Он заносит левую руку для удара, но движение недостаточно быстрое. Уворачиваюсь в сторону и бью точно в солнечное сплетение противника. Он выдыхает, сгибается и начинает кашлять, но я не позволяю ему расслабиться и наношу удар точно в нос. От удара мужчина отходит назад. Он скалится, перчаткой размазывает кровь по лицу. В его глазах искрят ярость, ненависть и жажда победы. Я тоже не собираюсь проигрывать. И не проиграю.
Его удары сильны, но он медленный. Мои же реакция и скорость значительно превосходят его. И именно поэтому чаще побеждаю я. Пусть и не нокдауном, как хочет того мой тренер, но побеждаю.
Смешиваясь с кровью, капля пота стекает по виску, щиплет рану на скуле и остаётся там. Ноги дрожат, но не от страха: от изнеможения. Уже девятый раунд, и даже моей выносливости не хватает, чтобы справилься с такой нагрузкой. Хотел вымотать противника к этому раунду, но устал сам.
Он делает шаг вперёд, но ближе не подходит: ждёт, когда ударю я. Держу дистанцию, потому что ему — инфайтеру¹ — нужно быть как можно ближе ко мне. Выжидаю, когда закончится раунд. Остаётся около тридцати секунд, но, по ощущениям, они растягиваются до тридцати минут.
Наконец, противник наступает первым, снова бьёт левой. Я вновь хочу уклониться, однако недооцениваю его. Правой рукой он бьёт точно в челюсть — апперкот. Соперник вкладывает все оставшиеся силы в один, последний, удар.
Уже не чувствую боли, но понимаю, что начинаю терять сознание: в ушах поднимается гул, а перед глазами маячат тёмные пятна. Колени подгибаются и я отключаюсь сразу, как только голова касается пола.
Подскакиваю и жадно хватаю ртом воздух: сон. Всего лишь очередной сон-воспоминание. Ничего необычного, но холодные капельки пота уже впитались в белую простынь, а учащённый пульс бьёт барабанной дробью в висках.
Дурацкие сны о прошлом, о моём последнем бое. Чем сильнее хочу забыть, тем больше вспоминаю.
Ему это не понравится. Будет злиться, опять скажет: «Не хочу, чтобы тебя снова так избивали. Ты
проиграл, и больше не вернёшься на ринг». Не расскажу ему и сегодня.
Он не проснулся. Лежит на спине, закинув руку над головой и приоткрыв рот. Храпит, как обычно, громко. Его пальцы запутались в светлых волнистых волосах. Дарен красив, особенно в такие моменты. Тёплый свет восходящего солнца искусно очерчивает его резкие черты лица и изгибы спортивного тела. Но
такой он лишь во сне: поутру снова принимает облик демона, которого я начинаю ненавидеть. Становится невыносимо слышать его голос, даже смотреть на его вечно самодовольное лицо и улыбку, в которую я однажды влюбился.
Не хочу, чтобы он просыпался.
Понимаю, что больше не усну. Осторожно и медленно поднимаюсь с постели; голыми ногами касаюсь мягкого ворса ковра. Они ещё дрожат, как во сне, поэтому ступаю аккуратно.
Рядом с кроватью замечаю небрежно брошенную футболку супруга, которую я снял накануне. Здесь же лежат и его домашние штаны. Воспоминание о прошедшей ночи болезненно ударяет в голову и отдаёт ломотой по всему телу: снова ссора, снова секс. Всё ещё не могу устоять перед его невинным «прости, Жерар», и грустным взглядом. Понимаю, что он делает это специально: выводит меня, а затем извиняется. Он любит играть с моими эмоциями. Понимаю, но поддаюсь.
Ненавижу.
Или ещё нет?
Передо мной стеклянная дверь-купе; касаюсь холодной металлической ручки и отодвигаю её в сторону. Механизм скрипит, замираю и боязливо оборачиваюсь — не разбудил.
Холодный поток воздуха охватывает моё потное тело, кожа покрывается мурашками. Ступаю на ледяную плитку террасы, дверь не закрываю — не хочу, чтобы она вновь заскрипела.
Рассвет из нашей комнаты всегда выглядит как на ладони: солнечный диск показывается где-то вдали за частными домами, его свет окрашивает перистые облака в различные оттенки красного. Пение птиц превращает утро в маленькую сказку, главный и единственный герой которой — я.
Сажусь на плетеные качели и подкладываю под голову подушку. Облака плывут быстро. Их движение успокаивает, и начинает казаться, что плыву теперь я. Веки тяжелеют и слипаются: организм не до конца проснулся. Прикрываю ненадолго глаза.
