***
Тадеуш идёт по полупустому коридору Дворца Советов и размышляет. Рабочий день почти окончен — но, разумеется, не для премьер-министра. Сейчас он поднимется в свой кабинет на третьем этаже, разберёт отчёты, присланные из провинций, поговорит с Беном (и спросит, как там Эйсли, заодно), а затем, наверно, переместится в министерство и засядет там до полуночи. Дома всё равно делать нечего. После ухода Леа исчезло и то зыбкое фальшивое ощущение уюта, в котором существовал Тадеуш эти месяцы. Теперь вновь остаются лишь пустота и холод унылой холостяцкой жизни, и даже сестра, появляющаяся на Ореховой всё реже и реже, не может скрасить тоскливые дни муторного и занудного одиночества. Тадеуш начинает думать, что Астори права: единственный брак, который выпал ему, — брак с государством. Работа — неизменная невеста и верная жена. Хоть какое-то постоянство, чёрт побери. Он смотрит на серебряные наручные часы, удобнее перехватывает под мышкой папку и ускоряет шаг. Зимой сумерки быстро скрадывают скучный бесцветный день, и за окнами уже темнеет: гудящие улицы Метерлинка и пустынная площадь наполняются вязким сумраком. Зажигают лампы. Тадеуш слышит чьи-то нагоняющие цокающие шаги за спиной, но не оборачивается, не до того. Пусть запишутся к нему на приём, если им позарез надо с ним встретиться. — Барти?.. Он останавливается как вкопанный. О Мастер. Тадеуш переводит дыхание и расправляет сведённые тревогой плечи: вот так, сокращённым вариантом не имени, а фамилии, его зовёт всего один человек на земле. Один очень конкретный человек. Тадеуш оборачивается: высокая женщина с тёмными роскошными волосами, тёмными глазами, цепкими и надменными, осанистой фигурой и твёрдой уверенностью в жестах смотрит на него, стоя в отдалении. Она ничуть не изменилась. — Са… Саб-брина? — неловко усмехается он, не зная, куда девать руки и взгляд. — П-привет. Не ожидал тебя увидеть… столько лет прошло… — Пятнадцать, — уточняет она. — Прошло пятнадцать лет. — Ну… да. — Он кашляет в кулак. — Немалый срок. Сабрина оглядывает его с головы до ног. — Вероятно. Они громко и странно молчат с минуту. Потом Тадеуш широко и путанно машет рукой. — Так ты, гм… вернулась? Я имею в виду… подала заявление… — Да, Барти. Решила попытать счастья, — отчётливо проговаривает Сабрина. — Министр транспорта в тридцать шесть — это неплохое достижение. Хотя некоторым везёт раньше… и гораздо крупнее. Верно? Тадеуш теряется. Кажется, это упрёк ему — вероятнее всего, это упрёк ему. Но за что? Где ему повезло — повезло стать премьером в двадцать восемь? Смешно. С такой королевой, как Астори, это можно считать, скорее, неудачей. При мысли об Астори и странностях, творящихся с ней, Тадеуш вздыхает. — Ты сердишься на меня? — осведомляется он. Сабрина с явным вызовом вскидывает изящную бровь. — За что, Барти? За то, что ты всегда был любимчиком Фауша? За то, что ничего не сделал, когда меня сослали в провинцию? Или за то, что забыл обо мне на пятнадцать лет? — Постой-постой! — трясёт головой Тадеуш. — Всё было не так! — А как, Барти? Тадеуш отлично помнит то время: он, молодой и подающий надежды политик, деятельный и преуспевающий член партии «зелёных», близкий знакомый Фауша, отцовского приятеля; он не боится рисковать, но достаточно благоразумен, чтобы делать это с умом, обезопасив себя и отыскав предварительно ходы отступления; он знает, как и с кем нужно поговорить, чтобы пробиться, он хочет пробиться и делает это. И Сабрина… тоже выпускница Дипломатической академии, его однокурсница, одна из немногочисленных женщин в партии. Хорошенькая и здравомыслящая. С железной