое, — улыбка мамы выродилась в печальную усмешку. — У меня было столько времени, чтобы исправить это, воплотить мечты о счастливой жизни всем вместе, но я предпочитала копить обиду. Взращивать ее впустую, считая, что у нас еще будет столько «потом»… Что можно подождать, и ты поведешь себя так, как надо. Что можно подождать, долго подождать, и твой отец вернется. Что когда-нибудь…       Драко шагнул вперед.       — Когда-нибудь что-нибудь наладится, — хмыкнула мама. — Потом. Такая бессмыслица. Такая горькая бессмыслица, учитывая, что я, возможно, своими руками лишила нас этого бесконечного «потом».       — Мам, не говори ерун…       — А знаешь, то, что ты не пришел на ужин с Гринграссами, даже к лучшему. Когда все вскроется, у тебя хотя бы не будет проблем… — она вздохнула. — Если еще останется кому вскрывать.       — Брось, — резко сказал Драко. — Ты ни о чем не знала, и эти уроды мракоборцы никак тебя не приплетут, я им просто не позво…       — Сомневаюсь, что они будут задавать вопросы, Драко. Да и знала или не знала… не так уж важно. Когда я думаю о том, как низко ценила мирное время, как считала его неисчерпаемым, а потом сама… сама отрубила от него ломоть… я… я попросту задыхаюсь от этой мысли.       Было плевать, что именно он увидел дальше: блик солнца, капельку пота или и правда слезу. Плевать. Драко сократил расстояние между ними за три шага и сжал маму в своих руках, вздрогнув синхронно с ней. Сумка с дневником сползла с плеча и с громким стуком плюхнулась на пол, но… Плевать. Так плевать.       От злости, яда, обиды и боли не осталось и следа. Будто на них вылили щелочь.       — Ну все. Эй? Не переживай, мам. Я со всем разберусь, обязательно разберусь — куда деваться? Ты только… только не надо, ладно?       — Я не могу так, Драко, — острая скула ткнулась ему в грудину. Он успел забыть, насколько мама, блин, маленькая в сравнении с ним. — Я не могу жить с мыслью, что это моя вина, и ничего не делать. Поэтому…       Всхлип или свист воздуха? Салазар. Салазар, что именно это было?       Крюк внутри провернулся, цепляя органы за собой. Перекручивая. Вгрызаясь намертво.       — Поэтому я прошу тебя дать мне взглянуть на дневник. Мне нужно знать, что я могу сделать.       Он замер. Прикрыл глаза. Усмехнулся.       Но не разжал руки.       — Конечно, мам, — выдохнул он. — Как тебе будет лучше.       Драко медленно отстранился и нагнулся к сумке. Открыл ее. Достал дневник и протянул маме.       Не глядя.       Она схватилась за него цепкими пальцами и, сев на пуф, тут же раскрыла. Драко поднялся и отступил на несколько шагов к своему прежнему месту.       Сумка так и осталась валяться на полу, раззявив пасть.       Мама уже не видела его: она без остатка погрузилась в записи о школьных годах Астории и, очевидно, в их неудавшуюся братско-сестринскую переписку.       Он пропал из ее поля зрения. Видимо, потому, что она своего добилась.       Ему не хотелось думать, что эта непривычная, неожиданная искренность была всего лишь манипуляцией. Хотелось верить, что в ней была хоть крупица правды. Хоть что-то настоящее.       Но пока в его жизни было только трое человек, в отношении которых к себе он не сомневался.       Тедди, который любил его искренне и беззаветно, но до того момента, пока рядом не появлялся плюшевый мистер Кусь.       Астория, которая буквально подстроила его жизнь в последний год для достижения своей цели, а когда решила, что взять с него нечего, просто отставила в сторону.       И Грейнджер, которая не просила от него ровным счетом ничего, кроме него самого и правды.       Правды, которую он сейчас будет вынужден от нее скрыть.

