Лагерь

...Без теплых носков было погано. А еще в протертой каше, которая скорее походила на серовато-зеленые размороженные помои, не было ни намека на мясо. Плоские, так и не сумевшие развариться картошечные пластинки были, и сублимированные кусочки грибов тоже. А мяса не было. Опять ей не положили, пусть бы от чана мясной дух исходил. И обида эта дурацкая душила, сдавливала горло жаждой разрыдаться. Бросить бы на твердую землю собственную тарелку, да так, чтобы та грохнула осколками, чтобы обиду эту заметили. Закричать бы громко, изо всех сил, пугая своим криком нахохлившихся на проводах ворон, чтобы они вспорхнули со своих насиженных мест, теряя перья. ...Чтобы ее, Геру, наконец заметили. Поняли, что она тоже живая. И достойна хоть кусочка мяса! Или вот носков, чтобы теплые, толстые, и почти до колена. Она же тоже работает. В хорошие дни, когда живот не болит – даже старается сделать больше дневной нормы, чтобы не попасть под вечернюю порку. Часто, правда, не выходит, чтобы совсем без. Но она пытается. — Что, вша, вперилась? Топай! — Раздающий махнул грязным половником. Гера привычно пригнулась, и держась за края тарелки, засеменила в свой угол. И только там, усевшись на кусок шины, вытерла жирный мазок с лица. Понюхала, вспоминая запах. Кусок вареной куриной шкурки. ...А она когда-то давно, в шесть, кажется, лет, нос кривила от вареной курицы на обед. Жареную хотелось, и чтобы без кожицы, которая казалась тогда невкусной и какой-то склизкой. Несъедобной. Дурой была. И ребенком. Грохнуть свою миску о землю все еще хотелось, как и закричать, но Гера не решилась. И куриную шкурку в рот засунула. Мясо все-таки. А за нарушение правил лагеря ее опять побьют. И ладно бы только надсмотрщики – у эалей были свои развлечения. Так еще и другие, чьих лиц и имен Гера так и не смогла выучить, снова устроят темную. Не убьют, но покалечить могут. А охрана не станет вмешиваться. И от такой несправедливости обида еще сильнее сдавливала горло. Они ведь ни разу не вмешались. И когда Гере в первый раз разбили лицо, и когда чуть почки не отбили. И когда первую пару обуви, - ее ботинки, в которых она сюда попала, - отобрали, эали лишь заржали. Посоветовали тщательней следить за своими вещами. И прутом по рукам лупанули. Чтобы не дергала по мелочам. Это потом Гера научилась прятать носки в карманы штанов, а обувь связывать шнурками и приматывать к руке перед сном. А поначалу было тяжело. Каша же была горячей. Жидковатой, но тепло все одно разлилось по телу. И от тепла этого даже боль в животе унялась. Присмирела, став несущественной. Добавки ей не выдали. И в этом была тоже несправедливость, к которой давно нужно было привыкнуть, а у Геры не выходило. Нет, она не возмущалась вслух. И не кричала, пусть бы и хотелось хоть как-то достучаться до других. В лагере были свои правила, достаточно строгие. И Шер Ам Ваэр, хозяин что свалки, что лагеря, когда выкупил Геру, снизошел до того, чтобы пояснить их. — Моим рабам дозволено трижды нарушать правила, а потом я их забью. А ты пойдешь мясникам за одно нарушение. Уповай, что твоя семья все же уплатит долг и заберет тебя до этого момента. И Гера верила. Первые пару месяцев она жила только этим моментом, все надеясь на тот день, что брат принесет деньги. Или дед лично явится, как глава рода, и заберет ее из этого ада. Набросит на плечи свой плащ, приобнимет, и выведет за ворота. И сделает вид, что ничего не случилось. Гера тоже притворится, что все в порядке. ...