***
Картина была та ещё. Уж не ясно, кто постарался, Озаки или кураторская служба, или просто Орден упустил контроль над городом, но, здесь и сейчас, у здания отделения собрались все. Вообще все. У самого подножия врат отделения, спрятав руки в карманы куртки, расположился сам господин инквизитор в окружении своих сослуживцев, магистратских служак в подчинении Миноуры и ещё пары дюжин стражников, следящих за порядком. А за ним стоило следить, поскольку весть об освобождении Накахары разнеслась по всей округе, привлекая на место сборища ещё и толпы любопытных до всего горожан. Осаму правда надеялся, что тухлых помидоров сегодня не предвидится. Напротив же располагались кареты компании Озаки. И сама она, придерживая виновника торжества за поникшие плечи, в данную секунду грозно сверкала взглядом в сторону Дазая. Как бы ещё молнии не обрушились на его несчастливую голову. Чуе, наоборот, было всё равно. Он смотрел прямо, как подобает аристократам, но даже с расстояния в несколько метров Осаму не видел в этом взгляде ничего: ни злобы, ни радости, ни хотя бы осмысления происходящего. Всё-таки он верно разгадал — Накахара ничего не сказал о произошедшем в подвале. А вот вопросы ему наверняка задавали. Любопытно, как выкручивался? «Остались ещё крохи разума в рыжей голове», — подумал про себя Дазай, осматривая его с ног до головы. Сейчас рыжий никак не походил на того гордого, одетого по моде парня, коего Осаму впервые встретил на пороге дома Рембо. После освобождения того и правда отмыли, но вот приодели буквально в то, что попалось под руку. Какие-то чуть ли не дырявые обноски из старой формы Святой Инквизиции, наверняка найденные всё в тех же подвалах, в сундуки которых никто не заглядывал десятилетиями. Вполне может быть, что так сделали специально, с намерением вызвать симпатию и сочувствие у граждан. Действительно, заговор. И даже если то было не так, а инквизитор всё себе надумал, ситуации это не отменяло. Зеваки что-то кричали инквизитору, что-то весьма оскорбительное, но ему до того не было дела. Осаму предстояли унизительные извинения. Унизительные извинения — так должны были предполагать Озаки, кураторы и, может быть, сам Накахара. Дазай же себя униженным не чувствовал. Он не волновался. Нет. Скорее ощущал себя какой-то популярной звездой, вроде столичных певичек, на выступление которых пришли посмотреть. Одна лишь мысль о том, что он сделал с Чуей в том подвале, бодрила так сильно, будто он окунался в ледяную речку с головой, а всё остальное переставало иметь всякое значение. Он — победил. И оба это знали. Всё это казалось вечностью: все размышления, оценка обстановки, игра взглядов. Но на деле то были лишь минуты. Они оба поняли это, когда старик Хироцу заговорил первым, призывая галдящую толпу разом стихнуть: — Господин Накахара, госпожа Озаки, — обратился он к пострадавшей стороне напротив. — Чуя Накахара был незаконно взят под стражу и на протяжении нескольких дней допрашиваем с применением соответствующих методов. Вина его не была доказана, а все собранные местным отделением улики признаны недействительными. Святая Инквизиция и Орден приносят вам свои извинения за эту досадную ошибку, — в довершение своей излишне официозной речи, старший следователь отвесил глубокий поклон этой паре. Женщина взирала на потуги старика с такой надменностью, что у Дазая аж скулы сводило от напрашивающейся улыбки и еле сдерживаемого от этого глупого фарса смеха. А вот Чуе, похоже, было всё равно. Ещё бы. Следуя заранее оговоренному плану, Дазай, после окончания речи кураторской службы, сразу же шагнул вперёд, пресекая вновь нарастающий гомон толпы. — Госпожа Озаки, господин Накахара, — нарочно поменял он порядок имён в обращении, всматриваясь в ледяные глаза напротив. — Решение взять господина Накахару под стражу на основании полученных у нас, недостоверных, — добавил он, — улик, было принято