Королевский премьер

      Астори никогда не снились кошмары. Вернее… вернее, конечно, снились, как и любому нормальному человеку, особенно часто — в университете, но такого наплыва дурных снов, как в последний год, она вспомнить не может. По ночам её душат ужас, отчаяние и ревность, и сюжеты, в которых они находят отражение, каждый раз одни и те же.       Она сидит на троне. Одна. Зал пуст, за окнами темно, но во мраке вспыхивают мутными разводами отблески огня. На голове корона; она давит и жжёт виски. Потом Астори внезапно, но отчего-то очень логично оказывается на балконе. Внизу раскинулся Эглерт — все двадцать семь провинций, включая островные архипелаги, как на ладони. Точно расстелили карту на столе. Или она в самом деле подошла к карте, висящей в её кабинете, тычет пальцем в переплетение автострад и железных дорог и кричит, надрывая глотку: «Ты станешь моим или сгоришь дотла!»       Конечно, обращается она к Северу.       И вот Астори снова на балконе, и внизу бушуют пожары, слышатся вопли, стоны и детский плач, а она смотрит вперёд неотступно и надменно и словно ничего не слышит и не видит. И идёт. Ступает с балкона в пропасть, мягко касается каблуками выжженой земли, шагает: её облизывают языки пламени, но Астори не замечает, вытаскивает полыхающий меч и заносит его — над картой северных территорий. Вонзает. Лицо опаляет жаром; кровь течёт по щекам, по носу, пачкает руки — они липкие и красные, но Астори лишь крепче сжимает меч и выпрямляется.       И всё исчезает, остаётся только бесплотная тёмная пустота, и среди неё — Тадеуш. Молчащий. Суровый. Презирающий.       «Значит, мы сгорим дотла».       Астори пытается добежать до него, но чем быстрее она бежит, тем дальше он кажется. Вдруг он вырастает перед ней: зелёные глаза прищурены, губы плотно сжаты. Астори хочется упасть на колени и сказать: «Пожалуйста, прости меня».       И: «Я тебя люблю».       И ещё: «Я сделаю всё, что ты захочешь».       Но Тадеуш уходит, и она опять одна. Навсегда. Нет шансов: ни вторых, ни третьих, ни десятых.       Астори просыпается в ледяном поту с вскипающим хриплым криком на губах и долго не может прийти в себя; она комкает простынь и сглатывает слёзы, от которых слабеет тело и душа. Это уже чересчур. Её ошибки нагоняют её не только в реальности, но и во снах. Такого она не вынесет и рано или поздно просто-напросто сломается: не хватит сил стараться быть хорошей, и она пошлёт этот несправедливый дурацкий мир к чёртовой матери.       Но она не имеет права. Она королева и мать. И дочь. На ней лежит ответственность не за одну себя, и об этом стоит вспоминать почаще, а в идеале — вовсе не забывать.       На летних каникулах Астори увозит детей из Метерлинка в поездку по стране, захватив с собой достаточное количество охраны, чтобы ужас в Медовом пике никогда больше не повторился; они проводят три незабываемые недели, исколесив побережье, побывав у подножий Кондракар и навестив четыре королевские резиденции в разных провинциях. Луана и Джоэль в полном восторге: они путешествуют с мамочкой! Астори смотрит на жизнерадостно щебечущих детей и чувствует, как её отпускает бессонная тревога и злая желчная горечь.       Кажется, хоть что-то в её жизни осталось неизменным.       А потом ей звонит Тадеуш, который месяц назад уверял её, что она преспокойно может покинуть столицу хоть на всё лето и он управится здесь один, и властно говорит, что ей требуется бросить всё и всех и отправиться на Север. Астори едва не захлёбывается возмущением.       — Что-что? — Она сжимает белыми пальцами трубку и запахивает халат — уже вечер, она думала принять душ и почитать детям на ночь. На другом конце провода, на другом конце страны Тадеуш кашляяет, наверняка вертит в руках карандаш — Астори хорошо известны его привычки — и повторяет:       — Это необходимо.       — Господин премьер-министр, какого…       — После выступлений, — жёстко перебивает Тадеуш, — которые были подавлены с применением резиновых пуль и слезоточивого газа, несмотря на наши запреты, волнения лишь усилились. Народ жаждет возмездия.       — Виновные были наказаны, — возражает Астори.       — Сняты с должности? Получили выговор? Заплатили штраф? Этого недостаточно.       — Но невозможно вечно идти на поводу у народа!       — Разумеется, — хмыкает он, и от этой знакомой интонации у Астори мурашки бегут по телу. — Вы-то привыкли поступать с точностью до наоборот.       Виснет нетерпеливая пауза. Астори не выдерживает первой:       — Чего вы от меня хотите?       — Я хочу, чтобы вы, Ваше Величество, поехали на Север… навестили бы школы, больницы, мэрии… — Опять пауза. И внезапно — низко и тихо:       — Увидели бы людей, которых ненавидите.       — И извинилась перед ними? — спрашивает Астори с невольной издёвкой. Внутри всё замирает, когда Тадеуш почти беспечно отвечает:       — Это было бы совсем замечательно.       Ей кажется, что он смеётся над ней, и это так… непривычно и заманчиво? Астори перехватывает трубку обеими руками.       — А если я… если я не собираюсь этого делать, вы м-меня заставите?       Он молчит, и Астори кожей ощущает его напряжённое молчание. Она хорошо его знает. Тишина, говорящая громче всяких слов.       — Вы хотите, чтобы я вас заставил?       Астори пытается не думать о том, во что превращается их деловая беседа… или во что она уже превратилась. О Мастер, что они себе позволяют? В соседней комнате Луана и Джоэль… а Тадеуша наверняка стережёт его подружка, но… Астори рвано вдыхает и закрывает глаза. Это её премьер. Он принадлежал ей с самой первой встречи душой и телом и принадлежит теперь, даже если не хочет этого признавать. «До последнего вздоха»… Астори помнит.       — Я хочу.       О чём они говорили? О новом контракте с Эникбертами, сверхзвуковом поезде, визите в Рецанию… Север. Точно. Астори уже всё равно: она имеет в виду совершенно другое и уверена, что Тадеуш — тоже. Она слышит его дыхание так явственно, словно он стоит рядом. Обнимает её. Целует в висок, в скулу, в шею, в плечо…       Кто-то из них должен закончить это первым. Астори усилием воли заставляет себя очнуться от навязчивый и манящих фантазий.       — Я послушаюсь вашего совета, господин премьер-министр, и в ближайшее время навещу северные провинции, — произносит она уже совершенно другим тоном и физически ощущает, как трезвеет Тадеуш: по крайней мере, его голос в трубке меняется, вновь становится сухим и аккуратным. О Мастер, Тадеуш всегда до невозможности аккуратен и корректен. Даже в постели.       Если не брать во внимание тот случай с разговорами о Вэриане, ревности и их связи… Астори помнит его в малейших подробностях, и ей до сих пор неуютно от мысли о том, сколько взбудораженной и неукротимой силы плескалось тогда в Тадеуше.       Той самой силы, которая позволила ему оборвать нити между их сердцами и уйти, когда совесть и любовь к родине сказали ему, что пора уходить.       Детей приходится оставить в столице: чересчур рискованно было бы взять их с собой. Астори страшно расставаться с сыном и дочерью, но отправиться с ними во враждебный лагерь и подвергнуть опасности — ещё страшнее. Она едет одна. Время от времени советуется с Тадеушем по телефону — где остановиться, с кем встретиться, каким изданиям дать интервью; в Иутаче она посещает школы, здоровается за руку с робеющими учениками, расспрашивает учителей, потом переезжает в Эл Митас, где ходит по госпиталям, затем по очереди мелькают Эл-да-Тиисо, Миари, Лишбе-кае-Нуэ-ди-Тибоне… Она беседует с полицейскими, расспрашивает о том, как проходят военные действия в горах Эрко-Альбичче и Эрко-Ас-Малларас.       Астори глядит на северян и не чувствует ненависти, даже неприязни. Одно лишь любопытство. Люди как люди, дети как дети: встретишь на улице и не узнаешь; когда она с методичной рассчётливой яростью выстраивала свой план уничтожения, она не думала о северянах как о… народе. Как о живых существах. Для неё любой северянин был лицом в чёрной маске и дулом пистолета. Мишенью.       И теперь ей почти стыдно. Хотя какое почти — на самом деле стыдно. И она гораздо лучше понимает Тадеуша: если бы кто-то решил пойти против её родины, её народа, эльдевейсийцев, она бы не стала отсиживаться в сторонке.       Почему до неё самые умные мысли доходят тогда, когда уже поздно?       Астори ощущает себя окончательно потерявшейся, не выбравшей дорогу и застрявшей где-то на перекрёстке. Отвратительное состояние подвешенности.       После очередного переезда, на этот раз в Антоклав, она решает, что ей жизненно необходимо проветриться, иначе она задохнётся от собственных чувств и размышлений. Ей седлают Изюминку — Астори взяла её с собой для парадных выездов. Колышется тёплой сладкой травой летний вечер, по ленивому нежному небу рассыпаны лёгкие звёзды, которые мигают и хихикают звенящими искорками. С востока наползает стена свинцовых туч. Ветер дует тяжело и влажно, в воздухе осело предчувствие грозы, но Астори это нисколько не беспокоит. Она обещает вернуться до темноты.       Она всегда старалась выполнять свои обещания… и не её вина, если не получится.       