Перышко

      Дни сменялись ночами. Недели месяцами. Княжескую свадьбу сыграли скоро, потому в Киеве теперь наступило затишье. Владимир занимался государственными делами, как и требовалось от Великого князя, а Рогнеда занималась двором. Отношения их не стали и на долю теплее. Постоянные склоки, ссоры. Порой мужчина поднимал руку на свою жену. Но она стойко держалась за свои принципы.       Зима подходила к концу. По замку ходили слухи о новом походе. Ждали лишь когда сойдет лед с реки. Княгиня не могла дождаться этого. В последние дни Владимир раздражал ее все сильнее. С самого утра госпожа проводила пересчет запасов потраченных за зиму. Собственный кабинет, выделенный князем с барского плеча, был единственным местом, где никто не смел ее тревожить. Потрескивали расставленные по всему помещению свечи. Девушке нездоровилось. Последнее время она постоянно чувствовала слабость, плохо спала и ела. Посланный в город знахарь еще не прибыл, оттого она решила занять себя работой. Но и работа вызывала отторжение.       Робкий стук в дубовую дверь. Полочанка не обратила на него никакого внимания, продолжая что-то писать пером на пергаменте. Но дверь без позволения отворилась, а в комнату с разносом вошла Ганя. — Завтрак, милсдарыня, — женщина с улыбкой подошла к столу, оставив серебряный разнос с куском зажаренного на вертеле поросенка.       Княжна подняла голову, недовольно зыркнула на прислугу серыми глазами, но ничего не сказала. Молча отставила разнос, продолжая писать. — Какие новости в замке, Ганя?       Служанка поклонилась, сложила руки в замок на округлом от частых родов животе руки и принялась перечислять: — Милсдарь со свитой с петухами отправились на охоту, византийский купец прибыл ночью в Киев, милсдарь отдал ему гостевые покои, варяги отправились за стену праздновать… — Праздновать? Что? — на секунду перо поднялось от пергамента, но тут же продолжило писать. — Не ведаю, госпожа. И знать мне не положено. Свой праздник празднуют. Наказали быка готовить.       Княжна ухмыльнулась. Отложила перо, пергамент. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, расправила плечи. Во дворе слышался гомон толпы, смех и грязная брань. Действительно, вполне походило на варяжские праздненства. — Знаешь, Ганя, — глубоко вздохнув произнесла дева, — Думаю, я заслужила праздненства.       Служанка лишь растерянно могла открывать и закрывать рот глядя на то, как ее подопечная ветром вылетела за дверь, отправившись в покои. Сменив платье на более плотное, темно-синего цвета, поправила на голове плат с серебряным ободком, украшенным полудрагоценными камнями. — Вели подать мне коня, Ганя. Немедля, — княжна перебирала в шкатулке перстни, подбирая более подходящий. — Но государыня, если князь прознает, велит голову отсечь, — не глядя на приказ и страх, служанка поправляла одежду на княгине, приводя ее в порядок и поправляя серый плащ на плечах. — Я здесь хозяйка!       Рогнеда резко выпрямилась, чем заставила Ганю отшатнуться, а после почтительно склонить голову.       Девица впервые показала такую властность. В основном она предпочитала в спокойствии отсиживаться в тени, как и полагается женам великих мужей, но вся эта пресность вконец ее доконала.       Коня подали. В путь полочанка взяла четверых своих личных стражей. Ганя настаивала на том, чтобы поехать с ними, но ехать верхом она не могла, а брать экипаж было не выгодно по скорости. На том и решили. Живой рысью процессия двинулась в город. Это был первый раз, когда княжна выбиралась из замка в одиночестве. От волнения горели щеки и колотилось сердце. Но вместе с тем наконец появилось чувство свободы. Такое сладкое и пьянящее. Город был совсем другим. Не было всех этих поклонов, криков, как при появлении Владимира. Был лишь молчаливый восторженный взгляд, ибо не каждая женщина могла пойти против воли мужа.       