Перышко

      Остаток дня крепость гудела в подготовке к пиршеству. Князь с княжной уединились, дружинники располагались в новых казармах, доверенные командовали прислугой. Телеги, набитые сундуками с награбленным добром, разбирались прислугой и солдатами уже который час. Все это время вокруг повозок, как стервятник над трупом, кружил Олаф. Алчная натура никак не могла пройти мимо сокровищ, а учитывая то, сколько обещал заплатить князь, руки невольно чесались поскорее забрать добро. Как раз на вороватые синие глаза попалась занятная находка. В тяжелом дубовом сундуке, наполненного убранствами и драгоценностями, среди всех ярких побрякушек, лежала ничего не представляющая из себя блеклая серебряная подвеска. На незамысловатом кругляше достаточно искусно была нанесена руна, отличная от местных. Варяг легко мог отличить руны здешние и руны скандинавские, потому как язык его предков был единственным напоминанием, кем он является на самом деле.       Словно для проверки собственных мыслей, варяг подтянул рукав рубахи до локтя. На бледной коже, покрытой множеством старых и свежих шрамов, больших и не очень, виднелись уже побледневшие от времени тату. От запястья до локтя — все было исписано заморским наречьем и символами. — Чего тут чахнешь, аки змий над златом?       Неожиданно раздавшийся из-за спины голос Добрыни тут же заставил спрятать в крепко сжатом кулаке медальон. — Да вот, смотрю что нам с парнями причитается. Князь еще в Полоцке обещал рассчитаться, — варяг говорил спокойно, уже повернувшись к дружиннику, встав вальяжно оперевшись спиной о повозку. — Раз сказал, так, значит, и будет. — Будет, куда уж денется, — кивнул в подтверждение Олаф. — Варяги просто так не воюют.       Добрыня нахмурился глядя в глаза наемника. Никак ему не давала спуску эта заморская безнаказанность. Смирив его своим строгим взглядом, он вдруг заметил в его руке цепочку. — А это? — А это мое. По праву крови и доли добра, — твердо, но с ехидной кривой ухмылкой произнес мужчина, лишь крепко стиснув могучие кулаки.       Добрыня отступил. Скривился недовольно, но зашагал в сторону княжеского терема, а вскоре и вовсе пропал из виду. Тем временем, слуги с усилием стянули с телеги сундук и поволокли его вверх по лестнице, оставив варяга наедине с его воспоминаниями.       Утро оказалось морозным. Именно об этом подумала Рогнеда, когда проснулась от грохота распахнувшихся ставней и ворвавшегося холодного ветра. Девушка подскочила от шума и в панике осмотрелась. Вот только в глаза сразу ударил яркий свет. Уткнувшись обратно в подушку, осознала, что в комнате она совсем одна. Натянув одеяло до носа, княжна обняла себя за колени и невольно задрожала всем телом. Со двора слышался шум и музыка. В коридоре замка топало множество ног. Подниматься совсем не хотелось. После вчерашнего происшествия все еще было плохо. Колени болели от удара, горло будто бы сжимала сильная рука. Сил совсем не было. Да и состояние после суточного сна было подавленным. Но насладиться одиночеством ей не дали. Послышался уверенный стук в дверь, а после, не дожидаясь разрешения, кто-то вошел. — Доброе утро, Ваша Милость, — голос, принадлежавший явно немолодой женщине, раздался за спиной.       Хлопнули ставни, свист ветра наконец прекратился. Прислужница копошилась где-то в глубине комнаты, шурша какими-то тканями. — Кто ты? — послышалось из вороха одеял с явным недовольством. — Ганей меня звать. Князь наказал за Вашей Милостью ухаживать.       Княжна с трудом села. Осмотревшись, она заметила, что от вчерашнего бардака не осталось ни следа. Дорожные вещи унесли, мебель вернули на прежние места, а на краю кровати уже лежала свежая сорочка. — Хозяин приказал баню топить. Наказал Вашу Милость помыть, нарядить и причесать.       