именно мной. Приношу извинения за сотворённую мной ошибку. Я готов нести ответственность за свои действия. Извинения. Конечно же, они не были искренними. И Чуя, и Озаки всё это видели. Не могли не заметить, потому что Осаму сейчас улыбался. Легко так, почти невесомо, но улыбался. Ведь что такое извинения? Для многих фраза «принести извинения» отчего-то значила слишком многое, задевала честь или совесть, или гордость. Или что там ещё она задевает? Для господина инквизитора подобные слова всегда были пустым звуком. Просто словами, которые можно произнести, не вкладывая в те никакого особо смысла. И смысла вообще. Понимал ли это Чуя? Понимал, конечно. А прочие Дазая не волновали. — Если вы не хотите продолжения скандала, — вдруг обратилась к Хироцу Озаки, гневным голосом чётко проговаривая каждое слово, а после взглянув на Фукудзаву, — мы требуем лишить звания инквизитора Осаму Дазая, — едко довершила она, вскидывая острый подбородок. Рюро Хироцу будто бы ждал подобного исхода и поспешил обратить её внимание на себя: — Госпожа Озаки, господин Осаму Дазай является верным служителем Святой Инквизиции. Мы приняли решение временно отстранить его от службы, покуда он не пройдёт все необходимые проверки свыше. Поверьте, это достаточное наказание за его халатность, — хоть и звучало это не очень приятно, но всё же, старик и правда выгораживал его, как мог. Та некоторое время переводила презрительный взгляд то на Осаму, то на куратора. Хотела настоять на своём? Добавить что-то ещё? Но вскоре, наигранно громко хмыкнув, ответила: — Хорошо. Надеемся, ваша служба, господин старший следователь Хироцу, примет верное решение, — от Осаму, да и, наверное, ни от кого не укрылось то, как она выделила слово «верное». С этими словами женщина, излишне нервно колыхнув пышными юбками, развернулась, удерживая Накахару за плечо и провожая к карете. Уж из жалости она это делала, из каких-то иных чувств или вовсе то была игра на публику, но подобное поведение никак не вязалось с личностью Озаки. Другое дело — стервозность, которую она активно демонстрировала в отделении парой дней ранее. Стоило каретам торговой компании Озаки развернуться и укатить в закат, как бы пафосно это ни звучало, Осаму засобирался ретироваться в здание позади себя. Что ни говори, а торчать посреди огромного пространства вместе со стариком Хироцу, окружёнными толпой, было некомфортно. Наверняка кто-то всё же притащил с собой тухлые помидоры и сейчас выискивал момент. Не желая более испытывать судьбу, он развернулся и сделал шаг в направлении дожидавшихся чуть поодаль сослуживцев, как его одёрнули: — Дазай, остановись, — произнёс куратор за его спиной, что даже с места не сдвинулся, не спешил никуда уходить. — Как старший следователь кураторской службы я должен забрать у тебя твой Знак, — он протянул ему руку с раскрытой ладонью. Осаму знал, что так будет. Его предупредили заранее, что Знак временно отберут. По крайней мере, до тех пор, пока он не пройдёт те адские проверки, зваться инквизитором и действовать как инквизитор он права не имеет. Но никто не говорил, что столь неприятную, местами позорную процедуру вынесут на всеобщее обозрение. Кураторская служба никогда не отличалась щадящими методами в отношении служителей Ордена, но старик перед ним сейчас выглядел несколько виноватым. Всё ясно. Это тоже был приказ свыше. Отобрать Знак у всех на виду — значит подставить виновника под удар сплетен и слухов, да и ещё под какой-нибудь удар. Ведь как только он снимет Знак, то станет простым человеком. Осаму не стал размениваться на колкости или вообще каким-либо образом комментировать ситуацию. Он чётким, заученным за годы движением вытащил медальон, снял цепочку через голову и спокойно вложил в протянутую сухую ладонь. — Хорошо, — слегка кивнул головой куратор, вроде как выражая таким образом благодарность за смирение, будто бы Дазай мог