Королевский премьер

      Астори смотрит в иллюминатор на безбрежную рваную полосу взбитых, точно сливки, облаков, кипенно-белым морем раскинувшихся внизу. Самолёт слегка потряхивает. Полуденное солнце ослепляет, падает прямыми бледно-золотыми лучами на колени, отражается в стекле косыми паутинками. Астори подпирает подбородок и щурится. Где-то сзади перешёптываются секретари. Рядом листает документы Тадеуш, щёлкая ручкой и почёсывая ею затылок: очки сползли на нос, в зелёных глазах вспыхивают светлые прожилки, лоб морщится, веснушки на лице обозначены ярче. Астори глядит на него с минуту, затем откидывается на спинку сиденья и прикрывает веки. Хочется спать.       Дипломатическую поездку в Райвенлок переносили не раз и не два. Тадеуш долго не мог договориться с райвенлокским премьер-министром, Микласом Вреттом, о сроках, и их непрестанно сдвигали то на год, то на полгода, назначали прилёт в середине лета, потом перезванивали, извинялись и просили прибыть в конце весны. Астори терпеливо ждала.       Она наслышана о том, как восприняли новость о её коронации в королевской семье Райвенлока — Тадеуш предупредил её, что стоит быть готовыми к холодному приёму. Но это всё равно. Она проглотит что угодно, лишь бы закрепить договор о взаимопомощи и дружбе, подписанный двадцать пять лет назад. Он истекает в будущем году. И если волнения на Севере повторятся и охватят весь Эглерт… лучше увериться, что Райвенлок не станет влезать в это.       Хорошие союзники никогда не бывают лишними.       Даже если они смотрят на тебя, как на бывшего вассала, а не равноправного партнёра.       Астори пытается представить, что скажет ей Его Величество Стецель Третий при встрече. Как поведёт себя. Что подумает. Она обязана держаться с достоинством, без заискивания, обязана чётко показать, что Эглерт согласен сотрудничать, а не прислуживать. От неё многое зависит… как и от Тадеуша.       В нём Астори не сомневается. Он близко знаком и с королём, и с премьер-министром Райвенлока, в котором часто бывал вместе с Фаушем. Но тогда на официальных конференциях присутствовали лишь двое — премьер и премьер — потому что в Райвенлоке монарх действительно царствует, но не правит.       Теперь формат изменится. Присутствие Астори — самостоятельного правителя — как бы обязывает Стецеля тоже появиться, иначе это будет выглядеть поистине жалко. Обед ему точно придётся провести… и там особенно важно не ударить в грязь лицом.       Астори открывает глаза, вдыхает. Предстоит тяжёлая неделя.       Они летят уже час, до прибытия ещё примерно столько же: континент и группу островков, на которых раскинулся Райвенлок, разделяет ширь Грозового океана. А ещё дальше, за Истрейским проливом, лежит её родной Эльдевейс… маленький, горный, тёплый, так похожий на Эглерт.       — Вы не спите?       Осторожный шёпот Тадеуша вырывает её из воспоминаний; Астори вздрагивает, оборачивается к нему и мягко улыбается.       — Нет. Задумалась, — так же тихо отвечает она.       Он кивает. Его взгляд ласково изучает её, поддерживает, ободряет; Тадеуш робко берёт Астори за руку и едва ощутимо сжимает её, переплетая их пальцы. Он рядом. Он просто рядом. Всегда. Астори крепче обхватывает его ладонь и благодарно смотрит в глаза, потому что сделать что-либо ещё нет никакой возможности: в тесном салоне частного королевского самолёта слишком хорошая акустика, а секретари сзади слишком любопытны. Они держатся за руки, не глядя друг на друга: Тадеуш по-прежнему подчёркивает наиболее важные места в документах, Астори невидящим взглядом буравит иллюминатор.       Иногда он ласково поглаживает костяшки её пальцев. Иногда она придвигается чуть-чуть ближе, чтобы полнее ощутить его тепло и запах мирта и вербы.       Из аэропорта их сразу же везут в гостиницу «Алмаз», лучшую в Вольтраме, древней столице Райвенлока. Стецель предлагал им поселиться в королевской резиденции, но Астори вежливо отказалась — ей казалось это излишним, и к тому же… в помпезном, роскошном Дуакенском дворце, который больше Серебряного в два раза, она бы ощущала себя в ловушке. Не на своём месте.       