Ледовое побоище

— Пойдём скорее, пока лед свободен, — Чонгук тащит Юнги в здание ледового дворца, крепко сжимая его руку и ярко улыбаясь. Кажется солнце в этот день взяло выходной и только Чон освещал и без того серый день. — Ну, что ты плетешься так? Я тебя на плечо закину, — смеется парень, и Мин прибавляет шаг: быть мешочком картошки на людях — такой себе бонус. — Иди давай к Тэхену. Он всё утро мне трындел, чтобы ты зашел к нему и чтобы я был аккуратнее, — ворчит парень и забирает с плеча Чонгука свою спортивную сумку. Чон взглянул на него, понял что тот потихоньку закипает от чрезмерной опеки, и, легонько похлопав по плечу, ушел, слыша себе вдогонку. — Не сахарный не растаю. Вали давай. Юнги медленно побрел по давно знакомым коридорам, вдыхая уже давно въевшийся в стены запах сырости, который как ничто другое напоминал каток. Давно забытый, но такой желанный, что ноги сами тянули его на лед. Однако было ещё одно место, где Мин проводил не меньше времени. Его раздевалка. Небольшая, с огромными косяками в электричестве, с новым соседом, вечно раскидывающим свои чехлы от штативов, да и сами штативы по скамейкам. Но почему-то этот самый сосед не раздражал, а его неряшливость наоборот казалась милой. Ну, сами судите: небольшой кожаный диван, собранный штатив, который Чонгук в узких кругах называет Бедросович, в честь того самого Филиппа Бедросовича Киркорова, в которого вкрашился Чон ещё в юности и долго фанател по этому артисту; рядом лежал фотоаппарат, Валерий. Ну, Юнги понял, что Меладзе был вторым крашем Чона. Маленькая гордость Чонгука. Его сынок. Порой Юнги кажется, что Чон тратит больше времени на свою технику, чем на него. Мин и сам когда-то спрашивал, почему у него, человека, что долгое время жил в Америке и Корее, и чуток в Италии такой фетиш на русские имена. Тот ляпнул что-то про артистов и похожее звучание и дальше свалил протирать объективы, которые, кстати, тоже имеют свои имена. — Господи, дом престарелых русских артистов, — отодвигая с дивана «Бедросовича», прошипел Юнги и плюхнулся рядом, доставая из сумки давно забытые спортивные вещи. Чонгук зачем-то кинул ему свое синее худи вместо привычных кремовых свитеров. Но выбора нет: на катке стало ещё холоднее, так что придется надевать его. Однако с выбором низа он не угадал. Лосины - не лучшее решение на данный момент. Придется натягивать наколенник прям на них. И наконец белоснежные, наточенные коньки. Он взял из сумки и, распутывая шнурки, успевшие запутаться во время вчерашней заточки, Юнги начал обувать их, улыбаясь приятной тесноте внутри. Широко распахнув дверь, в раздевалку ворвался Чонгук, немного пританцовывая, и поднял с места уже успевшего обуться Юнги, напевая на чистейшем русском: — Твои губы близко, — он обнял Юнги и мазанул губами по щеке, придержав рукой, отклонил назад, — заставляешь падать низко, этой ночью, вместо виски — я тобою напьюсь, — протянул он и легонько чмокнул в губы. — Тебе идет синий, почему ты раньше ничего такого не надевал? — Нихрена не понял, но очень интересно, — засмеялся Мин и обхватил шею Чона, следуя за его телом, поднимая корпус. — Ты подобное поешь, когда у тебя настроение хорошее. Что случилось? — Юнги отошел к стулу и взял повязку, чтобы уже отросшая челка не мешала. — Тэхен поднял мне зарплату, — он взмыл руки вверх и, продолжая танцевать, напевая мелодию «Индиго», продолжил, — Киркоров в такие моменты вписывается как никогда, — он засмеялся и, подхватив штатив на руки и вставив камеру, закружил его в воздухе. — Валерий Константинович и я нужны ещё на 10 минут директору, так что выходи. Я вернусь, надену коньки и прибегу к тебе, — он чмокнул Мина в