Ничего святого

      Пробуждение было тяжёлым. Постепенно возвращающееся к реальности сознание беспрестанно норовило кануть обратно в ту беспроглядную тьму, в каковой пребывало до сего момента. Глаза время от времени приоткрывались сами собой, бессмысленно смотрели на окружающую, неузнаваемую обстановку, подкидывая какие-то смутные воспоминания о случившемся, а после закрывались снова. В подобном состоянии, в этой беспокойной полудрёме, никак не выходило определиться, чего же хочется больше: проснуться, наконец, или же вернуться обратно в тёплую, всеобъемлющую темноту да позабыть все свои проблемы ещё на пару добрых часов.       Осаму не понаслышке знал, что подобные качели меж сном и реальностью не принесут ему долгожданного покоя, но неотступно будут донимать до тех пор, пока он всё же не очнётся окончательно. Он знал, что, дабы изгнать из сознания и тела это мечущееся состояние, ему попросту надо проснуться, но сил на такой подвиг отчего-то недоставало. Недоставало даже больше, чем обычно, угнетая всякий раз, когда, казалось бы, вот уже готов подняться, но в следующее мгновение вновь обнаруживаешь себя незнамо в какой момент отключившимся.       Всякий раз, угадать, сколько уже времени он провёл в таком состоянии, никогда не получалось: обыкновенно этот промежуток мучений мог колеблиться от нескольких минут до целого часа, а то бывало и больше, прежде чем возлежать на кровати в полном безделье ему опостылевало настолько, что волей-неволей подняться всё-таки приходилось.       В этот раз, правда, всё было иначе. Первым порывом к пробуждению стал холод, обуявший с головы до пят. Тогда он очнулся лишь ненадолго, чтобы повыше натянуть на себя толстое и тяжёлое пуховое одеяло, между делом удивлённо отметив, что одеял таких было два, но значения тому особого не придав, вновь провалился в беспокойный сон, перед тем лишь краем глаза отметив, что прояснение в сознании пришлось на раннее утро — луч света, пробившийся меж окном и лёгкой занавеской окрашивал противоположную стену в яркий красный цвет. И таких пробуждений было не счесть, но всякий раз, всё по той же светлеющей и ползущей вниз по стене линии, Осаму прикидывал, который нынче час, неизменно коря себя за то, что никак не может подняться, да проваливался обратно в пустоту, не смущённый даже излишней освещённостью помещения, в котором находился.       Последним и самым неприятным, что заставило глаза открыться вот уже в который раз — тошнота, которая вполне могла возникнуть из-за голода, преследовавшего обыкновенно по утрам. Прибавить к ней неприятную мысль о весьма скудных денежных накоплениях возвращённого на службу инквизитора, который, ко всему прочему, вынужден был раздать свои долги и недоедать, и вовсе становилось погано. А ещё этот букет, который стоил как… как чёрт знает что! Даже дельного сравнения подобрать толком не удавалось.       «Букет!», — возникло в голове в одно мгновение, буквально выдрав его разум с той грани мироздания и возвратив его в голову, послав по головному мозгу сигналы немедленно распахнуть глаза несмотря даже на бьющий в них яркий свет солнца, отражаемый от ещё не потемневших от старости досок, коими обили каменные стены строения для придачи жилищу большей утеплённости.       Окинув взглядом непривычное для пробуждения помещение, понял, что обстановка узнаванию поддавалась слабо. Однако с каждым мигом картинка становилась всё чётче, напоминая что-то, что ещё вчера, а может и дольше, успел выхватить краем глаза Осаму, пока криворукий, совершенно точно криворукий Чуя его кое-как штопал. Вот этот процесс он запомнил весьма хорошо и в подробностях, готовый по первой же просьбе вспомнить всё по порядку и нажаловаться ректору здешнего университета, господину Мелвиллу, что в его учебном заведении взращивают лекарей-убийц. Да бывший опекун Осаму, Огай Мори, при всей своей больной извращённой фантазии не додумался бы влить вина в открытую рану! Даже лекарь местного отделения Ордена, госпожа Ёсано, не отличилась бы такой жестокостью по отношению к своим пациентам. Хотя, с последним можно было поспорить…       Сразу же припомнились неуместные в нынешней ситуации воспоминания, когда Куникида, пострадав на одном из своих дознаний, впервые решил обратиться за помощью. Хрупкая с виду Акико, которую только-только перевели в этот город на службу, истязала беднягу не один час, да так, будто бы несчастный Доппо был бывшим её женишком, сбежавшим из-под алтаря, перед этим, разумеется, погубив честь и невинность своей дамы. Даже Осаму, пронаблюдав за работой новенького лекаря не более нескольких минут, поспешил убраться подальше, явственно ощущая, как съеденный незадолго обед лихо поднимается вверх по пищеводу. И это-то с его прошлым местом работы… С тех пор к Ёсано обращались больше как к экзекутору, нежели врачевателю, предпочитая обходиться методами лечения попроще.       