TAKE ME OUT

And I know this ship is burning But I won't take you down with me...

             Министр культуры был подобен персональной болезни, методично обрушивавшейся на психотерапевта сладким рецидивом, чтобы затем отпустить в ремиссию, оставив кучу побочек и сопутствующих симптомов...       Иногда они не виделись неделями, реже месяцами, а иногда Ли Донхёк проводил с ним несколько дней, не отвечая на телефоны и заставляя своего секретаря привозить ему все срочные документы «на дом», капризно ссылаясь на плохое самочувствие. И независимо от времени года такие дни были самыми тёплыми, больше всего напоминая те забавно беззаботные времена, когда парни жили в Америке.       Марк писал докторскую, готовился к открытию собственной клиники и тонул в картах своих многочисленных пациентов, удивляясь, как это его отец всё всегда успевал, не пропуская ни одного семейного завтрака сколько канадец себя помнил. Бывало, у него не было времени даже поесть, и в такие дни, если Донхёк оказывался рядом, то молча валялся где-нибудь в зоне видимости, пока Марк, не отрываясь от ноутбука, пытался систематизировать данные своего исследования. Хёк никогда не мешал ему, молча наблюдая… Лишь изредка он терял терпение и, притащив первый попавшийся стул, устраивал его рядом с Марком так, чтобы можно было лечь, уложив голову к доктору на колени, и крепко обхватывал за талию. Он ни о чём не просил, мыча от удовольствия, будто кошка, и ластясь к своему ужасно занятому парню, порой прямо так и засыпая на несколько часов… В такие моменты Марк отрывался от работы, чтобы поцеловать и ласково перебрать красивые каштановые пряди…       Будто чувствуя вину за то, что днём не смог уделить всё своё время самому близкому человеку, который с трудом вырвался, чтобы побыть с ним, психотерапевт спешил реабилитироваться ночью, используя все свои умения, чтобы восполнить недостаток чувственной любви и нежного тепла в чужом сердце. Громкие стоны и слёзные поскуливания молодого министра были гимном прощения для его страстного и "нелегального" любовника, воодушевляя Марка на всё новые смелые ласки… И каждый раз, крепко обнимая стройное смуглое тело до самого утра, он пылко обещал себе, что со временем сделает всё, чтобы работы стало меньше, а Донхёка больше, искренне веря, что так оно и будет...       А что ещё ему оставалось?       В конце концов, он знал, на что идёт…       Донхёк, вступив в должность министра культуры в столь юном возрасте, произвёл фурор и был просто обязан оправдать ожидания и возложенные надежды, не обманув ни капли доверия политической элиты. Он и раньше был неуловим, неделями пропадая в министерстве, но после получения столь высокой должности, дни, когда они ночевали в одной кровати, можно было пересчитать по пальцам… И Марк прекрасно видел, как сильно это мучило молодого политика, заставляя его сравнивать себя со своим отцом. Однако канадец всё ещё считал, что не вправе вмешиваться, пока Хёк сам не попросит о помощи. Ведь ещё со школы он пообещал, что больше никогда не будет вести себя с ним, как с пациентом, к тому же, без добровольного на то согласия... Из раза в раз, нежно обнимая красивого министра перед очередной разлукой на неопределенный срок, психотерапевт лишь повторял одно и то же, страстно уверяя Донхёка, что действительно счастлив с ним и каждый день благодарит судьбу за то, что она позволила ему быть частью жизни самого талантливого политика в истории. Иногда, это всё, что он мог сделать, возможно излишне полагаясь на понимание со стороны Донхёка... И тем не менее, они всегда трепетно заботились и поддерживали друг друга, а если бы и хотели сделать ещё больше, то просто физически не нашли бы для этого времени, искренне надеясь, что их чувств хватит преодолеть всё на свете.       