Это ведь он ее продал. Пообещал, что это ненадолго, лишь на пару недель, а Гере нужно всего лишь потерпеть чуть-чуть. Она же любит свою родню, и согласна помочь? Да и всего лишь ей нужно поставить подпись на паре страниц, а потом отнести всю кипу бумаг одному знакомому деда. Почти что другу. Побыть гарантом. Гера подписала бумаги, а вот прочитать не успела. Только порадовалась – наконец она сможет хоть как-то помочь семье, и перестанет быть обузой. Деньги ведь нужны были для дела, и должны были вернуться быстро. Всего-то одна миссия... ...Которая прошла вроде как хорошо, если верить новостям в газетах. Но первый владелец Геры долго говорит по телефону, а потом швыряет трубку. И берется рукой за каменный череп, которым любит придавливать бумаги на столе. Тогда Гера лишилась очков. И возможности видеть мир четко. Каша закончилась, и тарелка быстро теряла накопленное тепло. Гера зажмурилась, наслаждаясь этими последними мгновениями почти что уюта. Почти безопасности. Дед не пришел ни через неделю, ни через месяц. И первый хозяин продал Геру Шер Ам Ваэру. Вместе с бумагами. С поганой овцы хоть шерсти клок, что называется. Так Гера оказалась в лагере, где только надежда на семью не позволяла повеситься между кучами мусора. Эта надежда помогала держаться, и пытаться выполнить непосильные дневные нормы по сортировке. Другие пленники загомонили, неспешно собирая посуду и относя к раздаточному столу. Кто-то жевал остатки хлеба. У Шер Ам Ваэра был и бордель. Точнее, даже несколько, но он отправил ее сюда. Против борделя Гера бы не возражала. Да, поганая работа, но там о рабах заботились лучше, чем на свалке. И кормили опять же, и врач постоянно осматривал. А работа... Работа и есть. Но это лучше, чем сдохнуть. И чисто, опять-таки. — Не хочу портить репутацию. Охотничьих сучек мне не хватало еще. — Так сказал Шер Ам Ваэр в свой единственный раз, когда Гера с ним говорила. Гера попыталась объяснить, что и вправду не намерена ничего творить незаконного. И вообще она умеет убирать, но эаль не дал досказать, залепив пощечину, от которой треснула губа, а кровь заляпала тогда еще кремовую рубашку. ...Из лагеря можно было выбраться. Отработать весь долг с учетом процентов, плюс содержание за время нахождения – и кандалы снимали. Или быть выкупленным кем-то другим – неважно, родственником или же просто новым хозяином, кто подарит свободу. Или сбежать – правда, в таком случае за пределы лагеря вываливались уже полутрупы с обгоревшими руками и ногами. Гера застала одну попытку побега, но не приняла в ней участие. Точнее, ее не взяли. Даже не предложили присоединиться. Лишь пригрозили, что если она сдаст заговорщиков, то они ее порвут голыми руками. Тогда она еще думала, что дед ее выкупит. А он этого не сделал ни через два месяца. Ни через год. А через три года Гера выяснила, что никогда не сможет погасить свой долг работой. Да, правило было такое было, и его соблюдали весьма четко... ...Но на Охотников его не применяли. Затрещали, включаясь, фонари, и другие направились в сторону углового барака с умывальниками. Гере торопиться было некуда. Правила лагеря она выучила, знала, что соваться в душ со всеми – идея так себе. А значит – ей достанется прохладная вода, которая не успеет нагреться от бойлера. Только бы почки ночью не прихватило опять. Врача ей не вызовут, а до следующего раза, когда в лагерь придет доктор – больше двух месяцев. Надсмотрщики не любили Охотников. Другие же пленники тоже не хотели иметь с Охотниками ничего общего. А Гере ничего не оставалось, как пытаться лавировать между ними, стараясь не привлекать ничьего внимания. Как-никак, она была Охотником. Младшим, второго ранга, и когда-то этим фактом очень гордилась. И сестра, в ту пору еще совсем мелкая, но уже одного с ней роста, постоянно таскала значок Геры, и изображала перед друзьями, что именно она его получила. ...