Только к этому моменту вспомнив, какие корявые швы наложил его новый врачеватель Накахара, он решился приподнять одеяла, чтобы полюбоваться сим шедевром хирургии повторно, но, предприняв попытку поднять руки выше определённого уровня и вместе с тем чуть согнуться, дабы разглядеть получше плод чужих стараний, не сдержал болезненного стона от прострелившей его враз боли в месте ранения. Успел, правда, разглядеть сплошной кусок ткани, которым на совесть была перетянута вся грудная клетка, чуть мешая дышать в полную силу и тут же вызывая ассоциации с женской половиной высшего общества, что всю жизнь вынуждена была проводить в корсетах, придающих фигуре более утончённый вид.       Следом послышался торопливый топот, словно некто шагал голыми пятками по половицам решительно, незаметно для себя отбивая соответствующий ритм. Шум всё нарастал, и когда дверь резко отворилась, благонадёжно придерживаемая за ручку рукой, дабы не стукнуться о стену, на порог буквально влетел явно обеспокоенный Чуя.       Завидев, что его больной находится там же, где он его оставил, но более уже не спит, придя в сознание, тот видимо обмяк на мгновение, опустив вниз напряжённые плечи и, убрав ладонь от двери, сунул руки в карманы штанов, между делом привалившись плечом к косяку.       — О, ты всё-таки не сдох, — послышалось как прежде раздражённо, но в большей степени устало, дополняя образ измученного операцией хирурга. И Осаму уже порывался хоть как-то огрызнуться в ответ, извлекая из памяти все свои колкости, но мигом осёкся, увидев, как тот мнётся в проходе и, что более всего смешнее, прячет глаза, словно провинившийся перед родителем ребёнок.       Руки в карманах штанов, печальный вид и нервная улыбка, по которой при всём воображении не скажешь, что тот вложил в свои слова хоть чуточку искренней злобы и неприязни к человеку, который в данную минуту возлежал на кровати. Скорее напускная, защитная реакция. Но даже это поистине жалкое зрелище не наводило на мысль смилостивиться над истязателем.       — На кой чёрт ты пошёл в медицину? — злобно выдавил Осаму, всё ещё ощущая озноб, слабость и тошноту да прикидывая, сколько же крови он потерял минувшим вечером в схватке. И, куда важнее, сколько ещё он потерял, пока его вроде как лечили. Или пытались лечить? Что это вообще было? Он сам себя штопал куда как лучше.       — Тц, — скривил губы Чуя в ответ, но взгляда так и не поднял и с места так же не сдвинулся. — Нет бы спасибо сказал. Я тут полночи тебя ворочал.       — Ага, я заметил, — произнёс он, ёжась от холода вдвойне больше, чем то было бы при наличии на теле бинтов, которые этот рыжий малефик стащил с него среди ночи, пока Осаму был без сознания.       «И ведь второй раз уже», — заметил он про себя, пытаясь разглядеть в этом нарочито неприязненном, но на самом деле виноватом взгляде того Накахару, что злобно огрызался, будучи в заключении и не менее злобно колотил его самого в подвале дома Озаки. Прикинув, что упомянуть лишний раз об их увлекательном прошлом может выйти боком и вполне способно вернуть Накахару к его прежней неприязни, решил пока оставить эту тему.       — Где моё вино? — вопросил он, всё ещё ощущая неизменную слабость в теле.       — А? — непонимающе приподнял голову тот, корпусом чуть подавшись вперёд, оглядывая его и, по всей видимости, наверняка обдумывая, не стукнулся ли головой его пациент накануне битвы.       — Вино, Чуя, — напомнил Осаму. — Я просил его подогреть.       — Чего?! — воскликнул тот возмущённо, даже руки из карманов вытащив. — Да ты отрубился сразу же, как я пошёл его греть! Только напиток испортил… — добавил он сразу же, вновь замявшись.       — О, тогда можешь не нести, — насилу выдавив язвительную улыбку, взъелся Осаму, никак не желая идти на примирение, каким бы виноватым Чуя ни выглядел. — Ах да, совсем забыл. У тебя всегда есть вариант дотащить моё тело до поместья Озаки среди ночи. Верно? К слову, если вспомнить, где и в какой позе я очнулся, то в этот раз можешь не откачивать меня. Правда, Чуя, я не против, если тело будет бездыханным, — под конец он говорил уже спокойней, в момент растеряв всю напускную злобу, в очередной раз столкнувшись с осознанием, что его снова спасли. Да и ладно бы Ода, Огай, сослуживцы, но даже Накахара это сделал, когда у него были все шансы прикончить своего обидчика во сне. Тем более, когда Осаму лично сообщил, что сбросил приставленный хвост, прежде чем явиться в этот дом, и даже сейчас готов был поспорить, что о его местонахождении знать никто не знает. Идеальный шанс для убийства. На его месте он бы в самом деле призадумался. Мори, конечно, по головке за такое не погладит, но и устранять такого ценного малефика не рискнёт. Уж слишком жадность велика.       