Ведь они любили друг друга...       Однако вера в счастливый итог подвергалась сомнению.       Редко, но подобное уже случалось, и Марк даже научился правильно реагировать, выработав целую стратегию и позволяя достигшему своего предела Хёку поступать так, как он считал на тот момент единственно верным. К сожалению, в первый раз, когда донсен потребовал разрыва, это вылилось в глупый скандал, оставивший болезненный след в неопытных сердцах обоих…              Завершив свою пятничную лекцию, Марк спускался по ступенькам национального исследовательского университета медицины, наслаждаясь солнцем и предвкушая вкусный обед, когда значок оповещения о сообщении из твиттера кардинально поменял все планы.       «В этот раз ему понадобилось почти три месяца… Хммм… Это дольше чем обычно…» У Марка было плохое предчувствие…       Забавно, но негласно у них само собой сложилось правило: ещё со времён условности про «take me out» в твиттер друг другу они писали только кардинально критичные и важные вещи, носящие обычно драматичный характер… Стоит ли говорить, что и «бросал» его Хёк тоже всегда исключительно через твиттер.              «Мне нужен мой power bank»…              – Хах……. А совесть тебе, блять, не нужна, случайно?! Так поступать со мной, чёртов уёб-… Спокойно… Десять, девять…восемь…семь…… чтоб тебя, Ли Донхёк!!              На самом деле у Марка дома практически не было личных вещей министра культуры…       После возвращения в Корею, из-за положения семьи Хёка и его предстоящего места работы, которое для сына подготовил уходящий в отставку отец, вынужденные сохранять конспирацию парни решили, что будет лучше официально жить раздельно, поддерживая иллюзию обычных школьных товарищей… На «рабочей квартире» новоиспеченного политика канадец был всего пару раз, так толком и не запомнив её месторасположение, ведь в этом не было совершенно никакой необходимости. Донхёк практически всё время обитал у него, используя не только одежду и бельё хёна, но и его гигиенические принадлежности, посуду, тапочки, косметику… – всё. Не пытаясь пресечь подобное поведение в самом начале по причине элементарной придурковатости падкой на всякие подобные «милости» логики влюблённого человека, Марк прекрасно понимал, что спустя года́ начинать говорить об этом уже бесполезно, поэтому свыкся с тем, что не имеет ни собственной бритвы, ни аккаунта на Netflix. Коммунальные платежи и аренда оплачивались поровну, а продукты в основном покупал Хёк просто потому, что обожал заказывать доставку из гипермаркета, часами выбирая фирму и форму итальянских макарон, заодно скупая все конфеты с музыкальными названиями, странно релаксируя от процесса и снимая стресс, разбирая огромные пакеты с продуктами.       Марк предлагал купить фортепиано… Он даже иногда порывался подарить его, замирая у витрин магазина музыкальных инструментов, но всё же это было не то, что стоит делать психотерапевту для своего парня, внутри которого всё ещё жил болезненный барьер родом из кошмарного детства, не позволявший Хёку спокойно наслаждаться игрой в месте, где он жил…       Вообще, как канадец понял позже, игра на инструменте для мечтавшего когда-то стать великим пианистом парня являла собой неотъемлемую часть прошлого, в котором маленький мальчик спасался музыкой и только ею, убегая от кошмарной действительности… Когда необходимость в этом отпала, возвращаясь к игре, Хёк как будто невольно попадал в сети своего прошлого ментального состояния, проникаясь жалостью и грустью… Воспоминания вновь заполняли его, заставляя играть на надрыве, и иногда он настолько погружался, что начинал плакать и вскрикивал будто бы от боли, вскакивая и рефлекторно пряча руки, пока сознание не приходило в норму и Донхёк убеждался, что крови нигде нет. Поэтому Марк не настаивал, решив, что однажды с его помощью министр всё-таки преодолеет это, и в их доме окажется рояль… Он уже видел, как будет наслаждаться великолепной игрой личного пианиста, попивая дорогой алкоголь…       Но все эти обстоятельства и фантазии не решали самой главной животрепещущей проблемы, лежащей в основе всех глобальных конфликтов сожительствующих пар в любом доме.       