Вымыть всю грязь после дороги, конечно, хотелось. Но сил подняться было совсем мало. Спустив ноги на холодный пол, Ганя тут же подошла к княгине и помогла обуться. Потом помогла подняться, заботливо натянула ночное платье и накинула на плечи шубу. Буркнув невнятно «Веди», Рогнеда только лишь сильнее укуталась в верхнюю одежку, уткнувшись в нее носом. Женщина собрала вещи и шустро зашаркала к выходу. Княжна двинулась следом, стараясь ни на что не обращать внимания.       В тереме заметно потеплело. В коридорах зажгли факела, в главном зале горели жаровни и смажился на вертеле кабан. Уже переставляли всю мебель, составляли столы и скамьи, украшали гобеленами, тащили с погребов бочонки. Словно ничего и не случалось вовсе. Словно не было захвата, словно Владимир всегда был тут хозяином. И от этого становилось еще более тошно. Тошно от того, что все вокруг так быстро забывает старое и легко принимает новое. Что имена забываются так быстро, будто таких людей и не было никогда. Не было Рогволода с семьей, не было Ярополка. Не было Рогнеды.       Половицы скрипели под каблуком новехоньких сапог со вздернутым носом. Сорочка была велика, потому часто попадала под ногу и неприятно тянула, раздражая и без того взвинченную девушку. Ганя, забавно бормочащая себе под нос песню, шустро шла вперед, смешно переваливаясь с ноги на ногу, словно медведь. В этой женщине не было ни капли грации, ее нельзя было назвать красивой или хотя бы привлекательной. Но вся эта пухлость, неуклюжесть и несвойственная ловкость почему-то вызывали в девушке теплые чувства. Ганя ей нравилась. А нравилась ли она Гане, по правде, ее волновало мало.       Спустились по резной лестнице вниз, прошли по еще одной паутине коридоров, главный зал, минуя солдат и прислугу, а после вышли на улицу. Морозный ветер тут же ударил мощным порывом в лицо, отбросив пепельную взъерошенную косу назад. Мороз проникал в легкие, обжигал лицо и руки, пробуждая от полудремы. Снега не было, но земля была промерзлой и твердой, от чего топот по двору разносился с эхом. — Пойдем, Ваша Милость. Холодно совсем так стоять, — няня окликнула уже прилично отойдя от княжны, но та не двинулась с места.       Рогнеда осматривала двор. В лучах рассвета она мало что успела увидеть, да и не особо хотела. Теперь она видела Киев. Таким, каким он мог бы быть. Ее Киевом. Высокие каменные стены, просторный двор, конюшня, слуги. Неизмеримые богатства, хозяйкой которых она могла бы стать. В моменты мечтаний, она думала о том, что могла бы принести этому городу, какой бы хозяйкой была, как помогала бы Ярополку, как праздновали бы праздники. Но сейчас… Сейчас она годилась лишь в девку, по зову готовой раздвинуть ноги. Это ее злило. Злила собственная беспомощность, трусость и слабость. Она понимала, что способна на большее, но никто этого не видит и не способен увидеть. Слуги проходили мимо нее, косясь исподлобья, неся в руках ее драгоценности и платья, вещи ее матери. В один момент, порыв ярости переполнил. Она схватилась за цветную ткань, с такой злобой и ненавистью вырвала ее из сундука и отшвырнула в сторону. Юнец, несший этот сундук, растерялся, потерял равновесие и упал, обронив все добро. На шум, все бывшие в тот момент во дворе люди, обернулись. Взгляды, растерянные, удивленные и насмешливые, в один момент устремились на Рогнеду, уже трясущуюся от ярости. Смотрел и он. Ядовитый, нахальный, ехидный. С колкими злыми глазами цвета василька. Смотрел, играючи покручивая на пальце серебряную цепь. Смотрел, будто бы заранее знал, что так и будет.       Подбежала Ганя. Хотя подбежала, это слишком громко. Скорее, прокосолапила, схватила за плечи и подпихнула скорее уйти. На деревянных ногах, но княжна подчинилась и быстрее засеменила прочь от этого скандального платья и сундука. Прочь от этих страшных глаз.       