Королевский премьер

      Чем чаще Астори встречается с Вэрианом, тем яснее понимает, что он та ещё сволочь, циничная и беспринципная, даже отдалённо не знакомая с понятиями «мораль», «честь» и «совесть». Крайне вредные вещи, уверял он её в прошлом месяце, мешают жить да и только. Астори в ответ на подобные заявления хмыкает, красноречиво и несогласно молчит или, вспылив, когда он доводит её особенно тонко и умело, вступает в длинные горячие споры. Вэриан умеет её доводить. Ему это нравится. Он знает, за какие ниточки в её гордой и упрямой душе надо подёргать, на какие кнопки нажать, за какие рычаги потянуть, чтобы гнев хлестнул через край, и вместо королевы осталась встрёпанная девчонка. Он чувствует её больные точки.       Те самые, которые Астори так долго прятала от посторонних, от Джея, от Тадеуша и даже от себя.       Вэриан распахивает двери в её душу и входит к ней в мысли нахально и бесстыдно. Астори беспомощно злится, но ничего не может поделать: она зависит от него, и они оба это помнят, она не в том положении, чтобы командовать, ей надо прикусить язык и слушаться, иначе всё полетит к чертям. Надо смириться и перетерпеть. Это не будет длиться вечно.       Если дело пойдёт гладко, как обещает Вэриан, отца освободят в худшем случае в конце следующего года, а в лучшем — сразу после Сайоля. И тогда… и тогда Вэриан озвучит свою просьбу.       Астори прикусывает губы. Проклятье. Чего пожелает этот противный самовлюблённый тип? Теперь, когда она не в силах отказать, она оказалась в его смуглых жилистых руках, и уж кто-кто, а Вэриан несомненно придумает, как поинтереснее воспользоваться этой нежданной удачей.       Ему даже не пришлось закидывать удочку: королевский улов сам попался в сети.       Они встречаются на конной прогулке в парке около Серебряного дворца; Вэриан держится в седле с развязной уверенностью, Астори исподтишка наблюдает за ним. Свалился бы он с лошади как-нибудь неудачно… и проблема бы исчезла. Хотя нет, нет, сначала он должен помочь ей вызволить отца из тюрьмы, а там пусть падает и калечится сколько угодно. Правда, рассчитывать на такое везение не приходится: этот наглец чересчур ловко обращается с норовистым вороным Волчонком, видна многолетняя выучка. Но откуда у банкира столько опыта в верховой езде?       — Вы отстаёте, Ваше Величество. — Он гарцует около неё, приподнимаясь в стременах, и лукаво усмехается. — Я слышал, вы отличная наездница… и стрелок превосходный, верно?       — Звучит так, будто вы хотите это проверить, — отряхивает кудрявые волосы Астори. Хлопает Изюминку по шее. — Быстрее, девочка.       Вэриан холодно и остро смеётся. В гагатовых глазах безлико отражается дневной весенний свет.       — Пытаетесь подловить меня? Напрасно. Я не разменяю мою просьбу на мелочи… или… впрочем, поглядим. У меня достаточно времени, я подожду.       — Чего?       — Чего-нибудь полюбопытнее… Лучше всего на свете я умею ждать, Ваше Величество. Я не из тех, кто торопится.       Астори бросает на него подозрительный короткий взгляд и отворачивается. Его змеиная невидимая улыбка толкает её в спину.       — Кстати, искренне соболезную вам. Я читал газеты… господин Бартон обзавёлся молоденькой подружкой? Если и она не убедит его отпустить усы, то я умываю руки. Ваш премьер-министр безнадёжен.       — О, я считаю, ему больше пошла бы борода, — легкомысленно откликается Астори и с умело разыгранным весельем вскидывает брови. — Я передам господину Бартону ваши советы. Уверена, он обсудит их с… Луреан.       — Леа, — не моргнув, поправляет Вэриан, пытливо глядя на неё.       — Леа, — охотно соглашается Астори. — Да. Именно. Плохая память на имена, знаете…       Они молчат, и Астори осторожно подталкивает коленом Изюминку. Она ни за что не признается Вэриану, как её задевает и сводит с ума показной роман Тадеуша. Ни за что.       Она не доставит ему такого удовольствия — снова наблюдать за её слабостью.       Тадеуш, разумеется, тоже никогда не догадается, как больно делает ей. Астори знает: проще и лучше скрывать свои раны от тех, кто их наносит, иначе велик риск снова упасть к его ногам, умолять о прощении, вопить, что она раскаивается, раскаивается, раскаивается… довольно. Он не хочет её. Он не любит её.       А если даже и любит…       Астори постарается быть хорошей королевой и мамой: это то, что она ещё может сохранить.       Быть хорошей дочерью, кстати, тоже не помешает. Она улыбается Вэриану и натягивает поводья, заставляя Изюминку перейти на рысь.