Течение, которым меня уносит, усиливается. Появляется больше камней и часто заносит, а иногда я едва ли не сталкиваюсь с гигантскими валунами. На порогах начинаю тонуть; захлёбываюсь, но всплываю; всегда почему-то выныриваю, но чем чаще ухожу под воду, тем больше её скапливается в лёгких. Вижу Дарена — он протягивает руку, желая спасти, а потом ею же топит, погружая меня с головой под бурлящую толщу, где снова задыхаюсь.
По телу проходит мелкая дрожь, мышцы сводит и я просыпаюсь. Всё-таки задремал. Удалось поспать всего лишь около двух часов и я, конечно, не выспался: вчерашняя тренировка на работе и ссора вымотали меня. Но спать не могу: не хочу видеть эти сны, хочу скорее обо всем забыть.
Но если забуду прошлое, не пойду на работу и не буду видеть Дарена, то о чём же мне думать?
Шумно выдыхаю и прячу лицо за ладонями, щетина колет даже мою грубую кожу.
Новый поток утреннего прохладного ветра заставляет поёжиться. Думаю о том, что стоило взять с собой хотя бы покрывало: утро в августе холодное, а лёжа в одном белье на плетеных качелях, полных просветов, тепло не сохранить.
Не хочу возвращаться в нашу комнату — туда, где сейчас громко храпит мой супруг. Больше не доставляет удовольствия смотреть на него, хоть и считаю красивым. Лежать с ним в одной постели я тоже больше не могу.
Червь — мерзкий, покрытый слизью — которого я называю «сомнение», с каждым днём всё глубже закрадывается в голову. Окутывает мысли, поедает, казалось бы, вечную любовь к Дарену Мёрфи. Он приносит с собой лишнюю ревность, тревогу и недоверие; заставляет нервно поглядывать на каждого знакомого, коллегу или друга моего мужа; следить за его графиком, устраивать скандал при каждом позднем возвращении. Сердце болезненно сжимается, когда чувствую чужой аромат духов, исходящий от Дарена — не важно, женских или мужских.
Хочется плакать, когда представляю, что он любит кого-то другого.
И сейчас я чувствую, как в уголках глаз скапливаются слезинки; вытираю их рукой и моргаю. Небо уже не такое яркое, но всё ещё прекрасное и красочное. Под облаками пролетает стая птиц; они кружат, перегоняют друг друга и вскоре скрываются где-то за высокими домами позади. Выше замечаю уже расплывшийся след от самолёта, который тоже окрашен в розово-жёлтый цвет. Наверняка с борта воздушного судна этот рассвет куда интереснее.
Слышу шлёпанье босых ног по плитке, но не успеваю среагировать — надо мной нависает заспанный, едва открывший один глаз, с головой укутанный в белоснежное одеяло, Дарен.
— Ты чего морозишь свою пятую точку? — его голос ещё охрипший после сна. Зевает.
— Пошли давай, дурак. Холодно.
Не дождавшись ответа, Дарен возвращается в дом и плюхается на кровать, от чего та опасно скрипит.
Послушно поднимаюсь с качелей, и лишь оказавшись перед дверью осознаю, что не хотел уходить с террасы. Я сделал это неосознанно, словно по команде. Мотаю головой и отбрасываю глупые мысли — просто показалось.
Спускаюсь на первый этаж, на кухню. В нашем доме, то есть купленном супругом, но где мне приходится жить, уже светло; мы редко занавешиваем большие окна. Белые стены, полы и поверхность мебели отражают весь свет, от чего пространство кажется в разы больше: если бы не модный интерьер, этот коттедж мог бы походить на психиатрическую больницу.
Не успеваю даже открыть холодильник, как вновь слышу по-детски демонстративное шлёпанье босых ног. По телу словно проходит электрический заряд, дергаюсь и замираю.
Не хочу с ним разговаривать.
Дарен спускается по лестнице и устало зевает. Едва открывая глаза, он замечает меня и улыбается. Только вот, теперь его улыбку нельзя назвать дружелюбной, скорее самодовольной — я перестал видеть в ней доброту или ласку.
— Четыре часа утра, Жерар, — говорит как мама, застукавшая ребёнка. — Без тебя трудно уснуть, кто будет сопеть мне под ухо?
— Тебе недостаточно собственного храпа?
Стараюсь не встречаться с ним взглядом; отвечаю сухо, не скрывая отсутствия интереса к беседе.
Мёрфи наконец спускается и идёт ко мне. Медленно и плавно, словно считает себя хищником, главным в этом доме — как всегда и со всеми. Ухмыляется, когда делаю шаг назад.