Туманный ветреный день мелькает за окном автомобиля: серые плащи и шляпы, серые бритвенно-острые очертания зданий, серые изогнутые мосты над рябью серой Понты… Вольтрам — город на реке; ходячая шутка говорит, что мостов в нём больше, чем пешеходных переходов. Моросит. Астори мнёт перчатки и думает о детях: как-то они там? Одни, без неё? Надо позвонить, как только обустроится.       В «Алмазе» холодно и просторно; их препровождают на лифте на восьмой этаж, в номера первого класса, каждый из которых со среднюю квартиру. Им с Тадеушем достаются смежные — из одного в другой можно попасть через внутреннюю дверь. Чемоданы уже занесены. Астори медленно оглядывается, шагает между диванчиков, кресел и пуфиков; блестит начищенный пол. Она касается рамы зеркала, украшенной затейливыми завитушками, и размышляет.       Сегодня не пятница и не вторник. Но разве оба они, отправляясь в эту поездку, не знали, что…       Стучат из соседнего номера, и Астори, машинально натянув перчатку, торопливо отпирает дверь. На пороге Тадеуш, в пиджаке, но с растрёпанным галстуком и взъерошенными волосами. Глаза сверкают безумной радостью. Прежде чем Астори успевает спросить, в чём дело, он рывком заграбастывает её в объятия и ошалело целует, стискивая плечи, опаляя щёки дыханием. У Астори кружится голова. От неожиданности она отступает назад, ловит ртом воздух и смотрит на него мутно и изумлённо.       — Ещё не семь… и сегодня среда… чт-что случилось?       — Извини… Прошу прощения, Ваше Величество, я просто… — Он улыбается; расползаются морщинки-лучики, уши двигаются. — Только что сообщили — в «Арлекино» напечатали опровержение всем статьям Уолриша! Он сдался!       Астори чудится, что её, словно на крыльях, приподнимает над землёй, и она едва не бросается ему на шею. Получилось. Да. Уолриш выбросил белый флаг… она победила.       — Это прекрасно! Это… О Мастер!       Она не знает, что сказать. Тадеуш молча касается губами её руки, проводит ею по своей щеке.       — Вы заслужили. — Они стоят так близко, трогают друг друга так чутко, что пульс одного эхом отдаётся в теле другого. Астори хочется его поцеловать, но она запрещает себе. Нельзя. Она сама установила правила, она не может их нарушить, иначе… это будет уже личное.       Оправданий не останется.       Тадеуш читает это в её взгляде и подавляет вздох. Отстраняется.       — А теперь… постарайтесь немного отдохнуть. Через час нам предстоит обедать с Его Величеством.       Астори кивает, до хруста сжимает кулаки. Вот так. Держать дистанцию.       Держать дистанцию.       Вопреки ожиданиям, обстановка в Дуакенском дворце миролюбивая и почти доброжелательная. После официальной части приёма — встречи и короткого интервью на глазах у прессы — переходят к неофициальной — обеду в королевских апартаментах. Присутствуют оба монарха со своими премьерами. Миклас Вретт, статный и моложавый, с ёжиком тёмных волос и ухоженными усиками, нравится Астори — у него крепкое рукопожатие, твёрдая походка и проницательный взгляд. Он слегка картавит. Ему немного за сорок, есть жена, четверо детей и ещё три года до выхода в отставку. К королю Стецелю Астори относится настороженно, но и он опасений не вызывает: благодушный старичок с брюшком и хитроватыми, вечно изогнутыми седыми бровями. Знает явно больше, чем говорит, и ладони у него липкие.       Обед проходит с предельными предосторожностями с обеих сторон: нейтральные шутки, не выходящие за рамки приличия, светская беседа о рецанской кухне, породах кошек, погоде, вскользь упомянутый политический кризис на Востоке — за едой работу не обсуждают — и сдержанные, истинно райвенлокские улыбки. И… и акцент. Вернее, его полнейшее отсутствие.       Язык у бывшей колонии и бывшей метрополии один, но произношение ощутимо разнится. В Эглерте слова выговаривают мягко, плавно, с придыханием на гласных — как Тадеуш, например. Астори уже почти забыла, как звучит чистый райвин… такой, каким изъясняются на её родине или в Райвенлоке.       — Прелестнейшая копия «Девушки и тигра» до сих пор висит в Национальном музее искусства. Выставка заканчивается только на будущей неделе, — оживлённо вещает Миклас и одновременно орудует вилкой с непринуждённой изящной ловкостью истинного дипломата. — Тадеуш, вы ещё успеваете.       Тадеуш улыбается, прищуриваясь.       — Благодарю, Миклас. Если выдастся спокойная минутка и Её Величество согласится…       — Не имею ничего против, — пожимает плечами Астори и берёт наполненный ториком бокал. Растягивает уголки рта в мягкой усмешке. — Господин Бартон разбирается в искусстве намного лучше меня, и, право же, это неловко. Мне давно стоит наверстать упущенное.       Король Стецель посмеивается, сложив руки на животе.       — За этими премьерами глаз да глаз! Не так ли, Ваше Величество? Вам-то точно должно быть об этом известно. Получше, чем мне.       Астори облизывает губы, кивает, старается отшутиться:       — Разумеется, Ваше Величество. Будни королев вообще гораздо хлопотнее — нужно уследить не только за премьер-министром, но и за кастрюлей на плите.       Если она и сказала лишнего, ей не дают это почувствовать: общество за столом чересчур хорошо воспитано. Тадеуш и Миклас обмениваются понимающими улыбками, Стецель вновь хихикает. Его полунамёки пугают и раздражают Астори — он говорит одно, думает другое, а подразумевает третье. Она не верит ему… и хочет быть такой же. Всеведущей, могущественной, хочет быть в позиции силы, хочет смотреть свысока на тех, кто осмеливается идти против неё… хочет быть королём.       Тем, кто царствует и правит.       — Ваше Величество, не желаете прогуляться по дворцу? — приглашает её Стецель, когда уносят пустые тарелки. — Оставим наших премьеров пошушукаться о своём… идёмте. Я устрою вам экскурсию, в Дуакене есть, на что полюбоваться.       Астори остаётся лишь согласиться. Тадеуш провожает её взглядом, в котором читается: «Не падайте духом». Это не утешает. Астори кажется, что Стецель намеренно уводит её от Тадеуша, чтобы заманить, опутать сетями, выведать, надавить… у неё паранойя. Очевидно. Она перенервничала с утра, дети в Эглерте одни, перелёт, смена климата, волнения предыдущих недель… всё в порядке. Стецель всего-навсего чудаковатый старичок с липкими руками и выдающимся совсем не по-королевски брюшком.       И она быстро бегает даже на каблуках. Жаль, что пистолета нет…       Паранойя. Успокойся. Успокойся.       Сейчас же.       — Чудесный вид, не правда ли, милочка? — Стецель останавливается у стрельчатого окна. Астори безучастно следит за моросящим дождём и кивает.       — Чудесный.       Стецель поворачивается всем телом, осматривает её с ног до головы — медленно и тягуче, словно обёртывает полиэтиленовой плёнкой. Ни вздохнуть, ни шелохнуться.       — Мне искренне жаль вас, милочка.       Астори приоткрывает рот от удивления.       — Позвольте…       — О нет, я говорю это не от того, что хочу обидеть вас. — Он приближается на полшага, желая лучше разглядеть её смуглое лицо в сумеречном свете дня. — Поверьте. Я восхищён вами и тем, что вы сделали с Эглертом… и рад, что вы не сломались от того, что он сделал с вами. Это нелегко. Для любого монарха в любые времена, но для вас… ради Мастера, вы же… ещё девочка…       Ей двадцать семь. Астори упрямо выпячивает подбородок. Ей не нравится считать себя девочкой… у девочек должна быть семья, бантики и мечта о принце.       У неё есть отец в тюрьме, полное забот королевство и премьер-министр — вместо мёртвого принца. Какая к чёрту девочка?       Стецель прочищает горло.       — Но мне вас жаль. Вы боретесь… за что? За страну, которая никогда не признает вас своей? За корону, которая — будем честны — принадлежит вашему сыну, а вы её захватили, имея на это чуть больше прав, чем на корону, допустим, Райвенлока? Да, вы победили… но какой ценой?       Астори поджимает губы и не отвечает. Не считает нужным. Этого разговора вообще не должно было быть, он бесполезен, он вреден, потому что ни к чему не ведёт. Что бы Стецель ни сказал, она не остановится. Она просто… продолжит делать свою работу.       И она готова платить любую цену.       — Милая… Быть королём — это тяжкий ежедневный труд. Быть политиком — каторга. Вы уверены, что готовы совмещать?..       — Уверена. — Астори сглатывает и расправляет плечи. — Абсолютно точно уверена. Благодарю вас за предупреждение, Ваше Величество… но я справлюсь. Как до сих пор справлялась.       Стецель испытующе глядит на неё с минуту и со вздохом качает головой.       — Если так… пройдёмте в галерею, я покажу вам гобелены четырнадцатого века.