Зарядное устройство должно быть у каждого своё, а ещё лучше – на каждого сразу несколько.       Именно поэтому этот power bank был одной из немногих вещей, что Донхёк мог потребовать обратно при разрыве, в добавок ко всему носящей ещё и романтическую ценность, ведь он напоминал им обоим о поездке в Ванкувер, где они купили его, когда заблудились, предварительно посадив телефоны бесконечными съёмками на пляже…              «Куда его тебе принести? Или отправить курьером?»       «Через три часа я приземлюсь в Гимпо. Можем встретиться там»              – Хах… Посмотрите на него… А ничего, что мне добираться до туда хрен знает сколько и по времени и по деньгам?! Чёртов еба-… Спокойно…              Марк успел заехать домой и переодеться, решительно настраиваясь на тяжёлый психологический штурм и, вместе с тем, по-детски радуясь возможности наконец просто увидеть Донхёка спустя долгое время… Ведь он соскучился так, что сносило крышу, не говоря уже о переживаниях по поводу очередного «расставания».       С разной периодичностью, но министр всё же заставлял пройти их через это.       И Марк знал, почему... ведь прекрасно видел и свою вину тоже.       Но знал он также и то, что Донхёк без него умирает…       Не важно, как дико для общественных норм выглядят их идиотские отношения, совершенно не поддающиеся никакому планированию, из-за чего страдала каждая сторона... Они не могут друг без друга, и это не пафосное заявление с претензией на масштаб драмы Ромео и Джульетты. Нет.       Это естественная данность их любви.       Это закон их личной природы.              Марк небрежно плюхнулся рядом, еле узнав на одной из лавок Донхёка, одетого в белую бесформенную толстовку с капюшоном и узкие голубые джинсы.       – Разве тебе можно ездить в командировки в таком виде? – удивлённо спросил он, прежде чем одёрнуть себя, силясь перестать пожирать глазами обтянутые джинсой бёдра…       – Я улетел раньше завершения официального расписания.       – Сбежал, что ли?       Делая вид, что внимательно разглядывает прохожих с чемоданами, Марк игнорировал убийственный взгляд разоблачённого интригана, кожей ощущая, как Хёк нервничает, собирая себя по крупицам, чтобы попытаться убедить их обоих будто эта встреча – не вымученный каприз.       «Только молчи… зачем ты провоцируешь?.. Молчи! Иначе он ничего не расскажет…» – подобно мантре прокручивал психотерапевт в своей голове, небрежно постукивая телефоном по ноге и глядя прямо перед собой.       – Почему ты не сказал мне, что Юта хочет поступать на дизайнера одежды?       – Хах?! Я… не знал… Где ты его встретил?       – Он сам приходил ко мне перед командировкой.       – What?! Он знает, где ты живёшь?! Подожди… Как давно вы так сблизились?       – На самом деле, недавно…       – Хммм… Ты не говорил…       – Не было времени…       – Да… не было… – сердце сжалось, а с губ почти сорвались слова извинений и обещания всё исправить, но канадец сжал зубы и мысленно поклялся больше не доводить до такого.       