Тишь ночная бьёт тревогу: за порог не гляди Ночью бродит по дорогам тот, чьё имя Самди. Дверь захлопни в полнолунье, скрип ключа, поворот, Тот, кого боятся люди, ходит мимо ворот.
Старинное зеркало на чердаке пылится уже несколько лет, заставленное хламом и занавешенное тяжёлой ненужной гардиной. В темноте и тишине оно, скрытое от посторонних глаз, почти не напоминает о том, что прячется за грязной, покрытой разводами амальгамой. Алиссон иногда приходит сюда, куда реже в последние годы, чтобы побыть наедине с собой и своими мыслями. Он садится перед спрятанным зеркалом, подгибая под себя ноги в тёплых домашних штанах, скинув мешающиеся тапки. Здесь, в Ливерпуле, куда холоднее и промозглее, чем Нову-Амбургу, куда тусклее и скучнее, чем в… Алиссон вздыхает, вовремя запретив себе думать. Ливерпуль красивый, своеобразный: дух индустриальных двадцатых и призрак монархического империализма, каменно-красный, мощёные улицы с запахом сигаретного дыма, автобусных выхлопов и холодного моря, с отзвуками набоек туфель Ливерпульской четвёрки, набивающей жёсткими подошвами на мостовых в ритме шага дождливое Here Comes the Sun. Ливерпуль своеобразный, не похожий на всё, где он бывал раньше, но ему нравится, хотя иногда, в особенно одинокие и мрачные дни, когда нет тренировок, а все друзья и родственники вдруг решают оставить его в одиночестве, он тоскует по своему дому — одному из нескольких — тому, что остался в Зазеркалье. Ключ на его шее слишком тяжёл, тянет вниз тонкую кожаную верёвку, на которой висит, но Алиссон не готов его ни снять, ни коснуться. С началом карантина отчего-то становится совсем невыносимо, хочется снова сбежать, как в молодости, от всего мира в странночудесную страну, нацепить свой нелепый костюм и отправиться искать приключения, в которые не поверил бы даже Льюис Кэрролл. Но ведь и ему уже не шестнадцать, а со своими проблемами, переживаниями и неспособностью ужиться с серостью мира, разбираться надо самостоятельно, не сбегая от происходящего, не ища забытой яркости, по которой истосковалось привыкшее сердце. Сегодня за окном непроглядная туманная серость и редкий ливень, нагоняет уныние и сонливость, поэтому Алиссон, выключив во всём доме свет, идёт на чердак, взяв с собой только тёплую кофту и старую масляную лампу, которой освещал себе путь в эти редкие вечера. Он сдёргивает гардину, чего раньше никогда не делал, обнажая пошедшую рябью грязную поверхность, и садится напротив, вглядываясь то в своё отражение, то в дрожащий свет лампады. Зеркало манит, зовёт снова ощутить приятную лёгкость безответственности и родное тепло в сердце, когда возвращаешься в домой. Снова начавшийся дождь шумит о крышу, мажет маленькими каплями о витражное окно под потолком. Алиссон взвешивает на ладони резной старинный ключ, раздумывая совсем немного, прежде чем легко подняться на ноги и в два шага подойти к зеркалу, подопнув по дороге одну из полупустых коробок. Он слишком долго не понимал, что тянет его так сильно сегодня, но теперь он видит абсолютно точно, он не может больше обманываться. Алиссон касается пальцами зеркала, амальгамная поверхность идёт сильной рябью, будто в чистое озеро, отражающее глубокое небо, кто-то бросил тяжёлый камень, и по центру появляется замочная скважина причудливой формы, в которое Алиссон вставляет, проворачивая до щелчка, свой ключ. Дверь открывается с тихим скрипом, как и всегда, и темнота внутри почти привычная — он помнит досконально, сколько шагов во тьму надо сделать, чтобы добраться до яркого света. Первый раз было страшно, но потом — никогда.***
Здесь всё так же, как пять лет назад. Было бы странно, если бы было наоборот, — время в Стране Чудес остановилось давным-давно, и даже мартовский белый кролик уже выбросил свои часы, но ведь на то она и чудесатая, чтобы быть непредсказуемой для всех. Чеширский кот улыбается ему, встречая по ту сторону зеркала, в воздухе от него только и видно, что клыкастую ухмылку да две голубые полоски на кончике хвоста. Алиссон чешет его за ухом, но не задерживается долго: своенравный кот всё равно исчезнет через секунду, оставив за собой только дым, и не появится снова, пока не захочет сам. На Алиссоне снова его потёртый нелепый костюм — никакого голубого платья с передничком, боже. Красный атласный жакет и красные бриджи, под которыми полосатые гетры, подозрительно похожие на футбольные, будто украденные у кого-то из Дортмунда, а то и из Барселоны, остроносые боты не самые удобные для путешествий, но Алиссон привык и к ним. Такой была их сказка, такой была их Страна Чудес — и такой был их Алиса. Он улыбается, поправив на поясе кинжальные поножи, и идёт к своему старому дому у самой границы миров, чтобы найти у запертых дверей на покосившейся веранде того, кто и звал его сюда. Он специально не смотрит на своего Барона, оттягивает время, пытаясь насладиться прекрасным чувством возвращения