Шестьдесят второе лето

Жарко до головокружения, до тошноты. Но Александра это только радует – в городе такого нет, в городе у тебя есть вентилятор и лёд из морозилки. И никакой свободы. В городе вообще всё однообразно, а тут, в деревне, простор и свежий воздух. Именно поэтому Пушкин решил отметить своё тридцатипятилетие в этой глуши. Глядишь, ещё вдохновение поймает – стихи сами собой не напишутся. Его давние друзья, Есенин и Маяковский, давно звали его в свою деревушку под Петербургом. А Саша только отнекивался, мол, дел в городе много, как никак он – учитель русского и литературы в старших классах. У него нет такой беспечной жизни, как у Серёжи и Володи. Вон, купили вместе дом и живут себе припеваючи, не зная проблем и тягостей занятых людей. Честно, Пушкин немного завидовал им. Всё-таки работа учителя – дело непростое, чревато испорченными нервами и головной болью. Хронической головной болью. Сейчас же, стоя в сандалиях на мокрой от росы траве, Саша наконец чувствует себя свободным и счастливым, пока где-то позади атмосферно мычит корова. Прям не прогадал, когда одел соломенную шляпу и солнцезащитные очки – солнышко так и норовит прижарить своими лучами. Благо, дождей ещё не было, и по грязи не придется идти. Вообще, ему хотелось снять сандали и пройтись по траве босиком. Ностальгия буквально накрыла волной – в последний раз в деревне он был ещё в подростковом возрасте, приезжал к своим родственникам. Еле найдя дом приятелей, Пушкин отряхнул рубашку и наконец постучался в калитку. Не хотелось выглядеть неопрятно перед долгожданной встречей, да и после выслушивать подколы Есенина о том, что пошёл по его стопам-таки – запил. Дверь открыли не сразу, но и ждать долго не пришлось. За калиткой появился сонный Маяковский, едва сдерживающий порыв обматерить раннего гостя. Но, только завидев знакомые кудри, что выглядывали из-под шляпы, и широкую улыбку, смягчился. Даже улыбнулся и протянул руку в знак приветствия. — Чего так рано? – легко спрашивает Владимир, в дружеском жесте приобнимая старого друга. Александр отстраняется и хлопает его по плечу. — А когда ещё? Под вечер? Э, нет, сегодня вечером только выпивка, – бодро отвечает он. Маяковский с одобрением кивает и, забирая из рук гостя дорожную сумку, ведёт его к дому. Зайдя во внутрь, Володя сразу же идёт на кухню, ставить чайник, и оставляет гостя в прихожей разуваться. Пушкин же ещё с минуту стоит и осматривает стены: везде развешаны картины, верно, писанные Маяковским. Природы мало, зато есть что-то простое, но при этом яркое. Вон, в углу и вовсе весит чёрно-белый портрет Серёжи. Помяни солнышко – оно и выглянет. Из спальни доносится недовольный возглас Есенина: - Маяковский, твою мать, где моя рубашка? Слышен грохот и шаги голых ступней по деревянному полу. — Понятия не имею, – отвечает криком с кухни Владимир, верно раздражаясь. Не любил он эту грязь, которую вечно разводил Сергей. Неаккуратный он, – Мою возьми. Пушкин почти в голос смеётся со своих друзей. Вот странная же у них была дружба: сначала цапаются, ругаются, а затем, плача в плечи друг друга, говорят о вечной преданности. Прям-таки друзья до гроба. А Саша что? Саша только смеётся и иногда вставляет в свои короткие произведения карикатурное поведение приятелей. Таки дойдя до кухни, Пушкин уже намеревается осведомиться о том, что ему, собственно, делать, как его усаживают за квадратный стол и подают чашку чая. Из комнаты тут же высовывается заспанный и уже недовольный Есенин в голубой рубашке Маяковского. — И вообще, какого чёрта ты встал в такую ра- Саня! – не стесняясь, кричит