хваткой. Но увы… в выборе между мужчиной и женщиной порой определяющим становится вопрос пола; иногда женщине достаточно быть женщиной, чтобы ей отказали. К тому же, за Тадеуша стоял Фауш. И когда образовалось свободное место в штате премьер-министра, не оставалось сомнений, кто именно из перспективных начинающих политиков должен его занять. Сабрину отправили руководить деятельностью партии за пределами Метерлинка: тоже неплохое дельце, но возможности карьерного роста сводились практически к нулю. — Вы бросили меня глохнуть в провинции, — отчеканивает Сабрина. — Ты знаешь, это была не моя вина, — пытается оправдаться Тадеуш. — Я ничего не мог сделать. — Ты мог позвонить мне, Барти. Или написать. Хоть бы раз за пятнадцать лет я получила от тебя весточку! Тадеуш замолкает и смотрит на Сабрину. Её смуглое лицо потемнело и подобралось, как небо перед грозой. — Я писал, — роняет он. — Наверно, письма не дошли, затерялись на почте… и я хотел позвонить, но потом оказалось, ты сменила номер, я думал узнать новый в телефонной книге, но, знаешь, завертелось и… и как-то… не до этого было. — Ясно, Барти, — говорит Сабрина. Усмехается полупрезрительно. — Что ж… пожелай мне удачи, господин королевский премьер. Она круто разворачивается на каблуках и уходит. Тадеуш окликает её в спину: — Сабрина, подожди! Она оглядывается с безразличной заинтересованностью, и Тадеуш виновато засовывает руки в карманы. За окнами уже настоящая ночь. Горят лампы. — Слушай… да, я был неправ, да, поступил плохо… мне жаль. Мне правда очень жаль. Но я… но могу я как-нибудь загладить свою вину? — Например? — теплеющим голосом уточняет Сабрина. — Например, ужином? — спрашивает он, робко и задорно улыбаясь. Глядит на часы. — Я… я могу выкроить сегодняшний вечер… наверняка в «Жемчужине» найдётся свободная кабинка на двоих. Мы бы поговорили за бутылочкой торика… ты всё ещё предпочитаешь светлый? — Светлый. — Сабрина не двигается, но оттаивает. — Ты такой пройдоха, Барти… за это я тебя и люблю. — Но всё ещё обижаешься? — Всё ещё. Ты ведь не думал, что я прощу тебя… так быстро. Он ловит её взгляд — и узнаёт его. Сглатывает. Сабрина… с ней было хорошо, даже очень хорошо, но… Он думает об Астори и о том, что происходит с ней, о том, как она намеренно не замечает его попытки и настойчивое желание простить её, отстраняется, прячется и уходит в тень. Снова. Они вернулись к тому, с чего начали, а заново проходить весь этот ад… невыносимо. И Тадеуш решает — ну и пусть. Возвращаться на полпути — это так низко и глупо. — Я свободен до завтрашнего утра, — сообщает он. И Сабрина улыбается. — Я тоже, Барти.9.2
12 апреля 2021 г. в 22:03
Астори ждёт Фауша в заснеженном королевском парке вокруг Серебряного дворца — так же, как несколько лет назад ждала Тадеуша. Такой же ослепительный полдень, так же чисто, свежо и морозно, такие же глубокие сугробы — хоть прыгай и плавай. Те же пальто с беретом. И только внутри, внутри что-то уже не то и никогда не будет тем. Астори вздыхает. Где-то на конце аллеи появляется грузная фигура, и Астори, прищурившись, добродушно кивает, почёсывая руки в перчатках. Она стоит у замёрзшего фонтана и приветливо улыбается семенящему навстречу экс-премьеру. Он целует ей ладонь и хватается за грудь: его мучает старческая одышка. Астори глядит сверху вниз на его плешивый затылок и сочувственно молчит.
— Добрый день, Ваше Величество, — наконец тяжело выдавливает Фауш, с трудом разгибая хрустнувшую спину.
— Добрый, господин ди Мульниче. Рада, что вы приняли моё приглашение.
— Грех отказаться… нечасто монарх жалует вниманием бывшим министров.
