О нас с тобой начистоту

я спрячу твой образ, вытерев пыль, поглубже подальше, за фотоальбомами, письмами, книгами, за черно-белым пейзажем, где деревья, туманы и льдины вплетены в паутину мостов отношения эти, как нить паутины — язык ни жестов, ни слов

      Есть вещи, о которых нельзя забывать. Джейми знает это, и в её голове словно выжженными отпечатками остаются воспоминания, которые она носит с собой, как тяжёлую ношу, куда бы ни пошла, даже если это город мечты, город, куда люди приезжают, чтобы начать жить с чистого листа. Но чистые листы — это не про Джейми, для неё скорее нестираемая краска или исцарапанное стекло, о котором скажут: «ничего не поделаешь, придётся выбросить». Ее гардероб — пара черных толстовок и потертые джинсы, ничем не отличающиеся друг от друга, и в этих темных тонах чувствуется надломленность и надрыв, будто на последней ноте у музыканта расстроился инструмент. Джейми знает, что это выглядит жалко. «Если бы серость и скука имели воплощение, то за образец они взяли бы тебя», — говорит ей Адам однажды, и она вполне согласна с ним, но только вот он это видит оскорблением, а она — желаемой целью. Она бы растворилась в воздухе, если бы могла, стала бы лицом в толпе, человеком, чьё имя забывают уже через секунду после знакомства. Может быть, именно поэтому ей нравится путь на работу, ещё до того, как унылая Лексингтон-авеню пересечётся с 83 западной улицей, от которой рукой подать до Бродвея. Здесь людей много в любое время суток, и никто никого не замечает, потому что спешка и суета — второе имя Нью-Йорка. Джейми не смотрит по сторонам и не ловит взгляды; до центра она доезжает на автобусе, а после петляет проулками: кафе, в котором она работает, прячется между модным итальянским рестораном и детским музеем, и найти его с первого раза нелегко. Выполнено оно в готическом стиле или что-то в этом духе — Джейми разбирается плохо, но ей нравятся кирпичные стены и настоящие подсвечники, которые зажигают здесь по вечерам. А ещё немного мрачные, но красивые картины и мягкие кресла с подушками. В дождливые дни, какие в Нью-Йорке бывали часто, через панорамные окна можно было наблюдать за бурей и видеть спешащих прохожих или девушку напротив, прячущую цветы с открытой витрины флористического магазина. Если бы работа в кафе не была такой изматывающей, Джейми бы сказала, что находиться здесь уютно. Работников на смену всего двое, и нет официантов: посетители подходят за заказом к стойке сами и чаще это тихие люди, проводящие в кафе за ноутбуком или книгой по несколько часов в день. Идея работать здесь, как и вообще переехать в Нью-Йорк, принадлежала, конечно, Адаму. Он и нашёл это место, и записал Джейми на собеседование, а она не возражала, хотя никогда прежде не занималась ничем подобным. «Представь себе, как будет здорово, детка, — говорил он, — будем работать вместе сразу после лекций и сможем снять квартиру, а не жить в общежитии». Но оказалось, что в кафе требуется только один работник, и они оба как-то незаметно решили, что это должна быть Джейми, ведь из них двоих именно она не получила повышенную стипендию и вообще попала на юридический факультет с большим трудом. Сперва идея работать одной её пугала. Она боялась ответственности, ещё больше боялась посетителей и их взглядов, но вскоре заметила, что фартук с логотипом кафе и дежурная улыбка делает её для людей почти невидимкой. Её старшая напарница и по совместительству менеджер Марта, девушка, выглядящая всегда уставшей и недовольной, даже хвалила её за расторопность и умение быстро соображать. Поработав неделю, учась разливать кофе и маркировать сэндвичи, Джейми неожиданно обнаружила, что на работе дышит свободнее, чем в колледже или комнате общежития, где её парень Адам всегда поджидал её с кипой учебников по частному праву. Джейми не знала, в чём здесь было дело — в том ли, что в кафе никому не было интересно, кто она такая и откуда, или в том, что здесь всегда было достаточно дел, не дававших возможности думать и вспоминать — так или иначе, но рана, терзавшая её в любом другом месте, здесь не жгла и не болела. Потому в очередной серый понедельник сентября, она после двух невыносимо скучных пар в колледже, поспешила на работу, не заботясь о том, что придёт слишком рано, в тот