Чуя, когда поднял взгляд, смотрел на него ещё несколько мгновений, в этот раз с искренним удивлением и даже недоумением на лице, напрочь разбившим виноватое переживание, безуспешно скрываемое маской раздражительности. И вскоре столь развитая, но абсолютно неконтролируемая мимика лица выдала в его хозяине крайнюю степень настороженности, пришедшей на смену некоторой оторопи от его откровенных речей.       — Только не говори, что собрался проваляться у меня… сколько?       Сообразил-таки, удивился Осаму, что его нежданный пациент, как только очнётся, не подскочит с залитой кровью постели, что сейчас ощущалась неприятной затвердевшей тканью под оголёнными участками тела, полным сил и благодарностей, да не умчится восвояси сразу же. Однако, судя по вымученному и вместе с тем усталому выражению лица, тот всё ещё ожидал какого-то ответа. То ли тешил себя надеждой на скорое избавление от проблем в лице его нового напарника, то ли, в самом деле, просто испросил, сколько ещё ему придётся терпеть его присутствие в этом доме.       — День? — с предположением посмотрел на него Осаму.       — День? — переспросил тот с недоумением, излишне резко оттолкнувшись от дверного проёма и подступив таки ближе. — И тебе хватит дня на восстановление? — с долей скептицизма, но в большей степени с неизбывной надеждой вопросил он.       — Не будь идиотом, Чуя, — раздражённо отозвался Осаму, предчувствуя, как накатывает очередной приступ головокружения и тошноты, но стойко их претерпевая, будучи, стоит заметить, если не привыкшим, но уже завидно притерпевшимся к таким состояниям своего организма ввиду его старого рода деятельности. — Мои раны, в отличие от твоих, не затягиваются за одну лишь ночь.       При последних словах тот болезненно поморщился, по-видимому, припомнив, как доводилось проводить время в камерах Ордена, и вместе с тем напомнив Осаму, что тему эту он поднимать не хотел, да так по-детски не сдержался, позабыв всё с первыми же неприятными ощущениями. Чуя же, мотнув головой, словно молодой жеребёнок, будто сбрасывая с себя неприятные воспоминания, решился уточнить:       — Тогда почему только день?       — Не думаю, что ты готов терпеть меня дольше, — честно отозвался он, даже несколько благодарный ему за то, что не стал злорадствовать и препираться. — А через день, глядишь, я сумею доползти до отделения сам… К тому же, сегодня у меня выходной, — добавил он под конец.       — Хочешь сказать, что вернёшься в Орден с таким ранением как ни в чём не бывало? И не свалишься где-нибудь по дороге? — взгляд вновь переменился на скептически-неверящий, когда Чуя подошёл уже почти вплотную, вместе с тем придирчиво осматривая тот ком из одеял, в который самолично закопал ведшего его дело господина инквизитора нынешней ночью.       — Нет, но… Я быстро восстанавливаюсь, и…       — Да на тебе лица нет, — оборвал его тот, как только взгляд сместился выше, сделавшись, к удивлению больного, каким-то по-настоящему жалостливым. — И ночью был жар…       И только сейчас Осаму обратил внимание и на стул, стоящий по правую руку у изголовья кровати, и на нездоровый вид самого Накахары, под чьими голубыми глазами несильно вырисовывались потемневшие от недосыпа круги. Видимо, врач из него не такой уж безнадёжный.       — Если не хочешь, чтобы я окочурился, — чуть погодя, решил он продолжить напор, враз избавившись от возникшего в душе неуместного чувства благодарности и шевельнувшейся где-то в самом дальнем её уголке совести, — тащи вина. И поесть, — добавил он, отчего-то ощущая себя тем самым Рампо Эдогавой, что был председателем комиссии по поводу происхождения силы «святого» у Осаму. Тот парень вёл себя так же капризно и высокомерно, раздражая всех присутствующих в округе людей и ничуть притом не стесняясь.       — Может, для начала, просветишь меня, что за бандиты напали на тебя ночью? — не сдвинулся с места тот, глядя на своего больного с не меньшим раздражением, чем сам больной смотрел на пресловутую легенду Святой Инквизиции во время той самой комиссии.       — Без понятия, — без единой заминки отозвался Осаму, припоминая. — Кажется, я насолил какому-то их другу или вроде того.       — Даже зацепок нет?       — К чему мне думать об этом? Я и без того многим не нравлюсь.       — А ты не обычный инквизитор, да? — продолжил настаивать тот на своём, усмехнувшись и деловито сложив руки на груди. — Огай Мори. Твоя с ним связь. Давно хотел спросить.       «Верный ход с его стороны», — весело подметил про себя Осаму, глядя в упор, понимая, что, по чести говоря, Чуя мог бы подойти к нему с этим вопросом ещё в поместье Озаки. Но тогда бы точно получил от ворот поворот. Зато в данный момент, когда Осаму едва ли сможет сдвинуться с места и пешим ходом молча уйти от ответа, да ещё и откровенно зависит от действий своего новоиспечённого напарника, этот самый ответ дать ему, так или иначе, придётся. Рано или поздно.       Однако, лучше бы Чуя об этом не напоминал.       Их связь с Мори хоть и была некоторое время полезной для них обоих, но кончилась не лучшим образом. Настолько, что Осаму рьяно желал все эти связи позабыть. И уже начал забывать, ввергнув себя служению Святой Инквизиции, приобретя новую жизнь безо всякой оглядки на прошлую, встретив новых, не запятнанных грязными тайнами малефиции обычных людей, практически влившись в их среду, ощутив себя почти таким же, как все, но суровая реальность неожиданно вернула его к самому началу. Теперь он снова погряз в этом болоте по самую шею, и когда сможет выбраться из него, и сможет ли вообще, не мог даже и помыслить.       — А ты вполне обычный малефик под руководством всё того же господина Мори. Даже спрашивать не вижу смысла — всё и без того слишком очевидно, — парировал он в ответ со снисходительной улыбкой.       — Я не под его руководством, — процедил тот сквозь зубы, когда Осаму, ощутив очередное головокружение, чуть запрокинул голову, прикрывая глаза.       — Ты под Озаки, а она под господином Мори. И я под господином Мори. Вот и всё, что тебе надо знать.       — Ты и впрямь выбешиваешь. В следующий раз, пожалуй, присоединюсь к нападавшим, — ядовито изрёк Чуя, но, даже несмотря на явное отсутствие намерений у Осаму продолжать разговор, всё-таки пихнул его в плечо, вызвав тем невольное шипение. — И что за план ты там придумал? Ну, когда позволил им уйти.       — О-о, — протянул Осаму вполголоса, всё ещё не открывая глаз. — Принеси вина, наконец. И еды. Для будущего лекаря ты слишком необстоятельный. Даже в Инквизиции раненых свидетелей сначала кормят, а потом спрашивают.       И то ли вняв замечанию, то ли возжелав поскорее услышать план действий, Чуя, цокнув напоследок и раздражённо вздохнув, утопал-таки вон, оставляя Осаму наедине вместе с тем планом, который, в момент побега пострадавших нападавших, пронёсся в мыслях как-то вскользь, оставив за собой уже не такие внятные следы существования, но зато целую неправдоподобную уверенность, что план этот точно выгорит, если суметь сделать всё должным образом. Последнее особенно играло крайне важную значимость, если взять в расчёт Чую, чья роль в этом плане, наконец, встала на своё законное место.       В своих силах Осаму сомневаться не стал бы — слишком многое он проворачивал под опекунством Огая, чего о Накахаре сказать с точностью не мог. В особенности не мог, потому что не знал, насколько тот исполнителен и насколько его собственная вспыльчивость и нравы, в конечном счёте, отразятся на деле. Первое дело с новым напарником — всегда сложно. А тут ещё и дело меж молотом и наковальней, где молот — это Чуя с его проблемами самоконтроля, а наковальня — сослуживцы Осаму, которые продолжают за ним наблюдать. Если бы только сделать так, чтобы даже самые большие неудобства повернуть себе на пользу…       Когда снедь из отварной курицы с не менее пресным рисом была поглощена и запита подогретым вином, от которого по всему телу раздался жар, унимая вместе с тем озноб, Осаму даже не попытался скрыть своего удивления относительно преподнесённого больному человеку пищи.       — Вас и впрямь чему-то учат в университете или ты просто зажал мне нормальной еды? — осведомился он, в очередной раз припомнив, какими скудными прелестями готовки одаривал его Ода в момент болезни, всякий раз ссылаясь на то, что больным изыски кулинарии полагаться не могут. Впрочем, как только Осаму поправлялся, то спрашивал эти изыски с него в двойном размере.       — О, заткнись и рассказывай, что ты там придумал за книгу, — с вернувшимся былым раздражением и неприязнью отозвался Чуя, предусмотрительно забрав керамическую посуду из его рук да поставив ту на прикроватную тумбу близ недопитой чарки с вином.       — Как же я буду рассказывать, если заткнусь? А, Чуя? — не смог удержаться он от комментария, в самом деле, от принятого горячительного почувствовав себя живее всех живых. — К слову, не понимаю, к чему тебе сдалась эта книга, если ты и без того неплохо управился с теми головорезами. Да и этот твой трюк с летящим камнем… Я оценил его уже дважды и действительно восхищён твоей изобретательностью! Можешь гордиться собой! — вполголоса, но с выражением воскликнул он в тот миг, когда Накахара принялся демонстративно закатывать глаза и так тяжко вздохнул под конец, словно ему на поруки отдали самого непоседливого ребёнка в мире, ну, или самого безнадёжного на голову больного человека.       — Запущенные моей силой камни, — принялся пояснять он с великой терпимостью на утомлённом лице, — мелочь из того, на что я был бы способен. Поднять в воздух двух парней и метнуть их куда-то… — на последних словах он замялся, но, распрямив сжатые в порыве скрытого гнева руки на своих коленях, но выдохе выдал: — Ты сам видел, чего мне это стоило.       — Да-а, ты почти отрубился, — под нос прошептал Осаму. — Значит, масса всё же имеет значение…       — Что ты там бубнишь?!       — Ты почти отрубился, Чуя. А потом хотел продолжения, и продолжил бы, не будь я рядом и не схвати тебя за руку. Насколько хорошо я тебя знаю, то вижу сразу три логические причины: либо ты хотел добить тех двоих, потому что был уверен в своих силах, либо ты не знаешь собственных пределов; и, в конце концов, ты можешь быть просто идиотом с полным отсутствием контроля над собой и своими действиями, — на последних словах тот явно начал разъяряться, и пока его новый вспыльчивый напарник от гнева не перешёл к действиям, этот самый гнев выплёскивая на своём пациенте, Осаму поспешил продолжить, найдя в себе силы даже руку в примирительном жесте поднять. — К слову, я кричал тебе остановиться. А ты и не слышал. Плохое качество для работы в паре.       — Что-то ты больно говорливый от вина стал. Когда валялся без сознания, ты нравился мне больше, — с очевидным трудом сдерживаясь, выдавил тот из себя, пока сам лежачий больной откровенно пользовался моментом своей слабости, чтобы высказать всё накопившееся.       — И всё-таки я прав. Я вообще всегда прав. Так, на будущее тебе сообщаю. Если нам предстоит работать в паре, ты должен слушать меня. Ты понял, Чуя? — с каждой произнесённой им фразой тот заводился всё больше и больше, и потому Осаму решил-таки переменить тему поскорей. Уж лучше они обсудят своё напарничество в тот день, когда он будет способен увернуться от внезапно летящего в него тяжёлого кулака, ну или камня, на крайний случай. — И пока ты меня не придушил, хочу сказать, что и без этой вашей с Мори книги ты достаточно силён. Я могу понять Огая с его жаждой знаний и власти, и непонятно, чего больше… Но тебе это к чему?       Накахара, услышав этот вопрос, и вовсе растерял весь свой запал, а после оставался сидеть молча, совсем опустив взгляд на собственные, сложенные на коленях ладони, и явно не решаясь ни на какие признания, что для Осаму было несколько странно, ведь Чуя уже рассказал ему многое из всей этой истории в подвале Озаки. Но призывать его к скорейшему ответу он всё же не спешил. Иногда, как он выяснил на собственном опыте ещё в стане бывшего опекуна, а после, как ему поведали преподаватели академии, стоило дать допрашиваемому время на примирение с собой, время, которое потребуется ему, чтобы принять для себя решение признаться. И подгонять в таких случаях никогда не стоило, и тем более прерывать для допрашиваемых эти тяжкие минуты раздумья, потому как результат у спешки всегда был один — человек только больше распалялся, находил в себе силы сопротивляться дальше и отказывался говорить ещё долгие и мучительные для себя самого и для экзекутора часы, прежде чем вновь наступал момент, подобный упущенному, момент, когда допрашиваемый вновь принимался задумываться о том, чтобы плюнуть на гордость и рассказать всё, что у него спрашивали до сего момента.       — Я рассказывал тебе про её содержание, — спустя долгие минуты подал голос Чуя, и тогда Осаму, будучи давно отвлечённый своими мыслями, но продолжая делать неизменный, уверенный в своих словах вид, возвратился в реальность.       — Про обретение контроля над демоном внутри тебя? — вопросил он скорее для себя, припоминая, что именно рассказывал ему Накахара в перерывах между ударами и как отчаянно он пытался тянуть минуты этими самыми разговорами, время от времени сплёвывая скапливающуюся во рту кровь. — Или хочешь больше знать о демоне, которого в тебя заточили?       На последних словах Чуя в очередной раз замялся, лишь продолжив немо буравить взглядом своего пациента, коему успел проболтаться о таких тонкостях своего бытия.       — Значит, ты всерьёз считаешь, что сила эта не твоя, и что в тебе сидит Арахабаки? Или же, что ты сам и есть Арахабаки? — предположил он и, так и не услышав хоть какого-нибудь ответа, подвёл итог: — На твоём месте, я позабыл бы об этой книге. Подумай, Чуя, — продолжил он спустя секундную паузу, — ты и без того влез слишком глубоко, попался в руки Инквизиции, вынудил господина Мори и свою тётку спасать тебя от проблем, меня вот втянул. Мори, конечно, падок на знания и сильных малефиков, и, я уверен, он знал о существовании книги задолго до того, как вы в тандеме с Рембо рассказали ему о своей находке. Но даже после смерти Рембо ты мог бы попросту оставить эту затею, а Огаю рассказать, что почивший доктор перед смертью от книги избавился. И жил бы себе дальше, — открыто рассуждал Осаму, при этом неотступно наблюдая за реакцией Накахары. — Не смотри на меня с таким пренебрежением, — продолжил он, когда взгляд того переменился на ещё более недоброжелательный. — Я помню, что ты планировал с помощью книги стать сильнее и в одиночку отбиваться от армии малефиков всех мастей. Но, Чуя, ты и без того уже не в меру силён, так зачем…       — Ты предлагаешь мне бросить поиски и надеяться, что никто и никогда ею не воспользуется? К тому же, я хочу знать, что я такое и откуда взялся! — излишне резко оборвал его тот, враз вскипятившись.       — Откуда взялся… — глядя в упор, слегка отстранённо повторил Осаму. — Ты не говорил подобного раньше, — и Чуя осёкся, мигом прикрыв рот и отведя взгляд, что не скрылось от намётанного инквизиторского глаза. — Чуя? — произнёс он с вопросительной интонацией, ожидая пояснений.       И вот опять минута затишья, но совсем не такая, как раньше, совершенно не та, когда человек напротив готовится рассказать свою страшную тайну. Нет, сейчас выражение лица напротив напоминало судорожный мыслительный процесс, через каковой проходили многие напакостившие сокурсники Осаму всякий раз, когда подбирали отговорки перед уличившими их в непотребных деяниях преподавателями.       — Чуя, — вздохнул он, когда понял, что тот добровольно пояснить свой порыв не намеревается, — Прежде чем рассказать тебе свой план и, вообще, работать с тобой в паре, я хотел бы знать, что у тебя на уме. Так что…       — Доверие и всё такое, да? — вновь оборвал его он с кислой миной, пояснений, правда, так и не начав.       — «Что я такое и откуда взялся», да? Может, расскажешь? Эта информация в самом деле может сыграть… ммм, свою роль, когда настанет момент отдавать книгу Огаю.       — Сначала ответь ты на вопрос, — непоколебимо отозвался он, в мгновение согнав с лица печальное выражение и демонстративно откинувшись на спинку стула, намекая, что пока не услышит своего, рассказывать ничего не станет. — Как ты связан с Мори?       — Боишься, что поведаю ему о твоих опасениях? Или же… думаешь, Огай воспользуется книгой против тебя? — усмехнулся Осаму в ответ, но, предостерегая и без того излишнее напоминание, продолжил: — Не беспокойся Чуя, господин Мори насолил мне не меньше твоего однажды. И мне нет смысла закладывать тебя ему, потому что… ну, он всё равно не отпустит меня так просто после всего. Можешь даже счесть это за мою маленькую своеобразную ему месть, — улыбнулся он в довершение, когда Накахара напротив, кажется, даже уши навострил бы, если б мог физически.       Теперь настал момент Осаму долгие минуты примиряться с самим собой и обдумывать, а с чего бы ему надлежало начать эту историю. По чести говоря, он мог бы попросту придумать какую-нибудь побасёнку да выдать её за чистую монету, как множество раз поступал в беседе с сокурсниками, преподавателями и даже сослуживцами. И в прошлом лишь один человек откровенно ему не поверил. Тот самый Рампо Эдогава, что оказался той ещё занозой в заднице, когда велась комиссия по происхождению силы «святого». Благо, заострять внимания на откровенном вранье он не стал, за что Осаму по сей день был ему даже в некоторой степени благодарен.       С другой стороны, сейчас перед ним с угрюмым недоверчивым лицом сидел такой же, как и он сам, человек, взятый на поруки не теми людьми, и скрывать своё прошлое перед ним не имело особого смысла. Да и сама по себе, тёмная история прошлого Осаму не несла в себе какой-то слишком уж серьёзной информации, из-за чего её было бы необходимо столь тщательно скрывать.       Он ещё раз поднял взгляд со сложенных перед собой, испещрённых множеством шрамов рук на лицо напротив, поразившись тому, как смирно обладатель этого лица выжидает ответа, так же, как самый натуральный инквизитор, не подгоняя и не переспрашивая. Будто бы Чуя и сам некогда проходил следовательские курсы или же, быть может, познал эту истину ещё тогда, в камере Ордена.       В камере Ордена… А ведь он даже и не догадывается сейчас, что сделал с ним Осаму в последний день. Сидит себе спокойно, даже враждебность куда-то испарилась. И ночь он тоже просидел над ним, раненным, имея все шансы прирезать во сне. Однако, что же получается? Мори снова спас его от смерти, когда подчистил память этого рыжего силами приглашённого малефика с особой силой? Это просто смешно.       — Чему ты ухмыляешься? — не выдержал всё-таки Чуя, и тем самым вернул заблудившийся в воспоминаниях разум к вопросам насущным.       — Смеюсь над тем, насколько мы похожи, — разом придумал отговорку он, впрочем, озвучив действительно то самое, о чём думал уже не раз и не два. Выражение лица напротив же сделалось ещё более настороженным и, в общем-то, сложным. Но от этого Осаму попросту мысленно отмахнулся, вместе с тем слегка дёрнув плечом, отчего вновь неприятно закололо в боку. — Мы и впрямь похожи. Разве что я знаю, кто такой и откуда взялся, — начал он, и когда Чуя открыл рот, чтобы что-то сказать, поспешил продолжить: — После смерти родителей я ещё год бродяжничал, промышляя мелким воровством в торговых лавках и…подрезанием кошельков у богатых горожан. А после мне не посчастливилось положить глаз на одного господина, что частенько захаживал в одну из столичных аптек. Аптеки, знаешь ли, всегда ломили цены, а в те времена по стране как раз прошлась какая-то болезнь, которая выкашивала население пачками, особенно тех, у кого недоставало средств на лекарства и лечение, как у моих родителей. Так что цены в те годы и вовсе взвились до небес. Но я вижу, ты и так догадался.       — Похоже на то, — понуро кивнул тот.       — Да, тем богатым горожанином оказался господин Мори, и стоило мне коснуться его, как он вмиг разгадал мою силу, ухватил за руку и больше не отпускал, пока не притащил в свой особняк. Я думал, что меня убьют или чего похуже, но он взял меня под опеку, — улыбнулся Осаму в ответ на удивлённое выражение лица напротив. — Да, Чуя, прямо как тебя взяла под опеку Озаки. Забавно, верно?       — Как ты оказался в Инквизиции? — задал вполне резонный вопрос он. — Когда мы привели Мори к тебе в подвал, ты не выглядел счастливым вашему воссоединению.       — Я уже говорил, что из тебя вышел бы неплохой следователь? Неплохая наблюдательность, — пояснил Осаму, когда тот, как и в первый раз при подобном замечании, перекривился. — За годы под его началом я много грязной работы переделал, но ушёл… после одного инцидента.       Он не очень-то горел желанием рассказывать суть, поэтому смолк, откровенно надеясь, что Чуя поймёт его молчание и настаивать не станет, и то ли тот, в самом деле, научившись чувствовать момент и человеческую душу, то ли просто не придав значения последним словам, задал новый вопрос:       — И он тебя не нашёл? В Инквизиции-то?       — Ну, почему же не нашёл? Уверен, что нашёл, что следил, что…       — И не убил после всего? Когда ты вот так просто свалил с его тайнами в Инквизицию? — перебил его Чуя, так и не дав договорить, да при этом сделал это так громко, что в голове опять зазвенело. И только лишь когда звон начал понемногу стихать, Осаму сумел ответить неопределённое:       — Отцовские чувства? — пожал плечами он, в очередной раз, после новой порции боли в районе раны, зарёкшись шевелиться чаще необходимого.       «Отцовские чувства», — эхом отдавалось произнесённое в больной голове, хоть Огай и высказал иную причину, почему не стал его убивать. И заключалась она в том, что его попросту по сей день разрывает от интереса разгадать тайну необычной силы Осаму. Именно так он сказал ему в одну из последних встреч. Сам же обладатель силы, зная нрав своего опекуна, отчего-то не был столь уверен в искренности тех слов, тем более, когда нрав этот заключался в простой позиции: избавляться от всего, что несёт угрозу его планам, избавить себя даже от самой малой возможности быть однажды раскрытым, отказаться от одного блага ради множества других. Но в этот раз он отступился от своих принципов. И даже тогда, когда Осаму сидел прикованным к стене подвала, когда никто, кроме их общества малефиков не знал о его там нахождении, Мори принял решение завербовать его обратно, рискнул и выпустил на волю. Совсем не в его правилах.       — Гадость какая, — словно прочитал его мысли Чуя. — Так и что же случилось такого, что ты решил переметнуться? — и всё-таки он оставил болезненный для Осаму вопрос на потом. Никакого сопереживания.       Как бы сильно ни хотелось ему оставить этот вопрос нераскрытым, а всё-таки, чтобы какое-никакое взаимопонимание между ними двумя, наконец, установилось, рассказать всё же придётся. К тому же, оставался неплохой шанс на то, что после его откровений Чуя ответит тем же, напрочь закрыв брешь в их рабочих отношениях.       Он взял ещё одну минуту на раздумья и, вздохнув поглубже, начал:       — Как ты говорил ещё тогда, в подвале, у господина Мори целая сеть из таких, как ты, Озаки, Акутагавы, да и просто пешек помельче. Даже самые простые люди замешаны в этой цепочке. И как думаешь, кто помогал ему эту сеть развивать? Вижу, догадался, — усмехнулся он. — Не то чтобы я занимался этим из благодарности за спасение своей жизни, да и вообще, я никогда особо не… — «не желал этой жизни и какой-либо вообще», — чуть не произнёс он, но вовремя остановился. — Попросту подобная работа, поиск и вербовка малефиков, увлекала что ли.       