Изюминка бодрым шагом минует короткое поле, отделяющее королевские владения от рощи. Деревья дремлют. Астори блуждает среди сосен, дубков и лип, заставляет Изюминку ловко перескакивать через буераки, овражки и вросшие в землю поваленные стволы, покрытые тёмно-зелёных пушком старого мха. Пахнет мокрым деревом и прелой опавшей листвой. Астори, обхватив коленами поджарое сильное тело лошади, которая дружелюбно прядает ушами и фыркает, полной грудью втягивает свободный и мягкий вечерний воздух.       И ей отчаянно весело.       Они гуляют долго, до ночи. Накрапывает дождь. Астори успевает позабыть, что кому-то что-то обещала, и натягивает поводья, заставляя Изюминку остановиться. Запрокидывает голову и прикрывает глаза, ловя языком шаловливые холодные капли, стекающие по горле за шиворот. И смеётся. Ей кажется, будто она опьянела. Небо прошивают упругие разряды молний, гремит глухой гром, и Астори скачет через рощу под упрямым ливнем. Изюминка единым махом преодолевает потемневшие кусты и сырые пни. Чавкают копыта по размякшей земле.       О, чёрт возьми, ей этого не хватало.       Астори хохочет, тормозит Изюминку и кружит среди стволов. Намокшие волосы и одежда противно липнут к коже, но ей всё равно. Она приподнимается в стременах и счастливо горланит гимн Эльдевейса:       — Вперёд, сыны Отечества, во славу праотцов, В бой ринемся, как соколы, на полчище врагов!..       В душном синем полумраке кто-то тонко и насмешливо подхватывает:       — Поднимем гордо флаги мы, нас славный ждёт конец, Свою мы любим Родину, нас греет жар сердец.       Астори испуганно останавливается. Из-за зарослей выходит невысокая женская фигура в дождевике.       — Вечер добрый, Ваше Величество. Неудачное время для прогулки, не так ли?..

***

      Тадеуш любит свою работу. Ему нравится помогать людям по мере сил, нравится побеждать оппонентов в дебатах, нравится соревноваться, разгадывать сложные политические головоломки и вести тонкие подковёрные игры. Да, он это умеет. Да, у него это получается чуть лучше, чем у прочих, поэтому он и стал премьер-министром. Ну, и ещё благодаря остроумию, смазливости, личному обаянию и покровительству Фауша, этого нельзя отрицать.       Тадеуш любит свою работу. Но это не означает, что работа может бессовестно вторгаться в его жизнь и рушить планы, когда ей вздумается.       Сегодня он хотел поиграть в настольные игры с Леа, потому что та настойчиво просила, поговорить с Эйсли и Беном, которые уехали из столицы на выходные, а потом посмотреть телевизор и вздремнуть. Смотрел он, разумеется, новости. Ни Леа, ни Эйсли не находят в этом ничего приятного и то и дело норовят переключить канал на что-нибудь попроще и поинтереснее.       Астори… другая. Они иногда вместе смотрели телевизор в гостиницах или Серебряном дворце и потом обсуждали, какой политик остался в выигрыше и какая партия потерпела поражение. С Леа такого не получится. Он милая и замечательная, но Тадеушу с ней безнадёжно скучно — он быстро от неё устаёт. Леа щебечет что-то о моде, о кинозвёздах, о подружках, и с ней толком не поговоришь ни о кризисе Северной и Южной Ситтин, ни об обстановке на Востоке, ни о грядущем параде. Наверно, он слишком стар для неё. Одиннадцать лет… приличная разница.       У них мало общих точек, вернее, их вовсе нет — одна постель. Но на этом счастья не построишь.       А Тадеушу жутко хочется домашнего уютного счастья.       Поздний вечер, почти ночь; Тадеуш выключает настольную лампу, снимает очки и устало щурится, массируя переносицу. Он заработался. В глазах мелькают красные и чёрные точки. Его тянет рухнуть в кровать и отключиться до завтрашнего утра, но чьи-то руки ложатся на плечи, чьи-то губы целут в затылок, и ах да — существует ещё Леа, он не должен об этом забывать. Сегодня она ночует у него, значит, снова надо напрягать фантазию и думать об Астори, Астори, Астори…       О, как низко он пал. Сходит с ума по женщине, которая его предала.       — Уделишь мне немного твоего драгоценного времени? — улыбается Леа, и Тадеуш приобнимает её, силясь улыбнуться в ответ и думая, что «немного времени» он правда может уделить. Если от усталости не отключится раньше.       Они оказываются в кровати, целуясь и пытаясь снять друг с друга одежду. У Леа тёплый рот и мягкие руки, и она очень смешно дышит ему в уши, когда Тадеуш расстёивает молнию на её юбке. Трель. Звонит телефон. Тадеуш приподнимается, слыша, как недовольно ворчит Леа, и неловко разводит руками, извиняясь:       — Надо взять. Вдруг это важно.       Леа садится на краю постели; он берётся за трубку и поставленным привычным голосом говорит:       — Премьер-министр на связи. — Его лицо белеет и вытягивается, и Леа взволнованно глядит, как поджимаются губы и сводятся брови надо лбом. Собирается гроза. Кому-то не поздоровится. — Что значит «королева пропала»?!