Астори глотает изящный упрёк и слегка морщится. Да, она… обделяла Фауша вниманием с тех пор, как он ушёл в отставку (и бросил её, испуганную и неопытную не-королеву, одну, как до сих пор считает Астори), но лишь потому, что тот сам оставил ей Тадеуша, молодую и лучшую версию себя. Лучшую во всём. Астори бы никогда не решилась выбирать между былым и нынешним премьер-министрами, потому что Тадеуш — это Тадеуш, он вне конкуренции, он на первом месте. Он просто… невероятен. И заслуживает быть счастливым, как никто другой.
Именно поэтому она отходит в сторону, чтобы он мог жить и быть свободным — от неё.
Фауш галантно предлагает Астори руку, и они неспешно прогуливаются туда-сюда, как старые друзья, хотя друзьями они, естественно, никогда не были — знакомыми, возможно, да и то не очень близкими. Не успели. Или не хотели. Астори беседует о кризисе на Востоке, о дипломатической поездке в Рецанию, о северных провинциях и попутно размышляет о том, что стоит позвонить отцу перед тем, как заедет Тадеуш. Гермион уже получил подданство; теперь адвокаты Вэриана готовятся обратиться в Верховный королевский суд и добиваться досрочного освобождения. Вэриан опять появился в Эглерте и колесит по стране, пару раз в месяц наведываясь в Метерлинк — Астори бесят его многозначительные улыбочки, подмигивания и насмешливый тон. «Не жмёт ли корона вашей маленькой умной голове?», «Как поживают усы господина Бартона?», «Моя королева, сегодня вечером я приглашаю вас на мою казнь в ресторан «Жемчужина». Обязательно приходите».
Он выводит её из себя методично, расчётливо и тонко. Со вкусом, как делает всё, за что берётся.
— Я полагаю, вы должны быть довольны? — спрашивает Астори, проводя рукой по ноге припорошенной рыхлым снегом статуи. Фауш выгибает седую бровь.
— Отчего же?
— Мы… мы с господином Бартоном расстались, как вы и хотели. Разве нет?
— Я… пожалуй, да. — Фауш пожимает плечами и глухо кашляяет. — Но я уже не уверен, будет ли так лучше не только для государства, но и… для моего мальчика.
Астори настороженно втягивает воздух.
— Для… Тадеуша?
— Ну разумеется, Ваше Величество, — горько усмехается Фауш. — Потому я… в отличие от… некоторых… я не слепой и вижу, что с ним творится. Как он чахнет. Высыхает. О Мастер, неужели женщина не чувствует, когда в неё кто-то влюблён?
Астори не знает, что ответить. Она ожидала совсем не этого, ей хотелось увериться в том, что она поступает правильно и в кои-то веки отпускает Тадеуша, а на самом деле… но нет же, нет… Фауш, конечно, ошибается. Он ошибается. Астори хмурит брови и поправляет сползший на бок берет. Тадеуш больше не любит её.
С другой стороны… разве в его взглядах, жестах и голосе ей не почудилось нечто?..
Какого чёрта это всё так сложно.
Тадеуш приезжает к трём часам. Астори видит, как он входит в кабинет пружинящей молодцеватой походкой, и поднимается из кресла: Тадеуш опускается на одно колено, нежно берёт её ладонь и целует. Астори думает о том, какой он красивый и как у них всё и всегда невовремя. Её обволакивает аромат парфюма — мирт и верба. Они усаживаются в кресла; Астори по привычке выпрямляет спину и складывает руки на коленях, Тадеуш закидывает ногу на ногу и расслабляет плечи, открывая чёрную кожаную папку. Астори скользит взглядом по мягкой линии его рта, по улыбающимся морщинкам вокруг зелёных тёплых глаз, по седине в кудрявых волосах и неприметным веснушкам на чуть вздёрнутом носу. Её премьер… её друг. Бывший любовник. Почти не изменился… или изменился, а она просто не замечает? Девять лет бок о бок… А изменилась ли она сама? Кого спросить?
— Я полагаю, Ваше Величество, — говорит тем временем Тадеуш, ёрзая и бессознательно трогая галстук, — целесообразнее будет вынести проект северной конституции на всенародное голосование. Протолкнуть его снова в Совете… провальная затея. Не стоит и пытаться. А вот референдум… вкупе с грамотной рекламой, лозунгом, приятной обложкой и хорошей программой… может сработать. И я бы поставил именно на него.
