***
Дазай не знал, сколько времени прошло с его пробуждения, прежде чем в двери справа заскрежетал механизм замочной скважины. Час или более? По чести говоря, он впервые находится в таком плачевном положении и уже откровенно задолбался сидеть в одной позе, все силы отдавая на то, чтобы стараться не замечать терзающую затёкшее тело боль и дикую слабость. Так что хоть какое-то новое событие, появление похитителя или ещё кого, привнесло в его бытие некоторую радость напополам с облегчением. — Уже очухался? — прозвучал знакомый голос со стороны лестницы. Он не ошибся, похитителем и впрямь оказался Чуя Накахара. Тут, правда, и гадать было нечего. — Я обработал твою рану на затылке, — продолжил рыжий, спускаясь с лестницы и пальцем указывая куда-то себе за голову, якобы обозначая то самое место дазаевского ранения. — Не хочу, чтобы ты подох от потери крови или заражения раньше времени. И много же крови с тебя натекло, — добавил он спустя непродолжительную паузу. — Какое благочестие, — язвительно ухмыльнулся Дазай, уже более-менее придя в норму за время ожидания и теперь понимая, что рубаха на его спине затвердела не только от грязи, в которой его вываляли минувшим вечером. — А не слишком ли неумно на твоём месте похищать инквизитора? — Бывшего инквизитора, — уточнил тот в ответ, упирая руку в бок и останавливаясь в метре напротив. — И нет, не глупо. — Отчего же не глупо, Чуя? Ты не подумал, что меня будут искать? — произнёс Осаму, на что тот лишь как-то безнадёжно вздохнул. — А будут ли? Не переживай, ты ныне не на лучшем счету в городе. Запойный бывший инквизитор, что ожидает следствия по поводу провального дела, позорящего всю систему Ордена. И почему бы тебе не стать беглым преступником, что просто-напросто скрывается от суда? — Ты всерьёз думаешь, что в это поверят? Тем более, что тебя видели в городе. И видели очень многие, — вперился взглядом Дазай во всё так же разглядывающего его рыжего коротышку. В этот раз Накахара предстал перед ним в простой, можно сказать, домашней одежде: светлая рубаха и тёмные брюки. И всё равно смотрелось вычурно. Любой горожанин позавидовал бы состоянию этого парня! — Поверь, нас в том переулке не видел никто, кому не следовало бы, — не преминул ответить тот. — А ещё, к слову, найдутся свидетели, что заметили тебя, спешно покидающим город. Испугался моего возвращения — так подумают люди, — докончил он, усмехаясь и откидывая за плечо вновь заблестевшую прежним лоском небольшую копну волос. — Подкуп и шантаж, да? — снисходительно улыбаясь, предположил бывший инквизитор, не получая в ответ ни единого слова. Впрочем, и без того всё было ясно как день. Лишь довольная усмешка на бледном лице напротив ещё больше подтверждала его догадки. Власть имущие — отдельная категория людей, которые с помощью связей и денег предпочитали творить то, что душе вздумается, не считаясь ни с правопорядком, ни тем более с мнением иных пластов населения. Однако даже такой поворот событий не отменит скорых поисков «беглого» бывшего инквизитора. Вот только искать будут не там, где надо. — Где я? — оценив обстановку повторно, решил начать с главного Осаму, пока Чуя, отвернувшись, прошёл к крупной бочке, расположенной в той самой тёмной части подвала-коридора. — В поместье Озаки, — просто отозвался тот, небольшим ковшом зачерпывая воду и переливая содержимое в кожаный мешочек-флягу. Голос его уже не звучал так злобливо, как то было ранее. Скорее буднично, будто доктор разговаривает с пациентом. «Глупая ассоциация», — мотнул головой Дазай, в очередной раз незамедлительно ловя приступ боли и в который раз зарекаясь больше таких резких телодвижений не делать. Зато ассоциации с первым в его жизни «доктором» мигом улетучились. — А тётушка знает о твоём маленьком хобби? — попытался заглянуть в льдистые глаза Накахары Осаму, когда тот подошёл ближе и грубо приставил горлышко фляги к его рту, затыкая. — Пей. Дазай принял эту воду, как подарок свыше, даже не думая отказываться в угоду своего эго. После выпивки, битвы в переулке, полученного удара камнем по затылку, — вода