Переходящий символ

      ***       Он вытаскивает проржавевший кусок трубы из своего правого бока, сплевывает едкую горечь на холодные грязные камни тюремной камеры и в который раз корит себя за самонадеянность. За то, что откладывал отлет до последнего и свято был уверен, что сможет легко выбраться отсюда. Что все ему по плечу. За эти несколько веков пора бы уже запомнить, что удача от него отвернулась. Уже давно стоит помнить об осторожности, но он как продолжал полагаться только на свои исключительные способности, так и продолжает. Это он-то – Бог хитрости и обмана? Скорее – полубожок местного разлива, занимающийся исключительно самонадеянностью. Божок, в которого уже никто и никогда не поверит, а тот единственный, кто мог бы и делал это с бараньим упрямством, давно бесследно сгинул. Настолько бесследно, что даже забрал с собой его метку…       Он обрывает поток бесполезных мыслей, прижимает рану рукой и морщится от промозглой сырости. Регенерация займет время. Особенно регенерация такого большого тела и с его мизерными запасами сил. Как духовных, так и физических. Хотя… если бы он не был уверен, что справится, то и не ввязывался бы в эту авантюру. Ноги бы его не было на этой планете, знай он, что выбираться придется такими путями. Но это всяко лучше, чем плавать обедом в желудке какого-нибудь гигантского земноводного, что густо населяют все здешние желтые мутные воды.       Били его недолго, но жестоко. С такой брезгливостью, что он присвистнул про себя от восхищения. Все его обвинители его презирали и в тайне боялись. Все тюремщики – ненавидели. Вот только ему абсолютно плевать на любые нормы морали – он – существо другого порядка, он следует только собственным принципам. Из-за них же правда частенько оказывается не у дел, но и об этом уже давно не жалеет. Ему вообще плевать на все это – существовать без цели – вот его единственная цель. После того, как Тора не стало, все потеряло смысл, и с тех пор он просто плывет по течению. Все еще считает, что может справиться с чем угодно, и с заядлым постоянством все еще проигрывает.       Он прислоняется к стене, прикрывает глаза и принимается терпеливо ждать вынесения приговора. Хотя на то, что решат местные власти ему тоже плевать – все равно приговор, что гораздо хуже смерти, он уже давно получил.              ***       – Судя по твоему отвратительно-довольному лицу, ты либо обыграл гоблина в шахматы, либо напал на след межгалактических пиратов, либо открыл планету, представляющую из себя один сплошной стрип-клуб, – Маккой тщательно пережевывает белковый суррогат, что репликатор выдает за свиную отбивную, и с недовольным подозрением поглядывает на капитана, решившего присоединиться к трапезе СМО. – Либо все вместе, и тогда меня точно стошнит.       – Лучше, Боунс, лучше, – Кирк действительно сияет как начищенная монета. Вот только улыбка у него хищная, а довольный прищур щедро разбавлен переработанным адреналином и злостью.       Джим собирается продолжить, но его отвлекает сигнал входящего сообщения на падде. Он просматривает ровные строки текста, чуть хмурится, а потом опять возвращается к своему хищному оскалу, и Маккой тяжело вздыхает.       – Ну, что там на этот раз такого плохого? – он был бы несказанно рад, если бы ничего не было, но это же Джим и его капитанский «зуд приключений».       – О, тебе понравится, Боунс. Эскорт «мирового зла», – Кирк ухмыляется, а Маккоя тянет дать ему затрещину – они уже не первый год в космосе – стоит перестать воспринимать каждую «внеплановую» миссию от Адмиралтейства в штыки.       – Ты преувеличиваешь или преуменьшаешь? – наученный горьким опытом, он уже знает, что капитан в равной степени способен и на то, и на другое.       – Это – объективно, но с долей сарказма, – фыркает Джим и опускает голос, заканчивая с нагнетанием атмосферы. – Фуордоса из системы Карот наконец-то поймали, и наша задача доставить его живым на центральную планету.       – А сами они, конечно же, не справятся? – Леонард вздыхает про себя и гонит плохое предчувствие прочь – каждый раз, когда в деле замешаны те, чьи руки по локоть в крови, оно заканчивается новой порцией той самой крови. Зачастую, кровью именно Джима.       – Конечно же, нет, – ехидничает Кирк. – Этого ублюдка хотят убить даже дети, поэтому мы должны сделать так, чтобы он дожил до суда. Интересно только, почему командование думает, что я захочу этого?       