***

      — Не ожидала встретить здесь соотечественницу, — произносит Астори, следуя на Изюминке за незнакомкой: та услужливо предложила свой дом в качестве убежища на время, пока не закончится дождь. Астори была так опьянена грозой и свободой, что позабыла спросить имя неизвестной доброжелательницы, а та не представилась и не показала лица.       — Я тоже, — мягко усмехается мелодичный голос из-под капюшона. — Прошу сюда, Ваше Величество… вот моё скромное жилище.       Они выходят на поляну, и Астори щурится. Молния тугой белой нитью расчерчивает рыхлое, насыщенно-синее небо, гудит гром, и за колышущейся пеленой ливня в призрачно-ярком свете на миг вырастает небольшой деревенский храм с острыми шпилями и полукруглыми арками и колоннами. Астори дёргает поводья.       — Но это же… намина…       — Верно. Я здесь работаю… и живу. Прошу за мной.       Растерянная Астори спешивается, и незнакомка проворно привязывает Изюминку к перилам под навес, делает Астори знак идти за собой и отпирает небольшую пристройку. Внутри оказывается тесновато, но сухо и тепло; пахнет чем-то сладковатым, как воск, который используют для освящения воды в кахдисах. Женщина снимает дождевик и принимается зажигать свечи. Астори топчется у порога.       — Присаживайтесь, Ваше Величество. — Она тушит спичку и расставляет несколько тяжёлых оловянных подсвечников по комнатке. — У нас отключили электричество… вы голодны? Я найду вам поесть. Или вы желаете выпить?       — Пожалуй, второе. — Астори ёжится, устраиваясь на стуле. — И я не отказалась бы переодеться.       — Сейчас принесу.       Незнакомка скрывается в кладовке и возвращается с чистой белой рубашкой и пыльными брюками.       — Надеюсь, вам пойдёт.       Астори переодевается за ширмой; брюки сидят как влитые, рубашка оказывается великовата, но Астори подворачивает рукава и плотнее запахивает воротник. Выходит. Испотидшка разглядывает женщину — у неё прямые тёмные волосы, открытое доброжелательное лицо и длинные нежные руки. Одета она в простое вязаное платье до колен. Незнакомка чувствует изучающий взгляд, оборачивается и приветливо кивает Астори.       — Пошло? Вот и отлично. Садитесь, я кое-что нам приготовила.       Они усаживаются за квадрадный стол, и незнакомка протягивает Астори бокал с жидкостью неясного цвета и апельсиново-пряного запаха.       — Коктейль из коньяка. «Маглина». Моего собственного производства.       — О… — Астори трогает ножку бокала и вскидывает брови. — Не думала, что вы… словом…       — Что? — Незнакомка подпирает голову руками. Астори смешивается.       — Ну вы… ведь вы священница?       — С утра была, — улыбается женщина. — Вас это смущает? Ах да, ведь я не представилась… прошу прощения, это было очень невежливо: предстать перед монархом неименованной… Иарам. Приятно познакомиться.       Она протягивает розоватую узкую ладонь в ямочках. Астори осторожно жмёт её. Ей неловко.       — Мне тоже… Позвольте задать нескромный вопрос… Иарам это ваше настоящее имя или…       Иарам усмехается.       — Или. Мало кто оставляет прежнее имя после принятия сана. Новая жизнь, знаете ли… но вопрос и правда был нескромным.       Астори пристыженно молчит и пьёт коктейль. Вкус у него превосходный. Иарам довольно причмокивает, улыбается и трогает Астори за запястье.       — Что ж… вашей охране мы позвоним, как только восстановится связь… её вырубает в грозу. Вы далеко забрались, Ваше Величество, на тот конец рощи… Но оставим это. Итак, зачем вы пришли ко мне?       Астори попёрхивается.       — Я не шла к вам!       — Осознанно — нет, но благодаря провидению вы выбрали именно тот путь, который привёл вас ко мне.       — Не знаю, что там решило ваше провидение, но, повторяю, я не…       — Это нечестно, Ваше Величество! — Иарам морщится с детской обидой. — Я-то готовилась принять от вас исповедь. Обдумывала, что скажу, всё время, пока мы шли сюда, а вы так легко портите мои планы.       У Астори дыхание перехватывает от подобной наглости и она залпом допивает коктейль, обжигая горло и будоража застоявшуюся кровь. Голова начинает кружиться.       — Исповедовать королеву — это, разумеется…       — Поднимет мой авторитет в Международной ассоциации священников, — подсказывает Иарам.       — А как же тайна исповеди и всё прочее?       Иарам вздыхает. Астори становится смешно, и она фыркает в пустой бокал.       — Что вы хотите от меня услышать? — спрашивает она с вызывающей улыбкой и склоняет голову набок. — Святая мать, утоли мои печали, я согрешила пред Мастером и пред тобою?       — Это неплохой старт, — флегматично произносит Иарам. — Налить вам ещё?       Она наполняет их бокалы по вторлму кругу и садится на место.       — Давайте… давайте развлечёмся. Представим, что я — святая мать, а вы — грешница, пришедшая, чтобы я отпустила её грехи и указала путь истинный…       — У нас что, ролевые игры? — выгибает бровь Астори. Иарам переводит плечами.       — Почему? Это чистая правда. Я святая мать, у меня и диплом есть, а вы… а вам на самом деле нужна помощь, Ваше Величество.       Она касается её руки; Астори настороженно подбирается, готовая зашипеть и отпрянуть, как дикая кошка.       — С чего вы взяли?       — О, Ваше Величество… — укоризненно цокает языком Иарам. — Я с отличием закончила теологический факультет… я вижу, если кому-то из детей Мастера нужна моя помощь. Вы — лишь ещё одна заблудшая душа в море… нет, извините, в стаде других душ… чёрт, у меня всегда с собой шпаргалка в таких случаях, а сегодня в плаще забыла… ох, извините. Ну, смысл вы, я думаю, поняли.       — Вы либо сошли с ума, либо смеётесь надо мной.       Иарам опять тепло улыбается.       — Есть и третий вариант: я хочу вам помочь.       Астори недоверчиво хмыкает и высвобождает руку. Отпивает из бокала.       — Да-а? Раз уж у нас с вами… такой формат разговора… то скажите мне, святая мать, отчего Единый Мастер так не любит третьи варианты?       Иарам вопросительно подаётся вперёд.       — О чём ты, дочь моя?       — Об этом вот всём. — Астори шмыгает носом и делает широкий неопределённый жест, который должен обозначать мироздание. — Ну то есть… о чёрт. У вас отличные коктейли, быстро ударяют в голову. Я о… о том, что мы должны выбирать всегда из двух.       — Кто — мы?       — Люди. Люди. Почему… кто придумал, что есть добро и зло и если ты не с одними, так с другими?       — Не я, — отзывается Иарам. — И не вы, судя по всему.       — Очевидно. — Астори зарывается пальцами во влажные кудрявые волосы. — Проклятье… я не считаю это справедливым. А если ты… если ты не хочешь выбирать? Разве нет третьей стороны, лучшей из возможных?       — Тогда всё было бы слишком просто, — возражает Иарам. — Третья сторона — это трусость. В конечном итоге, склонность к выбору заложена в человеческой душе. Существуют ли добро и зло в том виде, в котором их рисует наше воображение, или нет… не суть важно. Мы выбираем из тех категорий и величин, которые сами изобрели.       Астори откидывается на спинку стула и заносит ногу на ногу, потягивая коктейль.       — Звучит неубедительно. И глупо.       — Что именно, дочь моя?       — Ваша… концепция. Зачем человечеству выдумывать себе кнут и пряник?       По губам Иарам струится снисходительная улыбка.       — Я попробую объяснить… — Она отнимает у Астори бокал, берёт свой и расставляет их по краям стола. — Вот… Добро и зло. Два полюса. Два ориентира. Понимаешь, дочь моя, человек идёт во тьме, у него нет ни трости, ни поводыря… ему надо знать, от чего отталкивать и к чему стремиться, чтобы…       — Чтобы — что? — насмешливо перебивает Астори. — Быть хорошим? Или счастливым?       — Быть человеком, — вполголоса уточняет Иарам. — Дочь моя, быть человеком не значит быть хорошим или плохим, добрым или злым, счастливым или несчастным… быть человеком — значит уметь выбирать. Собирать себя как конструктор. Иметь право отказаться от того, что выбрал… и нести за это ответственность. Починить себя или сломать.       — Конструктор… — Астори нервно облизывается. — Именно. Человек не может быть полноценным, вымазанным только чёрной или белой краской… он идёт по тонкой границе между двумя полюсами. Если он свернёт туда или сюда… разве он по-прежнему будет человеком? В нас много разноцветных кирпичиков… мы ущербны и дефекты от рождения, наша вселенная ущербна и дефектна! Мы живём в мире неполноценностей, где из двух половин выбирается меньшая. Разве может здесь существовать Добро или Зло, возведённое в Абсолют?       Иарам подпирает кулаком щеку.       — Кто знает… не вы и не я. Я согласна с вашими словами о неполноценностях… но согласитесь, что наш мир — ещё и мир крайностей. Думаете, человеку достаточно середины? Достаточно считать себя всего лишь неплохим? Вам самой этого хватает?       Астори опускает голову. Иарам выдыхает и поднимается.       — Давайте я вам долью.