***

      Астори читает свежую райвенлокскую газету и прицокивает языком. Вечереет. Моросить почти перестало, небо покрыто плотной тканью тяжёлых вязких туч, и гулко звенят колокола из соседней намины — идёт похоронный кахдис. Сухо горят люстры в прохладном номере, чересчур большом для неё одной, и Астори, в сотый раз скользя глазами по одной и той же строчке, уже думает заказать ужин, поесть и лечь спать, как вдруг во внутреннюю дверь стучат. Коротко и застенчиво.       Тадеуш.       Она осторожно поднимается, проходит через светлое пространство номера и открывает дверь. Где-то под коркой мозга скребётся мысль, не станет ли он снова целовать её с порога, и Астори не знает, понравилось бы ей это или нет. Ей нельзя… она не может нарушать ею же расчерченные границы. Они договорились о…       Тадеуш стоит на пороге — в белой рубашке с галстуком, краснеющий и заикающийся.       — Добрый… здравствуйте, — смущённо откашливается он. — Я подумал… если уж мы… и вот… Ваше Величество… я…       Астори кожей ощущает его застенчивую надежду и преданную, ненавязчивую влюблённость, сквозящую в каждом жесте и каждой скомканной паузе. Он так просит её, так просит… Желания сопротивляться нет. И всё-таки… если она уступит сейчас, значит, уступит снова и снова, и тогда в их хлипкие, псевдоофициальные, пропитанные испугом и ложью отношения вторгнется личное. Это страшнее всего. Позволить себе личное — и предать Джея ещё больше.       — Мы не…       Не остаётся сил закончить фразу. Тадеуш… он не заслужил такой несправедливости. Это она виновата… только она… потому что уже зашла слишком далеко.       И хочет зайти ещё дальше.       Астори двигает горлом, еле глотая воздух, и беспомощно разводит руками. Колени подкашиваются, и побледневший Тадеуш очень вовремя подхватывает её на руки, прижимает к себе, почти до боли сдавливает в судорожных трепетных объятиях и целует так, что становится трудно дышать и ополоумевшее сердце одичало стучит в груди. Астори уже не думает — кажется, она превратилась в сплошной оголённый нерв. Тадеуш отталкивает её к столу; она едва не спотыкается, цепляясь за его рубашку. Зарывается пальцами ему в волосы. Мимолётом касается губами уха, оборванно вздыхает, когда Тадеуш покрывает пылкими ласковыми поцелуями её шею и плечи.       Он не позволяет ей взять контроль. Он ведёт её, и Астори ощущает себя непривычно беспомощной, подчиняющейся — это чувство крепко спаяно в ней с чувством унижения и злости, — но заставляет себя расслабиться. Не думать. Тадеуш ей не навредит. Он предупредителен и мягок, напорист и уступчив, он отгадывает её желания с полувзгляда, равно умеет отдавать и брать.       Они целуются и пытаются одновременно расстегнуть друг другу рубашки. У них есть неделя… долгая блаженная неделя вдвоём.       Звонят в дверь. Астори и Тадеуш вздрагивают, испуганно переглядываются, и Тадеуш ругается себе под нос.       — Ужин принесли!       Он подбегает к двери, на ходу приводя в порядок волосы и затягивая галстук; Астори прячется в своём номере и бросается к зеркалу, вытирая смазавшуюся помаду. Через минуту служащий доставляет ужин и ей. Много мелких и глубоких тарелок, две бутылки торика, с десяток вилок и ложек разных размеров и огромное количество разнообразной еды — её бы хватило на четверых, а то и пятерых человек. Астори не знает, за что приняться. Пахнет вкусно, да и на вид аппетитно выглядит… Но с райвенлокской кухней она знакома ещё хуже, чем с эглертианской — проще говоря, чуть лучше, чем никак. Глаза разбегаются, а желудок заявляет о себе всё настойчивей.       После обеда в Дуакенском дворце, на котором она от волнения едва притронулась к изысканным блюдам, прошло достаточно времени.       Осторожно стучат во внутреннюю дверь.       — Входи!       Астори не поворачивается, когда Тадеуш появляется в номере, лишь говорит озабоченно:       — Тут столько всего, а я… ума не приложу, как это есть. Смешно, да?       Он целует её в затылок и шепчет, массируя усталые плечи:       — Пойдёмте ко мне. Я покажу вам… вы ведь не откажетесь со мной поужинать?       