Лишь в бане к ней начал возвращаться трезвый рассудок. Было тепло. Пахло сосной и еще чем-то сладким. Кроме княгини со служанкой больше никого не было. И это то, что ей было нужно. Рогнеда стояла посреди комнаты, пока няня бегала и раскладывала заранее принесенные вещи. Потом она подтянула ближе к девушке большой широкий таз, приволокла два ведра с теплой водой и стала помогать раздеваться. Делала это Рогнеда нехотя, стыдливо. Ей казалось, на коже все еще были видны следы Владимира. В какой-то степени, так и было. Синяки, ссадины, царапины, местами яркие засосы и следы укусов. Ей было страшно показать все это. Страшно показать себя такой слабой, уязвимой. Голой.       Но Гане было все равно. Она что-то щебетала, убирая княжескую одежду, хвалила ее волосы, распутывая косматый ком, аккуратно подавала ей руку, придерживая, чтобы княжна не упала ступая в таз. Девушка же не проронила ни слова. Стояла сжатая, сгорбленная, прикрывая грудь руками и плотно сведя ноги, сокрушаясь из-за слабости. Но в один момент все прервал ушат воды, вылитый резко на ее голову.       Глубокий резкий вдох, почти истерический. Сгорбленная фигура мгновенно вытянулась как струна, а потухший серый взгляд неожиданно вспыхнул. — Ты что творишь, окаянная?! — беззлобно произнесла княжна, повернувшись в пол оборота к няне.       Та засмеялась, взяла в руки лоскут белой ткани, начав тереть девичье тело. — Вот и взбодрилась Ваша милость.       И Рогнеде ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Растерянно и удивленно стоять, поднимая руки, когда того просила няня, чувствовать шероховатую ткань на своем теле и греться. А после была баня. Жаркая, душная. Островок спокойствия. Ганя, разумеется, не последовала. Она лишь сказала что-то о том, что забыла какой-то настой для волос и куда-то ушуршала, оставив подопечную одну. Девушка же несколько минут неуверенно сидела на краю лавки, привыкая к пару, но после расслабленно откинулась на спину, протянув ноги, опустила плечи и запрокинув назад голову. Все еще местами спутанные волосы рассыпались по плечам, прикрыв маленькую грудь серебристо-золотистыми волнами прядей. Треск поленьев в печи успокаивал, как и жар от камней. Находящиеся на пределе мышцы наконец расслабились, дав княжне понять, насколько сильно у нее ныли ноги.       Дворянка просидела там долго. Достаточно долго, чтобы начать волноваться о том, куда запропастилась ее служанка. Выйдя в предбанник нагой, девушка несмело огляделась в поисках одежды. Старую сорочку Ганя предусмотрительно унесла с собой, а надевать на грязное тело новую совсем не хотелось. Обернувшись в лежащую рядом простыню, княжна на цыпочках прокралась к двери и выглянула из-за нее одним глазом. — Ганя? — негромко позвала девушка, в надежде, что няня стирает где-то рядом. — Ганя, ты здесь?       Ответа не было. Во дворе было почти пусто, за исключением пары слуг и того самого варяга, физиономия которого не вызывала в княжне ничего, кроме приступа бешенства. Они увидели друг друга, несколько секунд одаривали один другого ядовитыми взглядами, а после ветер очередным порывом чуть посильнее приоткрыл дверь, заставив княжну высунуться посильнее, а после и вовсе ее захлопнул. Рогнеда попятилась назад по инерции, но после вернулась, желая снова отворить дверь и позвать слугу, но та, вдруг, не поддалась. Толкнув несколько раз ручку, после ударив плечом, дверь все так же плотно сидела в проеме, не давая возможности выйти. В этот момент молодую девушку захлестнула паника, страх остаться запертой, словно в тюрьме, от чего она забила по двери кулаками, привлекая к себе внимание. — Варяг! — крикнула она почти задыхаясь от страха. — Варяг, помоги мне!       Послышались тяжелые шаги. С другой стороны ухватились за ручку и потянули один раз. Дверь непокорно продолжала сопротивляться. Тогда Рогнеда решила помочь со своей стороны и на второй раз, с большим нажимом, дверь открылась, а за ней вывалилась и княжна. Благо, большая рука вовремя появилась перед ней и поймала, не дав упасть на улицу. Как напуганный маленький зверек, девушка попятилась назад, придерживая простынь, и трясясь то ли от страха, то ли от холода. Он осмотрел ее бегло, не задерживаясь, но и не скрывая своих хищных глаз. Губы растянулись в язвительной ухмылке. Молча развернувшись, он уже собрался уходить, но твердый приказной тон нагнал его раньше: — Стой… Останься, пока Ганя не вернется.       