Сестра тоже не пришла. Ни разу за эти годы не навестила, не прислала даже захудалую записку, пусть бы миры находились близко. Из лагеря нельзя было сбежать, но вот новости извне приходили. И Гера знала, что младшенькая уже два года как получила третий ранг, а там и до четвертого было недалеко. С ее-то талантами. С долей наследства, которую должна была получить Гера. И с деньгами, которые выручил дед от ее продажи, можно было пойти далеко. ...А вода в душевых остыла, и это было еще одним привычным источником обиды. И злости, пусть бы была она беззубой, похожей на старую трусливую собаку, которая забилась в своей будке, и лишь рычит оттуда. Могли бы и поставить бойлер поновее, этот уже едва пахал. Чистота – залог здоровья. Пусть бы рано или поздно Гера отморозит себе почки окончательно. Но уж лучше почки, чем ложиться спать вонючей, пропахшей потом и паленой резиной. В бараке ее подушку опять сбросили на пол. Еще и наступил кто-то сверху, нарочно оставляя жирный след от ботинка. Под ленивые смешки Гера подняла подушку, встряхнула, и принялась выворачивать наволочку наизнанку. Ну да, их за нарушение закона высекут, или к столбу на сутки поставят. Не такая уж большая плата за то, чтобы нагадить. А вот ее пришибут. Гера знала, что кто-то из надсмотрщиков спорил, сколько она продержится. Сначала ставили деньги на неделю, две и месяц. Самый умный поставил на полгода. Если бы Гера принимала ставки, то получила бы круглую сумму. Она торчала в лагере семь лет, и ни разу не сорвалась, пусть бы терпеть с каждым разом становилось труднее, а что-то разбить, - пусть бы чужую голову, или хотя бы тарелку (можно о чью-то голову), - хотелось все сильнее. Кровать была сырой и холодной, и в который раз Гера набросила одеяло на голову, сворачиваясь в клубок и прижимая ладони к животу. Живот, в отличии от всего тела, был теплым. Носки бы не помешали. Крупной вязки, из толстых нитей, чтобы до самого колена. Или лучше, чтобы как чулками – почти до бедра. Тоже ничего. И пижаму бы с начесом, хлопковую. Шерстяная кололась, и заснуть было трудно. Грелку еще, можно с водой, а можно и электрическую – главное, чтобы давала тепло. О простых вещах перед сном мечталось легко. Привычно. Не о побеге же ей мечтать, в самом деле. Нет, Гера и об этом думала, но сугубо в теоретическом духе. Обойти охрану было не слишком трудно, главное, чтобы шум не подняли. Свистнуть ключи от ворот. Срезать наручники. И тихо уйти, напоследок плюнув в чан с ужином для эалей. Перед этим, естественно, забрав оттуда все мясо. Фантазия бурно рисовала свободу за воротами, жирными мазками показывая радостное лицо брата и сестры, что ждали там, снаружи. И деда, который еще сильнее полысел, но все так же весело улыбался и качал пальцем, изображая добренького. Эта роль ему нравилась. «Молодец, Герка». Ага, как же, молодец. Никто ее там, снаружи, не ждал. За семь лет даже при самом поганом раскладе дед мог бы ее выкупить. Да и дело, ради которого Гера подписала бумаги, выгорело, принеся семье большой доход. Он ведь тоже не навестил, пусть бы и знал, где Гера находится. Владелец лагеря, Шер Ам Ваэр, еще в самом начале известил деда. И Гере предложил написать записку, которую, вроде как, передал со своим помощником. Так что семья знала, где она. И если раньше Гера еще на что-то надеялась, то теперь понимала – дома у нее нет. ...Сестрица же проходила практику в этом мире. В соседнем городе даже. И не навестила. У деда тоже был доступ к этому миру. Как и у старшего брата, у которого дела шли весьма неплохо, если верить слухам. И они все разом позабыли о том, что в семье была еще и Гера. Нет уж, лучше думать о носках. А еще лучше – о толстом пуховом одеяле, хотя можно и о синтетическом. Главное, чтобы оно было огромным и теплым. И чтобы никто не пытался его отобрать.