***

      — Обыщите лес и рощу. Город. Окрестности. Нет, не желаю я слушать! — Тадеуш яростно барабанит пальцами по столу. — Повторяю в сотый раз: если королева не найдётся до рассвета, вы все потеряете свои должности. И меня не волнует, что у вас там… Чёрт подери! Поднимете на ноги армию — да, весь гарнизон! — полицию, МЧС, пожарных, спасателей… да кого угодно! Мне всё равно. Вы хоть понимаете, с кем говорите? Не прекращайте поиски. Да, даже если у вас гроза и штормовое предупреждение. Тем более, слышите! Соедините меня с шефом полиции. Я свяжусь с министром обороны, если не получу приятных новостей в ближайшие три часа, вам ясно? Так-то лучше. Соединяйте.       Тадеуш откладывает трубку и роняет лоб в ладони. Спать хочется зверски. Он несколько часов не отходит от телефона, борется с перебоями связи, пьёт кофе и извиняется перед Леа. В этот вечер у них ничего не получилось. Тадеуш думает о том, как там Астори одна, в грозу, ночью, и его трясёт от страха, гнева и досады. Время становится совсем поздним.       Кажется, этой ночью он так и не уснёт.       Леа виновато звенит ключами за спиной, и Тадеуш оборачивается, разлепляя сонные набухшие веки. Размыто улыбается.       — Прости, пожалуйста, я… работа, сама понимаешь.       — И ты прости. — Леа пожимает плечами. — Я, наверно, пойду. И это… Тед… может, нам, ну, как бы… расстаться, ну?       У Тадеуша нет сил удивляться или разочаровываться. Он лишь с трудом моргает. По напряжённым мускулам разливаются неожиданная горечь и облегчение.       — П-почему?       — Слушай, ну ты же сам… сам видишь… ты готов бросить всё и сорваться спасать её. Работаешь ночами. Звонишь. И это не в первый раз… Я не хочу быть запасной, понимаешь? Королевский премьер… он и есть королевский премьер. Извини. Давай останемся друзьями.       Тадеуш слабо улыбается — двигаются уши, собираются морщинки у воспалённых глаз — подзывает к себе Леа и мягко целует её в лоб.       — Конечно. Я оплачу тебе такси. Может, как-нибудь созво…       Пиликает телефон, Тадеуш торопливо охает и рывком поднимает трубку.       — Премьер-министр слушает. Вы шеф полиции? Да? Я просил соединить… да, именно…       Леа вздыхает и тихо спускается вниз. Тадеуш болезненно ерошит тёмные с проседью волосы, смотрит ей вслед и вновь возвращается к разговору. На столе остывает седьмая чашка кофе.

***

      — Кроме того, — как ни в чём не бывало произносит Иарам, усаживаясь на стул и мешая зубочисткой коктейль, — людям необходимо во что-то верить, во что-то незыблемое и несомненное. В Абсолют. При всей нашей неполноценности стремление к завершённости в нас очень сильно развито.       — И поэтому вы предлагаете верить в добро? — язвительно интересуется Астори, обхватив ладонями запотевший прохладный бокал. Иарам выразительно искривляет рот.       — Не я… само существование Единого Мастера по умолчанию предполагает это…       — К чёрту. — Астори отпивает и вытирает губы рукавом. — Я не верю в добро, потому что оно в меня не верит. В противном случае всё было бы по-другому. Вся моя жизнь. С самого начала. Было бы… по справедливости, а не так… идиотски.       — Но человек не может ни во что не верить, — ненавязчиво возражает Иарам, откладывая зубочистку. Астори отряхивает волосы.       — Я верю в себя.       Они пьют коктейли. Иарам глотает тёплый ласковый смешок.       — В этом всё дело… Ваше Величество, вы верите в себя, но себе — не верите. Правда? Боитесь того, на что можете быть способны?       Астори невольно вжимается в спинку стула. По ключицам пробегают мурашки.       — От-ткуда вы знаете?       — Я не Единый Мастер, я не знаю. Я… угадываю. — Иарам снова берёт её руку в свои узкие и аккуратные ладони. Поглаживает. Успокаивает. — Давайте говорить честно, Ваше Величество. Всё, что вы скажете, не выйдет за пределы этой комнаты. А вам… нужно это. Я вижу.       Астори выдавливает лихорадочную полуулыбку. Тело бьёт мелкая дрожь.       — Что я должна сказать?       — Что угодно.       — Ладно… — Она допивает коктейль, судорожно втягивает воздух и опирается локтями на стол, всё так же нервозно улыбаясь. — Я всегда хотела быть хорошей. Во всём. Просто — хорошей, чтобы мною гордились, чтобы меня любили… и знаете, что? Я облажалась по всем фронтам. Я даже не уверена в том, кто я теперь… мать? Королева?       — Относительно последнего… о, Ваше Величество… — Иарам качает головой. — Королевой вас делает не корона, а поступки, которые вы совершаете. Неужели вам никто этого не говорил? Оглянитесь назад. На свою жизнь. На восемь лет вашего правления… и ответьте: вы — королева? Или кто-то другой?       Астори поджимает губы и потупляет взгляд. Прикусывает изнутри щеку.       — Нет, — шепчет она. — Не королева. Я дура, дура и дура.       Её глаза вызывающе блестят, когда она вновь смотрит на Иарам.       — Вы осуждаете меня?       — Нет, — выдыхает та. — Мне не за это платят.       Астори недоверчиво фыркает, и Иарам усмехается в ответ.       — Я серьёзно. Знаете, сколько получают священники? Стыдно сказать. И за эти смехотворные деньги ещё и сверх положенного работать… увольте. Я вас не осуждаю, Ваше Величество. Я по-прежнему хочу вам помочь, но для этого вы должны помочь мне. Чего вы боитесь?       Астори напряжённо вздыхает.       — Что я не умею любить. Что я… была недостаточно хорошей.       — О… нам уже есть, с чем работать. Спасибо. — Иарам встаёт с подкупающим спокойствием и гладит Астори по щеке. — Хотите ещё коктейль?       — Да… не отказалась бы. Знаете, для священницы вы удивительно вкусно их делаете.       — Благодарю, Ваше Величество, — добродушно откликается Иарам. Спустя несколько минут бокалы наполняются; Астори отпивает из своего, Иарам переплетает пальцы и внимательно глядит на неё.       — Давайе займёмся любовью… вернее, не в том смысле, нет… вашей. То есть… кхм… что вы представляете, когда думаете о любви?       — О любви? — уточняет Астори, смакуя терпкий щиплющий вкус на языке. Иарам кивает.       — Да. Что-нибудь, что угодно… Яблоко. Зонт. Я не знаю… похвальная грамота.       Астори проводит языком по губам и задумывается. Первое, что вспыхивает в мозгу: «Тадеуш». Но она ведь не может, не может…       — Дети.       — Хорошо. А ещё? Ощущения, запахи?       И Астори сдаётся: слишком явно и чётко накатывают воспоминания.       — Мягкость… — тянет она, закрыв глаза и перебирая пальцами ткань рубашки. — Тепло. Запах мирта и вербы… Плечи…       — Знаете, в чём всё дело, Ваше Величество? — прерывает её Иарам, и Астори вздрагивает, возвращаясь в реальность. — Вы чувствуете себя недостойной любви и от того так отчаянно пытаетесь удержать того, кого любите, рядом с собой, что попросту душите его.       Астори перепуганно моргает.       — Вы… вы священница или экстрасенс?       — Я — скромная служительница, — отвечает Иарам. — Дайте-ка мне ваш бокал, я вам кое-что покажу… вот добро, вот зло, помните? А человек между ними, балансирует на тонкой струне. Идёт — к Добру. Потому что люди тянутся к добру, это наша природа. И мы никогда не дойдём до конца, никогда не достигнем абсолюта, ибо люди неполноценны и полнота нам недоступна. Нет святых. Их выдумали. Если человек растворился в Добре, он уже перестал быть человеком. Но смысл не в том, чтобы дойти, а в том, чтобы продвинуться как можно дальше. Не так важно, насколько ты хорош; важнее, насколько ты стремишься быть хорошим и сколько усилий прикладываешь для этого. Разве в школе вам никогда не ставили оценку не за знания, а за старание?       — Ну… ну, я… — лепечет Астори.       — Ваше Величество… любят нас не за то, что мы правильные. И мы любим не за это. Любить — это тоже в человеческой природе, это безрассудно и алогично, дефектно и глупо, но мы любим. И мы не выбираем, кого и за что — но не за правильность уж точно.       — Но если это так… — роняет Астори растерянно, — если так… и Мастер есть любовь… а любят не за… тогда зачем Он говорит нам быть хорошими?       Иарам медлит. Вздыхает, водит пальцем по краю бокала.       — Если бы я знала ответ на ваш вопрос, я бы уже была по меньшей мере Святейшей.       Астори точно молния ударяет.       — Вы… вы не верите в Него… — потрясённо говорит она. — Вы сами не верите…       Иарам накрывает её руку своей и молчит. За дребезжащими хлюпкими стёклами гремит гром.       — Хотите помолиться?       Астори теряет дыхание и не сразу находится, что сказать. Слишком неожиданно. Слишком остро — после всех этих слов. Она очень давно не была в намине и не молилась.       — Наверно… я… я не знаю…       — Я провожу вас.       