Юнги: Ты вообще что ли страх потерял, говно обшарпанное? Ты хотя бы себя в порядок привести смог? Ладно. Позвони мне часам к восьми вечера. Объяснишь нормально, чего от меня хотят.
Журналистишка Чон: Я тебя понял. Только ненадолго, девушка и так не рада, что я с вами общаюсь.Юнги: Так скала Чон у нас каблук. Спасибо за ещё одну причину не общаться с тобой. Нужно сказать об этом Джину. хихик
Парень отложил телефон и подошел к огромному панорамному окну. Теперь понятно, почему Тэхён их переделывал: наблюдать за мельтешением на катке — завораживающе. Маленькие и большие, высокие и низкие, симпатичные и не очень, кривоногие и не совсем — такие забавные и интересные... Это что-то типа воды и огня, только более интересное. Но вот надоедливый голос администратора объявляет о закрытии. Нехотя люди рассасываются с катка, выезжают машины и снова делают лед невероятно гладким и блестящим. Свет потихоньку становится всё менее и менее ярким, и каток окутывает тишина. Юнги закрывает кабинет и спускается к раздевалкам, где уже стало тихо и жутко. Кладовки, инвентарные — везде постепенно гаснет свет и плотно закрываются двери. Но самое отвратное место, где всегда воняет потом, где царит вечный бардак, — это раздевалка хоккейной команды. Юнги уже просунул ключи в замочную скважину, как дверь распахнулась и крепкие руки затащили его вовнутрь. В темноте с трудом можно было понять, кто это мог быть, однако никто, кроме одной обезьяны с клюшкой, не мог подобного сделать. Крепкая рука, накрывающая грудь парня, прижимала его спиной к стене, пока вторая бродила от талии до ягодиц поочередно переминая выпирающие костяшки. Полыхающее дыхание обжигало шею, а губы оставляли красные пятна на ключицах. — Отъебись, — прошипел Юнги, отталкивая парня от себя, но тот всё с той же силой прижимал его к стене. — Ты оглох, придурок?! — Прости меня, малыш, — нежно прошептал ему на ухо Хосок, прикусывая мочку, — ты меня разозлил своим непослушанием, — Мин всё так же пытался вырваться, но все попытки были безуспешны: хоккеист знал все места, от прикосновения к которым ноги Мина начнут подкашиваться и тот потеряет равновесие. — Мне так жаль, малыш Юни. — Засунь свои извинения в жопу, Хосок, отпусти меня! — Юнги наконец удалось поднять руку выше и ударить парня ладонью по лицу. Звонкий хлопок разнесся по раздевалке, освещаемой лишь телефоном фигуриста, на экране которого уже минуту как светилось «Журналистишка Чон». — Только в твою, Юни, — все так же мягко шептал Хосок на ухо, захватывая в свою ладонь обе руки фигуриста. Он двинулся вправо, поближе к полкам, и достал сверху пластырь, которым обычно они перематывают клюшки. — Не заставляй меня делать больно и наказывать тебя за день, малыш, не дергайся и встань на колени. Но Юнги лишь ухмыльнулся, возвращая былую трезвость разуму, и прошептал: — Малыш у тебя в штанах, дружище. В этой оглушающей тишине, нарушаемой лишь томным дыханием парней, послышались точно нечеловеческие звуки. Хрип, смешанный с рыком, становился всё громче. Хосок неожиданно поднял руки Юнги над головой и второй рукой схватил его за шею, почти полностью перекрывая воздух. — Я же хотел по-хорошему, но ты… — парень немного помедлил, убирая руку с шеи, зажимая между большим и указательным пальцем подбородок парня, приближаясь своими губами к открытому от нехватки воздуха рту фигуриста. И, сминая нижнюю губу, прошептал прямо ему в губы, — Сучёныш… — Мне больно… — прошипел Юнги, когда почувствовал вкус крови на языке. Он, опершись на левую ногу, с силой ударил хоккеиста в пах. Тот практически взвыл от боли, отпуская Мина, который тут же ринулся из этой мерзкой комнаты с ещё более мерзким человеком, подхватывая всё ещё светящийся телефон с пола. Он побежал в сторону выхода, даже не оглядываясь назад. Машина Тэхёна — вот единственное спасение сейчас. На всё еще светящемся телефоне было то же самое имя. Нет, он ему не помощник. Никто ему не поможет. Сейчас он совсем один. Он боится, по-настоящему боится за свою жизнь. Он наедине со своим главным страхом. Наедине со своим демоном, который вот-вот должен побежать искать сбежавшего пленника. Мотор машины приятно зашумел, авто тронулось, оставляя позади огни ледового дворца. Фонари мелькали один за другим, пока черный Вольво рассекал потоки воздуха на пустой трассе. Знакомые улицы, знакомые дома — все они пропитаны запахом прогнивших душ людей, запахом отчаяния и страха. От накативших мыслей кровь закипела в жилах пуще прежнего, а вопрос, пару дней назад заданный Чонгуком, показался смешным. Невозможно натренировать такой взгляд, если внутри нет чувства, способного разорвать изнутри, если нет обид, страхов, неуверенности, чужих слов, отпечатанных на душе. Именно они заставляют проснуться ту самую ненавистную для всех сторону. Фигуристка, парень в юбке, сопля в лосинах, подстилка. Парень хочет кричать от боли, она разъедает его изнутри, убивает в нем личность, его хорошую сущность. Человек становится эгоистом и эгоцентриком не по своей вине, не по своей же вине он не видит в людях хорошего. Парень бросил машину у ворот и зашел в дом. Там его уже ждали. Взволнованные взгляды, нервные позы. «Господи, да отъебитесь вы от меня!» — кричит сознание Юнги. Он даже не остановился: слишком хотел побыть один. Он закрылся на замок — и речь не только о двери. — Юнги, что случилось? — Тэхён постучал в дверь. Он явно не сдастся. Юнги достал из заначки сигарету, поджег её и глубоко затянулся. Серый дым поднимался вверх, застилая комнату светло-серым туманом — а стук все продолжался, и к нему прибавлялись угрозы выломать дверь. — Тэхён, по-братски, съебись, не трогай меня, — закричал Юнги и замахнулся на стеклянный книжный шкаф, из-за чего одна сторона разлетелась вдребезги. За звуком битого стекла последовал долгий, душераздирающий крик, который с каждой секундой перерастал в истерический смех, прерываемый лишь редкими попытками поднабрать воздуха в легкие. Когда тишина вновь окутала дом и в ушах начало звенеть, изможденный Юнги упал на пол — прямо в груду разбитого, как и он сам, стекла. Беспокойных вопросов становилось всё больше, а желания жить — все меньше. Рядом лежало стекло, которое так и манило блеском сколотых краев. И рука сама невольно тянулась к одному из этих осколков. Дверь удалось открыть. Тэхён упал на колени рядом с блондином, лежащим на полу в окружении сотен осколков, — казалось, что именно такая разрядка и была нужна его душе. Он медленно закрывал и открывал глаза, пялясь в идеально белый потолок. Тэхён положил голову парня себе на колени и начал гладить Юнги по волосам, потихоньку успокаивая. В его глаза не было никаких эмоций — лишь пустота. И в голове царила тишина. Лишь нервы, подававшие сигналы через слезы и легкие судороги во всем теле, говорили о том, что внутри у него шла напряженная борьба с самим собой.