***

      Дверная ручка в форме львиной головы выглядела так, будто хочет откусить ему пальцы. Хотя, возможно, Драко просто сам был не прочь себе навредить. За дело.       Он уговорил себя на два тяжелых стука, чувствуя, как сердце бухает синхронно с ними.       Вздрогнул, когда дверь отворилась. Не смог удержать себя в узде.       — Мастер Драко! — скрипучим голосом воскликнул старый домовик, хлопнув кожистыми, как крылья летучей мыши, ушами. — Здравствуйте-здравствуйте, проходите! Кикимер счастлив наконец видеть вас в доме вашей покойной бабушки, вы так давно здесь не были!       Этот старый пройдоха так изображал долгожданную встречу, будто на той неделе не помог Драко выкурить Поттера из бара и остаться наедине с Грейнджер.       — Ага. Скучал, нет сил, — походя бросил Драко, почти мгновенно минуя темный коридор под аккомпанемент восторгов Кикимера.       Сумка с дневником зацепилась за дверной косяк и ощутимо прилетела по боку. Черт. Теперь она казалась еще тяжелее, чем когда ее содержимое надо было скрывать от мамы.       Просто потому, что мама изначально не доверяла ему. В отличие…       — Драко! — взволнованный, но радостный возглас с верхнего пролета лестницы будто нашинковал барабанные перепонки в соломку. — Почему ты так долго? Что-то стряслось?       Грейнджер показалась на ступеньках — горящие беспокойством глаза, рассыпанные по плечам кудри, легкая одышка от быстрого бега, — и ком в горле разросся до размеров крупного яблока. Стало буквально нечем дышать.       — Я… — переписывался со своей кузиной, по совместительству дочерью Волдеморта, мечтающей его воскресить. Ну же, придурок, это так просто. — С мамой… отношения выясняли.       Она сбежала с лестницы, подошла вплотную и вдруг обвила его руками за шею. Поднялась на носочки, сближая их лица. Окутала своим убийственно сладковатым терпким запахом. Прижалась к открытым от удивления губам коротким, глубоким поцелуем — и мир лопнул. Как шарик.       Драко перестал чувствовать, замечать что-либо, кроме своего языка, изучающего ее рот. Рук, сминающих ее талию. Всего на пару секунд.       Прости меня. Прости. Прости.       Грейнджер чуть отстранилась и, согревая дыханием его губы, шепнула:       — Это приз за смелость.       Как глыба льда за шиворот. Драко медленно разжал пальцы на футболке Грейнджер — будто разогнул заедающие шарниры.       Выдавил кособокую ухмылку.       — А что-нибудь еще мне полагается? — он не знал, как у него хватило на это наглости.       — Ну-у…       Тут Грейнджер отступила назад с видом заговорщика. Разоблаченного заговорщика: она утопила взгляд в темно-бордовых обоях, пожевывая уголок губы. Наконец виновато посмотрела на Драко.       — Если вечер пройдет без жертв… да. Думаю, ты получишь даже несколько приятных призов.       Она уже развернулась к лестнице, но Драко удержал ее за руку и заставил оглянуться.       — Почему должны быть жертвы?       Очередное прикусывание губы было слишком красноречивым ответом.       — Здесь Уизли?       Она осторожно кивнула, и монстр внутри взревел, раздирая кости когтями, рвясь к свободе. Вдруг не стало чувства вины. Сожалений. Сомнений. Только месть. Драко дернулся вперед, но ладонь Грейнджер легла ему на грудь. Мягко. Но настойчиво.       — Драко, меня это злит не меньше. Но он правда хочет помочь. И сейчас не то время, чтобы устраивать расправу над кем-то из своих.       — С каких пор этот рыжий ублюдок стал для тебя «своим»?       — Я не то имела в виду. Просто он никогда…       — Что? Не предавал тебя? — Грейнджер застыла, глядя на него по-эльфийски круглыми огромными глазами, но это не останавливало. — Скажи это снова, когда будешь нюхать кофе, прежде чем выпить.       — Драко…       Он увернулся от ее руки и нарочито громко двинулся вверх по ступеням. К черту все.       Злость пузырилась под кожей, как лава в жерле вулкана, но при этом… она упрощала все. Да. Упрощала. Если Грейнджер плевать на себя, плевать на то, что они потеряли год из-за рыжего мудака, если она позволяет Поттеру издевательски притаскивать его на «примирительное» сборище…       Чем Драко хуже всех, кто ее окружает? Чем он хуже ее самой в конце концов?       Легкие раскрылись, как кузнечные меха, и щедро вобрали воздух. В них будто открылся какой-то клапан, сквозь который все булыжники, мешавшие нормально дышать, просыпались наземь и застучали вниз по лестнице.       Хо-ро-шо. Если ему никто ничем не обязан, он тоже. Ничем и никому.       — Драко, ну так же нельзя! Я думала, ты понимаешь, в какой мы ситуации!       Грейнджер обогнала его, перепрыгнув через ступеньку, и стала наверху пролета, рукой блокируя проход. Сегодня, смотря на нее прямо, Драко умирал особенно мучительно.       Раскрасневшиеся от возмущения щеки. Бисеринки пота на курносом носу — дома у Поттера так чертовски душно, и дело вряд ли в погоде. Приоткрытый, гневно дышащий рот, пытающийся втолковать ему что-то… что-то…       Что-то, что ему нельзя слушать. Внимать. Соглашаться. Потому что, если он отойдет, если позволит странно нежному, поднимающую вблизи нее голову чувству взять управление, он пропадет. Просто утонет в своей вине.       — Не надо оправданий, Грейнджер. Если тебе плевать, как тебе относятся, мне тоже плевать. Может, уже пойдем к твоим друзьям?       Она сжала деревянные перила так, будто хотела, чтоб они треснули.       — Вот, значит, как ты думаешь? — прошипела она, подавшись вперед, к нему. — Что я бесхребетная? Слабая? Что об меня можно вытирать ноги?       Где-то за спиной, наверное, запульсировал красный сигнал тревоги. Но они оставили его позади.       — Что еще? М-м? Провернешь свой любимый трюк? Скажешь, что я и сама так считаю, раз говорю об этом? Браво! Это… это ведь так, черт возьми, вовремя!       Забавно. Из них двоих она оголтело закапывалась в книжки по психологии, но именно он научил ее видеть суть вещей. Видеть так отчетливо, что даже зажмуриться не поможет.       Отсюда и злость. Игры разума, милая. И понимать правила совсем не равно выигрывать.       Уголок губ дерзко приподнялся.       — Если это так не вовремя… Напомни, почему мы до сих пор стоим здесь?       Наверное, похожий взгляд Грейнджер послала бы ему в ответ на вопрос, зачем ей оценка отлично на СОВ. Будто это было так очевидно, что сама необходимость объяснять привела ее в замешательство.       Она моргнула несколько раз.       — Потому что «я больше не воюю». Разве не так ты сказал? — произнесла с опаской, будто сомневалась, что он помнит.       Будто он мог забыть хоть что-то с ней связанное. Но понимание, что всего несколько дней назад он был в сотню тысяч триллионов раз мудрее, чем в эту секунду… Оно горчило во рту, как корка апельсина.       И делало миссию — не поддаваться демону внутри, который готов вечность скулить у ног Грейнджер, как бездомный пес в ожидании того, чтоб его почесали за ухом, — провальной. Провальной от и до.       Драко коротко выдохнул и заставил лицо смягчиться.       — Я тоже с тобой не воюю, Грейнджер.       Я тебя предаю.