Джим стискивает в кулаках столовые приборы, но быстро остывает, и Леонард хвалит его выдержку.       – Потому что ты – офицер Звездного флота, – и тут же не может не подколоть. – Напомнить, чья это была идея?       – Ну я же говорил, что тебе понравится, – Кирк снова улыбается, и Леонард хочет надеяться на то, что друг сможет отпустить ситуацию, как вилку с ножом в конце обеда.       На самом деле, эта миссия далеко не самая сложная, противная или опасная. Бывали у них и похуже. Гораздо хуже. Просто тут опять замешана Федерация, вот их и дергают, как первых попавшихся под руку козлов отпущения. Карот-3, спятивший наемный маньяк-убийца, в числе жертв которого были несколько важных членов мирных делегаций, и «Энтерпрайз», который как всегда «к месту и ко времени». Леонарду только вздыхать остается – не в первый раз и не в последний.              ***       Джим оглядывает диспозицию коротким внимательным взглядом – количество каротской охраны вокруг располагает отнюдь не к пикнику, но он и не собирался здесь задерживаться. Не под покровом ночи, в двух шагах от самого разыскиваемого преступника нескольких звездных систем. Особенно, если последний закован по рукам и ногам в энергетические цепи-удавки – шаг в сторону, и двигаться он сможет только в нервных конвульсиях.       Джим давит мысленную злую усмешку на корню и кивает своим офицерам – те держатся молодцом, не показывая ни капли страха перед каротянином ростом 8 футов и с грудой мышц фунтов на 350. Это не на них цепи, не их грубая кожа покрыта кровоподтеками, синяками и ранами, не их лица заплыли от побоев так, что с трудом можно разглядеть только землю под ногами, и это не они убили почти две сотни живых существ. Они всего лишь доставят его к месту проведения суда и ни капли не сомневаются, что приговор будет максимально строгим.       Под прицелом фазеров они конвоируют убийцу в челнок, а потом так же – в камеру на «Энтерпрайзе». Джим приказывает усилить охрану и менять дежурных каждые два часа, а потом еще раз оглядывает их визави – тот всю дорогу сутулился, хромал и молчал, зато теперь поднимает голову и так же внимательно смотрит на Кирка в ответ. Джим в этом мутном взгляде на фоне крови, что запеклась на рассеченных бровях и веках, с удивлением для себя не обнаруживает ни простого гнева, ни яростного отчаяния. Только какой-то странный и весьма жадный интерес. Безжалостные убийцы не должны так смотреть на своих тюремщиков. Впрочем, Фуордос почти сразу же опускает голову, а у Кирка начинает свербеть на краю сознания – что-то тут не так. Что-то не чисто с этим ублюдком. Джим готовился к драке, попытке бежать и полуживому, оглушенному фазерами телу в их тюремном отсеке, а не к тому, что его будут рассматривать, как следующую жертву. Противное чувство, и напряжение тут же пытается расколоть его затылок надвое – паранойя или нет, но лучше быть готовым ко всему. В конце концов, Фуордос же был наемником – вполне может статься, что кто-то из его «работодателей» мог бы захотеть вытащить свой «ценный кадр» из рук федератов. В конце концов, сделать это на корабле в открытом космосе чуть проще, чем на планете, где стражей порядка целая хорошо вооруженная армия.       Джим – не параноик, но кроме охраны напрягает еще и мостик: смотреть по сторонам в оба глаза и слушать в оба уха. До Карот-3 им еще трое суток добираться, и все это время Кирк хочет, чтобы команда была настороже. Чутье его редко подводит.              ***       – Джим, ты, черт возьми, и правда проклят, – в сердцах бросает Леонард, догоняя Кирка и Спока недалеко от мостика.       – И чья это вина, Боунс? Это твой черный триббл сегодня перебежал мне выход из лаборатории, так что теперь все будем расплачиваться, – фыркает Кирк, на ходу просматривая данные на падде.       – И когда я только задолжать успел? – Маккой задается риторическим вопросом и сворачивает в медицинское крыло.       А капитан со старпомом продолжают путь к причальному отсеку, и как бы хорошо Спок ни понимал, что сейчас не время, но не может не вопрошать:       – Капитан, какое отношение триббл имеет к данной ситуации?       – Судя по всему, прямое, – Кирк все еще не отвлекается от экрана, следуя за Споком. – Ты сам об этом только что говорил на мостике. Иносказательно правда, но давай к эзотерике вернемся в следующий раз.       – Я говорил о том, что нецелесообразно… – начинает старпом, и Джим тут же перебивает.       – Я помню, но еще раз повторю: каротский катер в поясе астероидов действительно мог потерпеть бедствие, а не лететь на выручку Фуордосу.       И больше Спок не спрашивает и не спорит – капитан действует по инструкции. На его месте, следуя Уставу и логике, так поступил бы и Спок. Но еще Спок помнит, что их капитан довольно часто попадает в неординарные ситуации, поэтому не может не опасаться – все чревато. И сигнал бедствия вполне может быть приманкой. Старпом, конечно же, верит в своего капитана и, конечно же, уже на собственном опыте знает, на что тот способен в той самой неординарной ситуации, но это все еще не значит, что он не будет сомневаться.       В причальном доке полно охраны. Спок на автомате отмечает правильное положение офицеров в окружении, а Джим кивает уже не глядя – цену ошибки их экипаж знает не понаслышке. Небольшой каротский катер действительно выглядит потерпевшим бедствие – покореженный, с черными обожженными зевами пробоин по бортам, как будто побывал в бою. Или прошел пояс астероидов без маневровых двигателей. Судя по количеству царапин и заплат на обшивке, вполне возможно, что так и было. Трап катера опускается с противным лязгом, и Спок неосознанно напрягается, давя в себе желание встать к капитану еще ближе. Заслонить плечом, но Кирк никогда ему такого не позволит. Да и охрана уже привела фазеры в режим оглушения и взяла шлюзы на прицел.       – Тебе нужно было пустить меня к пульту управления. Тогда мы бы не оказались здесь, – из отсека доносится глубокий сильный голос, а потом на трапе появляется мужчина, одетый в темно-синий комбинезон без опознавательных знаков.       Он оглядывается на ходу – следом за ним семенит краснокожий ригелец, едва доставая макушкой до бедра своего спутника.       – Господину следовало нанять маршрутный катер. У меня малолитражное грузовое судно, а не такси, – ригелец ворчит в ответ и сердито дергает себя за кончик густой бороды. У жителей Ригеля – высшая степень недовольства, потом в ход пойдут кулаки.       – Господа, – Джим вкрадчиво кашляет, прерывая спор, и вулканец замечает усмешку в уголках губ капитана – по всей видимости, тот уже решил, что неожиданные гости не так уж и опасны. А вот Спок бы поспорил – внешность обманчива.       Новоприбывшие оборачиваются к нему, и усмешка капитана тут же застывает непроницаемой маской. Спок никогда не считал себя специалистом по чтению мимики, особенно, людской, но лицо своего капитана уже успел выучить наизусть. Вот оно – расслабляться рано.       – О, господин офицер, – ригелец тут же меняет тон на деловой. – Мы премного благодарны вам за помощь. Если бы вы не подцепили нас лучом, болтаться бы нам среди астероидов до Второго взрыва. Я – Хвит, владелец этого судна. Держал путь в систему Брин, когда отказали маневровые.       Соблюдая порядок, ригелец остается на месте и держит руки на виду, но Джима интересует не только это.       – Ваш спутник?       Тот чуть приосанивается, но тоже отвечает не таясь.       – Тор Одинсон, путешественник. Хвит согласился подбросить меня до Карота.       – Цель вашего визита на Карот-3, – Кирк не отрывает взгляда от чужого лица, и Спок отмечает, что напряжение капитана возросло как минимум в два раза.       У Одинсона левый глаз скрыт за повязкой, щеки и лоб испещрены мелкими шрамами, светлые волосы по-военному коротко острижены, да и вся его довольно мускулистая фигура выдает в нем бойца, а уж никак не обычного путешественника.       – Туризм, я же говорю, – фыркает Тор, и только тут Спок ловит себя на мысли, что лицо этого, по виду, человека с Земли, ему отчего-то знакомо. Хотя он точно знает, что никогда с ним раньше не встречался.       – Я – капитан Кирк. Прямо сейчас наш корабль выполняет боевое задание, поэтому, согласно правилам, вам запрещено покидать этот отсек. Мы окажем вам помощь в починке катера, но вы останетесь под охраной, – четко произносит Джим, пока Спок продолжает копаться в памяти.       – Конечно-конечно, никто не спорит, – быстро соглашается Хвит. – Мы полностью вам подчиняемся, господин Кирк.       А вот по лицу Одинсона видно, что тот не из породы покладистых, но он только легко усмехается и кивает. На что Джим тут же оборачивается ко Споку всем корпусом и цедит, почти не размыкая губ:       – Приступайте к действиям согласно Устава, коммандер, – а потом без перехода, но гораздо тише, так, чтобы слышал только вулканец. – Маккоя мне сюда. Живо.       