***

      — Оставьте его в наручниках. Охранника выведите. И, будьте так добры, покиньте помещение сами.       — Да, господин премьер-министр.       Тадеуш спиной ощущает, как затворяется дверь, оправляет полы пиджака и серебряные часы на левом запястье. Смотрит сухо и прямо. За полупрозрачным стеклом, в тесной белой камере сидит пожилой сутуловатый мужчина лет пятидесяти пяти, в тюремной униформе, с подвижными серыми глазами и широкими плечами. Отец Астори. Гермион Марин Лун.       Другими словами — одна большая проблема. Головная боль Тадеуша во плоти; посоревноваться с ним мог бы, пожалуй, лишь небезызвестный Вэриан. Двое мужчин, отчасти виновных в том, что его прошлую жизнь перечеркнул жирный чёрный маркер; две ниточки, ведущие к Астори.       Королева глубоко влезла в опасную авантюру с получением подданства и освобождением отца, и хуже всего, что в этом замешан Вэриан. Проклятый брат Вивьена Мо. Тадеуш готов кусать себе локти от мысли, что сам свёл Астори и с Вэрианом, и с отцом. Понесла его нелёгкая тогда в бар… и кто просил его выполнять поручение королевы, сказал бы, что не справился, ведь как чувствовал, что ничего путного из этой затеи не выйдет…       Тадеуш переминается с ноги на ногу. В последнее время он только тем и занят, что подчищает за Астори и исправляет ошибки, сделанные королевой. При его вопиющем попустительстве, разумеется. Недавно он вернулся со слёта Большой Двадцатки, который проходил в столице Матугала, Бонлиссе: там он обстоятельно поговорил с Микласом Вреттом, Вивьеном Мо и уверил их, пустив в ход всё своё обаяние и красноречие, что дела в Эглерте идут отлично и чрезвычайное положение на Севере отменят в будущем году, если не раньше. Сразу по приезде он встретился с официальной делегацией северян, дал несколько интервью, провёл пресс-конференцию и выиграл пять или шесть раундов дебатов в Совете, так что сейчас Тадеуш ощущает себя выжатой половой тряпкой. Он убедил Астори, что необходимо запретить полицейским использовать резиновые пули и слезоточивый газ, если понадобится усмирять волнения на Севере — а это, конечно, делать придётся. Она согласилась. Тут уж неважно, почему, главное, согласилась, хоть и не с первого раза.       В их отношения с Вэрианом, какой бы характер они не носили, Тадеуш лезть не стал, хотя очень хотелось. Довольно. Это не его дело. Но с отцом он счёл нужным побеседовать.       Накипело.       И теперь он здесь, в Аштоне, чтобы встретиться с человеком, чьё имя тенью нависает над Тадеушем уже четыре года.       Тадеуш распахивает дверь и вступает в комнату для свиданий; Гермион едва заметно вздрагивает и поднимает на него вопросительный спокойный взгляд, не поднимаясь с места. Тадеуш останавливается. Смотрит на него оценивающе. Пытается разглядеть в его лице лицо Астори, решительное, точёное, с твёрдыми округлыми линиями — не может. Здесь одни жёсткие и скупые углы. Что она в нём нашла? Чем её так околдовал этот старик, что она рвётся к нему, по привычке сметая всё на своём пути: привязанности, доводы рассудка. законы…       — День добрый, господин Лун, — здоровается Тадеуш и усаживается напротив Гермиона. Тот почему-то слегка усмехается.       — Добрый, господин Бартон.       