Утро тяжёлой ночи и чай с мёдом 6.1.
27 июня 2020 г., 12:13
Примечания:
На фон можете поставить:
The Beatles - A hard day's night
Кино - Место для шага вперёд
Дружеское напоминание: песни подбираются не по смыслу, а по атмосфере в них. Так что не ищите смысла в этом.
Я снова пропал, но я просто не знал, как закончить и действительно был угнетён. Вероятно, Маясенина здесь больше всего, несмотря даже на то, что это побочный пейринг. В любом случае, это получилось не таким уж и плохим. В фанфике нет особого сюжета, которые бы связывал главы, вытекающие друг из друга. Просто каждая глава - один день.
Уже поздно, но Сергей клянётся, что пить больше никогда не будет. Впрочем, ничего нового. Положение то ли усугубляло, то ли улучшало его лежание на полу. С больной шеей невесело просыпаться, но зато прохладненько. Есенин имел малое понятие, отчего он заснул на полу: либо не дошёл, либо кроватью ошибся, а Маковский спихнул на пол. Второе было вероятнее, ибо валялся он около кровати друга.
Маяковский тоже грешил алкоголем, но выпивал в разы меньше. На утро, конечно, эффект от ночи был практически одинаковым. Но был какой-никакой повод постебаться над состоянием друга, хорошо играя роль здорового человека.
- Господи Боже, убей меня, – страдальчески тянет Есенин, переворачиваясь со спины на живот. Он действительно готов умереть – всяко лучше, чем мучиться от головной боли.
— Во-первых, я сомневаюсь, что он вообще существует. А во-вторых, даже если есть, то он не убьёт тебя – он будет карать тебя за твои грехи, – отвечает Маяковский, натягивая одеяло по горло. Бросает то в жар, то в холод.
— Иди к чёрту.
Сергей шарит рукой около себя и под кроватью в поисках чего-то, чем можно кинуть во Владимира, но ничего не находит, и приходится поднять руку и пытаться найти хотя бы его руку, чтобы ущипнуть. Или поцарапать, как получиться. В итоге попадается лишь край одеяла, и Есенин бессовестно тянет его вниз, к себе. Маяковский особо не хватается за одеяло, но разочарованно вздыхает когда понимание этого стучится.
— Когда ты лез ко мне целоваться вчера, ты был добрее, – отвечает Володя, особо не задумываясь. Вообще, он был достаточно рассудителен, но в разговоре с Сергеем можно было особо не заморачиваться: сказал глупость – ответят ей же.
Он был прост, и это было одно из тех качеств, которые Маяковский ценил в людях.
Есенин в это время заворачивается в одеяло, не обращая внимания на слова друга. Ну, целоваться лез он и к дереву, когда был пьян, так что это не особо его удивило. Но Владимир продолжает:
— Я всегда знал, что у тебя есть пристрастие к мужчинам.
И этот момент действительно его оскорбляет. Одно дело – шутить про поцелуи, другое – говорить о его любви к другим мужчинам. Это уже слишком.
— Что, прости? – Есенин так и выпутывается из слоёв одеяла, желая заглянуть собеседнику в глаза, абсолютно игнорируя боль в голове и общее подавленное состояние, – То, что моё имя заканчивается на «гей», не значит, что я гей, чёрт возьми.
Володя неприкрыто смеётся:
— Так причём же тут имя? Действия сами за себя говорят.
Это становится определённой точкой невозврата, после которой Сергей определённо желает отомстить. Придушить, пристрелить, скинуть в пропасть – не важно. Поэтому он взбирается на кровать (стоит отметить, что делал это он достаточно неуклюже, но уверенно), перекинул ногу через Маяковского и уселся на него, вытянул подушку из-под его головы и стал душить ею. Почти шуточно, конечно, но Владимир уже начинал сомневаться в этом. Он что-то мычал под ним, однако Серёжа был непреклонен – разместился только поудобнее, расставив локти по обе стороны от головы и навалившись всем весом на жертву.
Всё же, он ещё соображал, поэтому вскоре опустил подушку на место где-то рядом и сам же завалился на неё.