И Спок даже не собирается гадать, отчего капитан первым делом решил начать карантинные мероприятия, а не вызвать мистера Скотта и механиков. Он уже в панике.              ***       – Джим, успокойся, – Боунс еще не рычит, но уже близок к этому. Даже несмотря на всю «щекотливость» ситуации, он – не тот, кто будет делать очевидные скоропалительные выводы. И Кирку не позволит.       – Капитан, досмотр не выявил на борту каротского судна ни оружия, ни каких-либо запрещенных веществ. В составе экипажа еще один ригелец и каротяне: техник и навигатор. Не бойцы. Следовательно, вероятность диверсии минимальна, – докладывает пришедший в медотсек старпом. – Чем продиктовано ваше волнение?       – А ты не понимаешь?! – восклицает Джим, не сдержавшись. Он нервно ходит из угла в угол, путаясь под ногами СМО, а потом резко останавливается и смотрит на Спока зло и остро.       – Если это из-за человека… – Спок теряется и все никак не может сформулировать причину его волнения. Кажется, доктор Маккой говорил что-то о способности седалищного нерва чуять приближение опасности, но Спок-то не человек, поэтому подобный эмпирический опыт ему не доступен. Прийти к нему логически он не может тоже.       – А он тебе никого не напоминает? – Джим снова понижает голос, а взглядом цепляется как утопающий за соломинку. Как будто он стоит на пороге чего-то такого, что сулит им всем, или отдельно капитану, новые огромные неприятности.       – Да, но, признаться, я затрудняюсь вспо… – начинает старпом, но его перебивает Леонард, оторвавшийся от электронного микроскопа.       – Он – не твой отец, Джим, – твердо говорит доктор. – И даже не дальний родственник. Я трижды перепроверил тремя разными способами. Хотя бы потому, что он – асгардец. А все твои гены – человеческие, без «примесей». Так что прекрати паниковать. Да, научно доказано, что на Земле существует как минимум три очень похожих друг на друга человека, но старушка-природа не обязана быть так же… «изобретательна» и между «соседними» видами.       – И даже с давно умершими людьми? – фыркает Джим, но и правда немного расслабляется. – Есть статистика?       – Естественно, нет, – отвечает доктор, пожимает плечами и убирает древние предметные стекла в герметичный кейс. – Чудны дела твои, Господи…       Он бормочет себе под нос, капитан потирает затылок, а до Спока только теперь доходит, кого именно ему напоминал этот Тор Одинсон. Джорджа Кирка. Капитана Звездного флота, погибшего больше 25 лет назад и бывшего отцом Джима.       – Доктор Маккой прав. Даже если ваши виды почти идентичны, это невозможно, – тут же говорит вулканец. Даже тогда, когда его давшая сбой эйдетическая память говорит о почти идентичных чертах лица Кирка-старшего и Одинсона. Даже если Спок ни черта не разбирается ни в человеческой мимике, ни в физиогномике.       – Вот-вот, – кивает Боунс. – Сходи поболтай с ним, убедись лично, раз не веришь мне и анализам, и успокойся уже!       Доктор останавливает снова заметавшегося по отсеку капитана, ухватив за плечи, а Спок бы еще и встряхнул как следует, чтобы Кирк окончательно пришел в себя. Этот асгардец никак не может быть его родственником. Это всего лишь, как говорит доктор Маккой, «выверт природы», и это не должно влиять на капитана. Даже если один взгляд на это лицо сразу вызывает неконтролируемые боль и смятение. Гораздо более вероятно то, что это может быть хитрым ходом предполагаемого противника с целью деморализации их экипажа.       Спок уже собирается поделиться предположением, как Джим ловит эту мысль за хвост и кивает.       – Так и поступлю, – он направляется к выходу из отсека, но его отвлекает сигнал передатчика.       – Капитан! Один из новоприбывших устроил драку и сбежал из дока, – рапортует офицер охраны, и Кирк тут же срывается на бег.       – Немедленно обыскать все ближайшие палубы, трюмы и отсеки! Усилить охрану! Не спускать глаз с Фуордоса! – приказывает он, лавируя по коридорам, а потом добавляет, переглянувшись с последовавшим за ним Споком. – Без необходимости на поражение не стрелять!       Несколько длинных переходов и грузовой лифт приводят их к тюремным камерам – вероятность диверсии только что стала как никогда реальной, поэтому капитан ни за что не останется в стороне. А Спок ни за что не оставит капитана наедине с этой вероятностью.       – Немедленно отойдите от силового поля! – лейтенант Андерс держит беглеца на прицеле и медленно приближается к камере с Фуордосом, но Одинсон, застывший перед полем, не двигается и не отводит взгляда от преступника.       – Локи… – выдыхает он, и Джим начинает пробираться через кольцо охраны, оцепившей пространство палубы.       – Какого черта вы творите, мистер Одинсон?! – резонно интересуется Кирк, когда Спок встает за его плечом. – Вам было приказано не покидать отсек! Хотите занять соседнюю камеру?       – Локи! Это же ты! – но Одинсон как будто не слышит вопроса. На его лице смесь удивления, неподдельной радости и почти восторга. – Я знал! Я чувствовал! Мабэ говорила, что я найду тебя.       – О чем это он? – Джим переводит взгляд на Фуордоса, а тот медленно отступает от силового поля вглубь камеры.       – Не имею понятия, – хриплый голос глух, но за ним и Спок, и Кирк слышат ту же ноту удивления. Хорошо скрытую, но однозначно присутствующую.       – Локи! – еще раз зовет Одинсон, почти упираясь в электронное подобие решетки.       – Мое имя Фуордос, – отрицает тот, и Кирк делает знак охране вмешаться, устав ждать внятного ответа от кого-либо из участников этого цирка.       Охранники хватают Одинсона под руки, но тот легко их отшвыривает, разжившись в процессе фазером, а потом вдруг оборачивается к Джиму, тоже уже вооружившемуся.       – Ты предлагал соседнюю камеру, капитан? Как насчет этой? – а потом несколько раз стреляет в запорный щиток.       Силовое поле спадает, и Одинсон, бросив оружие, оказывается в камере, хватает Фуордоса за плечи и сжимает в объятиях.       – Локи! Братишка! Как же я рад тебя видеть! – голосит Тор, а тот, на удивление, даже не пытается вырваться.       – Не стрелять! – приказывает Джим.       Одинсон прикрывает своим телом преступника, поэтому Кирк вынужден ждать – они все равно в тупике, а два трупа ему не нужны.       – Ну вот зачем ты вмешался? – голос Фуордоса по-прежнему невыразителен.       Он утыкается лбом в плечо Одинсона, а потом происходит такая метаморфоза, что ни Джим, ни Спок ей бы не поверили, если бы не наблюдали воочию. Тело Фуордоса вдруг съеживается, идет мелкой рябью по кожным покровам и грязной тюремной робе, меняя цвет и размер, и через несколько секунд перед офицерами возникают уже два Тора Одинсона, обнимающих друг друга.       – Какого? – еле слышно выдыхает Джим.       Парочка вдруг валится с ног и начинает кататься по полу, колотя друг друга, но когда охрана разнимает их по разным углам, под дулом фазеров оказываются два совершенно идентичных мужчины.       В одной и той же одежде, с одной и той же фигурой, и с одинаково хищным взглядом.       – Локи, ну что за фарс?! – восклицает тот Одинсон, которого зафиксировали у скамьи.       – Локи, ну что за фарс?! – одновременно вторит ему тот, которого повалил на пол Андерс, абсолютно одинаковым голосом.       А Кирк, кажется, готов нервно расхохотаться, спрашивая не менее недоумевающего Спока:       – Играл когда-нибудь в «Найди 10 отличий»?              ***       Он устал сетовать на то, что удача его оставила. Богу хитрости и обмана она не нужна по сути – он сам творит свою судьбу. Вот только с тех пор, как Тор покинул его, он как будто потерял этот свой самый полезный навык. Забыл, разучился, стал на него не способен. Как будто вместе с меткой исчезла и его фортуна. Хотя, наверное, так оно и было – он не спорил, он тогда многое потерял. И все еще досадовал из-за этого. И досада эта достигла своего пика, когда он поднял глаза на своего нового конвоира. Того, кто должен будет доставить его к месту проведения суда. В соседний квадрант и на корабле Звездного флота.       Короткого взгляда хватает, чтобы мигом его узнать. Еще несколько секунд уходит на то, чтобы осознать масштаб возможного бедствия, если его каким-либо образом раскроют. И еще полминуты – на то, чтобы составить план действий, как никогда больше не влипать в подобные неприятности.       