Всё, что ему было сейчас нужно – чтобы Хёк раскололся, выдав причину, побудившую его снова причинить им боль, ведь о благих намерениях психотерапевту всё давно было известно. По большему счёту, все гомосексуальные пары одинаковы… А у них же и без этого вполне хватало дополнительно отягощающих обстоятельств в виде профессий, вынужденной конспирации и постоянной нехватки времени поговорить об этом.       – Как он?.. Я давно его не видел…       – У вас одни и те же вопросы… Как будто телефонов не существует, а вы живёте на разных материках, и вообще не знакомы, нафиг.       – Хах… Ты слишком по-дурацки утрируешь, конечно, но да. Я согласен… Позвоню ему сегодня вечером.       – Да, я уже это вижу.       – Я правда позвоню! Вот увидишь… – Марк замер, но помрачневшее лицо напротив и опущенные глаза явно показали, что больная струна необдуманно задета, а цель отброшена, если вообще не стёрта из зоны видимости. «Блять… Молчи!.. Почему в этот раз ещё труднее?!..»       Вдруг какая-то девушка роняет свой телефон, который оказывается у самых ног психотерапевта. Не успевает Марк поднять его, чтобы отдать, как она начинает многословно извиняться и благодарить, лучезарно улыбаясь, и в итоге спрашивает, не знает ли он, где здесь стойка регистрации под номером 100.       – Знаете… Мне кажется…       Психотерапевт было оглядывается в поисках указателей, но стальной голос министра вдруг прерывает его, сухо констатируя лишь факты:       – У вас в руке брошюра аэропорта, на задней стороне которой есть подробная схема.       – Разве? – она удивлённо рассматривает небольшую книжечку. – И правда! Спасибо…       Девушка разочарованно кивает, оставляя странную парочку наедине, и Марк садится на место, чувствуя себя в разы довольнее, чем когда-либо.       – Кстати… Наивный ребёнок, находясь в полной уверенности, что ты держишь меня в курсе всех своих дел, поведал мне очень интересную историю… Оказывается, эта На Ын всё ещё регулярно получает твои консультации.       По спине пробежал холодок… Эта пациентка не раз служила темой уютных домашних разборок, после которых они обычно долго не разговаривали, пока Марк не убедил министра, что она больше к нему не придёт, потому что закончила лечение.       – Я всё прекрасно понимаю, Хёк. Честно… Но ей всё ещё тяжело, ведь она совершенно одна.       – Ты врач. Не священник. Отправь её в храм.       – Она правда долго не приходила, потому что пошла на поправку, но внезапно…       – Ты хочешь повторить историю отца?       – Сколько раз повторять тебе?.. Она не испытывает ко мне чувств!       – Да. Я тоже.       – Ты сам сказал, что я врач, Хёк. И, как врач, я несу ответственность за каждого своего пациента. Я клянусь, если бы я почувствовал хотя бы малейшую опасность возникновения романтической симпатии с её стороны, я бы сделал то, что должен был. Я бы указал ей на это и объяснил, почему больше не в силах помочь. Почему ты мне не веришь?.. Это обидно…       Хёк шмыгнул носом и спрятал подбородок в толстовке.       – Я… Я просто переживаю за тебя и… ты же сам прекрасно всё понимаешь, верно? Я ревную, ведь даже малейшая вероятность того, что ты ошибаешься и она сохнет по тебе, позволяет существовать пропорциональной возможности… И мысль о том, что она пожирает тебя глазами, пока ты в святом неведении что-то калякаешь в её медкарте, меня убивает…       Марк не знал, сколько они уже здесь сидели, но времени прошло прилично, а он так и не приблизился к цели… Желание обнять Хёка из контролируемого порыва выросло в сметавшую всё на своем пути навязчивую мысль. И почему в этот раз так трудно? В прошлый – они целовались уже через пятнадцать минут после того, как увидели друг друга…       «Скажи, что любишь… Скажи, что мы всегда будем вместе… что как бы ни было тяжело, ты будешь держаться за меня до конца… Прошу, Хёк… Давай начнём сейчас и закончим так, как мы всегда