Уроки любви

— Ящик шампанского? Ты говоришь совершенно серьезно? Но это же… по меньшей мере, странно? Ужели нет более… более традиционного способа проявить симпатию? Письмо, к примеру… — Записка непременно будет! — с энтузиазмом воскликнул Муравьев-Апостол, перебив недоумевающего Бестужева-Рюмина. — Записка, вложенная в ящик шампанского?! Serge, mon ami, шампанское было бы неплохим подарком для усатого кавалергарда, а к прекрасным дамам нужен… несколько иной подход. Скромный букет цветов, какая-нибудь книжица с — непременно — глубокой и переполненной смыслом фразой, выведенной твоей рукой на форзаце. Понимаешь? Сергей, пытаясь подавить свой энтузиазм и непомерное желание действовать в ту же секунду, обрывисто выдохнул, выпуская легкое сожаление, вызванное недопониманием товарища. — Нет-нет. Я решительно уверен в том, что отправлю ей ящик шампанского. Тут… тут другое… Особое значение. Это своеобразная метафора. Мягкий южный климат оказал исключительно положительное влияние на здоровье Екатерины Павловны. В общем и целом женщина была довольна поездкой к сводному брату. Единственное, что огорчало княгиню — малое количество светских утех. Нет, безусловно, они не отсутствовали полностью, однако местное общество не могло в полной мере удовлетворить требовательную Екатерину Павловну, привыкшую к столичным изыскам. Стол к завтраку был давно накрыт, а Анна вновь опаздывала. Краткая встреча с Муравьевым-Апостолом перевернула в душе девушки абсолютно все. Спокойствие, казалось, навсегда покинуло Бельскую. Сердце выстукивало ритмы ожидания. Но чего ждала Анна? На что она надеялась? На то, что за пять лет разлуки Муравьев не позабыл ее, сохранил чувство? На то, что теперь он предпримет попытки к действию? Но ведь это же так… странно. Так маловероятно. Неужели подобное возможно? Разговор за столом шел о каких-то мелочах. Бельская наверняка бы в полной мере «отстранилась от мира», если бы ее не пробудила речь удивленного лакея: - … у двери нашел. Тут какая-то записка. Взгляд княжны быстро выцепил появившийся в столовой ящик. Бельской понадобилось мгновение, чтобы понять, что это был ящик с шампанским. Еще мгновение ушло на то, чтобы голубые глаза Анны заприметили в руках Алексея Григорьевича аккуратно сложенную записку. Сердце забилось стремительней. Нет-нет, глупое сердце, надеяться рано. Не стоит. Будет больнее... А вот многозначительные взгляды матери и дяди настраивали совсем на иное. Это, отчего-то, очень развеселило Анну. — Дядюшка, позвольте я? Ее тонкие пальцы осторожно принимают записку… Так прикасаются к надежде. Боязливо и трепетно. «Les fous changent le monde». Это единственное, что немым благословением слетает с губ Анны. И в то же мгновение убийственная нежность, тихий неустранимый восторг и еще целая палитра эмоций, не поддающихся словесному описанию, пронзают девушку навылет. Шампанское… И правда, безумец. В памяти тут же оживает история об императоре и шампанском. История, рассказанная когда-то Муравьевым-Апостолом. В памяти тут же оживает тихое признание, сорвавшееся с уст Сергея. Безумец, безумец, безумец… И ее мир он уже поменял. Он изменил его. Плеснул красками эмоций, благословил песней чувств. Подарил смысл. Бельская не имела понятия, что ей делать дальше, не знала, как ей действовать. Но… теперь в ней появилась какая-то необъяснимая уверенность в том, что все будет хорошо, уверенность в том, что все наладится. Почему? То могут объяснить лишь люди, получившие крепкую пощечину счастья. Выдержав недоверчивый и настороженный взгляд матери и веселую усмешку дяди, она направилась к себе. Анна бесцельно бродила из одного угла комнаты в другой. Затем пыталась взяться за чтение, но… тщетно. Взгляд торопливо бежал по строкам, но их смысл непростительно отставал. Радовало лишь то, что на сегодня никаких визитов и приемов запланировано не было, поэтому никто из посторонних не мог бы заметить плохо затаённую радость. Добровольно изолировав себя от внешнего мира и являясь лишь к столу, Анна провела бессмысленный, но полный разного рода размышлений день. Объятия ночи уже готовы были принять девушку, однако сама Бельская еще не желала отправляться в страну Морфея. Бельская писала кузине, когда слух вдруг уловил нечто, похожее на звук шагов. Быть может, ей всего лишь показалось? Глухой стук, выколачиваемый из мощенных дорожек сада, приближался. Вопреки здравому смыслу, а может быть и по велению Провидения, княжна, отодвинув и без того прозрачные занавески, опасливо выглянула в распахнутое окно... Он стоял таков, какой он есть. Между ними было несколько метров, но это было таким ничтожным расстоянием, по сравнению с колючей пятилетней разлукой. Звенящая радость, в мгновение родившаяся в душе Бельской, оседала холодом на кончиках пальцев. Он улыбнулся. Улыбнулся так ярко и так… просто, словно не было множества хмурых дней. Не