лилась по его горлу словно божественный нектар. Но долго наслаждаться этим чудом ему не позволили. Чуя так же резко вырвал фляжку из его губ и со злой усмешкой уставился на пытавшегося отдышаться Дазая. Теперь уже пленника Дазая. — Всё же, ты тоже давал мне воды время от времени, — злобно улыбался рыжий малефик, враз избавившись от своего напускного не то добродушия, не то равнодушия. И к чему всё это было? Но, тем лучше: не придётся гадать, отчего он такой спокойный. — Правда, я не стал подмешивать тебе какого-то дерьма, — добавил тот. — И всё же, ты не ответил на вопрос, Чуя, — не унимался Дазай. Сейчас любая информация могла стать важной деталью в его будущем плане побега. Если он, конечно, сумеет его ещё и придумать. — Опять ты со своими вопросами, Дазай. Ты не забыл? Ты больше не инквизитор! — прорычал Накахара, внезапно ударяя под дых, отчего у Осаму аж внутренности скрутило, вся выпитая вода буквально пошла по пищеводу обратно, а плечи, доселе находящиеся в поднятом положении, дёрнуло резкой болью. — Ну как? Ничего не напоминает? Стараясь восстановить дыхание как можно скорее и вместе с тем не шевелиться, унимая боль в плечах, Дазай отрывисто произнёс: — А говорил, что убивать собрался. — Собрался. Но не раньше, чем отплачу тебе за все те унижения. — О каких именно унижениях идёт речь? — вдруг встрепенулся бывший инквизитор, позабыв даже о боли, впервые за это время вспоминая, что что-то с памятью Чуи относительно последних между ними событий нечисто. И вновь тот посмотрел на него с недопониманием. — Ты правда дурак или прикидываешься? — с таким неподдельным изумлением в голосе ответил Накахара, будто бы почти уверился в первой же озвученной им версии. — Я тебе должен всё перечислить? Нет уж, уволь, — махнул рукой тот в небрежном жесте, пока Осаму продолжал восстанавливать дыхание, про себя делая некоторые выводы. Выводы те заключались в том, что Чуя, похоже, и впрямь лишился столь важного кусочка его жизни. И если так оно и есть, лучше ему об этом не напоминать. Во всяком случае, пока сам Осаму в плену и относительно обездвижен. Кроме того, ответ, так и не данный на дважды заданный вопрос, свидетельствовал о следующем — Озаки даже не догадывается, что в подвале собственного дома её драгоценный племянничек удерживает человека. Оно и не удивительно, ведь судя по запущенности подвала и наличию давным-давно устаревшего арсенала, сие неприглядное место за ненадобностью посещали крайне редко. — А ты перечисли, — вернулся к старой теме Осаму, когда дыхание более-менее пришло в норму, а спазмы пустого желудка понемногу начали отпускать. Он и сам не мог дать чёткого объяснения тому, что им двигало, когда он снова и снова принимался дразнить своего похитителя. Не мог, даже несмотря на то, что понимал — сии деяния ни к чему хорошему не приведут. — Ага. Вот прям щас! — выплюнул Чуя, за мгновение приблизившись и вломив бывшему инквизитору справа по челюсти так, что голова мотнулась в сторону, а без того уставшую, потревоженную шею вновь прострелило. Скулу и вовсе свело. Дазай даже понять не успел, в какой момент издал болезненный стон, что эхом отразился от высокого сводного потолка. Зажмурившись, провёл языком по ряду зубов, проверяя целостность и натыкаясь на железный привкус крови — слизистая щеки лопнула изнутри. Зато зубы вроде как целы. — Я лучше тебе покажу, — отвлекая бывшего господина инквизитора от малоувлекательных изысканий шатающихся зубов, Чуя вдруг продолжил, извлекая из ножен всё тот же клинок, каким орудовал в подворотне прошлой ночью. Если то действительно была прошлая ночь, и Осаму не проболтался в цепях и в отключке более суток. Узрев, как блики от огня весело играют на лезвии кинжала, Дазай поймал себя на ощущении пренеприятнейшей дрожи, расходящейся по всему телу. Этого ещё не хватало. Он всю свою непродолжительную жизнь терпеть не мог боль, и Накахаре об этом знать не стоило ни в коем случае. Придётся как-то терпеть, сдерживаться, не закричать, когда тот приступит к своей мести. А в том, что он сделает это, Осаму не сомневался ни на секунду. — Я