К полудню они уже покинули город и направлялись к месту гуляний. Находилось оно за ближайшей деревушкой, у реки на небольшом холме. После того происшествия на пире княжна и варяг сильно отдалились друг от друга. Первое время она шарахалась его, впадала в панику и оцепенение, как и от Владимира. Но спустя время научилась игнорировать, как и своего мужа. Олаф же, напротив, перестал быть таким заносчивым и попытался загладить вину подарив деве византийские бусы. Но, увы. Благосклонность от нее он так и не получил.       Приблизившись к селу, процессия уже вполне могла слышать крики, хохот и песни. Заморские воители явно хорошо проводили час. Горели костры, стояли языческие идолы, ревел ритуальный скот. Какофония звуков заставила девицу начать нервничать, ибо она начала забывать, насколько диким мог быть этот народ. — Князь едет! — закричал кто-то из толпы.       Крик передался вглубь празднования. И к тому моменту, как княжна остановила лошадь, многие воители собрались, чтобы поприветствовать правителя. Вот только им не удалось скрыть удивления от того, что вместо князя прибыла княгиня. — Приветствую вас, славные варяги, — громко произнесла Рогнеда, не робея.       Немного неуверенно, но толпа громким ревом приветствовала хозяйку, кто-то принес рог с вином, который она приняла, но тут же подняла руку, прося тишины. — Празднуйте, добрые мечи. Я здесь не как правитель, а как гость на вашем празднике, — произнесла девица, кивнув в знак своей благосклонности, но после того, как внимание от нее было отведено вновь, попросила стоящего обок варяг провести ее к предводителю.       Оказалось, Олаф был у реки. Как объяснил сопровождающий, там проходил обряд связанный с очищением и перерождением, в каком-то смысле. Как с этим были связаны молодые купальщицы, также присутствующие на берегу, никто не пояснил. Мужчины окунались в реку под ритуальные песнопения и удары в шаманские бубны. Сопровождающие явно были смущены, так как не следовало княгине находиться среди полуобнаженных мужчин, что они ей и пытались сказать, но девушка абсолютно их не слушала.       Тем временем, из-под воды резко вынырнул силуэт воеводы. Вдохнув полной грудью первый вдох, мужчина осторожно вышел на берег абсолютно не боясь холода. Сама княжна, невольно от этих зрелищ, поежилась. Неспешно подходя все ближе к главе этого балагана, девушка отпила вино из рога. Купальщицы, с накинутыми поверх камиз накидками, хохотали и верещали от ледяных брызг. Чем больше Рогнеда углублялась в это празднество, тем сильнее убеждалась, что это было лишь предлогом для плотских утех наемного войска.       Девица остановилась у самой кромки воды, прямо перед Олафом, которому до берега оставалось пройти не больше трех шагов. — Мира тебе, варяг, — беспристрастно произнесла она, постукивая кольцом о рог. — На мире много не заработать, княжна, — мужчина остановился в метре от дворянки, неприлично близко для их сословий. — Пожалуй. Не мне ли знать об этом… — Рогнеда кивнула в согласии, вновь отпив вина. — Не слыхала я, что князь позволил устраивать варяжские пляски. — Добрым северянам не нужно слово князя, чтобы чествовать наших богов.       Толпа, окружавшая их, взревела в одобрительном кличе. Полочанка напряглась. Все же этот народец был своевольным, диким, как шторм. Неизвестно, было то просто слово, либо варяг не скрывая угрожал ей. Нарастала недобрая пауза, а вместе с ней и тягучее, душащее волнение. — Будь же нашей гостьей, государыня. Покажем тебе таинства наших богов, прелести наших празднеств, — варяг расплылся в довольном оскале, не отрываясь глядя в глаза княжны, пригласил пройти вперед.       