помня себя, Анна торопливо задернула шторы. Сердце бешено колотилось, но девушка быстро совладала с ним и, не заботясь о том, что может быть замечена матерью, дядей или слугами, бросилась в сад. Сергей же терпеливо ждал. Ждал. А чего он ждал? Чем он думал, придя сюда? Чего он добивается? Ведь он даже не говорил с Анной, не дождался никакого знака с ее стороны. Быть может, девушка и вовсе не хочет с ним говорить? Быть может, она таит обиду? А может она… более не любит его? А если и вовсе не любила? Ведь признания, ответного признания, Сергей не получал. А что же до слез при расставании… женщины так сентиментальны. К тому же Бельская была юна, и даже ежели она и испытывала хоть какую-нибудь симпатию к Муравьеву, то это могло быть пылкостью и неопытностью юности, а не огнем любви. Сейчас она, наверное, изменилась. Наверное, она более не та Анна, которую Сергей оставлял в рыдающем Петербурге. Нет… Нет, какие глупости. Даже если она более не «та», он не сможет ее разлюбить. Потонуть в обязанностях, спрятаться от ее нежного образа в многочисленности дел — да, но разлюбить — никогда. Определенно, в ней прекрасно всё. Даже перемены. Даже если они будут отрицательными… Вздор… Вздор! Какой же вздор! Она Ангел. Она не может нести в себе ни зла, ни чего бы то ни было плохого. А что же до самого Сергея? Достоин ли он ее? Ведь пока его цели не достигнуты. Однако же какая глупость, что он пришел сюда! Его поступок может легко скомпрометировать девушку. Навредить Анне — последнее, чего желал Муравьев-Апостол. Тем не менее, он пришел к дому ее дяди под покровом ночи. Нет, действиями молодого человека определенно правил не здравый смысл. Сегодня распорядителями бала были сердце и его прекрасная спутница любовь. Мысли с молниеносной скоростью сменяли друг друга, терзали Муравьева-Апостола. Спасение пришло тогда, когда Сергей уже и не надеялся его получить. Она была взволнована. Такая хрупкая, тоненькая, стремящаяся улететь ввысь. Чистая и безукоризненная… Сознавая ее безупречность, Сергей невольно пристыдил себя, ведь единственное, чего он желал в эту минуту — забрать ее поцелуй. Ощутить тепло и мягкость ее губ. Но Муравьев-Апостол сумел сдержаться, пересилил себя. Однако сохранить почтительную дистанцию все же не удалось. Сергей порывисто взял руки девушки в свои, как только та оказалась рядом с ним. Кажется, ранее он никогда не позволял себе подобной дерзости. — Сергей Иванович… — с придыханием сорвалось с уст Анны, и в этом коротком обращении без труда читалось всё: горечь, расставания, тяжесть разлуки, радость встречи и… любовь. Кажется, им более не нужно признаний. Сергей и Анна и без того понимают мельчайший порыв души друг друга. — Анна… Анна Григорьевна… Простите меня, — прошептал Муравьев-Апостол, извиняясь не то за свой поздний и весьма рискованный визит, не то за сумасбродное послание, не то за пятилетнее отсутствие. — Нет-нет, не нужно, — торопливо пролепетала Бельская, кажется, принимая абсолютно все извинения. А затем... затем было молчание. Молчание, необходимое им обоим. Необходимое, чтобы осознать всё, что случилось с ними, необходимое, чтобы принять это. И действительно. Действительно. Все было так удивительно. Они знали друг друга по светским раутам и балам. Между ними никогда не было откровенных, личных разговоров. Лишь учтивость, строгость общепринятых тем рпзноворов, изредка сопровождавшаяся витиеватостью слов, уводивших к чему-то более интересному, но слишком «личному» для высшего общества. Однако Сергею и Анне не нужно было слов. Молодые люди словно чувствовали друг друга. Чувствовали и понимали это. Кажется, подобное принято называть "родством душ"… Его высшее проявление. Вот и сейчас, не расцепляя рук, они жадно и торопливо смотрели друг другу в глаза, не желая портить магию момента очивидностью слов. Влюбленные часов не наблюдают, но даже самые безумные из числа зараженных страшным недугом самого трепетного чувства не теряют ощущения опасности, угрозы. Бельская коротко обернулась на окна дома. — Сергей Иванович, я… — Да… Да, конечно, я понимаю, — отозвался Муравьев-Апостол, выпуская руки девушки из своих. — Простите, я сделал глупость, придя сюда, да еще и в такой час... — Нет-нет, что вы… — начала княжна, потупив взгляд, однако не успела закончить. — Желание видеть вас было нестерпимым. Анна, вновь взглянув на Сергея, молчала. Ей отчаянно хотелось выразить свою обоюдную нежность, но слова никак не становились в хоть сколько-нибудь связное предложение. Слова вообще исчезли. — Анна Григорьевна, если вы не будете против, я… я постараюсь вновь встретиться с вами, попробую отыскать возможность… Бельская лишь торопливо закивала. — Мне… мне пора… — едва слышно сказала она. Муравьев-Апостол одарил ее поклоном и собирался было уходить, как вдруг услышал робкое, но такое нужное и важное: — Сергей Иванович… я… я рада вам.