Сережа, подходя к другу со спины и приобнимая, – Какими судьбами? А, нет, погоди, сегодня что, уже шестое? Есенин треплет тёмные кудряшки и садится рядом на стул. Володя ставит и ему чашку с чаем и мёдом. — Да. Теперь у нас есть повод напиться, – бодро отвечает Пушкин и, обратив внимания на тяжёлые вздохи Маяковского, продолжает, – Да, Володя, ты пойдёшь с нами к озеру, или что там у вас, и набухаешься. У меня юбилей вообще-то. Он то и не особо был против пьянки, да и по такому поводу. Просто думал о том, что будет на утро. — Наша печень скажет нам «Пока». Конечно, эта фраза никого не остановила, и уже к семи часам дня они шли к озеру. Все эти часы были проведены за разговорами, шутками и распитием чая. Маяковский с Есениным поведали о своей простой жизни в деревушке, о милых соседях и общем хозяйстве (конечно, тут оба успели «настучать» друг на друга и обозвать нелестными словами), а Пушкин, в свою очередь, рассказал о своих планах на стихотворения и особенно интересных учениках. Был один у него экспонат - Таня Ларина. Не девчонка, а чудо: начитанная, сообразительная, скромная. И собеседник она приятный. Кажется, у неё бабушка должна жить в этой или в другой по соседству деревне. Добравшись до озера, они сразу расстелили покрывало и выложили еду: сыр, колбаса, овощи и алкоголь с водой. Есенин сразу полез к воде, Маяковский остался разбираться с продуктами, а Пушкин метался от одного к другому что-то тихо напевая под нос. Минут через тридцать они уже во всю распивали алкоголь и распевали песни. — От чего так в России берёзы шумя-я-я-ят! – кричит на всю округу Сергей, уже немного подшофе, – От чего белоствольные всё понима-а-а-а-ают! Саша хихикнул, махом опустошая свою рюмку. — Безруков бы тебе руку пожал, – облокачиваясь о друга, говорит он. Маяковский лежит на покрывале где-то за ними и думает о своем. Кажется, он всегда впадал в состояние пьяного философа, когда его участие в веселье не особо требовалось. Но тут Серёжа заваливается назад, устраивая голову на животе Владимира, и тот сразу же спускается со своих облаков. К слову, Пушкин, которого держало есенинское плечо, почти упал, но вовремя удержал сидячее положение. — Чего тебе? – у него выходит очень плохая пародия на свой обычный трезвый строгий голос, но Володя не сдаётся, – Что, спина не держит? Вместо ответа Есенин только широко улыбается, смотря прямо в глаза мужчине, и запевает: - Проснись, это любо-о-о-овь! Смотри, это любо-о-о-вь! И таким писклявым голосом, почти как в оригинале, от чего Маяковский морщится. Ну вот и где были его беруши. А тут ещё Пушкин встаёт и кричит «Горько!», да ещё громко так, до звона в ушах. Честное слово, как на свадьбе совсем молодых дураков, где в основном веселятся их родители, да и старики в общем. И вокруг уже темнеть начинает: солнце спряталось, и осталась одна последняя дымка света, последние минуты. Ещё и алкоголь мешает мысли в голове, не даёт соображать. И тут Сережа всё лыбится, так и сияет. А потом подползает, опираясь на локти, расставленные по обеим сторонам от головы Володи. И целует. Совсем мягко, на долю секунды прикасается своими губами к чужими. Это определенно было не так плохо, но какого чёрта вообще?! Становится совсем темно, когда Есенин смеётся, почти мило хихикает с розовыми щеками и продолжает валятся на траве совсем рядом. А Пушкин начинает кричать «Красно-жёлтые дни» и Сергей отвечает поздравлением с тридцатипятилетием. Совсем распелись и распились. Заканчивается шестой день лета, день рождения Александра Пушкина, и остаётся всего лишь восемьдесят шесть дней шестьдесят второго лета.