домой. Этот мир существует вне времени и пространства, вне понятий другого, зазеркального, мира, вне его представлений о нормальности и правильности, и тем он опаснее. Так легко потеряться здесь слишком надолго. Здесь всё привычное, всё такое, каким Алиссон его оставил много лет назад — ярко-жёлтые каменные стены дома и зелёный сочный газон перед ними, витражные окна с прозрачным шифоном вместо стекла, запах ландышей, травы и черёмухи. Длинный стол в яблоневом саду с рваной жёлто-чёрной скатертью и стареньким чайным сервизом — с маленькими пчёлками — на нём; Шляпник часто захаживал к нему раньше, обсудить свежие новости и рецепт мази для больного колена Алисы из перетёртого зуба дракона, который надо бы скоро достать… Они будто разошлись на пару минут, сменить обувь для джиги, а потом собраться снова — с червонным королём, наверняка оторванным от своих сверхважных королевских дел, с залихватски отплясывающим Самди и мартовским зайцем, выбросившим свои часы… Эти истории теперь только его памяти и прелестному малышу-племяннику на ночь, вместо приевшихся сказок. Его брат шутит, что вместо вратарских перчаток Алиссону впору бы брать перо и бумагу. Алиссон улыбается и молчит, что когда-то его руки вместо мяча держали меч. Он смотрит на голубую черепицу покатой крыши, на резные ставни, на играющих у его ног львов, размером с аквариумных черепах и вскидывает голову на проплывающего над головой гладкого чёрного кита в персиковых перьях облаков. Увидев это впервые, можно сойти с ума, но потом так сложно отказаться и вернуться. Барон ждёт терпеливо, не торопит и не одёргивает, даёт ему время вспомнить, почувствовать себя не гостем, а полноправным хозяином — почувствовать себя здесь снова своей Алисой. — Ты мог просто написать мне смс или в WatsApp, — Алиссон не укоряет — просто легко подтрунивает над ним, чтобы, затаив восторг, наблюдать, как всемогущий Барон Суббота смущённо тупит взгляд в столик перед собой, признавая неправоту, — я мог и не почувствовать, что сегодня тянет больше обычного. — Хотел, чтобы ты пришёл сюда сам, а не потому что я попросил об этом, — Самди всё-таки улыбается своей привычной широкой улыбкой, понимающей и немного колкой, снимает с головы лиловый цилиндр — не изменяет себе — и приветственно склоняет голову. — Подумал, что до конца карантина нам всё равно не увидеться, а в Стране Чудес нет таких законов… — Да и таких болезней, — Алиссон понимающе хмыкает, подходя ближе к нему. Кричаще-яркий оранжевый жилет и белая рубашка на нём тянут прикоснуться, вспомнить ощущение прикосновения к горячей тёмной коже под слоями ткани. — Что-то срочное, Вёрджил? — теперь, когда они узнали друг друга в том, зазеркальном, мире, не сразу вспомнив, что когда-то уже были знакомы, были близки, почему-то проще называть его настоящим именем, проще сопротивляться магии вуду, исходящей от него, проще преодолевать запреты. — Просто хотел тебя увидеть. Вёрджил плавно поднимается навстречу, трость тёмного дерева с набалдашником-черепушкой в его руках появляется из воздуха и ложится в ладонь, как влитая, будто не было тех лет, проведённых в реальном мире, пока они только играли и притворялись кем-то другим. Он кажется всё тем же — непостоянным игривым духом, хмельным от танцев, крепкого кофе и горького рома, в дорогих костюмах с яркими фраками и белой маской смерти на смуглом улыбчивом лице. Таким должен быть барон Геде, тот, кого боятся люди, воплощённая несерьёзная улыбчивая смерть. Но Алиссон видит в тёмных глазах, когда он обнимает его за пояс, отложив на косые прогнившие перила цилиндр с птичьими перьями и костями, неуверенность — и это от него, от человека, от Вёрджила неуверенность. Из его человеческого сердца. Будто Алиса теперь, увидев его настоящего, разочаровавшись, не захочет знаться с ним здесь. Алиссон вспоминает некстати, что это их первая встреча в Стране Чудес после знакомства, первый раз, когда они могут взглянуть друг на друга и увидеть больше, чем образы, но это почему-то не пугает — придаёт уверенности. Он фыркает, обняв его в ответ одной рукой, стягивает с мелко вьющихся волос резинку, распуская тугой пучок, с мимолётным сожалением думая о том, что хочется точно так же сделать на поле, зарываясь в жёсткие кофейно-чёрные кудри. — В следующий раз всё-таки лучше предупреди, чтобы не пьянствовать здесь в одиночку, — Вёрджил привлекает его ближе, обнимая, как тогда, после матча, крепко и настойчиво, пока Алиссон обхватывает его лицо ладонями — без вратарских перчаток ощущение совсем не то, но вместе с тем забыто-правильное. — И не забывай следить за временем, у тебя это лучше получается. А то опять пропадём случайно на месяц, нас Юрген потеряет. Решит, что сбежали от карантина в Бразилию. — Почему не в Нидерланды? — Вёрджил тепло выдыхает с улыбкой, думая о том, что торопиться им сейчас всё равно некуда. — Слишком предсказуемо, Юрген так плохо не подумает…