Water and wind

      За тонкими окнами бушует ураганный ветер, а буря, начавшаяся незадолго до заката, лишь набирает свою силу. Ты сидишь у зеркала, задумчиво подбрасывая на ладони темную монету и невольно задумываясь о том, кем стал за это время.       Каким видят тебя друзья? Зеленоглазым, вечно растрёпанным и темноволосым мальчишкой, навсегда застывшем в образе семнадцатилетнего? Или усталым, не по годам умудренным парнем с мешками, в которых поместится Годриково ущелье?       Ты не знаешь.       Но когда девушка с пышными каштановыми волосами подходит со спины, мягко касаясь ладонью плеча и невольно задерживаясь взглядом в отражении, ты пытаешься улыбнуться.       — Никак не привыкнешь? — Рыжий парень у двери насмешливо усмехается. Девушка встряхивает волосами и улыбается в ответ на дружеский подкол:       — Что поделать, многие элементы моей жизни до сих пор кажутся глупой сказкой, но… Я рада, что смогла оказаться здесь. И я рада, что ты с нами, Гарри.       Ты поднимаешь лицо к подруге, улыбаясь ей в этот раз тепло и протягивая монету. Когда она с удивленным видом сжимает предмет меж пальцев, ты встаешь и подходишь к окну, вглядываясь в буйство стихии. Слова срываются с языка тихо и легко, не находя отклика в твоем вечно пустующем нутре, но затрагивая старых друзей.       — Без тебя мы бы не зашли так далеко, Гермиона… Без вас обоих я бы никогда не зашел так далеко. Сдался бы еще на том перевале, наверное.       — Но сейчас ты здесь. — Рыжеволосый жестом подбородка обводит комнату вокруг. Его взгляд останавливается на календаре, где сегодняшняя дата обведена в идеально-ровный круг. Полнолуние. — Скоро все закончится, и тогда, я надеюсь, ты сможешь стать самым ветреным парнем за нас обоих!       — Рон Уизли! — Гермиона сверкает глазами, резко оборачиваясь на него, но в глубине карих радужек искрится смех, и вы улыбаетесь втроем, обмениваясь понимающими смешками.       — Прости, Рон, но, боюсь, я буду нем как рыба. — Ты не в силах удержаться от этой шутки, и он хмурится, чувствуя какой-то подвох, но не в силах понять, какой именно — ведь ты не говорил ни о том, к кому уходил по вечерам, ни о том, к чему это привело. Если ты выживешь, ты просто не можешь упустить такой случай маленькой мести, правда же?       — Ох, Гарри, не драматизируй. Подумаешь, какая-то там смерть!       Старый друг словно слышит твои мысли, и ты ухмыляешься в ответ на его усмешку, словно не замечая, как хмурится Герми.       Вспышка молнии разрезает сумрак за окном.       Пламя в камине вспыхивает ярче, унося случайный порыв ветра в сторону дымохода.       — Пора.       Даже идя на эшафот, ты не боишься.