И они едят на кровати Тадеуша, обложившись тарелками и поставив бутылки на ночной столик: Астори обмакивает кусочки запечённой с грибами курицы в сладковато-острый соус, небрежно вытирает пальцы салфеткой и наполняет бокал, слегка перелив через край — на простыни расползается бордовое липкое пятно. Тадеуш ковыряет вилкой в салате и смеётся. Астори морщится, отпивает торик и осуждающе качает головой:       — Нехорошо смеяться над королевой. — Она отрывает кусочек сырника и, перегнувшись через ворох тарелок, кормит Тадеуша с рук. — Открывай рот… давай…       Он прихватывает губами её пальцы, и они оба улыбаются. Астори шутливо измазывает его щеку в клубничном креме, целует, едва не опрокинув бокал на кровать, и Тадеуш ласково придерживает её за подбородок. Остатки ужина раскладывают кое-как и убирают. Им уже не до того. Они даже не дают себе труда выключить свет.       Потом Астори читает вслух выдержки из газет, пока Тадеуш влюблённо гладит её плечи. На нём — домашняя мятая футболка и штаны, на ней — шёлковый пеньюар.       — Мы всё-таки пойдём на выставку?       — Если вы пожелаете… Микки забронирует для нас свободные билеты.       — Да. Я желаю. Мне очень интересно… постой, Микки?       Астори улыбается, приподняв брови. Тадеуш трётся лбом о её висок.       — Мы с ним знакомы давно… сдружились. Он зовёт меня Тедом.       Это намёк? Назови меня по имени, хотя бы единожды — назови, разреши мне обращаться к тебе «Астори» и «любимая», а не просто и безлико «вы» и «Ваше Величество»? Астори изнеможённо вздыхает. Он ведь знает правила… и она тоже.       Личное — недопустимо.       Астори отбрасывает свёрнутую газету в сторону.       — Я… я хочу снова увидеться с отцом. — Она спиной чувствует, как напрягается Тадеуш. — Как вернёмся, поеду в Аштон.       — Вы имеете в виду… вы же не…       — Да. Именно.       Он отстраняется, тревожно заглядывает ей в лицо.       — Вы ведь говорили, что больше не хотите с ним встречаться?       — Да, — с нажимом отвечает Астори, — да, говорила, но… но это не оставляет меня в покое. Мысли… о нас. Обо мне и о нём.       Она выдерживает паузу, надеясь, что Тадеуш договорит за неё, поддержит, поймёт, но он упорно не желает этого делать — недоумённо хмурится и встаёт с кровати.       — Ваше Величество, не нужно, не нужно! Я говорил, что не стоит ехать тогда, не стоит рассказывать ему о вашем родстве, но вы меня не послушались — так послушайтесь хотя бы сейчас! Если что-то пойдёт не так, погибнет всё, и даже я не сумею нас вытянуть!..       Астори ощетинивается.       — Меня не нужно вытягивать!       Но Тадеуш отмахивается:       — Ваше Величество, это опасно — для вас и для меня! Вы не можете взять и снова рискнуть всем, чего мы добились, чтобы…       — Это совсем другое! — Астори стискивает ткань пеньюара. — Я… я не могу не поехать. Мне всё кажется, что я чего-то недопоняла, не увидела до конца, что я… что там что-то осталось… что там осталась я. Прежняя я.       Тадеуш раздражённо качает головой.       — Поверьте, это чувство вас никогда не оставит! Вам вечно будет чудится, что стоит копнуть поглубже, и вас озарит… что ещё одна встреча всё расставит по местам… но ничего, ничего из этого не выйдет! Это лишь губительная иллюзия, Ваше Величество!       — Откуда тебе знать! — прикрикивает Астори, не сдержавшись. Тадеуш бледнеет. Их дыхание тяжело и отчётливо звучит в притихшей комнате.       — Ниоткуда, — выдавливает он наконец. — Но я… я прошу вас…       Астори делает резкий жест рукой.       — Довольно. Я уже всё решила. Как ты не понимаешь, если я не поеду, не увижу его снова, не… не спрошу, то никогда не стану цельной… не смогу почувствовать себя человеком. Мне нужно это. Я… я разбита, неужели ты не видишь?       Она протягивает к нему дрожащие руки.       — Я разодрана на части… и как бы мне ни хотелось это признавать… но один мой осколок — там, там, в Аштоне! И без него я — не я. Не теперь, когда мне известно о нём. Я не могу так… я должна узнать.       Тадеуш смотрит на неё. Борется с собой. Затем бережно берёт её ладони в свои и поочерёдно целует.       — Делайте… делайте, что вам угодно. Я не стану мешать.       Астори не слышит в его голосе одобрения — лишь усталую ласку и сломленную покорность. Она не этого искала. Конечно, к утру это пройдёт, рассосётся, стихнет, исчезнет в складках на лбу и тёплых аккуратных движениях, но она не увидит этого.       Просыпаться в одной постели для них — непозволительная роскошь.       Это её правила. И жаловаться тут не на что.