не подчиниться. — С этого момента ты отстранён от должности и службы на благо Святой Инквизиции. И только после этих слов уже бывшего инквизитора охватило странное, мерзкое ощущение. Будто окружило его, облепило со всех сторон и просачивалось внутрь с каждым вдохом враз потяжелевшего воздуха. В ушах стоял шум, и Осаму уже практически не слышал, что говорил дальше Хироцу. Кажется, что-то о временном отстранении, и что за ним пришлют, когда подойдёт время проверок. Да, что-то такое он должен был говорить. Но всё это перебивалось каким-то смутным, неясным беспокойством. С чего бы это? Да, его заставили публично извиниться. Лишили звания и Знака, тоже публично. Можно сказать, что его публично опозорили. И всему городу, всем его головорезам сообщили, что Дазай сейчас обычный парень. Парень, который очень здорово накосячил, взяв невиновного под стражу. Парень, за убийство которого Орден не кинется в погоню, не имеют права. Разве что магистратские, толку от которых никогда особо не было. Сейчас над головой Осаму буквально вскинули красный флаг, вдогонку запуская цепочку слухов, что будут обрастать всё более мерзостными подробностями с каждым днём. И это не остановить. Люди не прощают ошибок. Вот что сейчас произошло. И всё же, бывшего инквизитора беспокоила вовсе не угроза смерти от чьих бы то ни было рук. Даже если это будет месть Накахары, он с радостью примет её. Всё ещё глядя в выцветшие от старости глаза куратора напротив, делая вид, что всё слышит, Дазай думал о своём, как его взгляд зацепился за человека в толпе. Высокий рост, каштановые, с красным отливом волосы, простецкая песочного цвета куртка. И этот взгляд с немым укором. Быть не может. Осаму моргнул, уже делая спешный шаг вперёд, когда понял, что ошибся. Вдалеке, в самой толпе за плечами старика стоял самый обычный, незнакомый ему парень. Просто похожий, но не он. Не тот человек. Дазай ошибся. Ведь тот человек уже давно мёртв. Из глупого беспокойного наваждения его вывела всё та же рука старика, которую тот положил на плечо бывшего инквизитора. — Ты как? — с неподдельным беспокойством спросил Хироцу. — В порядке, — поспешил заверить Дазай, понимая, как должно быть глупо сейчас смотрелся на обозрении всей толпы. Не такой эффект он хотел произвести, самолично отдавая свой Знак и должность. Но зато он понял, что его так терзало. Обещание, данное умирающему на его руках лучшему другу. Обещание, которое он не сдержал. Обещание помогать людям. Обещание, из-за которого он покинул своего опекуна и поступил в академию Ордена. И сейчас тот смысл, за который он цеплялся эти последние годы, у него отобрали. Было больно. — Эй, придурок, очнись наконец! — прикрикнул незаметно приблизившийся Куникида. — Тебя ждут, — мотнул он головой в сторону толпы по правую сторону, куда господин уже бывший инквизитор спешно перевёл взгляд. Этого ещё не хватало. В самых первых рядах стояли его хозяюшки. Хрупкая и скромная с виду Сумико и её мамаша, госпожа Огава. Хоть внешне и не скажешь, что эти двое родственницы, но вот виноватый, скорбящий взгляд и опущенные вниз, скрещенные меж собой ладони выдавали их с головой. Настолько похожими они сейчас казались. Бывший инквизитор, оценив эту печальную картину за доли секунды, сразу же направился к ним. — Госпожа Огава, Сумико, — нараспев произнёс он, кланяясь и, вроде как, возвращаясь к своей привычной шутливой манере, что лично его не могло не радовать. Он итак сегодня выставил себя идиотом перед всем городом. Вот Чуя порадовался бы! — Господин Дазай, мы… — начала женщина, запинаясь, явственно пытаясь подобрать слова. Дазай догадывался, что она сейчас скажет. — Мы, после произошедшего… Можем мы просить вас не возвращаться в наш дом? Да, это было слишком просто предугадать. Ох уж это общественное мнение. — Прошу, поймите. Люди… — продолжила она, — люди, они сейчас злы. И мы переживаем, ведь мой муж умер, и