слышал, что выпускники академии Ордена частенько пробуют на себе некоторые приёмчики и приспособления пыток, или как там оно называется? Из чистого интереса, вроде как, — на ходу рассуждал Чуя, всё поигрывая ножичком и всматриваясь в своего пленника так внимательно, якобы впервые видит, любуется. Как ребёнок, обретший, наконец, долгожданную игрушку. Игрушкой, правда, быть не хотелось. — Я не из их числа, — просто ответил Дазай, мысленно собираясь с силами, готовясь к тому, что последует за этими словами. — Неважно. Проверим, насколько хорошо ты перенесёшь собственные методы, — отчеканил Накахара, прекратив рассматривать лезвие и приближаясь вплотную. Чувство дрожи уже достигало видимого предела, и Осаму постарался незаметно глубоко вдохнуть, чтобы хоть как-то унять её, а вместе с тем опустил взгляд в пол, дабы не видеть, что там собирается делать нависший над ним похититель, чьё разгорячённое дыхание буквально проходилось по макушке, шевеля и без того вставшие дыбом волосы. Как там говорили в академии? «Страшнее, когда видишь. Ибо если видишь — понимаешь». Кажется, это относилось как раз к этой ситуации. Лучше уж не видеть, что он там собрался учинить. Рывок, и всё его тело резко подалось вперёд под звуки разрываемой ткани и еле слышных щелчков — то пуговицы оторвались от рубахи, падая на пол из каменистой кладки, когда Накахара резко дёрнул края в разные стороны. Следом последовал уже такой знакомый, не единожды слышанный треск. Поддевая ножом рукава, рыжий малефик продирал ткань с помощью кинжала, освобождая бывшего господина инквизитора от изгвазданного в крови и грязи некогда белоснежного предмета гардероба. Стащив ошмётки ткани полностью, тот приглушённо произнёс что-то вроде «да ты издеваешься» и отошёл на пару метров, окидывая взглядом творение рук своих. — Знаешь, я предполагал, что ты где-то очень серьёзно навернулся со скалы или тебя напрочь сожрали комары, раз ты ходишь обмотанный бинтами… Но чтобы так? Не мудрено, что рыжий удивился. Осаму и впрямь обматывался бинтами целиком. По крайней мере, верхнюю часть тела он всегда старался держать под ними. Мало ли, какая неприятность могла случиться с одеждой на службе? А так, хоть какая-то защита от лишних вопросов. Так он думал раньше, пока не понял, что подобное количество повязок на теле вызовет вопросов ещё больше. Увы, к тому времени он уже слишком пообвыкся носить свою «вторую кожу», как шутливо называл про себя сию особенность. А ещё так было теплее. Недолго пребывая в оцепенелой задумчивости, Накахара возвратился обратно, нащупывая и отточенными движениями взрезая туго затянутые узелки, после чего принимаясь разматывать полоски марлевой ткани. — Чуя, ты понимаешь, как глупо выглядишь? — вздохнул Осаму, снисходительно наблюдая за тем, как тот, вместо того, чтобы попросту разрезать ткань вдоль рук и спины, тщательно отматывал всё это дело. — Я всерьёз беспокоюсь о твоих действиях, — усмехнулся он. — Заткнись, — ответил тот, на секунду замявшись, по-видимому, сообразив, что имел в виду Дазай, и как можно было бы решить проблему быстрее. Но, вероятней всего, дабы и дальше оставаться в глазах пленника правым и непоколебимым, продолжил начатое с самым что ни на есть невозмутимым выражением на лице. — А ты не боишься, что я могу быть чумным? — продолжил бывший инквизитор, в очередной раз забавляясь замешкавшимся малефиком. — Вдруг я прячу там волдыри? И глазом моргнуть не успеешь, как покроешься такими же! — добавляя в голос таинственности, буркнул на ухо присевшему рядом Накахаре, отчего тот поёжился и отстранился, всматриваясь в его лицо. Неужто поверил? Может и нет, но призадумался точно. — Прекрати ломать комедию, — проворчал тот, напрягшись, и, наконец, освободил одну из рук от последнего слоя повязок. — Бред какой, — резюмировал он, переходя к шее, на коей бинтов было поменьше, всё же тамошняя кожа нежнее, и риск натирать её плотными повязками имел место быть. — Ты серьёзно? Что это за дерьмо? «О! Наконец дошло!» — подумал Осаму, как завидел шокированное выражение лица напротив, отмечая про себя, что будь