Они неловко молчат. Тадеуш начинает думать, что, возможно, ему вовсе не стоило приезжать. Что он хотел сказать Гермиону? Что хотел услышать в ответ? Или просто желал увидеть того, кто однажды стал Астори дороже собственного премьера, кто бросил её в детстве и тем не менее почти вытеснил из её сердца Тадеуша?       Что ж, всё, что остаётся теперь, — сделать глупость и поговорить честно.       — Оставьте Астори в покое, — произносит Тадеуш, опёршись локтями на стол. Гермион склоняет голову набок — треклятое знакомое движение, до одури любимое и до чёртиков ненавистное — и улыбается. Мягко так. Без издёвки.       Какого, спрашивается…       — Это она вас отправила?       — Нет, я сам, — резковато говорит Тадеуш. — И я настоятельно прошу вас, господин Лун, не докучать более Её Величеству…       Гермион снисходительно оглядывает его и подаётся вперёд.       — Бартон… значит, ты тот самый мальчишка, который разбил сердце моей дочери?       От неожиданности Тадеуш попёрхивается словами и конвульсивно сглатывает, едва не зайдясь в сиплом прогорклом кашле. Он стучит себя по груди. Старается скрыть замешательство.       — Что?       — Ты хотя бы видел, что сделал с ней? — продолжает наступление Гермион методично и неизбежно, как горная лавина. — Она раздавлена. Уничтожена. И ты виновен в этом.       — Нет, — защищается Тадеуш. — Астори сама выбрала этот путь. Я просто не мог оставаться с ней после всего, что она…       Гермион устало качает седой головой.       — Она любит тебя.       Угловатые плечи Тадеуша прыгают: он проводит пальцем по линии рта и ломано усмехается.       — Они ни разу не сказала этого за семь лет.       — А сейчас — разве это не очевидно?       — Я уже не знаю, что очевидно, что нет. — Он сцепляет руки под столом. — Я давал ей бесконечное число шансов… год за годом… и всё впустую. Я шёл к ней, даже не будучи уверен, что она любит меня… О Мастер. Это было больно.       — Ей тоже больно сейчас, — возражает Гермион. — Это то, чего ты хотел? Чтобы она сгорела?       Тадеуш потупляет взгляд.       — Не этого.       — А чего тогда?       — Я не… не знаю. Я хотел быть свободным. Просто… дышать. — Он неосознанно касается горла. — Дышать.       Гермион откидывается на спинку стула.       — Вы оба такие дети… полюбили не тех и невовремя. И мучаетесь от этого.       — И что нам делать? — спрашивает Тадеуш, не слишком надеясь на ответ. Ну и пусть. Всё равно эта беседа с самого начала пошла наперекосяк.       — Попытаться исправить то, что натворили… или не исправлять. Увязнуть ещё глубже и получать от этого удовольствие.       — Вы смеётесь надо мной, — недоверчиво и обиженно фыркает Тадеуш.       — Отнюдь. Я не думаю, что вы когда-нибудь сможете полностью отпустить друг друга.       Тадеуш с гордостью выдвигает подбородок.       — Я отпустил.       — Ну разумеется! — Гермион скептически изгибает бровь. — Именно поэтому ты тычешь ей в лицо своей новой пассией… мальчишка. Тебе легче от того, что она ревнует? Легче? Стал счастливее от этого, ну?       Тадеуш вздыхает.       — Нет… — Он с мольбой поднимает взгляд. — Только не говорите ей.       — А ты не говори, что я рассказал тебе, как ей… непросто сейчас. Астори этого не перенесёт. Она ведь такая…       — Гордая, — произносят они одновременно и улыбаются. В камере становится чуточку теплее.