лоб и так же вылетел из раздевалки. — Только бы он не начал опять миллион роз выть, — выдохнул Юнги и, выключив свет, вышел из раздевалки, — мои нервы не выдержат, — пробубнел Мин и побрел вперед по коридору, радуясь блеску лезвий коньков. Он даже вперед не смотрел: давно забытое ощущение высокого роста радовало как никогда. — Ух, ты, — вывернув из-за поворота, шикнул Хосок, поднимая глаза на парня, врезавшегося в его грудь носом, — куколку починили, — ухмыльнулся парень и осмотрел отошедшего назад парня, с ног до головы. — Ва-а, — протянул он, облизывывая верхнюю губу, — фигуристка надела мои любимые лосины. Я так долго этого ждал, — прошипел он, щуря глаза. Юнги приподнял бровь и, недовольно фыркнул, пошел вперед, легонько толкая хоккеиста плечом. Снаружи он был абсолютно спокоен, но внутри начинало разгораться адское пламя, которое вот-вот и вырвется наружу, если не уйти сию минуту. Хосок того и добивается. Сильными пальцами он хватает парня за плечо и буквально сжимает кость в своей руке. — Моей куколкой теперь играю не я, — прошипел он и опустился до уровня лица Мина. Юнги, всё это время державший своего цепного пса, наконец отпустил режущий кожу металл. Ладонь взмыла вверх и звонким хлопком ударилась о щеку парня. Такое действие, видимо, ещё больше раззадорило Хосока, он ухмыльнулся и показушно зашипел, взявшись за щеку. — Игрушечка совсем отбилась от рук, кажется её новый хозяин слишком много позволяет ей. Смотри, смотри, как я страдаю без тебя, — он взял ладонь Мина, которой тот и ударил его, и поднес к сердцу. — Мне так не хватает своей куколки по ночам, — шепчет он и поднимает руку Юнги к щеке. — Твои руки по-прежнему холодные, — шепчет он и легонько целует пальцы. — Как жаль, что если ты не встанешь на лед, он тебя бросит, — говорит Хосок и улыбается. А Мин верит. Верит каждому его слову. верит и даже не пытается отрицать. Но пес, требующий отмщения внутри ревет, и Юнги вздымает вторую руку вверх, желая оставить второй след на щеке, но её быстро перехватывают за запястье. Позади стоит Чонгук, утробно рыча, отдергивает Юнги назад и тихо шепчет: «Малыш, подожди меня на катке». Мин выдергивает свои ладони из рук обоих парней и, толкнув их обоих уходит вперед. — Проверь, — кричит Хосок и скалится, видя багровеющее от злости лицо Чонгука. Уже стоя у бортика катка, Юнги жмурится, пытаясь выкинуть из головы всплывающие моменты двухмесячной давности. Эта игрушка. Она преследует его всюду. Он вспоминает тот злосчастный прыжок. Снова их слова: «если тебе нужен Юнги, то расслабься. Он мой», «ну ты приведи мою куклу» «Я для тебя тоже игрушка?». Фразы, словно гром посреди ясного неба, гудят в голове на максимальной громкости. Страх. Страх снова быть брошенным одолевает, словно колючий плющ, обвивает каждую клетку, впуская свой яд. Он сковывает. И даже появившийся рядом Чонгук пугает. Дикий взгляд ребенка, чью игрушку только что чуть не забрали. — Эй, малыш, ты чего? — он улыбнулся своей прежней улыбкой и накрыл ладонь Мина своей. — Ты из-за него расстроился? Не волнуйся, я же рядом… Пойдем на лед, ты же так этого ждал, — улыбается и тянет руки, манит за собой. Уже страшно верить парню. Страх окутывает реальность, и Мину кажется, что тянущиеся к нему руки вот-вот прицепят к руками и ногам нити кукловода. — А ведь из-за вас я тогда упал, — прошептал Юнги, сжимая руки. Момент падения и эту ужасающую боль Юнги будет помнить всегда. Всегда в голове при прыжках будут гудеть их слова. Чонгук ждал его на льду, не давая закрыться калитке. Он всё звал, звал на лед. Что тут такого? Выйти на лед, снова ощутить ветер, бьющий в лицо, снова почувствовать холод, разукрашивающий