Чуя ростом повыше, то смотрел бы на него сейчас сверху вниз. И когда от похитителя прозвучала следующая фраза, то бывший инквизитор, ныне пленник Дазай, понял — «Нет, не дошло». — И кто тебя так? — вопросил Накахара, даже немного смутившись, будто бы слова глотая. Что это? Сострадание? Сожаление? Какое необычное для убийцы явление. Даже и не верилось. И чтобы ему сейчас на это ответить? Сказать правду, что те две незаживающие странгуляционные борозды, пересекающиеся меж собой, подобно повёрнутому под небольшим углом кресту, он оставил себе сам во время неудачных попыток самоубийства? Или может, солгать, на ходу выдумывая какую-нибудь слезливую историю, и тот его пожалеет? Хотя, при обоих вариантах, вряд ли Чуя отступится от своего изначального плана. Слишком далеко зашёл. Восприняв молчание Дазая как-то по-своему и, слава Господу, избавив его от неудобных объяснений, Накахара продолжил своё нехитрое дело, избавляя от бинтов его грудь и живот, а после и другую руку, с каждым разом матюкаясь всё громче, как только под последним слоем ткани ему открывался новый безобразный шрам. — И какого чёрта? — отстранился он, во все глаза разглядывая обнажённого пленника. — А как тебе угодно, — тихо хмыкнул Дазай, всем своим видом давая понять, что тему эту обсуждать более не намеревается. По правде говоря, его тело действительно вдоль и поперёк было покрыто шрамами разной длины, толщины и уродливости, и подавляющее их большинство бывший господин инквизитор нанёс себе сам. Первые — когда ещё в подростковом возрасте пытался воспроизвести процесс гниения и тот сладковато-приторный запах, что так часто преследовал его на улицах. Правда, ничего из этого не выходило, а вот запах нравился ему и по сей день. Вторые он нанёс себе в более зрелый период, начиная с момента, когда осознал, что ничего его в этом мире не держит, и большую часть жизни составляет безэмоциональная скука и вечные обязанности, навязанные кем-то ещё. И на кой чёрт такая жизнь? Бессмысленная, в постоянной работе… Пустота, в которую он так жаждал погрузиться после смерти, была бы проще и, может даже, интересней. Считал ли он себя ненормальным? Не совсем. Бывало, задумывался, но не более того. Скорее, просто не понимал, зачем людям жизнь и почему они так за неё цепляются, а ещё у виска крутят, когда узнают о маленьком «хобби» Осаму. Глупцы. Из излюбленных рассуждений о жизни и смерти его вернул Чуя, неторопливо распрямляясь и шагая к настенным факелам, выдёргивая один из крепежа. — Посидишь тут в темноте на холоде ночь, как я, — произнёс он, опуская факел в бочку с водой, ту, что стояла рядом с питьевой, а второй источник света прихватил с собой, неспешно разворачиваясь к выходу. — А как же штаны? — незнамо зачем напомнил Осаму, завидев, как рыжий похититель в момент скривился. — Даже знать не хочу, что там у тебя под штанами, — состроив брезгливую мину, ответил тот, уже подходя к самой двери. — Хочешь, чтобы я под себя ходил? — прикрикнул Дазай в напускной весёлости, хотя на самом деле этот вопрос взволновал его не на шутку. Даже он бы так не поступил! — Боже, — вздохнул Чуя в отчаянии, зачёсывая назад взмокшую от всех этих процедур чёлку. — За дверью мой человек. Позовёшь, если надо, — и с этими словами вышел за дверь, вновь проворачивая ключ в замочной скважине. О, конечно же, Дазай позовёт. Ещё как позовёт.***
Стоило шагам по ту сторону подвала стихнуть, как Осаму, для верности прождав ещё минут пять, прикрикнул: — Эй, там! За дверью! Мне нужна твоя помощь! Некто, и в самом деле оставленный Накахарой в качестве дежурного, не замедлил себя проявить: в третий раз за минувшее время прозвучавший скрежет, и Осаму был уверен, что не в последний, — оповестил о появлении на пороге очередного постояльца его новой обители. Щуплый парнишка с небольшим масляным фонариком в руке, не по погоде одетый в чёрный, кажется даже шерстяной сюртук, спустился по ступеням вниз, да так тихо, будто веса в нём и не было вовсе. Выглядел он на пару лет моложе самого бывшего инквизитора, однако в подобном одеянии смотрелся крайне вычурно. Очередной