Остался. Демонстративно громко вздохнул, вернулся к стене и оперся о нее спиной. Княжна же, сев на скамейку, снова вся съежилась, укутываясь в простыню. — Я сделала глупость, да? — вдруг нарушив молчание спросила она. — Угу, — лениво протянул наемник. — Не слишком зрелый поступок для княгини Киева… --Угу…       Беседа не завязывалась, а княжна чудовищно нуждалась в общении. С того момента, как от Полоцка осталось пепелище, она не вела нормальных бесед ни с кем, кроме Олафа. Да и можно ли их перепалки назвать беседой? — Как глупо. Пытаюсь говорить с варягом. Как низко я могу еще упасть? — Что же, родичи твоего отца тебе не собеседники? — Ты ему не ровня, — прошипела Рогнеда, нахмурившись. — Мой отец был… — Великим? — с ухмылкой спросил наемник. — Знаем таких. Изгнанные из родного дома, бродящие по свету в поисках золота, оставляющие за собой только кровь и пепелище. Вот оно, твое «величие». Сам из такого племени, знаю, о чем говорю. — Он не такой! Не был таким… — Разумеется, все не такие. Вот только вряд ли он рассказывал тебе хоть что-то из прошлой жизни.       И он был прав. Никто не знал о прошлом Рогволода. По-сути, даже имя его не было настоящим. За столько лет жизни в чужих краях настоящее имя изменилось, подстроилось под новый дом. Рогнеда знала только это. И то, что отец, в память о своей родине, дал и ей такое имя. Только наедине он мог назвать ее Рагнхильд, но на людях, в семье, при дворе, она была его маленькой Рогнедой. — Ты еще помнишь свой язык? — тихо, почти шепотом спросила девушка, понимая, что собеседник ее не так уж и примитивен, как ей показалось. — Немного, — спустя недолгую паузу ответил он. — Но говорить не буду. Я достаточно рассказал тебе.       Зашуршала одежда, послышались шаги. Княжна поняла, что ее собеседник уходит, оставляя ее с вопросами наедине. Но она не была согласна на такой исход. Поднялась, шагнула следом, отворив дверь, но лишь столкнулась с пухлой невысокой фигурой Гани.       Дальше все было как в тумане. Тысяча мыслей крутилось в голове у княгини. О ее отце, о его родине и семье, о ее имени. О варяге. Он не был так прост, как ей казалось сразу. Пускай воспитан он был и скверно, но не был глуп, и даже, как ей показалось, не так ужасен. Все ее мысли были заняты им, его тайной, его знаниями. Она не заметила, как Ганя закончила ее купать, как сделала ей красивую косу, нарядила в богатое красное платье, цвет которого абсолютно ей не шел. Голову украсил бархатник, такой же алый, украшенный бусами. Рогнеда смотрела на свое отражение в мутном серебре зеркала, и не узнавала саму себя. Такая пестрая, несуразная, похожая на куклу, которую подарил ей когда-то старший брат. Няня только лишь охала и ахала, восхищаясь красотой молодой дворянки. Девица же ее восторг не разделяла.       Близился вечер. Высшие чины Киева уже собирались во дворе, в ожидании главного виновника. Владимир, в нарядном красном кафтане, прикрытом меховой шубой и в заячьей шапке, уже встречал пламенной речью гостей на лестнице княжеского терема. Княжна же на речь приглашена не была. Ее задачей было проследить за тем, как слуги суетливо накрывают столы в главном зале. Огромное пространство вот-вот было должно наполниться людьми. Столы были заставлены разнообразными блюдами, кабан на вертеле уже был почти готов, а менестрели и танцоры разогревались перед выступлением.       