хотели… Ведь пока ты рядом, у меня есть цель…»       Вдруг у министра зазвонил телефон…       – Да?.. Нет, я уже в Корее… Потом объясню… Нет… Джемин, я сказал «нет»… Да плевать я хотел на их условия, я запрещаю вывозить картину из страны! Что?.. Когда?.. Хорошо, скинь мне на почту, я посмотрю… Что? Какая ещё программа «по консолидации правил налогообложений в области науки», они совсем там ёбнулись?!... Нет, я сам позвоню… Нет, Джемин… Нет… На следующей неделе? Мне обязательно лично туда лететь?.. Ладно, я потом посмотрю… Да… Что? А, да… Я в аэропорту ещё… Нет, не надо, я сам доберусь… Нет, скажи, пусть ловит меня завтра в думе около двух… Нет… Я сказал «нет», Джемин… Я со стеной разговариваю?.. Нет, я ещё не подписал их… Да потому что! Всё, у меня нет времени… – он раздражённо засунул телефон в карман и закрыл лицо руками.       Плевать на стратегию…       Ладонью к верху Марк молча кладёт руку на чужое бедро и нетерпеливо перебирает пальцами, зазывая. Хёк колеблется, но недолго… Они сидят, крепко держась за руки, ещё минут пять, затем министр разжимает пальцы и тяжело встаёт.       – Сообщи мне, когда будешь защищать докторскую, я просто обязан присутствовать при этом… И не забывай нормально питаться, пожалуйста… Ладно, господин Марк Ли, мне пора… Берегите себя.       – Вы тоже, господин Ли Донхёк…       – Да… Спасибо…       Пусть голос был ровен, как никогда, а лицо безразлично, но канадец ненавидел себя за то, что видит, как всё в этих карих глазах проклинает мир за то, что люди любят… И любят безумно…       Они разошлись, не сказав больше ни слова, но сделав несколько шагов в сторону выхода, Марк резко обернулся.       В самом центре зала, опасливо огибаемый прохожими, Хёк сидел на корточках, обхватив голову руками.       «Когда-нибудь ты убьёшь меня окончательно…»       Марк мягко кладёт руку на родное дрожащее плечо и слегка наклоняется, улыбаясь сквозь слёзы.       – Are you okay?..       Свет полосками падает на серую плитку, будто рисуя секретные границы секретных миров, а женский голос без умолку объявляет номера рейсов и города, из которых люди тысячами прилетают в шумную столицу, чтобы наконец встретиться с ней на её условиях.       Не отнимая рук от лица, борясь с подступающими к горлу рыданиями, Хёк наконец делится тем, что отравляло его душу все эти дни, а Марк опускается рядом и думает о том, что кожа этого мальчика всё такая же шоколадная и… вот бы откусить…       – Госпожа Ли просила забрать кимчи… Но я был сильно занят и отправил секретаря… Знаешь, она ведь постоянно меня зовёт, но я всегда отказываюсь, потому что нет времени… Я всё думал об этом и мне стало стыдно. Я перенёс совещание и поехал сам… Я… Я так люблю твою маму, Марк… Она такая… настоящая и… добрая… Мы немного поговорили, и естественно она спросила, как там её сын… Это отвратительно – врать ей, поэтому я честно сказал, что не знаю, ведь мы с тобой не виделись больше недели… Её лицо… Хён, я знаю, ты скажешь, что я надумал, но она правда выглядела расстроенной, и мне опять стало дико стыдно… Я ненавидел себя в тот момент… Но потом стало ещё хуже… Она провожала меня до машины, когда к ней вдруг подошла соседка и первым делом спросила про тебя… Знаешь ведь, все эти стандартные безобидные вопросы о том, когда же такой красивый и успешный молодой человек наконец женится и сделает бабушке пару-тройку чудесных внуков? Когда я садился за руль, болтливая женщина уже расписывала достоинства одной прекрасной кандидатуры… В зеркале заднего вида я видел улыбку твоей матери и…не мог заставить себя тронуться с места… Понимание того, что я стал причиной, по которой самый дорогой для тебя человек вынужден врать соседям, придумывая оправдания… Мне