— Что и требовалось доказать, – не унимается Володя, Есенину в основном плевать, потому что он почти спит. Без одеяла, но под боком лежит кто-то тёплый, так что особо они не страдают.
Так они провалялись в кровати до вечера. В основном спали или пытались заснуть, лишь иногда переговаривались. Сергей так и не ушёл на свою кровать, но Владимир не был против.
Только когда за окном прилично стемнело, они вспомнили о кое-ком.
— А Пушкин где? – внезапно спрашивает Маяковский, переворачиваясь на бок лицом к другу. Есенин делает тоже самое, но через некоторое время.
— Какой Пушкин? – переспрашивает мужчина, щурясь и силясь понять, о ком он говорит.
— Саня Сергеич, – просто отвечает Володя, глядя на Серёжу, как на дурака.
— А, наш который, – наконец доходит до Есенина, – А где он? Потеряли что ли? Он вообще до дома доходил?
Владимир переворачивается обратно на спину, начинает рассматривать потолок. Наверняка, вспоминает события вчерашнего празднования.
— Да дошёл, нет – так утром бы ещё горланил какие мы плохие друзья, забыли про него, и вообще, он именинником был. Но, как видишь, мы ещё живы, так что дошёл, – смеётся Маяковский.
Хотя смешного мало. Если с Пушкиным и правда что-то случилось, то виноваты будут они. Да и вообще, не хотелось бы, чтобы друг попал в беду.
— Ушёл что ли? – тянет Сергей, рассматривая обои, их мелкий цветочный узор. И пятно, которое осталось от выплеснутого чая. Что ж, их с Володей ссоры до добра никогда не доводят и имеют нехилые последствия. Один раз они чуть не утопили друг друга, потому что поспорили о поэзии.
Проходит ещё какое-то время перед тем, как Маяковский перелезает через Серёжу и, шатаясь, идёт на кухню. Второй что-то бросает в след, мол, куда попёрся. Тот отвечает, что за чаем, и попутно спрашивает, сколько сахара сыпать Есенину. Как всегда – две. И с горочкой, конечно же.
Сахар, к превеликому сожалению, закончился, но зато Владимир нашёл записку от Пушкина – «Завтра на работу – дольше задерживаться не могу. P.S. Володя, не заставляй Серёжу мёрзнуть, он же у нас нежный :(».
Посмеялись, конечно, но вместо сахара пришлось мёд добавлять. Маяковскому ничего, а Есенин не особо жаловал. Но в голод и мышь сгодится.
— Что, дефицит? – недовольно бурчит Сергей, чувствуя мёд на языке.
Володя на это щёлкает его в висок и чинно продолжает пить свой чай. Мёд в чае – не так уж и плохо, если у вас, конечно, нет аллергии на него. А аллергия опасна – будьте аккуратнее.
— Нет, просто кто-то выпивает по десять чашек чая и кофе с десятью ложками сахара в каждой.
Такие ответы явно не нравятся Серёже, потому что «Водку пью – не нравится, чай, кофе – тоже». Возмущению нет предела. Но обычно дальше словесной перепалки такие споры не заходили – Есенин всё-таки ценил, что за ним так ухаживают, сумел он найти друга.
— Ночью одеяло не спихивай – мне надоело вставать и поднимать его, чтобы укрыть тебя, – внезапно говорит Маяковский, не отрывая взора от жидкости в чашке, – Мёрзнешь же, нежный ты наш.
— Ёб вашу мать, хватит стебаться надо мной с этим «Нежный наш», – в ответ кричит Сергей, смешно хмурясь и сжимая губы – Специально, блять, лягу с тобой, чтобы тебе, бедному, не пришлось вставать.
Собственно, обещание он сдержит – Володя не против, Серёжа не замёрзнет. Вероятно, в тепле всё же легче живётся. А ещё было бы не плохо съездить на море, ведь там ещё теплее и можно облить друг друга с головы до ног. Пожалуй, они оба этого хотят, но зачем далеко идти – в паре метров речка есть, там тоже можно повеселиться.
Так проходит ещё один день. За ним пройдёт ещё много дней, но этот тоже войдёт в красочный альбом этого лета, ведь осталось только восемьдесят пять дней шестьдесят второго лета.