нас сейчас некому защитить, если вы продолжите жить в нашем доме… Вот ваши деньги за этот месяц! — чуть громче произнесла она, на полуслове обрывая свои объяснения и быстро закопошилась в наплечной сумке, выуживая оттуда небольшой мешочек с монетами. — Не стоит, госпожа Огава, — смягчил тон Дазай, мягко накрывая дрожащую пухлую ладонь своей, и вместе с тем отодвигая её от себя. — Но вам же сейчас нужны будут средства! — настаивала она. — Вам же негде даже жить! — Я думаю, деньги вряд ли помогут мне решить жилищный вопрос. В ближайшее время так точно, — горько усмехнулся он. — Но как же? Где же вы тогда останетесь? — вдруг подала голос Сумико, и Осаму заметил, что в глазах у той стоят слёзы. Что ж, хоть кто-то за него переживает. — У меня есть время до ночи, чтобы разобраться, — неопределённо произнёс он, всматриваясь в заходящее солнце. — Я могу зайти за вещами позже? — Мы… Господь… — запричитала женщина, делая паузу и силясь подобрать слова. — Простите, господин Дазай. Прошу, позвольте нам самостоятельно занести их куда надо. Когда время придёт… Просто, в городе сейчас очень неспокойно. — Не хотите подпускать меня к дому? — лукаво, но беззлобно усмехнулся он, чуть склоняя голову вниз и заглядывая в печальные серые глаза его бывшей хозяйки. — Господин Дазай… — только и вымолвила она, опуская взгляд в виноватом жесте. — Всё в порядке, я пришлю кого-нибудь за вещами позже. Хорошо? — поспешил он успокоить женщину. — Да, спасибо. Так будет хорошо… — уже почти шёпотом проговорила она, медленно пятясь назад и уводя за руку дочь. — Прощайте… И только и видел Осаму, как остатки четы Огава растворяются в толпе, и как прелестная Сумико постоянно на него оборачивается, платком утирая раскрасневшиеся глаза. — Дазай, если тебе негде жить, я мог бы… — Не стоит, господин Хироцу, — пресёк он попытки старого служителя помочь. Жалости ему ещё не хватало. — Как скажешь, — тяжело вздохнул старик, двинувшись ко входу в здание, где обер-инквизитор Фукудзава тихо беседовал с магистратским служителем порядка Миноурой. Речь, скорее всего, шла об уже утратившему свою надобность оцеплению, поскольку стражи под командованием последнего потихоньку начинали покидать свои посты. Толпа, завидев это мельтешение и более не наблюдая для себя ничего интересного, также начала понемногу разбредаться по своим делам, оставляя служителей наедине. Теперь стоило бы решить, как быть с местом ночёвки. В общем-то, Дазай мог переночевать сегодняшнюю ночь в отделении, но вот завтра его пребывание там можно было расценивать как нарушение порядка. Ещё раз глянув на заходящее солнце и расценив, что выбора как такового нет, господин ныне простой горожанин двинулся навстречу собравшимся в отдалении бывшим сослуживцам. Но, не успев сделать и пары шагов, был остановлен Куникидой. — Эй, — ухватил он его за плечо, разворачивая, — если тебе правда негде остаться, я могу пустить тебя на время. Но только на время, понял? — спешно добавил он. Осаму только и оставалось выпучить глаза, застыв в немом изумлении. Чтобы Доппо, который терпел его лишь по долгу службы, и предложил остаться у него? Что-то странное в мире творится. Однако ступор его долго не продлился, так как внутри острыми раздражающими нотками зазудело желание как-то прокомментировать сей порыв. — О-о, Куникида, к чему такие жертвы? — Замолкни. Ты хоть и не самый приятный тип, но так будет по справедливости, — ах, идеалы, сразу догадался Дазай. — Всё-таки решение брать Накахару было общим. — А не боишься, Куникида? Всё же я теперь прокаженный, — иронично произнёс он в ответ, для трагичности образа взмахивая руками. — Так и у тебя могут появиться недруги. — По крайней мере в дом к инквизитору они не полезут. И хватит уже паясничать. И правда, не стоит испытывать терпение Доппо. Тем более в момент, когда помощь сама идёт в руки. — Выбора нет. Надеюсь, в твою светлую голову не придёт идея меня перевоспитать? На это инквизитор первого ранга лишь закатил глаза, после чего произнёс: — Пошли, необходимо уладить некоторые формальности с кураторами.***