— Ты уже две недели как на иголках и ничего мне не рассказываешь. Вчера опять начал ругаться, мол, я поздно пришёл, — говорит он тоже медленно. Раздражает. — Может уже поделишься своими мыслями? Ведь ты мой муж, мы должны доверять друг другу.
Он поднимает левую руку, где на безымянном пальце блестит уже потертое от носки обручальное кольцо. Моё же в этот момент словно нагревается, но я подавляю желание снять его, сжимая ладонь в кулак.
Хочу сказать ему правду, но от чего-то волнуюсь. Боюсь, что он разозлится? Нет, это мне нужно злиться. Волнуюсь, что он снова сменит тему, а я не смогу начать этот разговор в другой раз? Вероятно. Может, что опять переведет всё в шутку? Почти всегда так делает.
Или же просто боюсь правды?
Сердце стучит быстро, ощущаю каждый его удар по всему телу. На ладонях скапливается влага, а кожа покрывается мурашками.
Я должен, нельзя молчать об этом. Ведь мы семья, так? Он сам сказал, что мы должны друг другу доверять. Нужно решить это как можно скорее, пока я не загнал себя бессонницей и самокопанием.
— Ты мне изменяешь, да, Мёрфи?
— Я же просил тебя не называть мою фамилию.
Сменил тему.
Разве можно обращать внимание на такую мелочь в столь волнительный для меня момент?
— Отвечай на мой вопрос! — почему-то хочется провалиться под землю или просто сбежать, но не слышать ответ.
Разговоры о чём-то важном и так постоянно заставляли меня волноваться; кажется, что моя жизнь сокращается за эти минуты.
Наконец поднимаю на него взгляд. Дарен расслабленно опирается рукой о поверхность кухонного гарнитура и поджимает губы, раздумывая над ответом; вздыхает, смотрит прямо на меня. Безо всякого волнения, не пытаясь больше уйти от ответа, отвечает:
— Да.
Вот. То, чего меньше всего хотелось услышать. Точнее, я и не желал знать, но размышления терзали меня уже давно. Даже больше двух недель, в разы дольше.
Одно его спокойное «да» словно апперкот из сна. Не стой я рядом с холодильником, точно бы упал, но вовремя ухватился за ручку. Ноги вновь дрожат, и руки — всё тело начинает трясти. Кровь шумит в ушах, и единственное, что слышу — раздражающий гул.
Потрясение переходит в ярость, а она начинает подпитываться обидой.
Словно в трансе, не чувствуя ног, быстро подхожу к Дарену. Он не успевает ничего понять, и я бью в лицо. Не целюсь, просто бью. И плевать на то, что даже спустя три года мой удар может быть слишком силён для него. Руку пронзает острая боль.
Он падает назад и прячет место удара за руками. Кажется, идёт кровь, но я не смотрю. Быстро поднимаюсь на второй этаж, достаю чемодан и складываю в него все попавшиеся под руку вещи из гардероба. Даже если они не мои, не имеет значения; хочу уехать и не возвращаться.
«Изменял? — Да». Вот так просто ответил. Я две недели пытался выудить из него ответ, а сейчас он немного подумал и сказал. Для него нет ничего плохого в этом? То есть он
действительно просто использует меня? Но зачем, какой толк от бывшего спортсмена?
Бывшего спортсмена. И теперь будущего бывшего мужа.
***
Когда я впервые встретил Дарена Мёрфи, наверняка уже тогда он был эгоистом и манипулятором, но почему-то я не видел его настоящую суть все эти годы. Или просто забыл об этом?
На вечеринке близкой подруги я скрылся от любопытных глаз с одним молодым человеком; мы познакомились в тот вечер. Он прижимал меня к холодной стене коридора большого частного дома; там никто не ходил, так как в этом не было нужды. Его горячие, пропитанные алкоголем губы покрывали мою шею поцелуями, я же только мог постанывать от удовольствия. Руками я нырнул под футболку юноши и собирался стянуть мешающий элемент одежды, как вдруг недалеко от нас послышался смех.
— Да ладно? — я голос не узнал, но мой «друг» опешил и отстранился. — Я и не знал, что ты гей. Вот это кадр!
Светловолосый кудрявый юноша помахал телефоном и тут же скрылся за дверным проемом, а незнакомец, с которым я хотел уединиться, сорвался с места и побежал вслед за ним, оставив меня одного.
Кто бы мне сказал тогда, что я начну общаться с этим светловолосым парнем и в итоге стану его мужем. Может, если бы я не оказался в том коридоре восемь лет назад, моя жизнь была лучше?
***
Сил нет, голова тяжелеет. Облокачиваюсь на дверцу вагона, с трудом держась на ногах. До нужной станции остаётся ещё две остановки, но я едва чувствую свои ноги. Слёзы не переставая стекают по щекам, больше не вытираю их; костяшки правой руки гудят от боли.