щеки. Снова услышать звук металла, рассекающего лед. Снова упасть. Снова ощутить адскую боль, рвущую на куски. Нет. Юнги машет головой и делает шаг назад. Чонгук снова протягивает руки и улыбается. Прям как тогда. Сердце начинает биться чаще и буквально шепчет: «Играть тобой собрался». А Чон зовет, смеётся, радуется, как ребенок, который вот-вот распакует игрушку, которую только-только починили. — Я не выйду на лед, — говорит Юнги и замирает между бортиком и катком. Он держится за дверь и со страхом смотрит на лед. Чонгук продолжает тянуть руки и пытается снять с бортов ладони. — Я не выйду на лед, — кричит Юнги ему в лицо. И лицо Чонгука уже не кажется таким довольным. — Игрушка не хочет кататься, — шепчет Юнги и Чон, взяв его на руки несет в центр катка. — Отпусти меня, я сказал, что не хочу. Я не хочу, чтобы вы двое опять мной играли, — воет Мин и бьёт Чона по спине, тарабанит кулаками по ребрам, кричит, рычит, брыкается, молит Чонгука вернуть его, плачет, но тот шипит и не останавливается. — Хватит истерить, — поставив его на лед, говорит Чонгук. Юнги падает на колени и роняет первую слезу на и без того блестящий от только застывшего слоя воды лед. — Что происходит? — Чонгук опускается рядом и поднимает лицо Мина. — А происходит неповиновение, — подняв голову, говорит Юнги, пытаясь не сорваться на крик. — Я сказал, что не встану на лед. Зачем тебе так нужна кукла фигуристки? — давясь всхлипами, говорит Юнги поднимает взгляд, смотря прям в глаза Чону. — Верни меня на землю, — требует Юнги, повышая голос. — Юнги, — Чонгук вытирает с щек мокрые дорожки, — я хочу, чтобы ты вновь обрел мечту. Малыш, — пытается поставить на ноги парня, но тот, сорвав чужие руки со своей талии, отскакивает назад и кричит: — Хватит, - он отползает назад и закрывает глаза, желая не видеть всё то, что рисует воображение. Нити, сотканные из колючего плюща, в руках Чонгука буквально тянутся к нему. Марионетка играть больше будет. - Верни меня к земле. Я не хочу больше мечтать, — вырывается из уст Юнги, и он снова поднимает полные слез глаза. Чонгук стоит на месте и тяжело выдыхает, смотря сверху вниз на парня. Он знает, что столкновение с Хосоком вновь дало свой эффект. И он знает запрещенный способ, чтобы он сделал то, к чему Мин стремился все эти три с половиной месяца. Но он знает, что может ранить Мина ещё сильнее. Но эта игра определенно стоит свеч. — Юнги, — он снова опускается рядом, — если ты боишься, ничего, я понимаю. Но ты сломаешься без фигурного катания, — Чонгук ведет ладонями по плечам и берется за предплечья, легонько обнимая его. — Игрушка уже сломана, — говорит Мин, подавляя всплывающие всхлипы. — Верни меня на землю, — коротко говорит он. Чонгук берет Мина на руки и катиться к борту, нехотя поставив его на лед рядом с выходом, пытаясь сделать голос максимально серьезным и не дать чувствам поддаться, говорит: — Я верну тебя на землю. Но знай, что если уйдешь сейчас ты, — он поднял взгляд на парня, делающего шаг на землю, — то уйду и я. Но уже из твоей жизни, — он говорит это спокойно. Но чего стоит это спокойствие? Внутри он уже стоит на коленях перед парнем и просит прощения, молит его так же, как Юнги просил вернуть его. Но он верит, что всё ещё дорог Мину. Верит, что может помочь ему вновь вернуться. Но Мин горько усмехается и поднимает полные слез глаза. Его тело дрожит. Потому что он тоже верит. Верит каждому слову. Верил тридцать минут назад Хосоку, верит Чонгуку сейчас. Хозяину не нужна игрушка, которая не делает то, что ей говорят. — Дверь открыта, — говорит Юнги и уходит, закрывая за собой дверь, но открывая ту, что находится внутри, ту, что прям у сердца.