***

      Твои друзья остаются в доме — ненадолго, максимум на час. Просто есть дела, которые ты должен сделать сам, и потому ты выходишь в сердце бури, невольно подставляя лицо ее косым струям. Они лишь стекают по лицу, но, слушая журчание, ты вспоминаешь ощущения приятной холодной влаги или острые ледяные уколы и невольно задумываешься: а какой этот дождь? Ты уже так давно не можешь ощутить его, что только и остается цепляться за воспоминания, но сладкое «если бы» крутится в ушах и на языке тонкими шпильками.       Но сегодня тебя должен убить тот, за кем ты пошел сюда, и время мечтаний прошло. Прошло, оставив в ногах и ладонях осколки разбитой стены, но не сожаление.       Молния ударяет в землю в паре метров от тебя, и вспышка режет по глазам, однако ты не слепнешь, лишь прищуривая веки. Волосы приподнимаются от возникшего в воздухе напряжения, оголяя ветвистый шрам, что струится по лбу, словно тонкие ниточки вен, обернувшиеся молнией, уползая по правой части ниже и перетекая на шею, чтобы едва заметными прочерками оплести руку и лопатку. Он почти неразличим в обычную ночь, но эта погода и эта дата особенные для тебя, и следы прошлого проступают отчетливо.       Ведь в этот день ты родился.       Ведь в этот день ты перестал быть тем, кем должен был быть.       Ведь в этот день ты начал свою охоту.       Ты находишь своего «монстра» у самого края склоненной ветви. На его груди и шее пылают багровыми росчерками прорези чужих когтей, но он почти не замечает их, закинув голову в небо и не реагируя ни на что вокруг. Ты привычно проходишь по скользкой ветке, не оступаясь ни разу, хотя ни твои кеды, ни твой прикид совсем не подходят для погоды. Впрочем, они всегда не подходили, но тебя это не волнует.       Ты садишься рядом, свешивая ноги к воде и наблюдая за тем, как десятки тысяч капелек острыми иглами вонзаются в поверхность и рассыпаются по водной глади, словно крошечные бисерины, и задумчиво улыбаешься. А после наклоняешься к русалу и мягко касаешься губами раны на шее, выдыхая на еще немного кровящие края. Заглушить чужую боль легче, чем исцелить, и ты можешь позволить себе хотя бы это, ведь ты не способен совсем ничего не сделать, но и тратить силы сейчас не имеешь права.       Так близко…       Он вздрагивает, будто просыпаясь, и сведенные мышцы под бледной кожей постепенно расслабляются, а в серых радужках проступает медленное осознание.       Твои пальцы слабо касаются краев росчерка, что пролег через бледную грудь, но русал перехватывает их собственной ладонью, внезапно прижимаясь к ним губами и не чувствуя вкуса. Смаргивая сорвавшиеся случайные капли, он отстраняется и медленно соскальзывает в воду, маня тебя вслед за собой. И ты спрыгиваешь с ветки, твердо вставая ногами на дно, стремительно уходящее вниз.       Его движения немного замедлены и скованы, а глаза пусты и фальшивы — он отвратительно притворяется, кажется, из последних сил пытаясь прокричать тебе, что нужно бежать.       Но ты никогда не был слеп, а потому даже когда вода доходит тебе до груди, ты спокойно шагаешь ближе, протягивая к нему руку.       Раскат грома и молния обнажают боль в серых глазах. Кажется, на секунду в мире повисает тишина, потому что ты отчетливо слушаешь горькое и надломленное «Гарри», слетающее со змеиного языка       А после чужое тело ланью бросается к тебе, и русал крепко сжимает руками, на которых проступают острые когти монстра, твои лопатки, впиваясь в твои же губы. Его поцелуй жадный и глубокий, он буквально выпивает воздух, что ты мог бы сохранить, а удары русалочьего хвоста утягивают вас обоих в самые глубины омута.       Но ты знаешь, что это не конец.       Он затягивает тебя к самому дну, отрываясь от губ лишь когда света не остается вовсе и крепко сжимая твое тело. Ты отстраненно следишь за едва различимыми пузырьками отходящего вверх от уголков его губ воздуха, погружаясь все глубже и глубже.       А потом ты замечаешь зеленоватый свет странных растений, что, изгибаясь, стелются по дну, подсвечивая его обитателей. И в этом свете, едва заметно удерживаясь черными отростками колеблющейся магии, замер тот, за кем ты пришел сюда.       Руки русала прижимают тебя к мшистой поверхности холодного дна, больно ударяя лопатками, и тонкие ладони ложатся на горло, сдавливая до боли, но ты видишь истинные чувства в его глазах, и от этого отчаяния тебе куда больнее. Ты не вырываешься и не пытаешься всплыть, с жадностью вглядываясь в полумрак и слыша эхо биения чужого сердца.       «Я не чувствую» — Хочешь сказать ты, но не успеваешь, потому что синевато-серая рука отбрасывает своего же союзника в сторону, вновь пережимая глотку до хруста. Темнота перед глазами заслоняет все, что есть, оставляя лишь бледные отблески едва различимых молний, красные, жаждущие глаза и угасшую в толщах воды горечь.       А твой враг наклоняется так низко, что даже вода не мешает словам слетать с его раздвоенного языка, и ты читаешь по губам презрительное «Гарри Поттер».       «Гарри Поттер!»       «Мой легендарный "убийца"!»       «"Ребенок, изгнавший тьму"!»       «"Мальчик-который-выжил"!»       «"Герой по предназначению"!»       «Неужели ты верил, что сможешь одолеть меня так легко?»       «Тебя смог провести даже этот идиот».       Яд и презрение сочатся с губ темного духа, оседая в толщах воды, пока его когтистые руки все сильнее и сильнее сдавливают твою шею, а расползающиеся по всему дну отростки-щупальца прижимают к земле все же дернувшегося в последний раз бледного монстра, который «должен был убить».       Ты невольно ухмыляешься.       Когтистые пальцы царапают тонкую кожу на шее, но ты не чувствуешь влажности или давления, ты не чувствуешь этих порезов или страха даже находясь здесь, на самом дне, даже оказавшись в проигрышном положении. И твоему противнику это не нравится.       Дух кривится и презрительно шипит снова, вглядываясь в изумрудный отсвет твоих глаз, скользя раздвоенным языком у самого уха, чтобы ты мог услышать:       «Почему ты смеешься?»       Ты ухмыляешься. Ты крепко хватаешься ладонями за чужие кисти на собственной шее. А после по слогам проговариваешь, позволяя читать по губам:       — Ты считаешь, что я выжил, Реддл.       Но с чего они решили, что ты все еще жив?       Ведь воздух, уходящий вверх от тебя, срывается совсем не с губ.