Иарам поднимает безвольно молчащую Астори с места и уводит через боковую дверь в храм. Там темно, прохладно и пусто; дальние раскаты грома отзываются дрожащим эхо под точёными сводами, и разбрызгиваются каплями слюды отблески молний. Пахнет сладким воском. Иарам зажигает свечи и оставляет Астори одну, воодушевляюще кивнув на прощание. Крадётся беспокойная громкая тишина.       Кругом — сиденья и гладкие стены, впереди — золотистая мозаика и озарённый трепетным сиянием алтарь. Астори идёт, и её качает от выпитого. В голове бродит белый шум. Зачем она согласилась, зачем пришла на встречу с Тем, в Чьё существование давно не верит и верить не собирается? Астори сглатывает и останавливается перед алтарём. Бегающий восковый свет падает на лицо игрой пламенных теней.       — Ты говорил нам быть хорошими, — вполголоса произносит она, до конца не осознавая, к кому обращается, и смотрит на мозаику. — Я старалась. Я всю жизнь старалась, так почему Ты так поступаешь со мной?       Горло стискивает калёный железный обруч, и Астори бессознательно делает шаг вперёд. Её надорванный взгляд ищет и не находит, ищет и не находит, и вспыхивает, как вспыхивают свечи в полукруглых кованых подставках по обе стороны от алтаря.       — Я недостаточно старалась? Я была недостаточно хорошей? Но почему, почему Ты не дал мне шанс быть счастливой? — Голос звенит, точно рассыпанная горсть монет. — Почему Ты не научил нас быть счастливыми? Зачем поступать хорошо и правильно, если… если…       Она задыхается, путается, захлёбывается и падает: колени подкашиваются, чиркают по скользкому твёрдому полу; Астори запрокидывает голову и глядит в потолок, далёкий и безучастный. Её колотит. Она разбита и пьяна.       — Ну посмотри на меня! Посмотри! Что я сделала не так? Почему Ты наказываешь меня? Я только хотела быть… быть… х-хорошей…       Кажется, она плачет, или это дождь прорвался сквозь стены и хлещет в лицо, так что сердце заходится в неистовом танце, кровь стучит в висках, и дыхание прерывается. Свечи горят.       — Посмотри на меня! Где я ошиблась?       Ей не отвечают.

***

      Тадеуш просыпается от того, что звенит телефон. Рука и шея затекли: он заснул очень неудобно, уронив голову на стол, где-то между четвёртой убедительной беседой с местным шефом полиции и самоличным обзвоном моргов и больниц. Связь то и дело обрывалась. Тадеуш зевает, пятернёй растрёпывая волосы, и щурится: серебряные наручные часы показывают четверть первого. Телефон настойчиво продолжает звенеть. Тадеуш берёт трубку, почёсывая веснушчатый нос, и сонно спрашивает:       — Премьер-министр, слушаю?       — Господин Бартон, королева нашлась. Дозвонилась какая-то священница. Её Величество вернётся утром.       С Тадеуша мигом слетает сонливость, усталость и грызущее беспокойство. Будто камень падает с души. С Астори всё в порядке… всё хорошо… о, какое облегчение. Он улыбается и сжимает трубку:       — Прелестные новости! Отлично! Держите меня в курсе и звоните, как только Её Величество прибудет. — Он опять зевает и с надеждой смотрит на постель. Возможно, ему удастся урвать часов пять-шесть сна. Тадеуш вздыхает и привычно бормочет:       — О Мастер, сохрани королеву…

***

      — О Мастер, сохрани королеву… — шепчет стоящая в тени Иарам. Она наблюдает за неподвижно плачущей Астори последние пятнадцать минут и начинает думать, что пора вмешаться. Она проходит мимо тёмных сидений и мерцающих свечей, поднимается к алтарю и осторожно касается плеча Астори.       — Ваше Величество…       Королева не откликается. Конвульсивно вздыхает.       — Я хочу любить… о Мастер, Мастер, я хочу любить и чтобы кто-нибудь любил меня… Ты слышишь? Это не так много!       — Дочь моя, — произносит Иарам твёрже и крепче сжимает плечо королевы. — Наша жизнь — длинный коридор, увешанный картинами и уставленный скульптурами. И мы идём, и в наших руках — чайная ложечка с каплей оливкового масла. И смысл в том, чтобы не расплескать масло и наглядеться на картины и скульптуры. Не в том, чтобы дойти, понимаете? И не в том, чтобы дойти первой. А вы мчались, мчались, забыв и о картинах, и о масле.       Астори не отвечает.       — Вставайте, Ваше Величество, отдохните.       Астори не отвечает. Иарам медлит, затем боязливо гладит её по голове, прижимает к себе и говорит так, как, вероятно, ей говорили в детстве:       — Иди спать, Астори, ты была хорошей девочкой сегодня.       И королева слушается: вздрагивает и торопливо кивает, поднимаясь с колен; ей слышится голос директрисы приюта.       — Да, пати Эврин.