После окончания улаживания тех самых формальностей и сбора немногочисленных дазаевских пожитков, что он хранил в отделении, уже достаточно стемнело. И сейчас, получив долю жалованья за неполный месяц службы и даже оставшись проводить кураторскую службу во главе с Хироцу, что пообещал уладить дела поскорее, Дазай, ведомый бывшим начальством, вышагивал по городской площади. Тут и там он подмечал косые взгляды, перешептывания, а кое-кто совсем уж без воспитания открыто тыкал пальцем. Ожидаемо. Лишь Куникида грозно сверкал взглядом по сторонам, как он умеет, отпугивая тех самых любопытных представителей рода человеческого. Не прошло и десяти минут, как они добрались до места обитания бывшего сурового начальства. Довольно быстро. Может потому Куникида не знает проблем с опозданием, а не вовсе из-за чётких распорядков? Чёрт его знает. Одноэтажный домик, что стоял чуть в отдалении от центральной площади, не сказать, что был пределом мечтаний любого горожанина, но выглядел крепким. Никаких старых, потемневших от времени подгнивающих досок или покосившейся калитки, как то было у каждого первого, и даже сорняков Осаму не обнаружил. Стоит отдать Доппо должное, он даже за собственным домом следил так же, как за сроками сдачи отчётов. «Отчёты», — усмехнулся Дазай. Какое-то время ему теперь они не грозят. — Что смешного ты углядел? — гордо вскинулся бывший начальник, резко останавливаясь в паре шагов от калитки. — Да вот подумал, что кому-то другому перепадёт писать отчёты по этому делу в моё отсутствие, и… — А ты и рад? — с раздражением оборвал его Куникида. — Разумеется, — просто ответил Дазай. — Если не справишься с проверками, с отчётами попрощаешься навсегда, — угрюмо продолжил он, ковыряясь ключом в калитке. — Мне иногда кажется, что отчёты для тебя самая большая проблема в жизни. — А какая твоя самая большая проблема, Куникида? — поддержал беседу Осаму, оставаясь стоять за спиной инквизитора, когда тот, уже преодолев первый замок, приступил ко второму. — В данный момент — проблема сдержаться, чтобы не придушить тебя. — О, так если ты сделаешь это, то разом решишь наши самые большие жизненные проблемы! — радостно воскликнул Дазай, в ответ услышав лишь приглушённое «идиот». Когда Доппо, спустя ещё пару минут, отворил-таки входную дверь и быстро зажёг небольшой масляный фонарь, Осаму смог узреть своё новое место жительства. «Место жительства, вылизанное до чистоты», — отметил он сходу. Да-а, трудно им вдвоём придётся, потому что сам гость особой чистоплотностью отличался лишь в те дни, когда приводил в дом очередную леди. У Куникиды же в доме всё обстояло точно так же, как и на месте службы: от полочки для обуви, что вообще было редкостью в провинциях, до каждого шкафа, стола и стула — всё стояло идеально ровно, словно по линейке замерял. А в свете зажжённого фонаря некоторые из поверхностей казались натёртыми до блеска, будто инквизитор собирается выставлять дом на продажу. Осаму присвистнул, прыгая на одной ноге и на весу пытаясь стащить сапоги. Не то чтобы на улице было грязно, но навлекать на себя гнев приютившего как-то не хотелось. Утвердив сапоги на той самой бросившейся в глаза полке, Дазай подхватил сумку со своими немногочисленными пожитками и застыл в ожидании. Куникида, уловив немой намёк, сразу же двинулся вглубь дома. — Здесь кухня и стол для еды, — указал он по левую сторону от уходящего вдаль коридора. — А вот тут подвал, где я храню продукты, — махнул он головой в сторону низкой дверцы напротив. — Дом даровали мне за службу, так что здесь, помимо моей спальни, есть ещё одна комната с кроватью, — продолжал пояснять он, ладонью указывая в направлениях закрытых дверей. — Неплохо, Куникида. А я вот думал, ты, как