И вот дубовые двери распахнулись, впуская с резким потоком морозного воздуха князя с дружинниками, а за ними целую толпу гостей. Зал наполнился гомоном, запахом вина и музыкой. Князь сидел во главе стола, по левую его руку сидела будущая жена, а по правую близкий друг и советник Добрыня. К недовольству Рогнеды, Олаф сидел рядом с ней, как и полагалось по дворовым правилам. На груди его висел Рогволодов медальон, так сильно выводящий княжну из себя. — Бесстыжий ворюга, — тихо, но достаточно для того, чтобы наемник ее услышал, прошипела княгиня. — Надеюсь ты удушишься на этой цепи. — Довольно тебе, княжна. Я забрал то, что мне положено. Твоего здесь ничего нет. Только Владимира и Киева, — так же негромко произнес мужчина, чуть наклонившись корпусом к княжне, поставив локоть на подлокотник. — Не тебе мне указывать, смерд. Знай свое место.       Олаф вдруг резко ударил кубком по столу, привлекая к себе секундное внимание всех ближайших гостей, а после наклонился к княгине, и тихо, затворнически, прошептал ей на ухо: — Непокорная, успокойся. Нет у меня желания тебе указывать, приказывать или еще чего. С этим справится твой муж. Я всего лишь даю совет, чтобы ты смогла прожить свою никчемную, полную страданий жизнь, немного проще.       Он вновь испил из своего кубка и перестал смотреть на княжну. Он полностью сосредоточился на наблюдении за гостями и развлекающими их скоморохами. Пышнотелая рыжая танцовщица привлекла взгляды многих, в том числе и князя. Кружилась в танце, ее бордовая юбка воланом поднималась вверх, оголяя крепкие ноги. Рогнеда тоже не могла не заметить ее красоты. Жгучая, пламенная. Она как огонь разгоралась в танце. Все ее тело, пышное и крепкое, податливо менялось в такт музыки. Она очаровывала. Она была желанна. Она была в своей стезе и не стеснялась этого. Наоборот, искренне наслаждалась вниманием стольких высоких господ, в том числе, князя. — Невеста моя, у гостей пусты кубки. Налей-ка нам вина, — рука Владимира грубовато опустилась на сложенные ладони княжны. — Разумеется, государь, — натянув едва заметную улыбку, княгиня поднялась с графином в руках.       Следуя традициям, она должна была начать с князя, а после него наполнить кубок старшего советника. Добрыня, как коршун, впился в девушку глазами. Она видела это, знала, что будет так. И специально, на зло воеводе, вторым наполнила вином кубок варяга. — Ведьма проклятая… Смеешь меня позорить?! — старый вояка разгневанно ударил кулаком по столу, но князь резким взмахом руки заставил его замолчать.       Рогнеда, наполнив кубок варяга до краев, медленно и гордо обошла стул князя и склонилась над кубком Добрыни, с таким же ядом взглянув на него. — Довольно! — князь сильно ударил кулаком по столу и резко поднялся. — Танцевать желаю.       Девушка, немедленно отставив графин на стол, встала сложив на талии руки. Ожидалось, что первый танец будет у нареченных. Вот только Владимир думал иначе. Демонстративно обойдя княжну, он вышел в центр зала подозвав жестом танцовщицу. Невольно за столом пронеслись шепотки вместе с едкой ухмылкой ратника. Опозоренная, разгневанная, девица сжала челюсть прикусив щеку почувствовав накатывающие на глаза слезы. Стиснув в пальцах плотную ткань платья, она собралась вернуться на свое место, но широкая мужская ладонь в момент ее остановила. Подняв слезливые глаза, княжна удивленно уставилась на варяга, осмелившегося против воли государя пригласить его невесту на первый танец. — Я не буду танцевать с рабом, — тихо прошипела девушка, отшатнувшись от мужчины. — Предпочтешь пускать сопли в кубок от обиды? — ехидный смешок не заставил себя ждать.       Щеки вспыхнули от стыда и злости. Этот вечер с каждым мгновением становился все хуже. Колкие слова бояр и гостей, их злые острые глазки, бесстыжий жених. Все это терзало юную девочку, не привыкшую к такой злобе и необоснованной ненависти. Она ненавидела варяга. Ненавидела его за всю ту правду, что так жестоко до нее доносил. Он стыдил ее за слабость. Но не со зла, нет. Он уважал ее. Уважал их общую северную кровь. И это придавало сил.       Сделав глубокий вдох, Рогнеда перекинула за спину золотистую косу, гордо выпрямилась, вкладывая бледную руку в ладонь мужчины и гордо задрав нос последовала в центр. С новой силой прокатился шепот сплетен, еще живее стали беседы о бесстыдстве княжеской семьи. Сам Владимир невольно остановился посмотреть на это, никак не стараясь скрыть своего недовольства. Но княгиня все решила. Больше она не будет слабой. Ни для себя, ни для кого-либо еще.       