модник в поместье Озаки? — Чего вам угодно? — на грани слышимости произнёс тот, замерев у самого основания лестницы. Тон и манеры были вежливыми, но отнюдь не выдавали в нём слугу или подневольного, так как взгляд серых, удивлённых глаз, вперившийся в Дазая и, как ожидалось, вовсю изучающий шрамы на теле, никак не походил на выучку низших слоёв общества опускать глаза в пол при любом случавшемся разговоре. Осаму даже не сразу сообразил объясниться, в ответную уставившись на очередное изобретение цирюльнического дела — чёрные пряди по сторонам от лица молодого человека были выбелены и, судя по всему, ничего необычного, окромя этих самых прядей, на затылке не наблюдалось. Смотрелось, скажем так, забавно, и даже заставляло задуматься о причинах такого... стиля. — Как звать? — отогнав забившие голову рассуждения о нынешней моде среди молодёжи, наконец нашёлся Осаму, детально улавливая мельчайшие изменения в новоиспечённом соглядатае: тот, после его вопроса, нахмурился, чуть щурясь, и наклонил голову вперёд и вниз, притом слегка сжимая кулаки в карманах, что явственно читалось даже сквозь столь плотный предмет гардероба. Что ж, по этой реакции можно было заключить, что навязанный ему пленник очевидно не вызывал у того никаких симпатий. Оно и не удивительно, если парень всё же был в курсе приключившихся с Накахарой и самим тогда ещё господином инквизитором некоторых, не вполне будничных событий. Парнишка простоял так недолго, вероятно, раздумывая: «а имеет ли он право называть своё имя?» И всё же, решившись и для верности прочистив горло, шагнул чуть вперёд, представляясь излишне официозно: — Рюноске Акутагава. Воспитанник в семье Озаки, — в этот раз голос прозвучал твёрже и громче. Осаму, признаться, на секунду почувствовал себя не столько пленником обыкновенным, сколько заключённым голубых кровей, перед коим каждый смерд должен был отчитываться соответствующе. — Рюноске Акутагава… — просмаковал он, пробуя вслух произнести столь мудрёное имечко и стараясь при этом не запнуться, иначе выглядело бы совсем нелепо, а впечатление, что бывший инквизитор успел произвести, и вовсе сошло бы на нет. — Очередной малефик? — с напускной весёлостью предположил Дазай, тут же углядев подтверждающую его догадку реакцию. Рюноске было вздрогнул, широко распахнув глаза и, по-видимому, сам от себя не ожидая подобного, вымолвил: — Как вы?.. — Догадался? — довольно-таки бесцеремонно прервал его Осаму, тут же поясняя как можно понятливей: — Достаточно просто. Коё Озаки определённо точно не является представительницей того сословия женщин, что, подобно сердобольным старушкам, буквально с улиц подбирает маленьких бродяжек, чтобы после накормить, напоить и, в конце концов, приютить, обещая при всём светлое будущее. Так почему я встречаю уже второго «воспитанника», — это слово он выделил особенно, — под её началом? Это — первое. А второе — Чуя, что сумел сладить со мной исключительно с помощью малефиции, вдруг приставляет ко мне охранника в роли паренька, что на его фоне, уж прости, смотрится ещё слабее! — Я не слабый! Я могу убить вас в любую секунду! — моментально разгневался тот, в захлестнувшей ярости широко распахивая глаза, когда вокруг его тела, на самом полу и позади, засияв грязным бурым цветом, начала разрастаться потусторонняя аура. Дазай не успел понять, как именно работает эта магия. Но, кажется, она позволяет контролировать материю, изменяя её свойства? Что-то такое он читал в академии, ни на миг в те времена не помышляя, что подобную редкость доведётся встретить вживую. Сейчас же, удивительно, полы сюртука некого малефика Рюноске удлинились в разы, превратившись в смертоносные, окружившие его лезвия, одно из которых было направлено Осаму прямо в сердце. «Так Чуя ему не сказал», — как бы между прочим пронеслось в мыслях, пока бывший инквизитор с детским, по жизни свойственным ему любопытством изучал зримую суть этого «колдунства». — Так Чуя тебе не сказал, — повторил он уже вслух, чуть подаваясь вперёд, якобы в попытке наткнуться на то самое лезвие грудью. Попытка та, естественно, была