и все, снимаешь комнатушку на то скромное жалованье, что мы получаем. — Если руки растут из нужного места, то дом содержать не проблема, — ответил он, намеренно опустив вопрос размера их получки. — Та комната — твоя. Там чисто, так что располагайся. И уж постарайся не трепать мне нервы. — Это будет тяжко. — Что сказал? — Да нет. Всё в порядке, — прошёл вперёд Осаму, хватаясь за ручку двери заветного ночлега. — Пересижу тут недельку, а там, глядишь, в столицу направят, — размышлял он, как вдруг вспомнил: — К слову. Кому перешло дело по Рембо? Не могли же его вот так закрыть? — Сам как думаешь? — хмыкнул в ответ Доппо, состроив недоброе выражение лица. — Этим мне теперь заниматься. Ещё и под руководством обер-инквизитора Фукудзавы. — И чем ты недоволен? — Не смеши, Дазай. Дело глухое. — Боишься за свою карьеру? — ухмыльнулся он, зажигая такую же масляную лампу, что нашёл на тумбе сразу за дверью своего нового жилища. — Зато ты вообще не паришься, да? — прорычал Доппо, но быстро сбавил напор, приподнимая очки и двумя пальцами потирая переносицу. Устал парень. Теперь ему и над делом думать. — Я спать, с утра на службу. А ты делай, что хочешь. Только женщин не води и дом не сожги! — предупредил он, так и не дождавшись ответа от бывшего сослуживца. — А самоубийство? — Нет! — рявкнул Куникида, хлопая дверью собственной спальни. Осаму ничего не оставалось, как тихо усмехнуться в кулак и приступить, наконец, к осмотру своего обиталища на ближайшую неделю. Помимо тумбы и парочки шкафов, первое, что бросилось в глаза — кровать. В общем и целом неплохая с виду, но одноместная. В голове сразу же промелькнула мысль, что женщину приводить и правда не стоит. А следом за этой, последовала мысль другая: а нужны ли ему вообще женщины? «Нет, нужны, конечно», — одёрнул сам себя Осаму, запрыгивая в одежде на не расстеленную кровать. Поневоле в памяти всплывала та сцена в подвале. Спутанные рыжие волосы, развороченная в мясо спина, белые ягодицы и чувство полного удовлетворения от процесса. Казалось, ни с одной леди Дазаю такого не испытать. Он уставился в дощатый потолок, обдумывая всё случившееся. А ведь всё это произошло только сегодня! Столько событий за один день. Но как же ему понравилось! Жаль, Накахара теперь вряд ли сунет нос в этот город.***
Со дня переезда Осаму в дом к инквизитору первого ранга прошло уже более недели, но вестей от кураторской службы так и не поступало. Несмотря на огромную разницу в жизненных принципах двух сожителей, что Дазаю, что Куникиде каким-то немыслимым образом удавалось совместно сосуществовать в одном помещении. Впрочем, удавалось — не то слово. Просто бывший инквизитор всё своё время старался не казать носа из дому, и вообще из комнаты. Не столько в целях безопасности, сколько ради простой истины: не стоит испытывать судьбу, ни дома, ни на улице. А Куникида тем временем самоотверженно приносил в дом еду, не забывая всякий раз напоминать своему постояльцу о возрастающем долге. Осаму и прошлый-то ему ещё не вернул. Спустя четыре дня после освобождения Накахары, Осаму смог наконец получить свои вещи, оставленные в доме госпожи Огавы. Курьером выступил маленький агент Святой Инквизиции — Кенджи. Он же и поведал господину бывшему инквизитору, как ныне обстоят дела в городе. За то время, что он баррикадировался в доме бывшего начальства, волнения понемногу начали утихать. Ещё бы, мало кому захочется мусолить одну и ту же тему, когда объект этой самой темы пропал из виду. Просидев для верности ещё денька три, Осаму начал понемногу выбираться в город. Первое время он просто прохаживался по центральной площади, краем глаза наблюдая реакцию горожан. Были, конечно, в его сторону ещё те взгляды, полные немого неодобрения, но пальцами уже не тыкали и не шептались. В целом — неплохо. Признаваясь самому себе, Дазай думал, что дождаться уже не может, когда его отправят в