Королевский премьер

      Тяжёлый осенний вечер. Холодно. За окном царит гулкая темнота узких, слабо освещённых бульваров Метерлинка, наполненная скрежетом моторов проезжающих мимо машин и шарканием торопливых пешеходов. В квартире на Ореховой улице тихо и скучно. Тадеуш и Эйсли собрались в гостиной; монотонно гудит телевизор, по которому показывают очередную нудную политическую программу с неизменным составом участников и набором тем для обсуждения. Шелковисто горят лампы. На столике разбросаны пачки сегодняшних, вчерашних и позавчерашних газет; стоят тарелки с остатками ужина и вазочки с конфетами и мармеладом. Тадеуш — усталый, серьёзный и в очках — листает бумаги и время от времени что-то ожесточённо подчёркивает и строчит на полях убористым чётким почерком. Эйсли, сидя в кресле с ногами, жуёт жвачку, причмокивая, переписывается в социальных сетях и кутается в вязаную шаль. Зелёные глаза прищурены.       У обоих был непростой день. Эйсли в очередной раз вернулась из университета хмурая и раздражённая; огрызнулась на приветствие брата и скрылась в своей комнате, включив музыку на полную громкость. Тадеуш аккуратно посматривает на неё поверх очков, но заговорить не решается. С Эйсли очевидно творится что-то неладное: она поправилась за последние полтора-два месяца, совсем забросила любимый зелёный чай, питается подозрительного вида едой наподобие жареных огурцов под сырным соусом или конфет с сёмгой, плохо спит и ходит мрачнее тучи. Он волнуется о ней. Может, проблемы с учёбой? Или она поссорилась с тем парнем, рыжим таким, как же его по имени… они, кажется, встречались, Тадеуш помнит, Эйсли рассказывала об этом.       Он её брат. Он имеет право знать, в чём дело.       Но Эйсли упорно молчит, и Тадеуш слишком боится утратить её доверие, чтобы так нагло лезть ей в душу. Между ними разница в одиннадцать лет, большую часть жизни они виделись от силы три месяца в году и редко созванивались. Он не набивается ей в отцы или советчики. Эйсли взрослая и самостоятельная (по крайней мере, он позволяет ей так считать), она сама может управлять своей жизнью, и пытаться контролировать её было бы просто невежливо и глупо.       Конечно, их сблизила смерть отца. Семь лет назад на похоронах Тадеуш по-настоящему сошёлся с сестрой и её матерью Луменой; Бартон-старший десятилетиями состоял в тайной любовной связи со своей соседкой, она даже родила ему дочь. Об этом не знал никто, кроме пары человек, не знала даже мать Тадеуша. Уже тогда было решено, что он пойдёт в политику. Никаких внебрачных сестёр… достаточно сомнительной истории с металлургической компанией на Севере.       Тадеуш с детства понимал, что его мама и папа друг друга не любят. Вокруг мамы, привыкшей к мужскому вниманию, всегда крутилось много кавалеров, не покидавших их дом, даже когда Тадеуш приезжал туда на школьные и университетские каникулы, — сам он по соглашению родителей остался жить с отцом. У отца была только Лумена… красивая и добрая, а главное — не пытавшаяся заменить пасынку-не-пасынку мать.       А Эйсли… маленькая забавная девочка, неожиданно оказавшаяся его сестрой, — что он мог испытывать к ней? Любопытство. Вялую отстранённую симпатию. Они вращались в разных мирах, росли врозь, и теперь, когда по просьбе Лумены Тадеуш приютил Эйсли у себя, он отчётливо осознаёт, какая бездна пролегает между ними. Эйсли полукровка, но южная кровь и привитые матерью манеры берут верх. В ней никто не угадает северных корней. А Тадеуш чувствует эту острую замаскированную грань, непреодолимым водоразделом пролёгшую между чванливым Югом и затравленным Севером.       Он слышит в себе зов предков-северян. И он готов бороться за свою родину и свой народ.       А Эйсли бороться не за что и не за кого, и слава Мастеру. Разобраться бы, что с ней происходит, и можно будет дальше жить спокойно.       Тадеуш грызёт карандаш. У него день тоже день выдался не из лёгких: муторная работа в министерстве — он трудится над проектом конституции для северных провинций, — затем четыре часа непрерывных дебатов во Дворце Советов, подготовка договора с гайслардской корпорацией «Эникберт Ассамтил Дейл», чей глава должен прибыть через месяц, короткая внеплановая аудиенция во дворце… Астори. Он вздыхает.       Разумеется, Астори.       