***

      Ее балетки пружинили по лестнице впереди него. Икры подпрыгивали, наливались при каждом шаге, а сухожилия натягивались, как канаты.       Голосовые связки у Драко, кажется, натягивались вместе с ними. До предела.       Из них все время что-то пыталось вырваться — что-то, похожее на правду. Ты была права, это точно Астория. Я говорил с ней. Но он скрипел челюстями — украдкой, тише, чем скрипели ступени старого дома под ногами, — и молчал.       Молчал.       Сложно сказать, в какой момент он понял, что так и поступит. Сейчас казалось, будто он знал это сразу, как только увидел эти остроконечные, сдавливающие одна другую ради секундной славы буквы, но он все еще надеялся, что сопротивлялся. Хоть недолго.       Совесть скукоживалась, как попрошайка в Косом при виде мракоборцев, стоило ему только представить взгляд Грейнджер, бегущий по строчкам, написанным его рукой. Несдержанным, яростным строчкам. Пропитанным тупой надеждой.       Совесть скукоживалась — но дело было в другом.       Что драло нутро сильнее, так это живое представление, как все будет, если он поступит, как надо. Если сдаст ее — свою незнакомую толком, озлобленную, но чертовски наивную кузину. Сестру?       Грейнджер не станет колебаться здесь. Он знал. Слышал в эхе от каждого звука, который она адресовала Астории. Она терпеть ее не могла, и это, а вовсе не преданность идеалам, определяло исход.       Обычно сострадательная, легко прощающая всякий сброд Грейнджер становилась удивительно мстительной, стоило кому-то, кто пытался попрать ее авторитет, оступиться.       Возможно, Астории действительно удастся скрываться от мракоборцев вечно. Метаморф, легилимент и все такое — Драко не удивится, если Сэвидж, выследив ее хоть когда-то, отправится восвояси без единого воспоминания об этом, но с уверенностью, что носить ему теперь следует исключительно кружевные стринги. У кузины определенно был порядок с чувством юмора. Понял по дневнику, даже если в жизни она показалась ему…       Аморфной. Подстраивающейся. До неуместного уместной.       Это казалось таким логичным сейчас, когда он узнал, кто она и что может. Когда увидел, насколько недалеко они оба упали от одной червивой яблони. Червивого чистокровного древа. Сухого. Чопорного. Заинтересованного в них не больше, чем правители, ведущие войну, в своих солдатах.       Пушечное мясо. С одним лишь исключением — Драко прошел этап, когда ему казалось почетно им быть.       Он был слеплен из отборного дерьма, этот этап. Из страха сдохнуть и постоянного ожидания этого, как избавления от необходимости задыхаться в своей оболочке. Из холодных ржавых цепей в зале Визенгамота и равнодушных лиц судей в лиловом, поглядывающих на Верховную чародейку, как волки, ищущие одобрение вожака. Из сморщенных носов, скривленных лиц, наставленных на него указательных пальцев и шепота.       Шепота. Шепота. Шепота.       В котором, даже неразборчивом, он слышал все. Потому что думал так же.       Думал до тех пор, пока не пришла она. Девочка с забранными в хвост, зализанными до непохожести на себя кудрявыми волосами. Пришла и сказала, что он хороший.       И повторяла это каждый день после. Так, что он почти — почти-почти — с концами в это поверил. И даже почувствовал, как что-то глубинное ворочается в нем, преображаясь.       У Астории не было никого, кто хоть раз сказал бы ей, что она хорошая. Потому сейчас она делала все, чтобы это услышать.       Драко просто не мог отдать ее в руки общественной ненависти, не попытавшись еще раз. Но уже иначе. Видя суть.       Да. Он мог бы дальше пить веру Грейнджер в лучшее в нем, как эльфийское вино. Графинами. Бочками. Вести себя «как надо», как «правильный» мальчик, просто чтобы получать свою дозу похвалы и подсаживаться на эту иглу все больше.       Рано или поздно они оба бы поняли, что это все еще оболочка. Только красивей, чем та, из которой она его достала. Что под ней так же пусто.       Он мог бы остаться эгоистичным и пить ее веру. Пить, пить, пить, пока либо не захлебнется, либо не выпьет до дна. Он мог бы.       Но выбрал хоть раз попробовать правда оказаться хорошим.       Даже если не для нее.       Ее балетки остановились у двери. Взявшись за дверную ручку, Грейнджер робко оглянулась на него, будто не хотела заходить в одиночку.       Что-то внутри Драко остановилось вместе с ее балетками.