хотелось умереть, хён… Я ничего не буду говорить о том, что у твоей матери никогда не будет внуков, а у тебя детей, пока я рядом… И даже о том, что мы любим, как преступники… тайно… заставляя близких наигранно улыбаться, уходя от расспросов… Я мог бы попытаться всё это искупить, будь я достойным человеком, но… Посмотри на нас? Сколько часов в месяц мы проводим вместе? Я постоянно думаю о том, что не уделяю тебе достаточно времени, всё больше превращаясь в отца… Я ненавижу себя за то, что не ухаживаю за тобой, когда ты так много работаешь, не помогаю тебе, не приношу ни радости, ни пользы… И я ненавижу себя за то, что ненавижу твою долбаную работу и всех пациентов, которые забирают всё твоё внимание, предназначенное лишь мне!!.. Но даже если бы ты занимался только мной, я бы ненавидел и это, потому что я должен… понимаешь?! Я должен довести свою работу в министерстве до конца, пока семья не отпустит меня! И я ненавижу всё это и эту ненависть тоже!.. Мне постоянно стыдно… Перед тобой, перед твоими родителями и друзьями… Ты достоин лучшего, Марк… Ты должен быть счастливым… Тебе нужен кто-то, как твоя мать… А я… Я думаю лишь о том, как бы заставить тебя бросить всех этих сумасшедших и смотреть только на меня… Я ненавижу тебя, хён… Ненавижу за то, что не могу жить без тебя… Ты – всё то настоящее, что у меня есть… моё единственное сокровище и смысл… И я ненавижу себя за это… Я лишь попусту трачу твою жизнь, подло занимая бесценное время, которого у нас с тобой и так никогда нет...       Хёк рыдал, как потерявшийся ребёнок, вцепившись в край чужого кардигана, пока Марк не встал, увлекая его за собой.       – Пойдёмте, господин министр. Я хочу кое-что вам показать.              Тот самый отель, похожий на люстру, в котором они когда-то провели свою первую ночь, совершенно не изменился, чего нельзя было сказать о ценах.       Теперь продажи одной почки могло и не хватить.       Но психотерапевт хорошо зарабатывал и даже мог иногда позволить себе тот самый, роскошный номер, который в своё время снимал для них Донхёк.       – Что мы здесь забыли? – всё ещё хлюпая носом, министр недоумённо осматривал совершенно неизменившуюся комнату, в то время как Марк со стоном плюхнулся на кровать и закрыл глаза.       – Себя…       – В смысле?..       Марк приподнялся, подперев рукой голову, и погладил простыни.       – Здесь я впервые понял, что действительно хочу тебя... признался тебе в любви и... дал себе обещание.       – Я безумно рад за тебя, но…       – Когда я не вижу тебя больше двух недель, я всегда прихожу сюда и вспоминаю времена, когда мы только познакомились…нашу первую разлуку и первую ночь… нашу жизнь в Америке и здесь… Я не знаю, как это работает, но встречая рассвет в этой комнате, я будто вновь становлюсь тем самым парнем, что однажды, проснувшись, не нашёл тебя рядом и решил, что никогда, чтобы ни случилось и чем бы ни пришлось пожертвовать, от тебя не откажется. Это желание было эгоистичным до мозга костей и даже диким, ведь в тот момент меня не волновало твоё личное счастье. Я наивно предполагал, что вне моей вселенной оно просто физически невозможно, ведь ты мой. Это было так по-детски…       – Хён, ты…       – Моей матери не нужны внуки, у неё их сто одиннадцать человек. Не забывай, Хёк, она директор детского сада. К тому же врать насчет моей ориентации – это не в её стиле. Я уверен, если бы ты дослушал до конца их разговор, то стал бы свидетелем того, как она наслаждается смущением соседки, хвастаясь тем, что парень её сына настолько знаменит и успешен, что она под страхом смерти не может назвать его имени, дабы не скомпрометировать. И вообще, мне странно слушать о том, как ты убиваешься из-за того, что не