Гулянье продолжалось. Мужи пили, ели, плясали с девицами. Вино в довольно скоро кончилось. Для княжны освободили место в центре стола, застелив скамью волчьей шкурой. Она же скучающе осматривала балаган, медленно касаясь покрасневшим от холода пальцем края рога. Гостье услужливо подливали. Присутствие госпожи, в целом, никого не смутило. Она же беспристрастно наблюдала, угощаясь вином и яствами. Ей было неуютно здесь, одиноко. Как и везде в Киеве. Одиночество серьезно отразилось на ее состоянии. Она стала злой, замкнутой, нелюдимой. Узнав о том, что жена Ярополка предала богов и исповедовала православие, князь отослал ее из города в близлежащее село, в усадьбу. Как позже Рогнеда узнала, родила Предислава в конце зимы. Сына.       Эта новость долго не покидала ее мысли. Для того, чтобы избавить себя от мужа, ей нужно было всего лишь отдать долг жены — родить ему сына. Не глядя на то, что Владимир уже имел детей, как признанных, так и нет, новой супруге так же полагалось продолжить род. Всего лишь один мальчик мог навсегда избавить ее от компании князя и его свиты. После чего она бы смогла спокойно прожить остаток жизни в ведении быта и служению Богу. Всего один мальчик… — Не весело тебе с нами, госпожа? — варяг сел рядом, непростительно близко. От него пахло речной тиной и крепкой медовухой.       Варяг подкрался, на удивление, очень тихо. Девушка даже вздрогнула от неожиданности. Слишком глубоко погрузилась она в омут своих мыслей, что едва не позволила себе утонуть. Все же, он был единственным возможным собеседником. — Мне чужды ваши боги. Мне чужды боги Владимира. Для меня Бог один, — девушка коснулась серебряного крестика, виднеющегося из-под платка.       Мужчина громко хмыкнул. — Где ж был твой бог тогда?       Слова больно кольнули в груди. Девица в сердцах схватил своего собеседника за грудки, заглянула в глаза, пытаясь найти в них совесть. Но холод серебряной цепочки ужалившей руку на секунду вернул трезвость ума. — А что тебе говорили твои тогда? — Рогнеда плавно опустила цепь, от чего кружок медальона опустился ей на раскрытую ладонь. Расписанный рунами кусочек серебра, который ее отец никогда не снимал. — Что они хотели?       Варяг смотрел на нее молча, холодно. Как волк из леса высматривающий мирно пасущуюся добычу. Косуля слишком глупа и наивна, чтобы противостоять волкам. Всегда безопаснее просто сбежать, даже не пытаясь дать отпор. Но была средь всего этого стада одна, что не паслась мирно на лугу, не замечая голодного взгляда, а наоборот: она сама следила за волком. Неотрывно. Злобно.       Ухмыльнулся. Добродушно, немного насмешливо. Сам наполнил свой рог и сделал несколько больших глотков и довольно, со смаком, выдохнул. Губы его были влажными, а в глазах, блестящих от алкоголя, читалась скрытая печаль. — Говорили мне делать то, что должно. То, за что платят, — твердо ответил он, сжав в кулаке рог и стукнув им о стол. — Потому я и силен. Потому как мои боги не требуют от меня смирения, покорности и подчинения. — Мой Бог не просит смирения и покорности. Он учит милосердию и пониманию. Учит миру и добру, честности и порядку, любви и… — Любви? — варяг резко перебил княжну и громко засмеялся, — За любовь, княжна, умирают. За любовь начинают войны, сжигают города и вырезают семьи…       Олаф хорошо помнил, как они с матерью бежали из дома. Как война шла за ними следом. Как немолодая женщина умело орудовала топором, отбиваясь от наемных убийц. Как блестел на ее руке медный браслет залитый кровью — браслет воительницы. Ее муж всегда старался дать своей семье все, что мог. Он дал им дом, дал им пищу. Хотел дать безопасность, но пытался найти ее совсем не там. Во власти не было никакой безопасности. Это он понял лишь тогда, когда на поле битвы, покинутый своими союзниками, он бился до конца против мятежников. Только перед смертью он понял, что навлек на свою семью страшную беду. Годы в рабстве, страх, боль и ненависть. Вот что вышло из той самой безграничной любви.       