Papillon mortel

      После этих событий по городу пробежали, будто рябь по воде, различные слухи о Ставрогине. О его связях с Лизаветой (говорили, что у Лизы с Николаем за границей был роман, однако закончившийся довольно трагично), о пощёчине Шатова и, конечно, о том, для чего на самом деле Николай вернулся: многие ещё помнили события четырёхлетней давности.       Прошло дней восемь. Всё это время Ставрогин никого у себя не принимал (даже Верховенсую, которая забегала к Варваре Петровне каждый день, пока была в городе, по два-три раза) и визитов не совершал. Из-за этого слухи разрастались лишь сильнее. Поначалу никто не мог понять, как же, чуть ли не на следующий день, о случившемся узнал весь город, ведь никому из присутствующих это было не выгодно. Однако позже появилась довольно реалистичная теория о том, что виновником слухов была Верховенская. Она активно участвовала в них, порой что-то добавляла или опровергала, но всегда выступала в роли истинного знатока. Была пара слухов и о ней со Ставрогиным, однако далеко они не ушли и быстро рассеялись (отчасти благодаря самой девушке, отчасти из-за её «недостойности» Николая и «неинтересности» для обсуждений).       Вообще, Верховенскую принимали везде довольно тепло. Она была всегда одета по моде, но не щегольски, из-за сильной худобы платья иногда казались мешковаты, а её силуэт сутулым, однако это было совсем не так. С первого взгляда она была будто бы сумасшедшей, однако в ней быстро находились хорошие манеры, а её разговор всегда уместен, пусть и чрезмерен.       Никто не сказал бы, что она некрасива, но черты её лица никому не нравятся. Крупная, круглая голова на тонкой будто спичка шее. Высокий лоб, светлые, тонкие брови, под которыми были два больших (даже слишком) внимательных глаза, маленький вострый носик и тонкие длинные губы. Впалые щеки придавали ей вид тяжело больного человека идущего на поправку, хотя она была полностью здорова и полна сил как никогда.       Движения её всегда торопливы и резки, хотя она никуда не торопится. Ничто не может поставить её в неловкое положение, девушка всегда может найти выход, кажется, из любого положения. Прасковья далеко не из тех, кто полезет за словом в карман. Даже наоборот, её язык был настолько хорошо подвешен, что говорить она могла часами напролёт, так ещё и с невероятной быстротой. Сначала слушать её интересно и может даже приятно, но довольно скоро её щебет приедается и становится противно. Не смотря на скорость речи, слова всегда были очень разборчивыми и подходящими к ситуации. Мысли всегда холодны, спокойны и расчетливы – это сразу бросается в глаза и начинает раздражать. Как однажды сказал Ставрогин: «…в голове у неё канцелярия».       Прасковья прекрасная актриса. Она постоянно примеряет разные маски: то скучающей светской дамы, то простодушной дурочки, то заумной девицы. Да так хорошо она играет, что мало кто может сказать, какова она на самом деле.       Всего за несколько дней после приезда, Верховенской удалось перезнакомиться со всем городом, и почти каждый день она обедала у губернаторши. Помимо всяких приёмов, девушка занялась парой поручений от Николая Всеволодовича и собственными делами, такими как создание пятёрки и завоевание их доверия. Второй пункт был наиболее сложным, ведь найти подходящих людей сможет и дурак, а вот заставить их видеть авторитет в девушке, что на вид лет двадцать, не так просто. Однако делала она это не первый раз, так что и с этим справилась. В общем, Прасковья умела работать с людьми, ей было интересно дергать за ниточки их сознания и заставлять верить себе, подчиняться, или делать из них своих верных псов. Не любила она разбираться с делами «личными», ведь только в них она теряла самообладание безумно быстро. Именно поэтому встречу с отцом Прасковья Степановна откладывала как можно дальше, пусть и говорила себе, что просто сейчас нет времени на это. Однако обещание есть обещание, поэтому, надев самое простое повседневное платье, она села в повозку и отправилась в городской домик Ставрогиной, где сейчас жил Степан Трофимович, но его самого там не застала.       – Господин Верховенский отъехал, – сказала Настасья. – Может ему передать, что…       – Нет-нет, мне просто нужно кое-что забрать в его кабинете, я дочь его, Прасковья Верховенская.       – Но Степан Трофимович не говорил…       – Ах, старый дурак, забыл тебя предупредить! – рассмеялась Верховенская, перебивая нахмурившуюся горничную и проскальзывая мимо неё в отцовский кабинет.       Варвара Петровна обронила пару неопределённых слов об имении Степана Трофимовича. В уме Прасковьи подкрепились сомнение и подозрение, что появились ещё давно. Теперь она была почти уверена и ей нужны были только доказательства.       – Где же вы, мои милые бумажки… Господи, зачем этому идиоту столько чуши тут? Что это… ладно, возьму, – бормотала себе под нос девушка, открывая и закрывая ящики стояла, комода, пробегая внимательным взглядом по книжному шкафу. – Ба! Всё красиво лежит на столе…       Она открыла папку, пробежалась глазами по бумагам и улыбка с её лица пропала, мгновенно сменившись на ярость, что тут же стала простой злостью. Девушка приподняла край своей юбки и убрала папку в секретный, довольно большой карман на подъюбнике. После поправила платье и, натянув свою дежурную, слегка высокомерную улыбку, выскользнула обратно в коридор.       – Не нашла, он хотел мне показать одну из своих новых работ… – с грустной миной, она пожала своими худенькими плечами, – Знаешь, не говори ему о моём приходе, боюсь он может расстроиться, что не застал меня… не хочу чтобы он грустил. – слегка наивно и по-детски прошептала Прасковья, надув губки.       Настасья мягко улыбнулась и молча кивнула головой, наверняка приняв Прасковью за молоденькую простушку, а ей это и было нужно.       – Думаю, я знаю где вы сможете найти Степана Трофимовича, – вдруг сказала девушка, стыдливо глядя в пол. – Он говорил о чудном кофе в одном заведении на Т–ской улице. О, только не говорите ему, что это я сказала!       – На скажу! Конечно не скажу, моя дорогая! Спасибо тебе большое! – уже убегая прокричала Верховенская, а на её лице появилась надменная ухмылка.

***

      Мужчина читал утреннюю газету, сидя за небольшим двухместным столиком. Недавние события сильно потрясли его как и немного неожиданное появление дочери. Нет, он знал о планирующемся визите, однако предполагал, что лишь через месяц. Бедная доченька никак не покидала его мыслей, заставляя стыдиться и сожалеть о своих поступках, но вместе с этим, оправдывать себя: «Но ведь я болел за нее душою всё это время! Всё время!». В новостях ничего интересного не говорили, хотя он и не читал их, пусть взгляд его выл уставлен на газету, мысли были где-то далеко. В реальность его вернул не громкий хлопок папки о стол.       – Ma chérie! Ma fille!¹ Я рад видеть тебя, но как ты тут оказалась… – начал было Степан Трофимович и даже поднялся с места для чего-то, однако девушка остановила его жестом. В её взгляде читалось нетерпение. – Это что, мои бумаги?.. ты что рылась в моём столе?! – радость медленно сползала с его лица заменяясь негодованием и озадаченностью.       – Твоя горничная, или что это за молоденькая девчонка была у тебя дома, впустила меня и даже сказала где тебя искать, – Прасковья развела руками, будто находила его вопрос абсолютно глупым. – Ну что ты, «рылась», какие громкие слова! Я лишь хотела оставить тебе записку от Варвары Петровны, а на столе лежала папочка, вот эта, и так мне стало интересно, что же в ней! Прости, папаша, не удержалась! Где, деньги за рощу? – она резко наклонилась к столу, вглядываясь в лицо бывшего учителя. Во взгляде читалось раздражение, которое она уже не могла удерживать в себе, однако ещё покрывала улыбкой.       – Vous voyez, j'ai des difficultés financières…² – залепетал он на французском. – Может нам не стоит говорить об этом тут…       – Ба, не уж-то тебе стыдно? А меня, ребёнком бросать было не стыдно? Не ври мне о трудностях, просто скажи честно и прямо, если в тебе есть хоть капля достоинства: я всё проиграл в карты и потратил на вино! До шестнадцати лет я вообще о тебе не слышала, ты в жизни на меня не рубля не потратил! Дом мой разорил! – руки Прасковьи мелко подрагивали сжимая край стола, лицо, и без того бледное, сейчас было того же оттенка, что у мертвеца, голос пару раз сорвался. Однако дальше её речь больше напоминала злобное шипение гадюки. – Жалкий нахлебник! Сидел на шее богатой женщины двадцать лет отплачивая ей лишь своими жалкими письмецами! Твой слог ужасен. Читая твои письма я смеялась до слёз! Сколько фарса, сколько любви к себе. Делаешь вид будто работаешь, но вот, (она бросила перед ним пару листков из папки) глава первая, одна же последняя!       