столицу на проверки. Он не накручивал себя, вовсе нет. Скорее где-то в глубине души рассчитывал, что после пребывания в столице его направят на службу в другое место. Не то чтобы ему не было плевать на мнение местных жителей, но вернуть их доверие после произошедшего казалось задачей сложной, практически невыполнимой. А без доверия горожан, продолжать службу и расследовать дела — только палки себе же в колёса вставлять. В очередной раз выбравшись на прогулку под вечер, он заприметил в отдалении толпу молодых ребят, громко заливающихся смехом и вразвалку, еле как переставляя ноги, шествующих в неизвестном ему направлении. Но вот направление, откуда они шли, угадывалось просто. Студенческий бар «Лунная кобыла». «Только начало темнеть, а эти уже нажрались», — вздохнул он с несвойственным ему упрёком, но сразу же осёкся. Нажраться. Нет, выпить — вот, что ему было нужно. И «Лунную кобылу» можно было бы назвать весьма подходящим для этого действа местом, особенно, когда средств на руках бывшего господина инквизитора было не так уж много, а выпивка там хоть и была не лучшего качества, зато и стоила недорого. Прикинув, насколько опасно будет сунуться туда, в толпу разгорячённых алкоголем студентов, и как будет нервничать Доппо, Дазай всё же решил кардинально сменить своё направление движения именно к бару. Забавная вывеска в виде головы той самой кобылы с перекошенными, якобы от пьянства, глазами, весело покачивалась над входом, так и заманивая своим видом зайти внутрь. Всё же для пьянства было рановато, но внутри, как оказалось, народу хватало. Стоило Осаму сделать шаг за порог, как дверь позади него, подгоняемая сквозняком, предательски громко захлопнулась. «В следующий раз надо придерживать», — отметил он про себя, ловя множество обращённых к нему взглядов. Даже хозяин, и тот с подозрением косился, упершись локтями в барную, местами заляпанную стойку. В помещении образовалась чуть ли не оглушающая тишина. Но отступать Осаму не собирался, потому сразу же двинулся к прилавку, улавливая, как пара парней за одним из столов начала-таки перешёптываться. Ещё бы! Такое явление! — Чего тебе? — недоброжелательно вопросил приземистый мужичок с поседевшей добела шевелюрой, вытирая грязные руки о порядком износившийся фартук. Раньше бы к нему обратились с заискивающим «чего вам угодно, господин инквизитор?». Но, увы. — Кружку того же, что пьют те ребята, — просто ответил Дазай хозяину, указывая себе за спину на тех самых шепчущихся студентов, что сразу же замолчали. Тот нехотя отлепился от стойки и развернулся к нежелательному гостю, как сам себя обозначил Дазай, спиной, вытащил с верхней полки такую же кружку и принялся наливать в неё содержимое одного из бочонков. Пиво, определил Дазай минутой позже, выкладывая на прилавок пару монет. Пиво очень даже неплохое. Стоит отдать должное парням позади за их выбор, да и производителю тоже, кем бы он ни был. Он ухватил кружку и обернулся, всё так же встречаясь с множеством пар глаз, выискал свободный столик в отдалении и, натянув на лицо маску полной беззаботности, прошествовал вглубь зала, усаживаясь. Ещё некоторое время завсегдатаи данного заведения косились на него с подозрением, но позже успокоились. В баре вновь нарастал лёгкий гомон дружеских бесед. Так и начали пролетать будни господина уже бывшего инквизитора. Практически каждый вечер он проводил в баре, а после возвращался в новый дом и выслушивал крики и прочие недовольства приютившего его Куникиды. В «кобыле» же ситуация медленно, но верно менялась в лучшую сторону: с ним до сих пор не разговаривали, но и злобно коситься перестали. Вестей от кураторской службы всё не поступало, потому Осаму продолжал исправно посещать это заведение, тихонько напиваясь в углу. Но и этому мирному занятию по разрушению собственного здоровья однажды пришёл конец. Спустя несколько дней в бар заявился этот человек.