обречена на провал, хоть Дазай краем сознания и впрямь надеялся закончить своё бытие подобным образом. Но нет. Стоило его обнажённой, израненной груди соприкоснуться с чёрной материей, как та пошла трещинами и, как итог, рассыпалась подобно разбитому нерадивым студентом оконному витражу в той самой академии, не оставив на его груди и царапинки. Рюноске Акутагава не произнёс ни слова, лишь попеременно глядя то на Дазая с неистовым, так легко читаемым на лице изумлением, то на полы собственной одёжки, что скоро вернулась в привычное владельцу, изначальное состояние. — Так и как ты планируешь справиться со мной, если я вдруг вырвусь? — продолжал подстёгивать Осаму. — По твоему телосложению не скажешь, что ты в хорошей физической форме, в отличие от того же Накахары. Парень, услышав это замечание, весь пошёл красными пятнами — понял, бедняга, что не всё в этом мире исчисляется одной лишь только силой магии. Думал тот над ответом достаточно долго, настолько, что бывший господин инквизитор уже успел заскучать в ожидании, когда Рюноске, наконец, понуро опустив плечи и тяжело, сипло выдохнув, вновь вопросил: — Чего вам угодно? «Смирился, стало быть». — Пить хочу, — голоском избалованной принцессы отозвался он, проверяя приставленного в роли охраны погрустневшего парня на прочность скорее ради хоть какого-то развлечения, нежели действительной нужды. — Нельзя. — Отчего же? — Вы всё равно умрёте, господин Дазай, — впервые тот поименовал его, хотя бывший инквизитор за всё время их разговора так и не представился. — Чуя настолько доверяет тебе, что изволил сообщить, кого похитил? — тут же предположил Осаму. — Вас все знают, — отчеканил тот угрюмо, застыв в прежней позе и так и не сдвинувшись с места. Н-да. Не такой славы жаждал Дазай, выпускаясь из академии Ордена. Вот если бы тот же Рюноске произнёс эти слова с восторгом — это бы более походило на мечты каждого будущего следователя, что, сдав соответствующие экзамены на звание инквизитора, уходили в большой мир с неизменной надеждой на скорую известность и непомерной жаждой действовать в угоду этой цели. Вообще, в отличие от словоохотливого, временами несдержанного Чуи, отвечал Акутагава довольно односложно. Такого и при всём желании не раскрутишь на какую-либо информацию, столь необходимую загнанному в угол, то есть в подвал, уже бывшему следователю. «Прямо-таки верный пёс своего хозяина», — вдруг само всплыло в мыслях, нелепо вызывая стойкую ассоциацию с выражением «псы Господни», что столь часто применяли как раз таки в отношении к служителям Святой Инквизиции. Но, Осаму не закончил. Раз уж Чуя предоставил ему какого-никакого служку, то он воспользуется этим по максимуму и с пользой. — Рюноске, да? — неопределённо отозвался бывший «пёс Господень», возведя глаза к сводчатому потолку, изображая немую задумчивость, и тут же перевёл их на подобравшегося парнишку, который, судя по сосредоточенному и напряжённому взгляду, смиренно ждал неизбежного — того, чем ещё мог достать его пленник. — Понимаешь, тут такое дело… — начал Осаму, на удивление самому себе, чувствуя неподобающую образцовому инквизитору неловкость, — я со вчерашнего вечера не ходил в туалет. — Это не входит в мои обязанности, — злобно сверкнул глазами Акутагава, что было несколько странно, ведь Чуя лично сообщил, что «человек за дверью» сумеет разрешить эту проблему. С ответом спешить не хотелось даже несмотря на то, что отлить захотелось довольно скоро после ухода Накахары. Осаму продолжал пребывать в недвижимой позе, стойко, даже не моргая, всматриваясь в бледное лицо неподалёку. И, хотя самому пленнику вся последующая процедура опорожнения тонкой кишки казалась куда более позорной, чем стандартные упражнения с ведёрком, глубоко в душе вновь проснулось стойкое желание «нагадить ближнему своему». И «нагадить» здесь — в прямом смысле слова, а единственным ближним, на весь метраж подвала, являлся модник Рюноске. — Ты хочешь, чтобы я тебя умолял? — избрал выражение Дазай, произнеся эти слова напополам с жалостливостью и издёвкой, но тут же полностью от них