Слова будто лопнувшие бусы, быстро слетали с её языка и звонко отскакивали, одно за другим, без малейшего перерыва. Прасковья слегка приподнялась со стула оказавшись совсем близко к отцу и неотрывно смотрела ему в глаза. Она кажется не моргала, губы её застыли в истерической полуулыбке. Девушка хотела, старалась изо всех сил задеть его за живое, ранить как можно больнее и у неё это вышло.       – Хватит! Довольно! Замолчи сейчас же, иначе я… я… – он весь побагровел от злобы, но не находил слов.       – Ударишь меня? Ха! Я бы посмотрела на это! – откинувшись на спинку стула, рассмеялась Прасковья Степановна всё не сводя с отца взгляда.       – Молчи, дура! Я проклинаю тебя! Ненавижу! Ты ужасное создание, что не должно было существовать! Не смей появляться впредь предо мною и уж тем более, не появлялся в моём доме! Клянусь, я не раздумывая надаю тебе пощёчин, не взглянув на то, что ты дама. Нет, ты не женщина, а отвратительное отродье! – Он вскочил со своего места, из-за чего стул рухнул на пол. – Убирайся с глаз моих!       – Полно тебе визжать папаша! – вся дрожа сказала Верховенская, из огромных светлых глаз, должны были вот-вот покатится слёзы, они собирались на её ресницах и блестели словно бриллианты. В голосе слышался истерический смех, что совсем не соответствовало ее виду. – Варвара Петровна, просила передать, чтобы ты к ней заскочил. В следствии твоей не надобности, я посоветовала отдать тебя в богадельню. Не бойся, в приличную!       Она взорвалась смехом и вытирая платком слёзы, выпорхнула на улицу, садясь в первый попавшийся экипаж. Надо было ехать к Ставрогину, она была просто обязана поехать к нему, сама ведь по три раза на дню наведывалась. Прасковью трясло так, будто на улице был мороз, хотя солнце за весь день ни разу не скрылось за тучи. Слёзы никак не получалось унять, так что мысленно изругав себя, она приказала ехать на место своей съемной квартиры.       Это было очень уютное и чистое место. Хозяйка вместе со своим мужем, разорившиеся дворяне, были очень добры, но не очень-то разговорчивы и особого интереса к своим арендаторам не проявляли. Дочка их, девчушка лет пятнадцати, с чёрной будто смоль густой косой др пояса и красивым овальным лицом, с утра до вечера работала вместо прислуги, но никогда не жаловалась и кажется даже была рада тому, что помогает отцу с матерью. Звали её Иришкой. Нескончаемая энергия, гибкий ум и чрезвычайная красота очень заинтересовали Верховенскую, так что иногда она приглашала девочку к себе, вслух переводила ей книги с французского или рассказывала что-то, а та слушала разинув рот.       – Прасковья Степановна, разрешите войти? – тихо постучавшись спросила девочка.       – Иришка, заходи. Сейчас день, не уж-то работы нет? – спросила девушка.       Она лежала на кровати всё в том же платье и кажется совсем не давно успокоилась, хотя грудь её всё ещё часто и беспокойно, то поднималась, то опускалась.       – Матушка разрешила сегодня отдохнуть! Точнее дала несколько заданий, но я их ещё утром сделала, пусть и наспех. – Улыбнулась Иришка. – А что это у Вас в руках?       – Фотография моей матери, – Прасковья поднялась и похлопал по кровати около себя приглашая сесть. – Я никогда не видела. Говорят, она то ли умерла вскоре после моего рождения, то ли сбежала…       – У вас такие же глаза! Очень красивые. Как два блюдечка в водой. И в них всё-всё видно! – она почесал нос и подняла глаза. – Сейчас вы очень грустная, но скоро будете в порядке. Я вижу, что вы не привыкли долго горевать.       – Не в моих глазах все видно, а твои глаза всё видят, – усмехнулась девушка и отложила фотографию на тумбочку. – На чём я вчера окончила свой рассказ? Кажется на моём отъезде в Швейцарию!       У Верховенской не было детей, но всегда было интересно на сколько сильное влияние оказывает на ребенка взрослый человек и это оказалось просто удивительно. Иришка была послушная, трудолюбивая, добрая и честная девочка, однако чем больше времени она проводила с Прасковьей Степановной, тем менее послушной она становилась, могла где-то сделать работу не качественно или слукавить. Девочка создала себе кумира, в лице революционерки, и уверовала в него, желая всё более и более походить на него. Это смешило и вместе с тем, завораживало девушку.