уделяешь мне достаточно времени, да ещё и стыдишься за это перед мамой. Она звонит мне через день и через слово говорит о том, что если я не брошу всё и не проведу с «её Хэччи» все выходные, то могу больше не приезжать домой, потому что у неё нет сына. Я здесь единственный, кто умирает со стыда, Донхёк… Ведь именно я тот, кто без зазрения совести позволяет себе думать о пациентах больше, чем о самом дорогом человеке… Это я трачу твоё время, эгоистично держа рядом и не любя так, как твоё нежное сердце того заслуживает… Я ненавижу себя за это… Каждый раз чувствуя твой взгляд на себе во время работы, я думаю о том, что всё женское население Кореи мечтает хотя бы подышать одним воздухом с невероятно харизматичным министром культуры, о котором говорят на каждом втором канале, и это ласкает моё самолюбие, подпитывая тщеславие. Ведь именно я – тот, кто тебе нужен как воздух… Это смешно, но я иногда специально делаю вид, что жутко занят, чтобы отомстить тебе за все те холодные ночи, что провожу в одиночестве из-за твоей дурацкой работы, вместо того, чтобы наконец любить тебя так, как нужно… Я действительно плохой врач, ведь… Знаешь, Хёк, что делает моё время жизни бесценным? Только ты… Проснувшись тем утром, когда ты ушёл на встречу со своими родителями не предупредив, я понял одну вещь. Любить что-то больше, чем жизнь, – значит сделать жизнь чем-то большим, чем она есть. Я знаю, как тебе трудно со мной… Знаю, как сильно на тебя давит то, что мы не можем любить открыто, и то, что из-за работы мы не делаем всё как надо… И всё же… Я прошу тебя, Хёк… Не отказывайся от меня… Никогда… Ведь я.... я не смогу без тебя... Плевать, что не каждый день... но больше всего на свете, просыпаясь, я хочу видеть тебя, спящего рядом.       Какое-то время Донхёк молча смотрит ему в глаза, не выдавая ни единой эмоции, затем медленно подходит и, по-детски мило стараясь не реветь, залазит под одеяло…       Улыбаясь, Марк пристраивается рядышком и нежно притягивает его к себе, крепко обнимая.       Наконец-то…       Донхёк тёплый, мягкий и вкусно пахнет… Он настолько родной и бесценный сердцу, что сама мысль о возможности его "не имения" кажется до смешного абсурдной. Канадец держит его в своих руках так, будто бы этот миг – первый, но не последний, и, ласково целуя каштановые волосы, тихо молится, не замечая глупых слёз.       – Хён… Прости… Я так люблю тебя, но иногда… Прости меня… – мягкий голос прерывается через слово, плечи Хёка подрагивают, а пальцы с силой сжимают ткань чужой одежды.       – Удали этот чёртов твиттер, ради Бога, иначе я…       – Хён… ты сказал, что иногда специально делал вид, будто сильно занят.       – Но я лишь имел в виду, что, просто…       – Тогда больше я не буду сдерживаться. И лучше тебе приготовиться, Марк, – Донхёк отстраняется, чтобы заглянуть в глаза, и у канадца перехватывает дыхание… В комнате мгновенно становится невыносимо жарко, и каждый удар чужого сердца, будто хорошо знакомая мелодия повести их взрощенной годами страсти, отдаёт гулким эхом в пустой голове.       И пусть никто не знает, сколько раз ещё добросердечный Хёк будет бросать своего парня через лаконичные сообщения, искренне считая, что не способен сделать его счастливым. Психотерапевт уверен в одном.       Не важно, сколько раз придётся напоминать Ли Донхёку о том, что он и есть его счастье.... Марк будет делать это столько, сколько потребуется, ведь он знает наверняка: всё всегда заканчивается хорошо… а если плохо – значит это ещё не конец. «But this is not the way, it's not the way it's meant to be ~ And I know right now it hurts But just don't give up on me ~...» ____ When you feel like letting go, that's when you hold on to me . . .