избавляясь: — Извиняй, но я ещё недостаточно отчаялся для подобных изречений. — В ответ, правда, не было произнесено ни слова, потому ныне пленник Осаму решил продолжать напирать: — Или ты хочешь, чтобы в этом подвале царил смрад? А как насчёт Чуи, что, вроде как, намеревается долго и страшно подвергать меня пыткам? Неужто твой господин или наставник, или кто он там тебе, будет рад вдыхать пары общественного туалета? Только не Чуя, — спустя паузу добавил он последнее, отмечая, как челюсти Акутагавы сжимаются буквально до скрежета, доносящегося сейчас с расстояния в три-четыре метра. — Кх! — резко отвернув голову куда-то к стене, издал он тот самый звук, который обычно издают люди, не желающие, но вынужденные делать неприятные им вещи. Простояв ещё с мгновение, явственно колеблясь, он так же резко развернулся вполоборота, уже более тяжёлым, раздражённым топотом прошествовав к стенке по правую сторону от лестницы. Установив свой фонарь на одну из полок, застыл, всматриваясь в ворох сваленного в кучу хлама, и порывисто, излишне дёргано и раздражённо наклонившись, извлёк из задребезжавшей кучки мусора старое деревянное ведёрко, окованное сверху и снизу железными скрепами, принятыми удерживать дощечки в фиксированном положении. «А вот и позорное ведёрко!» — весело отметил Осаму, предчувствуя всю неловкость надвигающейся ситуации и вместе с тем наблюдая, как Рюноске, распрямившись и вновь хватая незабвенный фонарик, уверенным шагом направляется к нему. — Ты сказал, что являешься воспитанником, и на слугу, прямо так скажем, не походишь совсем, — решил подать голос Дазай, пытаясь не то разрядить обстановку, не то отложить столь неприятный для обоих момент, когда паренёк под началом Озаки и Накахары звонко установил ведро меж его ног и, неподалёку располагая единственный источник света, замер, не решаясь далее предпринимать какие-либо действия. — Так какие же отношения связывают тебя с Накахарой, что ты готов терпеть подобную низость? Самое время поиграть в инквизитора. Может, своей болтовнёй и вопросами он сумеет не только сгладить повисшую в воздухе напряжённость, но ещё и выведает что-то, хоть сколь-нибудь полезное? — Он… — начал Рюноске, очевидно с трудом выбирая слова, — подобрал меня с улицы и предложил помощь. Я ему обязан жизнью, — докончил тот, отчего-то опуская глаза в пол. Что ж, какая-никакая, а информация. К тому же, Акутагава, вероятно, принял затеянный Осаму разговор с неким облегчением, на что, собственно, сам бывший инквизитор и рассчитывал. — Если бы не господин Накахара, я, наверное, был бы уже мёртв. — А как сие самоуправство восприняла глава дома? — подстегнул Дазай к продолжению темы, когда тот замолк, и стало совсем непонятно: то ли он более не собирался продолжать разговор, то ли попросту не знал, что ещё ответить. — Госпожа Озаки, она… — начал тот довольно скоро, как осёкся: — Я не намерен разбалтывать вам информацию! «Всё ж таки не совсем дурак: догадался, к чему может привести весь этот разговор». — Тогда помогай, — лаконично отозвался Осаму, взглядом указывая на собственную промежность и с нескрываемым весельем наблюдая, как парень напротив в очередной раз за их недолгое знакомство меняет цвет лица с бледного на красный. Рюноске замешкался, нервно сжимая пальцы правой руки. Бывший инквизитор сейчас готов был поспорить на все блага мира, что тот только что пожалел о столь поспешно принятом им решении завершить разговор. — Ну же, Рюноске, — подтолкнул к действию Осаму. — Не укусит же он тебя! Или же ты хочешь посмотреть, как я… — Замолчите! — резко прервал его парнишка, тут же тушуясь и более присмиревшим голосом добавляя: — Пожалуйста. Экий вежливый какой! Тот долго смотрел на область своих действий, будто бы надеялся, что ремень и пуговицы на брюках Осаму расстегнутся сами собой, а после спешно отводил глаза, наверняка из тех соображений, что пялиться на мужское достоинство, путь и скрытое одеждой, крайне некультурно и вообще не приличествует поведению мужчины. Ещё немного поколебавшись, Акутагава сделал глубокий вдох и, наконец, собравшись с