— Согласна… — Астори задумчиво выдыхает. — Но, кажется, нам больше ничего и не остаётся. А обложкой… станете вы, господин премьер-министр?
Тадеуш лучится смущённой снисходительной улыбкой.
— Что вы… я не могу.
— У вас бы получилось. Вы умеете… убеждать людей и располагать их к себе.
— Неужели?
Пунктиром обрывается напряжённая пауза: они зашли слишком далеко. О чём это было сейчас — вот это, о чём? Что они оба имели в виду? Астори моргает. Кажется, их разговоры стали чересчур двусмысленными за последние месяцы, и ей это не нравится, потому что… потому что она собирается отпустить Тадеуша, а не продолжать цепляться за него в призрачной надежде, что всё ещё ему не безразлична! Она не хочет обжечься и обжечь его. Разве любовь работает не так?
Астори понимает, что в попытках разобраться запутывается ещё больше. А странные слова Фауша только способствуют этому.
— У меня есть идея, господин премьер-министр, — произносит она, сдавливая виски: надо сосредоточиться на работе. Тадеуш заинтересованно поднимает взгляд. — Почему бы нам в этом году не провести конные игры на Севере?
Его мягкий рот округляется буквой «О»; Тадеуш подаётся вперёд, впиваясь пальцами в корешок папки. Его глаза возбуждённо загораются — от радости, надежды и окрылённого предвкушения.
— Это… изумительная идея, Ваше Величество! Такого никогда не было… северяне не смели и надеяться, что… — Он осекается, двигает горлом. — Вы… вы ведь не шутите? Или здесь где-то подвох и…
— Нет никакого подвоха, — с обречённой усталостью произносит Астори. — Я просто подумала, что это будет интересно… и полезно. Для меня, для вас… для северян. Тот инцидент с чрезвычайным положением следует как-то загладить.
Не то чтобы она действительно прониклась любовью к Северу — нет, всего лишь ушла полоумная ненависть. Она видела в лицо северян: женщин, детей и стариков. Они не святые и не маньяки, они — люди, и она сама — человек. К тому же… это народ Тадеуша.
А может, всё дело в том, что двух оставшихся в живых террористов она предала смертной казни, на которой присутствовала самолично. И чувство мести заглохло.
Астори делает это не от того, что любит Север, а от того, что любит Тадеуша и хочет, чтобы ему было хорошо. А если для этого надо провести конные игры в северных провинциях… что ж, это не так сложно.
— Да, и ещё кое-что на сегодня… — Она сводит брови к переносице, берёт с тумбочки ворох документов и приводит их в порядок. — Освободилась вакансия министра транспорта.
— Верно, — кивает Тадеуш, облизнув уголок губ. — Господин Панталео ди Савичи подал заявление об отставке… необходимо предложить кабинету министров несколько кандидатов, чтобы мы могли выбрать… вам уже подали заявки?
— Ага, штук шесть или семь. Глядите сами. Вот Эрмеш, вы его помните, из «жёлтых», Орешто ди Граччиви, Домильшо, Мафалдо… О, любопытно, единственная женщина… Сабрина ди Канти.
Тадеуш меняется в лице. Астори с удивлением смотрит, как он бледнеет, подпрыгивает в кресле и ожесточённо трёт лоб.
— Вы сказали… С-сабрина ди Канти?
— Именно… что с вами? Вы её знаете?
Выражение узнавания, робости и вины, которое мелькает в глазах Тадеуша в следующие секунды, отдаётся тянущей болью в глубине сердца Астори.
— Да… — медленно произносит он, расслабляя воротник. — М-мы… учились и работали вместе… когда-то… очень давно… потом она уехала из столицы. Я не видел её около пятнадцати лет. И тут она… неожиданно. Впрочем, это… это неважно, прошу прощения.
Астори считает это важным, но молчит. У неё нет права выспрашивать. Она удовлетворённо кивает для вида, легонько и вежливо улыбнувшись, и утыкается невидящим расплывчатым взглядом в документы. Пальцы отчего-то дрожат.
О, как это глупо.