самый период, когда в кафе любили захаживать студенты, шумные и изображающие из себя богему особого рода — ту, что тянулась к интеллигенции просто потому, что так выглядела лучше в глазах друг друга. Когда Джейми пришла, в кафе довольно лениво протирал стойку Майк, ещё один бариста, бравший только утренние смены, из-за чего они с Джейми почти не пересекались. Он улыбнулся, увидев её, и она на секунду почувствовала укол тревоги, как всегда, когда кто-то смотрел на неё слишком прямо. — Слава богу, ты пришла, новенькая. Я в жизни не бывал на сменах, скучнее этой. Люди либо вымерли, либо внезапно перестали хотеть пить хороший кофе. — Хороший кофе и ты — не вижу связи, — буркнула Марта, неожиданно появившаяся из подсобки со шваброй в руках. — Заканчивай смену и проваливай, нас с Джейми здесь будет вполне достаточно. Джейми натянула фартук, стараясь не смотреть на своих коллег, но внимательно слушая, потому что ей всегда было интересно, как общаются между собой нормальные люди. Вот Майк шутливо ткнул Марту в плечо, удивляясь тому, что та ни в коей мере не собирается по нему скучать, вот она без всякой злобы подталкивает его к служебному помещению, уверяя, что не желает его видеть минимум двенадцать часов, на что он изображает страшное горе и всё-таки уходит, махнув на прощание рукой. Эта шутливая перепалка вызывает в груди Джейми странное чувство неполноценности — будто кто-то вырезал из её жизни эту способность, быть непринуждённо дружелюбной и общительной, даже с теми, кого толком не знаешь. Это умение словно должно быть таким же естественным, как ходить или дышать, но при этом почему-то даётся не всем, хотя и от всех ожидается. Джейми берется протирать кофемашину от засохшей пенки молока и напряжённо вздыхает, думая, нужно ли ей общаться с Мартой о чём-то или тишина всё же будет уместнее. Марта избавляет её от мук выбора, спокойно говоря: — Предлагай шоколадное печенье, ладно? А то его придётся списать, — и неожиданно добавляет, когда Джейми поворачивается к ней лицом: — Я рада, что ты пришла и избавила меня от этого шумного засранца. У тебя хорошо получается здесь работать. Джейми замирает, не зная, что на это ответить, с тяжестью понимая, что обычный комплимент тревожит её сердце так же сильно, как грубость или укол неприязни. Она, наверное, так бы и стояла, молча глядя на Марту, если бы дверь вдруг не распахнулась, впуская поток холодного ветра и шум голосов. В кафе вваливается целая компания молодых людей, видимо, тех самых студентов, и Джейми надевает маску услужливой работницы, готовая варить кофе и вежливо улыбаться. Она смотрит на эту компанию — ну точно богема, все в дорогих пальто и лёгких шарфах, смеются и заполняют собой всё пространство, — и внезапно ощущает неконтролируемый приступ страха, будто её макнули головой в ледяную воду. Ей только кажется — она убеждает себя в том, что ей только кажется, что она видит знакомый образ, словно из полузабытого сна, в девушке, стоящей боком за спиной одного из своих товарищей. Её лицо скрыто за завесой пепельно-русых волос, но вот она поворачивается, смотрит прямо на Джейми взглядом будто совершенно случайным и в то же время абсолютно прямым, и Джейми сама не понимает, вздрагивает она или всхлипывает. Она видела этот образ во снах много раз, смутный и неразличимый, теперь он обрёл чёткость и лицо. Теперь в этих чертах, линии носа и губ, высоких скулах, Джейми отчетливо увидела Эллен. Эллен, смотревшую на неё с такой смесью изумления и пронзительного узнавания, что в груди у Джейми заболело странно и нестерпимо. И она сделала шаг назад, а затем ещё один, и пятилась до тех пор, пока не уперлась спиной в дверь служебного помещения. Она слышала как будто через толстый слой воды удивленный голос Марты, что-то спрашивающей у неё, но не ответила, а повернулась резко и выскочила вон, прислоняясь горячим лбом к закрытой двери. Не может быть. Ей не хватало дыхания, как бывает, когда тонешь и не успеваешь набраться воздуха на поверхности. На краю её воспалённого сознания, вытесняя все прошлые восемь лет, топтались воспоминания, злые и голодные, мечтающие разорвать Джейми на части. Они не просили — требовали выпустить их наружу. И Джейми зажмурилась словно от слепящего света: она уже видит, она чувствует, помнит. Помнит.