мыслями, потянул руку к ремню. По первой он старался справиться одной только конечностью, была ли тому причиной брезгливость или что ещё. Скорее — первое. Спустя долгую минуту ковыряний пряжки под внимательный взгляд пленника, коий сам пленник всеми силами старался сделать и вовсе невыносимым, тот сдался, подключая к процессу и вторую руку. Расстегнул пряжку и принялся за пуговицы, скрепляющие меж собой две стороны плотной ткани. С видимым усилием и негнущимися, постоянно соскальзывающими с пуговиц и петель пальцами, управился и с этим, сразу же после отпрянув от пленника, как от огня. — Долго мне ещё терпеть? — недовольно отозвался Дазай, в глубине души чувствуя злое удовлетворение от маленькой мести, свершаемой сейчас над подопечным Накахары. «Глупо», — понимал он, — «но всё равно приятно». — Мне… и дальше? — Если ты хотел, чтобы я опорожнился в собственное бельё, тогда зачем же проделал весь этот путь? Если каждый раз, когда Осаму приспичит, придётся буквально всевозможными речами и намёками уговаривать подопечных Накахары расстегнуть ему штаны и снять бельё, то это с лихвой заменит любую физическую пытку, что тот собрался учинять над своим обидчиком. Помешкав, Акутагава, наконец, решительным движением приспустил с Дазая брюки и, так же нервно и скоро ослабив шнуровку на нижнем белье, приспустил и его, сразу же отодвигаясь подальше. — Рюноске, если ты не хочешь, чтобы лишнее попало на твой модный сюртук, то тебе стоило бы попридержать. Что именно тот должен был «попридержать», Осаму опустил намеренно, однако паренёк и сам догадался, вновь метая взгляды то на точку мужского начала пленника, то на собственные пальцы, которые, кажется, он после захочет себе отрубить. Впрочем, бывший инквизитор и сам бы справился с этой проблемой, даже без помощи рук, которые практически перестал ощущать из-за отхлынувшей от них крови, но тогда сам процесс был бы куда менее увлекательным. А вот развлечения, пожалуй, были единственным, что у него оставалось в его положении. — Ты, конечно, можешь отойти подальше, — продолжил издевательство Дазай, — но в этом случае, я не ручаюсь, что прицел не собьётся, после чего тебе придётся убирать образовавшуюся на полу лужу. Ведь прочие слуги знать не знают, что я здесь, да? Повторяю: я не ручаюсь, — добавил он погодя, последнее выделяя особенно, даже угрожающе, будто бы и впрямь намеревался так поступить. Опять произнеся это невнятное «Кх!», Акутагава гуськом отполз от ведёрка, придвигаясь к пленнику с левого бока и, недолго думая, большим и указательным пальцем аккуратно ухватился за член, направляя тот чётко в центр выставленного ведёрка. Дабы не продолжать экзекуцию бедняги, а вместе с тем собственную, Осаму принялся за своё грязное мокрое дело, от долгожданного облегчения прикрывая глаза и вслушиваясь в звук тарабанящей по дну ведра струи. — Всё, — отозвался он, поворачивая голову к его ставшему вмиг драгоценному, раскрасневшемуся помощнику, улыбаясь так довольно, что тот сразу же брезгливо отпустил свою столь непомерно тяжёлую ношу, поднялся и, ногой аккуратно отодвинув ведёрко подальше, грубо натянул бельё со штанами обратно, на удивление, справляясь с застёжками и ремнём быстрее эдак раза в три. Закончив сие нехитрое дельце, он поднялся, вместе с тем ухватываясь за ручку ведра и приподнимая то над полом. Осаму было подумал, что он вот-вот окатит его содержимым, и даже замер на секунду, ожидая, но Рюноске, с глубоким чувством облегчения в голосе, что неловкая ситуация наконец разрешилась, лишь произнёс: — Это всё? — едва слышно прошелестел он. Бывший господин инквизитор даже разочаровался этой покорностью малефика, чьи действия и ненависть к Святой Инквизиции обычно выражались куда более яро. — Ну, если ты захочешь ответить на некоторые мои вопросы, то я всегда на месте! — притворно радостно отозвался Дазай, наблюдая, как Акутагава, ухватив другой рукой с пола фонарь и цыкнув напоследок, резво развернулся, да так и вышел с ведёрком за дверь. Оставалось лишь дожидаться Чуи. Интересно, Рюноске нажалуется? Стоит спросить при следующей встрече.