Он с трудом подобрал определение тому, что значила для него подобная деятельность. Определение подобрал, но всё же не считал его верным. Он не сказал бы, что всё, что он исполнял по приказу опекуна, было увлекательным в полном смысле этого слова, скорее уж являлось каким-никаким, а времяпровождением. А после, когда у него появился первый напарник, стало уже повеселее как-то.       — Работали в паре, вот как мы сейчас с тобой, — продолжил он уже смелее. — В основном путешествовали по городам и деревням, собирали и проверяли слухи об артефактах, их обладателях, да и простых малефиках. Работа, похожая на инквизиторскую, не находишь? — вновь усмехнулся Осаму. — Дальше вербовали под крыло господина Мори. Кто-то шёл добровольно, за силой и знаниями, кто-то отказывался, и тогда в ход шли иные методы убеждения, а кто-то открыто выступал против и пытался избавиться от лишних свидетелей их силы в нашем лице. Для двух последних категорий всё обычно заканчивалось не лучшим образом.       — Отсюда все твои шрамы?       — Отчасти, — просто ответил он и продолжил пояснения: — В те времена я работал с одним человеком. Работал так долго, что мы даже стали друзьями. Он, к слову, хоть и не был медиком, но раны мои штопал куда лучше тебя, — Чуя в ответ на это только цокнул, переведя напрягшийся взгляд с его лица куда-то ниже, в область ранения своего наверняка первого пациента. — Ода был хорошим парнем, не убивал, в отличие от меня, даже пытался разрешать все конфликты мирным путём. Понятия не имею, как он попал к Огаю — он не рассказывал. Да я и не спрашивал, но в нашем обществе ему было явно не место. И однажды он в самом деле вознамерился уйти. Сам должен понимать, чем завершились эти намерения.       — Мори от него избавился?       — Поначалу он поручил эту задачу мне, — устало пояснил Осаму, впервые за долгий разговор потянувшись за отставленной на тумбу чаркой с подогретым вином, которое уже успело остыть. Лицо Чуи же в этот момент и вовсе сделалось нечитаемым. Лишь поражённость напополам с задумчивостью кое-как пробивались сквозь. — Я, конечно, отказался. Даже убедил господина Мори в том, что все его опасения целиком и полностью напрасны. Привёл массу аргументов и всё-таки убедил. Так я думал…       — И он всё равно его убил, — подвёл итог Чуя, когда Осаму умолк. — После этого ты и ушёл. Но почему в Инквизицию?       Этот вопрос заставил призадуматься. Отхлебнув вина и отставив то обратно, он приподнял голову к потолку, припоминая, что, в общем-то, в те времена он ещё не подозревал, что работа следователя очень схожа с той, чем он занимался у Мори. Искал ли он тогда защиты Ордена от бывшего опекуна? По большей части, ему было плевать. И, в конце концов, последние слова Оды…       — Ода всегда хотел помогать людям. Можно было бы сказать, что таким образом я исполняю его желание, занимаю его место в мире, но это так лишь отчасти. Почему именно Инквизиция? Понятия не имею. Мстить господину Мори я тоже как-то не хотел. Наверное, просто это было первое, что под руку попалось. В то время в Орден набирали всех желающих. Вот и вся романтика.       После этих слов в комнате повисло долгое молчание. Чуя задумчиво уставился себе под ноги, размышляя о чём-то своём, а Осаму же всерьёз ударился в философские мысли о том, какая любопытная штука — эта судьба, что вынесла его обратно в руки к бывшему опекуну и вновь заставила вплести себя в его паучьи схемы.       Чуя всё ещё продолжал что-то обдумывать, полностью погружённый в себя, когда очень тихо проговорил:       — Я тебе верю.       — Глупо, — тут же подал голос Осаму, ловя на себе метнувшийся прямо в глаза настороженный взгляд. — С чего ты решил, что я попросту не рассказал тебе только что сочинённую байку? — пояснил он уже с большим весельем, ожидая соответствующую взбешённую реакцию, крики, ор, да что угодно. Но его новый напарник оставался спокоен.       — Ты рассказал правду. Твой драгоценный «папенька», — последнее слово он выделил особенно язвительно, — не только тебя принуждал убивать своих друзей.       — А-а, — понял Осаму, — Рембо, верно?       — Вышел из-под контроля, — хмуро подтвердил Чуя излюбленной фразой Огая. — Так что твоя история очень похожа на правду, и я тебе верю.       — Сопоставил факты из моей истории со своей. И впрямь, отличная наблюдательность, Чуя, — вновь похвалил он эту следовательскую жилку. — Однако, теперь твой черёд раскрывать карты.