Во-первых, она всё ещё продолжает навещать отца, и Тадеуша это выводит из себя. Она ведь умная, она чертовски умная, так почему не желает замечать очевидного? Этот циничный старикашка манипулирует ею! Вытащил из неё радио, газеты, телевизор, телефон… мало того, он заманивает её к себе из раза в раз! Тадеуш беспомощно злится. Астори и слушать его не хочет, моментально прекращает разговор на эту тему: пристукивает ладонью по столу, щурится, склонив голову набок, и отчекнивает: «Я сказала, мы не станем это обсуждать. Вам ясно?»       Тадеушу ясно. И он по-прежнему бесится.       А тут ещё этот Вэриан, прилипчивый, надоедливый и нахальный. Он увязался за ними из Эльдевейса под предлогом открытия новых филиалов на территории Эглерта, но Тадеуш не поверил в этот бред ни на секунду. Вэриан, конечно, банкир, а у банкиров голова хорошо варит, но у политиков она варит лучше. А Тадеуш политик. Он умеет читать эмоции по лицу, а по взглядам — тем более.       И взгляды Вэриана ему совсем не нравятся. Особенно те, что направлены в сторону Астори.       Тадеуш не понимает, почему она позволяет этому скользкому типу ошиваться около себя, почему принимает его приглашения на ужин (спасибо хоть, от лица их обоих — её и Тадеуша), и вообще… что она нашла в нём?       Если уж на то пошло… чем Вэриан лучше него, Тадеуша?       Тадеушу порой кажется, что с этим проходимцем королева честнее, чем с её собственным премьером, потому что в их отношениях они так и не разобрались до конца. Кто они друг другу? Этот запретный вопрос, на который Астори наложила табу, мучит Тадеуша уже давно. Кто они? Коллеги? Друзья? Любовники? Кто? Как Астори назовёт то, что происходит между ними, если он потребует ответа, если будет некуда бежать и негде прятаться от правды?       Он устал от этого. Возможно, ему стоит взять отпуск недели на две и уехать в премьерское поместье, захватив с собой Эйсли. Пусть подышит свежим загородным воздухом, ей полезно. Да и ему тоже.       Эйсли с аппетитным хрустом разгрызает орех и чешет кичку, позёвывая, затем лениво тянется к пульту и переключает канал. Тадеуш поднимает взглят, стукнув кончиком карандаша по столу.       — Нет, нет, постой! Не надо.       — Ты же не смотришь, — возмущается сестра.       — Это меня настраивает. — Он снимает очки и изнеможённо трёт переносицу. — Хотя, если хочешь… телевизор в твоём распоряжении, а с меня, пожалуй, хватит на сегодня. Я выпью кофе. Заварить тебе зелёный чай?       — Не-а, спасибо, Тед. Меня в последнее время выворачивает от него. Я сейчас ма звякну… она днём просила перезвонить, вдруг что-то срочное.       Тадеуш встаёт, с наслаждением хрустя затёкшей спиной, и хмурится.       — Ты всегда обожала зелёный чай… слушай, ты точно здорова? Как-то неважно выглядишь вообще, и…       — Здорова я! — огрызается Эйсли. — Всё со мной отлично, не приставай!       Тадеуш обиженно умолкает. Она дёргает щекой, что-то печатая в телефоне, и внезапно замирает: лицо зеленеет и вытягивается, мобильник выпадает из ослабевших рук, и она, зажав рот руками, бросается к лестнице, путаясь в ногах и спотыкаясь о ковёр. Слышится топот и скрип отворяемой двери в ванную. Рвотное покашливание. Хрипы. Тадеуш кидается на первый этаж, перепрыгивая через три ступеньки, и обнаруживает сестру, склонённую над унитазом.       — Эйсли!..       Он придерживает её волосы одной рукой, другой приобнимая за плечо. Потом Эйсли садится на ванном коврике, подобрав ноги и уткнув лицо в колени; Тадеуш приносит ей воды и устраивается рядом, озабоченно наблюдая, как она пьёт.       — У тебя это уже не впервые. Может, ты отравилась, ну?       — Нет, — бормочет сестра. Он вздыхает и опускает стакан на бортин раковины.       — Ты в норме? Врача вызвать?       — Да не надо ничего, говорю же, всё отлично! — Эйсли утирает припухшие глаза кулаком. — Я прилягу и оклемаюсь. Нечего разводить трагедию.       Тадеуш приоткрывает рот, намереваясь возразить, бессильно захлопывает его и страдальчески сводит брови. Что же происходит с его младшей сестрёнкой? Он оглядывает ссутулившуюся пополневшую Энки, который дышит редко и с присвистом, и внезапно разум пронзает страшная и простая мысль.       О нет. О, чёрт возьми, нет-нет-нет.       Тадеуш напрягается.       — А ты… ты не, случайно, ты…       Эйсли поднимает на него вопросительный взгляд. О Духи, пусть она скажет, что это неправда, что он переутомился и ему мерещится всякая всячина. Смешно, до чего же смешно. И глупо.       — Ты не… беременна?       Пожалуйста, нет. Пожалуйста, нет.       Она нервно улыбается, глотая судорожный вздох.       — Заметил, да?       Проклятье. Тадеуш покачивается, цепляясь за полку у висячего зеркала, и со стоном проводит рукой по лбу. Он не был к такому готов. То есть, предполагал, но… но убедиться на деле — совсем другое.       — И… и давно это у тебя? — отупело выдавливает он. У Эйсли подёргивается глаз.       — Давно, — передразнивает она. — Три месяца.       У Тадеуша сдаёт самообладание. Поперёк горле встаёт горький комок.       — Ма-а-ать твою…       Чёрт. Чёрт. Чёрт. Какого, спрашивается, это могло произойти? И именно сейчас, когда и так полно забот у них обоих? Что он скажет её матери, которой обещал приглядывать за Эйсли? Как они будут воспитывать малыша — он работает, а ей нужно учиться? В курсе ли будущий отец? И кто он вообще — тот рыжий паренёк?       — Я же… я же п-просил тебя быть осторожнее…       — Ничего ты не просил! Ты вообще не говорил со мной об этом!       — Но я… — Тадеуш растерян и сбит с толку. Он разевает рот, как высунутая из воды рыба. — А твоя мама не… то есть… о том, что стоит предох…       Эйсли шмыгает носом. Её губы дрожат, и Тадеуш мысленно приказывает себе заткнуться. Хорош. Начал нести чушь, а этот ребёнок испуган в сто раз больше него самого.       — О, детка… — Он опускается на колени, подползает к ней и нежно прижимает готовую раздрыдаться Эйсли к себе. — Ладно. Не плачь. Это вовсе не беда.       — Да коне-е-ечно, — всхлипывает она. — Коне-е-ечно…       Её плечи трясутся, и Эйси неумело размазывает по лицу слёзы. Тадеуш укачивает её.       — Три месяца… И ты… ты не сказала мне? Почему? Эйс, я не сержусь ни капли, поверь. Тебе не стоило копить это в себе.       — Думаешь, я только это копила, да? — истерически спрашивает она. — Да у меня вся жизнь катится под откос! Отчего я больше не разрешаю тебе меня подвозить? Отчего езжу на метро и автобусах? Отчего мы разошлись с Голтером, ты не задумывался, а?       Тадеуш в изумлении глядит на неё.       — В университете как-то прознали, что я живу у тебя. И пошли… пошли слухи. «Давняя знакомая», бла-бла-бла — Тед, не можешь ведь ты реально считать, что на это клюнут? — Эйсли прикусывает губу. — Короче, все… все решили, что я сплю с тобой. Дали кличку… «премьерская подстилка».       Тадеуш попёрхивается воздухом. Он и вообразить не мог, какой кошмар творится в жизни сестры. А ещё гордился тем, что хорошо с ней ладит и у них нет секретов друг от друга.       Кроме одного коронованного секрета…       — О Мастер, Эйс, я… почему ты не рассказала раньше?       — А смысл? Типа ты сказал бы им заткнуться, и они бы заткнулись? Чушь. — Эйсли приглаживает растрепавшиеся волосы. — В СМИ это не просочилось, потому что всем гораздо интереснее читать о том, как ты занимаешься любовью с королевой на всех кроватях, диванах и столах Серебряного дворца… но Голтеру сплетен хватило. Он… он бросил меня.       В прохладном бело-голубом пространстве ванной Эйсли беззвучно плачет. Тадеуш рассеянно гладит её по спине и плечам. Ему тяжело. Очень.       — Голтер… он отец ребёнка?       Сестра кивает.       — Он знает?       Эйсли отрицательно мотает головой, давится слезами.       — И никогда не узнает. Я ему не скажу. Тед, м-мне… мне не нужен этот ребёнок. Ты ведь знаешь, я хотела доучиться, найти работу… ребёнок будет тормозить мою карьеру. И потом… Голтер не вернётся, а я не смогу растить малыша одна.       Он не верит своим ушам. Она же не собирается… она не имеет в виду… нет…       — Я сделаю аборт. По срокам ещё можно. Просто найди мне хорошую клинику, я прошу…       — Эйсли!.. — Тадеуш легонько встряхивает её. — Детка, одумайся. О каком аборте ты говоришь? Не надо.       Он берёт её ладони в свои.       — Слушай, тебе не нужен Голтер, чтобы воспитать ребёнка. Я помогу. Останетесь у меня здесь, хорошо? Я буду помогать и…       — Нет! — внезапно истошно вопит Энки и обхватывает голову руками. Её колотит. — Нет! Я сказала, не хочу, не хочу, ясно?! Мне не нужен этот ребёнок!       Она рыдает, глухо повторяя: «Не нужен! Не нужен! Не хочу!». Тадеуш смотрит на неё с болью и отчаянным щемящим смирением. Его бедная, бедная девочка…       — Хорошо, детка. — Он вновь притягивает её к себе, позволяя ей использовать свою домашнюю рубашку в качестве носового платка. — Я найду тебе клинику. Хорошо. Завтра же. А теперь… ложись в постель и постарайся отдохнуть, идёт?       Он поднимает сжавшуюся обессиленную Эйсли на руки и выносит из ванной.