Музыканты живо заиграли веселый мотив. Танцовщица, вся в своей пламенной манере, закружилась в танце с князем. Олаф одарил княжну лишь коротким кивком. Она же и вовсе горделиво приподняла голову, показывая свой высший статус. Из-за густой бороды показалась довольная зубастая ухмылка. Варяг был ею доволен.       Закружились в танце пары. Неуверенность хозяйки явно чувствовалась в ее несмелых и робких движениях. Идти против правил ей было не в первой, но не тогда, когда весь мир наставляет штыки. Все же, до недавних пор она была лишь непослушной девочкой. Единственной дочкой, которой родители позволяли очень многое, оберегая от придворных интриг и жестокости. Внедрение в эту среду оказалось слишком болезненным и травмирующим. Вера в себя ее покинула еще в тот злополучный день. День смерти Рогнеды и в день рождения ее нового Я. — Слыхала как тебя двор кличет? — спросил в полшепота варяг в танце приблизившись к княжне. — Чует сердце, как-то унизительно, — насупив нос произнесла девушка, положив руку на предплечье мужчины, не дотянувшись до плеча. — У княжны было такое печальное лицо в день приезда, что народ ее Гориславой величать начал.       Удивившись, она подняла глаза. Это имя звучало чуждо. В нем не было силы и величия рода. Не было ее сущности. Или было? Ведь с той разрухи она потеряла все. Свою семью, титул. Оказалось, имя тоже. — Горислава… — тихо повторила она, пробуя имя на вкус.       Княжне оно не нравилось. Оно было горькое, соленое на вкус. Слабое. Неужто так ее видел народ? Неужели такой княгиней она хотела стать — слабой и уязвимой? Брови ее нахмурились, невольно в руке сжала ткань рубахи партнера. Шаг ее стал четче, стан прямее, а на лице появилась едва заметная надменная ухмылка. — О, Всеотец! Вижу ли я лик Рагнхильд перед собой? — Олаф склонил голову чуть ближе, заговорил на родном языке, чтобы слышала и понимала только она.       Дева покраснела. Ее смутила его речь, его имя. Этот злой человек говорил тогда, когда этого не хватало. Говорил то, что ей хотелось слышать. Сердце от этого забилось чаще, дыхание чуть сбилось, а щеки все пылали и пылали, словно зимняя пурга обжигала их. Музыка ускорилась. Танцующие сильнее закружились, половицы скрипели под топотом сапог. В зале стоял такой гомон, что слышно было на другой стороне дединца. В другом конце разгорался огонь Владимира, названного Красным Солнцем, в объятиях рыжеволосой дивы. Их тандем был подобен пламени, пожару, поглощающему все на своем пути. Страстные, возбужденные, они плясали не видя никого и ничего на своем пути, порой толкая или задевая кого-то из пар. На другой же стороне бушевала северная метель. Красный сарафан поднимался, оголяя новые кожаные сапожки дворянки. Казалось бы, варяг. Такой крупный, неповоротливый, закоренелый вояка, подстраивался под темп юной девы, не позволяя ей потухнуть. Ей абсолютно не шел этот наряд, ему абсолютно не шел такой образ жизни. Но вместе они образовывали пургу — беспорядочную, живую, опаляющую пляску ветра и льда.       Совсем незаметно, музыка вдруг стихла, сменилась другой. Рогнеда и Олаф стояли вместе, сжав руки друг друга и едва слышно хихикая, словно дети. Варяг вдруг низко поклонился ей, не переставая смеяться, а княжна вдруг одарила его одобрительным кивком, после чего быстрым шагом вернулась на свое место под недоуменные взгляды, и в один присест осушила свой кубок. Владимир видел все это, скривился недовольно. Но похотливо бродящие по телу руки его спутницы на мгновение отвлекли его от лика счастливой невесты, а когда он обернулся вновь посмотреть на нее, то княжны уж и след простыл.       