Предательство на вкус как кровь и слёзы. Оно выедает тело изнутри, не оставляя ничего кроме ненависти.
Мне правда стоило это знать? Если бы я перестал спрашивать, могло бы всё снова стать как раньше? Если бы я не знал об этом, заставил себя забыть, мог бы стать вновь счастливым?
Хочу скорее уехать подальше, не имеет значения куда, главное — туда, где нет Дарена. Там, где меня не достанут мерзкие руки, где больше не услышу его голос.
Трясущимися руками достаю из рюкзака бутылку и полностью её осушаю. Вода всегда помогала побороть это потерянное состояние после разговоров с ним, восполняя запас энергии.
Когда поезд прибыл на станцию, собрав остатки сил и желания покинуть город, выхожу из вагона. Колесики чемодана за моей спиной стучат, попадая в борозды между плитками на полу. Тёплый воздух с улицы нежно обдувает кожу лица и рук, сушит влажные щёки, расслабляет и греет. Наконец перестаю дрожать и плакать.
«Куда ты пойдешь? Кому ты нужен, кроме меня, Жерар?» — крикнул Мёрфи, когда я уходил из его дома. Эта фраза до сих пор эхом отдаётся в голове.
Не хочу об этом думать. Не хочу признавать то, что кроме него у меня никого нет. Не хочу признавать, что я действительно никому больше не нужен.
Оказавшись на вокзале, понимаю что пора бы уже определиться с местом, куда хочу уехать. Хочу туда, где близко море. Мог бы уехать в Уэльс к родителям, они как раз живут в прибрежном городе. Но ждут ли они меня?
— Объявляется посадка на поезд до Брайтона, — звучит женский голос из динамиков.
Вот оно. Решено, еду в Брайтон. А куда ещё? Курортный город, да и вариантов больше не предвидится.
Покупаю билет и бегу на платформу. До окончания посадки остаётся несколько минут, и если не успею… Нет, даже думать не хочу, просто куплю билет в другой город. Каждая секунда пребывания в Лондоне с ним отравляет моё сознание. Не хочу. Ненавижу. Но, к счастью, успеваю и занимаю место у окна.
Когда поезд наконец трогается, ощущаю такую лёгкость и… Свободу? Уже давно не уезжал куда-то без
него. Ну и чёрт с ним, хочу спать.
«— Да какой из тебя тренер? Ты должен сам выступать на соревнованиях! Куда ты дел эти три года без боёв? Ты губишь свой талант! И этот Мёрфи тебя погубит, придурок! — мужчина ударил рукой о деревянную поверхность стола. Сидящие неподалеку от нас посетили бара с опаской оглянулись».
Только две недели назад, поговорив с бывшим тренером, по-настоящему задумался: а почему Дарен выбрал меня? Он всегда окружал себя лишь выгодными знакомствами, а в качестве спутника жизни предпочёл боксёра? И то после свадьбы сказал:
«Я не хочу, чтобы кто либо другой прикасался к тебе, Жерар. Тем более не хочу, чтобы кто-то избивал твоё красивое лицо. Зачем тебе это? Ты ведь и так многого добился. Тебе не нужны соревнования. У моего друга есть клуб, ему как раз нужен тренер для детишек; я считаю, что ты идеально подходишь на эту должность».
И я согласился, полностью осознавая, что этим поставлю крест на своей карьере спортсмена. Тогда хотелось всегда быть с ним, любить и никому не отдавать. Мне было хорошо. Казалось, что если
он этого хочет, почему я должен противиться? В свои двадцать пять лет Мёрфи умный, красивый и богатый — ему лучше знать.
Сейчас, спустя три года, понимаю, насколько был глуп. Всё это время я твердил себе: «Дарену лучше знать, и окончательное решение было за мной.
Это я так захотел».
Мне и раньше доводилось слышать, что Дарен Мёрфи не тот человек, с которым можно жить
счастливо. Или что я всего лишь красивая кукла, которую он выбросит, когда буду не нужен. Мне не хотелось в это верить. Я был уверен, что эти семь с половиной лет наших отношений и есть настоящая любовь. Как девочка-подросток, встретившая первую любовь, продлившуюся больше двух недель.
Но после разговора с бывшим тренером, чем чаще слышал
его голос, тем больше трескался купол доверия и любви вокруг нас. Нет, вокруг меня.
А когда он так спокойно признался в изменах, это стало кувалдой, удар которой окончательно разбил всю эту иллюзию «идеальной» любви. Теперь его голос для меня словно скрип металла о стекло или вдох угарного газа — раздражает и отравляет.