Девушка не отрываясь смотрела на своего собеседника несколько минут. Она смотрела на его лицо. Суровое, искаженное некрасивыми шрамами и морщинами. Но видела лицо мальчика, которого в жизни никто не успел полюбить. Потерянного, напуганного, воспитанного волками.       Когда-то давно, она слышала разговор отца с боярами. Они обсуждали начавшуюся войну из-за восстания. Северные кланы раскололись, брат пошел на брата. И эти междоусобицы длились уже многие десятилетия, порой прекращаясь на несколько лет, а после распаляясь еще сильнее. Рогнеда понимала, что он как-то связан с этим, но варяг упорно продолжал скрывать свое прошлое. — На войне нет места любви. Любовь это… — Рогнеда запнулась. Невольно вспомнилась ее семья. — Любовь — это когда слова греют сильнее, чем пламя. Когда в глазах видишь весь мир. Когда, и в болезни и здравии, ты кому-то нужен. Когда ты можешь говорить что угодно, а также и молчать сколько угодно. И тебя поймут и поддержат. И продолжат просто… любить?       Княгиня опустила голову, сжала в руке ткань платья, издав тяжелый вздох. Почему-то только сейчас она поняла, что стало как-то тихо, не глядя на продолжающиеся пляски, хотя день постепенно переходил в сумерки. — Тебя никогда не любили, варяг. Мне жаль, — искренне произнесла она, вновь посмотрев на него. — Надеюсь, ты найдешь в своей жизни отдушину, способную подарить это чувство. Быть может тогда…       Олаф накрыл ее ладонь своей, мягко сжал. В них что-то было, в его глазах. Что-то далекое, домашнее. Как синий василек. В них горел огонь, но такой пугающий и страшный, как горящий Полоцк. В ее глазах он тоже видел дом. Такой далекий и позабытый, как заснеженные горы и фьорды.       Они сидели так неприлично долго, держась за руки друг друга. Рогнеда не могла расцепить пальцы от волнения, а Олаф просто не хотел. Он не мог остановиться. Не мог перестать смотреть на нее, слушать. Не мог выносить того, что эта девочка была абсолютно права. Двое искалеченных сердец. Одно — не знавшее любви с рождения, другое — потерявшее ее. --Slipp meg … — прошептала княгиня теряя воздух от волнения.       Ее сердце неистово колотилось в груди, а из уст сорвались слова на чужом языке, которого она почти не знала. Ее ладонь уже горела от жара тела варяга. Она слышала его сердце. Оно билось также быстро и трепетно. Также болезненно. — Jeg gir ikke slipp. Jeg redder deg . — мужчина сильнее сжал ее руки, после чего закрыл своей могучей спиной от любопытных глаз, прильнув к ее губам.       Девушка хотела вскрикнуть, но не успела. Сладковато-острый вкус на губах, запах реки, тепло мужского тела, его сила. Все это было так неправильно и страшно. Все было как на первом ужине. Но сейчас он не держал ее. Лишь одарил несдержанным, порывистым поцелуем и тут же отстранился, ожидая реакции. Княжна молчала. Шумно дышала через рот, дрожала в его руках и смотрела прямо в глаза, не понимая собственных эмоций. Освободившаяся рука сама легла на сильное плечо, скользнула чуть вверх, запуталась пальцами золотистых волосах и робко, совсем испуганно, прильнула вновь к его губам.       Дикий огонь вспыхнул в сердцах. Руки обоих сжимали друг друга, словно это последняя ниточка к спасению. Ничего большого, лишь кроткий нежный, по-юношески наивный поцелуй, но такой нужный. Рогнеда дрожала всем телом от волнения. Она понимала, что только что подписала себе смертный приговор. — Отпусти, молю. Если князь узнает — убьет… — резко отпрянув, Рогнеда хотела вскочить со скамьи и встать, но Олаф не пустил.       Крепко сжал ее руки, поцеловал костяшки пальцев, потеревшись о них ломанным носом. — Не посмеет. — Глупец! Ты раб, а он князь. А я княгиня и хочу ею быть! Пусти! — девушка отвернулась, обесценивая собственные чувства и желая ранить его, чтобы обезопасить их двоих. — Так дело в короне… Тогда я верну себе земли моих предков и принесу ее тебе.       