Княжна сбежала с празднества, изрядно охмелев от выпитого. Девушка хохотала в голос, спотыкалась порой о вздернутые доски, но чудом не падала. — Гориславою меня кличут! Вот уж, народец проклятый! — девушка рывком стянула с головы головной убор, отбросила его в сторону, от чего золотистая коса растрепалась.       В руке расплескивался кубок с вином, предусмотрительно взятый с зала. Отхлебнув немного, вытерла рукавом губы, остановившись на несколько секунд, а после продолжила идти в свои покои, не переставая гневно шипеть. За спиной ее слышались тяжелые, но быстрые шаги. Только пьяной княгине не было до этого никакого дела. Лишь только в тот момент, когда сильные руки схватили ее за плечи, весь хмель вдруг будто испарился, заменив собой животный страх. Чьи-то руки крепко обнимали ее тело, не позволяя и шага ступить. Сильный запах вина, тяжелое дыхание, хрипящее, жаждущее. Она чувствовала, как желала ее мужская плоть, прижатая плотно к бедрам. Как сильно в груди колотится его сердце. На кончике уха она почувствовала мягкие поцелуи. Один, два, пять. Каждый новый был более страстным, чем предыдущий. С плеч руки плавно скользнули по рукам, изгибам талии, коснулись бедер и чуть жали их, сильнее прижав к естеству. С груди вырвался стон, похожий на рык. А она стояла, оцепенев от ужаса. Дрожащая, как последний листик на ветке в осенний ураган. — Как долго я желал тебя, о, Рагнхильд, — тихий хриплый шепот раздался над ухом. — Позволь мне познать себя. Я сделаю тебя счастливее любой женщины на этом свете…       Спиной она вдруг почувствовала холод. Он отстранился, обошел ее, встал напротив. Кончиками пальцев коснулся прохладной влажной щеки, коснулся губ. Трясущаяся от нервов девушка несмело подняла глаза на его лицо. Горящий на стене факел где-то вдали коридора едва позволял различить его черты. Взбудораженный, возбужденный, с покрывшей лоб испариной, он смотрел на нее горящими синими глазами, словно волк на свою пойманную жертву. Княжна трусливо отшатнулась от него, прижала руки к груди, почувствовала, как уперлась спиной в стену. Она была в ловушке. Олаф же мягко уперся руками в стену у ее плеч, медленно склонился, поцеловав в лоб, кончик носа, а после остановился у дрожащих от сдерживаемых слез губ, что так манили для сладкого поцелуя. — Не бойся, синеокая. Я не причиню тебе зла, — мужчина мягко ткнулся лбом в ее лоб, нежно погладил ее руку от локтя до запястья, аккуратно приложив ее ладонь к своей груди. — Чувствуешь, скьенне? Мое сердце жаждет только тебя. Я украду тебя. Увезу отсюда…       Под пальцами чувствовалось биение. Дикое, страстное. Сердце было готово вырваться наружу, такое сильное оно было. Княжна смотрела на него не скрывая страха, а он смотрел на нее. Потерся кончиком острого носа о ее нос, склонился еще ниже раскрыв губы, дабы вкусить сладость ее уст, но вдруг замер. — Довольно… — едва слышный шепот, мольба. — Хватит…       Варяг осекся, резко отстранился, отрезвел. Осмотрел еще раз лицо девицы. Перед ним стоял напуганный, зареванные ребенок, оцепеневший от ужаса. Глаза голубые, телячьи, с мольбой смотрели прямо в душу, если же она у него была. Ее всю трясло, ноги подкашивались, она вот-вот могла упасть. Отойдя на шаг назад, мужчина медленно отпустил ее, все еще глядя в ее глаза. А после, не ожидая такого от себя, медленно опустился на колени. Он встал перед ней, покорившись. Осторожно взял ледяные дрожащие руки, поцеловал кончики пальцев, уткнулся в них лбом. И стоял так не шевелясь, казалось, вечность. А после, не произнеся и слова, встал и поспешно удалился, оставив ее одну.       Как княжна добралась до покоев — она не помнила. Хотелось спрятаться, укутаться в одеяло. Как в детстве, когда чудовища пугали ее из темноты. Озноб охватил ослабевшее тело, было плохо, хотелось тошнить. Какое-то время она в панике бродила по комнате, заходясь в молчаливой истерике. Но в какой-то момент, она легла поперек холодной кровати, свернулась клубком и так уснула в беспокойном сне.       В покои этой ночью князь так и не пришел.