Мужчина говорил твердо, словно клялся. В его голове возник недобрый план. Алчность и жадность впервые собирались поработать не на собственное благо, а ради другого человека. Мысли о возвращении на родину долгое время терзали его сомнениями, но с этого момента никаких сомнений не осталось. Он заберет земли своего отца, отнятые противником. Он станет королем, а Рогнеда, его Рангхильд, станет королевой. — Князь едет! Князь едет!       Теперь сомнений не было: государь вернулся с охоты и прознал, что ни жены, ни наемного войска в крепости не было. Оставив разговор незаконченным, Олаф поднялся, перешагнул скамью и пошел навстречу процессии. Рогнеда же, знатно напуганная и взволнованная, подтянула к себе ближе кувшин и наполнила рог содержимым. Пахло медом. Сделав три больших глотка, она неудержимо закашлялась из-за крепости напитка. Жар алкоголя тут же разлетелся по всему телу, а мир вокруг вдруг погрузился в какой-то туман. Ей было страшно. До ужаса. Все казалось ошибкой, сном, дурным наваждением. Все произошло слишком быстро. В груди болезненно защемило, дыхание сбилось, а в животе сжался ком. Она была на пороге того, чтобы потерять себя. Где-то вдали она слышала брань: кричал Владимир. Собрав всю волю в кулак и остатки сил, она поднялась, укуталась плотнее в плащ, словно следы прикосновений Олафа могли быть видны, и медленно, неуверенными шагами пошла на шум.       Владимир был в ярости. Непозволительная вольность со стороны воеводы подрывала авторитет, а наличие его молодой жены вместе с ним начинало оправдывать слухи. Слухи о том, что варяг не спускал с нее глаз, да и не только глаз. За это уже грозило не изгнание, а казнь. Останавливало то, что вряд ли наемное войско останется в Киеве без своего военачальника и варяг этим открыто пользовался. — Здравствуй, муж мой. Я уж заждалась, — послышался из толпы достаточно громкий голос княжны.       Она стояла ровно. Прямой стан, вздернутый подбородок и беспристрастный взгляд. Умело скрывая боль, она шагнула вперед к своему супругу сквозь расступившуюся толпу. Князь замолчал. Спустился с коня и вышел навстречу к ней. — Ну, здравствуй, жена моя. Не знал, что нынче женам положено гулять средь чужих мужчин, — Владимир говорил жестко, специально стыдя девушку, но она не поддавалась на его провокации. Молча лишь поклонилась, опустив голову. — Только если Его Светлость считает, что уделять своим подданным внимание — преступление.       Олаф не сумел сдержать смешка, но после тут же притворно закашлялся. По толпе пошли шепотки, а великий князь даже покраснел от злости. Ему нечего было ответить, потому как Полочанка в действительности исполнила свои обязанности. — В следующий раз советуйся со мной, любовь моя, — строго приказал мужчина, протягивая жене руку.       Она, покорно поклонившись, приняла его руку помощи. Владимир ловко подкинул ее, усадив на своего коня, а после сел сам. Смерив недовольным взглядом толпу, процессия двинулась в сторону Киева. Рогнеда, всем телом чувствуя взгляд варяга, отвернулась в противоположную сторону, крепко вцепившись в гриву и чувствуя, что с каждой секундой ей становится хуже. Тряска от рыси окончательно застала девушку врасплох. Свесившись с лошади, ее начало безудержно рвать. Владимир едва успел остановиться и схватить девушку под руки, перед тем как она попросту выпала бы. Он чувствовал, как жена медленно обмякает, теряя сознание. Он звал ее, тряс, но княжна уже была не в силах ответить. Обняв крепче полочанку, мужчина ударил пятками по крупу жеребца, на всех парах поскакал в город, где ее уже ждал лекарь.

Быть может, то было первым шагом к ее спасению.