Он клянет себя последними словами, а сердце все равно предательски заходится нервным ритмом. Повзрослел, возмужал… Поддавшись импульсу, он легко касается чужого сознания, считывая реакцию. Прикосновением бриза скользит по воспоминаниям, не углубляясь, но выхватывая самые яркие. Он ужасается увиденному в который раз и в который раз приходит в восторг. Его новый конвоир весьма неординарен для человека. Хотя с такими-то родителями, он бы и не мог быть другим. Нет, не мог бы. «Кровь – не вода – так просто не разбавишь», – говорил один его старый знакомый, и теперь он с ним как никогда согласен. Земная мать привила ему упрямство, взрастила силу воли своим, подчас, безжалостным эгоизмом, научила, сама о том не подозревая, быть храбрым на грани с отсутствием инстинкта самосохранения. А вот другая его часть, та, что навсегда останется божественной, проявилась неуемным авантюризмом, жаждой приключений и схватки. Она подпитала упрямство силой ума и хитрости, храбрость смешала с синдромом героя, а силу воли помножила на жажду крови, боли и риска. Невообразимый коктейль, которому он никогда не устанет удивляться. Как никогда не устанет и жалеть его.       Он опускает глаза, когда капитан пропадает с горизонта, а перед ним возникает силовое поле тюремной камеры. Прикусывает разбитые губы, чуть слышно выдыхает и устало опускается на пол. Он не хотел встретиться с ним вот так. Он вообще не хотел с ним встречаться. Но раз уж он больше не может управлять своей фортуной, то и досадовать незачем. Стоит побояться того, что еще ему приготовила не подчиняющаяся больше ему самому судьба.       Действительно стоит – ведь не проходит и суток, а на корабле уже появляются нежданные гости. Он чувствует легкое эхо волнения, эфемерный запах стали от разогретых выстрелами фазеров и инстинктивно сжимает кулаки. С такого расстояния и через энергетическое поле он многого не узнает, но будет круглым дураком, если не допустит мысли, что гости эти могли быть и по душу Фуордоса. Не за ним же…       Вот тут его фортуна дает осечку в последний раз, и он, вглядываясь в лицо пришедшего к камере, как будто слышит не холостой щелчок курка, а звон секиры, ударившей по плахе. Этого просто не может быть! Тор мертв! И тот ублюдок, что посмел его изображать, дорого за это заплатит! Как только окажется с ним по одну сторону решетки. Как только он сможет проникнуть в его мозг и узнать, как тот смог скопировать не только внешность и фигуру, но и голос, и взгляд, и чувства, что накрывают теплой волной любви и радости даже сквозь непроницаемую сеть электронов.       Он видит замешательство на лице капитана, видит готовность к схватке вулканца, что монолитной стеной стоит за чужим плечом, видит дула вскинутых фазеров – не смертельно, но даже для него весьма болезненно. И все равно отказывается верить в происходящее. Вот только когда поле спадает, а его огромное, грубое, неуклюжее тело оказывается в чужих руках, верить приходится – теплая волна оказывается шквалом, что рушится на его сознание, сметая все сомнения. Это действительно он. Искал, скучал, жаждал. Отказывался верить в его смерть, просто верил ему и в него. И поэтому сейчас здесь.       Не захлебнуться в этой волне стоит титанического усилия. Он по привычке закрывается, блокируя поток чужих эмоций, и тут же ощущает, как на месте урагана устанавливается штиль. Незыблемый покой накрывает его душу. Тот, которого он не знал уже очень давно, но который знаком ему до самой последней удовлетворенной мысли. И вот теперь сомнений точно быть не может. Это Тор. Тор… Но его возвращение отнюдь не значит, что теперь все вернется на круги своя и любые неудачи развеются как дым. Прямо сейчас, здесь они оба в ловушке, и нужно как-то из нее выбираться. Секунды покоя дают стимул мозгу, и теперь он больше не сможет остаться в стороне. Никак. Тор опять его вынуждает.       Магия, растворенная в крови, легко подчиняется любому его желанию, и тело послушно меняет форму, становясь тем, кого он однажды почти смог оплакать. Вот так! Чтобы больше неповадно было! Он бы с удовольствием материализовал еще и нож, чтобы всадить его под чужие ребра, но не будет делать этого на глазах капитана. Не сейчас. Шанс поквитаться с этим ублюдком, упорно называющим себя его братом, еще обязательно будет. Он сам его сможет устроить.       – Локи, ну что за фарс?!              ***       Под прицелом десятка дул фазеров обоих Одинсонов переводят в соседнюю камеру. Те продолжают сверлить друг друга злыми взглядами, а как только поле встает на место, Кирк вызывает СМО в тюремный отсек – в личном деле преступника ни слова не говорилось о подобных способностях.       – Локи, прекрати!       – Локи, прекрати!       Хором произносят Одинсоны, и Спок вконец заинтригован – не только физический облик, но и сознание? Или есть что-то еще, чего они не знают?       А вот капитана эта загадка больше злит, чем занимает.       – Кто из вас Фуордос? – он еле разжимает зубы, спрашивая.       Спок теряется на мгновение от этого тона, но не хочет думать, что Кирк может быть пристрастным в этой ситуации.       – Он! – заключенные синхронно указывают друг на друга.       – А кто Одинсон?       – Я! – тут же следует ответ, и новая порция злости ото всех троих.       – Как забавно, – фыркает Джим. – Оба в одном лице? Или никто из вас?!       Капитан срывается, и Споку нестерпимо хочется прикоснуться к его плечу – умерить пыл, успокоить, воззвать к разуму. Но он никогда не был в этом силен, да и Джим, на глазах у преступников, не позволит, поэтому спасает положение как всегда Маккой.       – Отлично, теперь их двое! – саркастично замечает доктор, едва заглянув в камеру. Но и в его сарказме хорошо угадывается удивление.       – Скажи мне, как это получилось? – просит Кирк, и в руках СМО тут же оказывается трикодер.       Маккой хмурится, считывая информацию с медицинского прибора и сверяя ее с данными, что предоставляет вмонтированный под потолком отсека сканер жизнеобеспечения.       – Это ты мне скажи, как это получилось, Джим? – Боунс понижает голос, оглядываясь на Кирка. – Фуордос был каротянином до мозга костей, сейчас же здесь два… асгардца?       Джим тут же отбрасывает злость и снова удивленно вскидывает брови.       – Что за…?       – Совершенно идентичное строение, – кивает доктор, и один из Одинсонов тут же шагает к другому.       – Да, есть у него такая способность. Но кое-что он повторить не сможет. Правда, Локи? – Тор злится еще больше, а когда его двойник молчит в ответ, расстегивает на себе рубашку и сдвигает нижнюю майку, обнажая грудь. – Ты ведь не знал, что она у меня появилась.       У Одинсона на груди между мышцами – широкий неровный круг, состоящий из витиеватого узора. Что-то очень архаичное, этническое и весьма красивое. Спок не возьмется сходу определить культурную принадлежность метки, но она, похоже, выглядит весьма знакомой не только ему. Двойник Одинсона не сводит с нее взгляда, но когда Тор приближается на расстояние шага, поднимает руку и прикасается к рисунку кончиками пальцев.       – Моя… исчезла, когда ты… умер? – еле слышно выдыхает он, и Тор криво усмехается.       – Меня не так-то легко убить, ты же знаешь. Сколько раз сам пытался.       Двойник опускает руку и повторяет его усмешку.       – Меня – тоже, но ты поверил в мою смерть так же, как и я в твою.       – А что мне оставалось делать, когда она появилась? – грубо спрашивает Одинсон и снова хмурится. – Ты не всесилен, Локи. Однажды ты не сможешь обмануть смерть.       – Мы вам не мешаем? – Джим прерывает чужой странный разговор, напоминая о себе и положении, в котором они все оказались.       Одинсон оглядывается на капитана, а двойник шумно вздыхает и снова меняет внешность.       – Охренеть… – ошарашенно сипит СМО и опять хватается за трикодер, когда метаморфоза повторяется.       Теперь перед ними человеческий, с виду, мужчина, на голову ниже Тора. Бледный, с темными волосами до плеч и зелеными глазами. Синяя форма Одинсона меняется на черно-зеленую с удлиненным камзолом.       – Так мне нравится больше, – комментирует Тор, а метаморф раздраженно прицыкивает на него и представляется.       – Локи Лафейсон.       – Раса? – тут же спрашивает Маккой, чуть не захлебываясь от «восторга», и назвавшийся Локи снова фыркает.       – Йотун.       – Не может быть… – СМО сверяется с трикодером, капитан, тоже не поверив, заглядывает в экран, а Спок резонно замечает:       – Раса йотунов считается вымершей.       – Подсказать, кто постарался? – Лафейсон кидает острый взгляд на Тора, и тот поднимает руки в примирительном жесте, но их разнимает Кирк, не забывший во всем этом балагане о самом главном.       – Где Фуордос?       – Уже пару месяцев переваривается в желудках рептилий на Карот-1, – неохотно отвечает Лафейсон не глядя на капитана.       – Подожди, Локи, а как ты вообще здесь оказался? – влезает Тор, и тот тут же морщится.       – Как всегда, любимый братец, начинаешь сначала. Лучше скажи, что ты здесь забыл?       – Я искал тебя… – выдыхает Одинсон и пристально смотрит на него. Как будто хочет передать этим взглядом гораздо больше, чем словами.       Спок подозревает между ними ментальную связь и не хочет давать возможность общаться подобным образом, пока они не выяснили правду или пока заключенные не успели договориться. Но доктор Маккой успевает раньше. Снова с удивлением и почти со страхом.       – Поразительно, совершенно другой геном… – его, как врача, это несомненно шокирует – в природе, чьей-либо, такие способности весьма редки. Спок бы тоже не одни сутки провел за исследованием, но прямо сейчас это не главное. Главное…       – А его будем проверять на отцовство? – продолжает доктор совершенно невпопад, и теперь все кидают недоуменные взгляды именно на него. Все, кроме Лафейсона.       – Отцовство? – непонимающе переспрашивает Тор, но капитан все еще молчит, пораженный подобной перспективой, и доктор продолжает вместо него. Уже с ехидством и откровенно выраженной угрозой.       – Раз он способен менять не только внешность, но и генную структуру, тогда, может быть, объяснит… – Маккой берет в руки падд, неуклюже тыкает по экрану, а потом подносит его к силовому полю. – Как у этого человека оказалась ваша внешность? С такими данными мне теперь сложно поверить в обычное совпадение.       Одинсон недолго разглядывает изображение Джорджа Кирка, читает короткую поясняющую справку под фото, а потом, взревев, оборачивается к Лафейсону.       – Локи?!              ***       Метка была на нем с самого рождения. Как только он стал достаточно взрослым, чтобы задавать осмысленные вопросы и хоть что-нибудь понимать, Фригга рассказала ему, что такие метки – редкость. Тысячи лет назад каждый асгардец имел такую – знак принадлежности своей родственной душе. Но со временем метки появлялись все реже и реже, а потом и вовсе стали появляться и исчезать бессистемно. Как будто сами решали, хотят иметь владельца или нет. И только одна закономерность все еще соблюдалась: метки появлялись в момент рождения пары или с рождением носителя, а исчезали со смертью одного или другого. Поэтому его метка означала, что пара у него была.       Преисполнившийся гордости, он похвастался об этом брату, получил в ответ завистливый взгляд и тычок под ребра, и после этого стало понятно, что одно преимущество над Тором у него все-таки есть. Хоть и не такое полезное, как физическая сила, ловкость или храбрость. Вот только с годами, с перипетиями их судеб, в сражениях или праздности метка все больше обесценивалась – у Тора не было подобной, а значит, либо не было пары вовсе, либо она еще не родилась. В любом случае, Тор мог выбирать себе спутника жизни из кого угодно, а ему оставалось искать только одну единственную родственную душу.       Очень скоро былое преимущество стало проклятием, и чем лучше он понимал, с кем на самом деле хочет быть, тем быстрее метка становилась позорным клеймом. Теперь она означала, что у него не будет шанса с тем, с кем он сам хочет быть. С братом. Которого боготворил и презирал, за которого боялся и которого игнорировал, восхищался которым и ради которого был готов на все. Ведь Тор был сильным, добрым, но глуповатым совершенством, которое бесстрашно шло в бой, всегда прикрывало его и от вражеских стрел, и от гнева отца, заставляло смеяться и плакать… Тор был его братом. Другом, защитником, воином. Надежной опорой, наследным принцем и тем, кого невозможно было не любить и не уважать. И он хотел его только себе – навсегда, безраздельно, под кожу. Но уже получив так много, у него все равно не было ни единого шанса стать еще ближе. Так, как хотелось сильнее всего. И поэтому, постепенно, все его чувства видоизменялись, «деформировались» и меняли свой знак – дружба перерастала в соперничество, приязнь покрывалась коркой обмана, а неутоленная страсть обратилась в ненависть. У Тора не было метки. Он ему не принадлежал. Они оба не принадлежали друг другу.       Ему сложно назвать «отправную точку» своего безумия. Возможно, у него с самого рождения не было иного пути. Но он и не думал о чем-либо жалеть – в боли и ненависти, на пиру или в бою Тор все равно был рядом с ним. Все еще смотрел на него, злился, завидовал, восхищался или презирал. И ни на минуту не забывал о его существовании. С таким «подарком» в виде метки, это было большим, о чем он мог мечтать. Мечтать до тех пор, пока однажды вся их жизнь не покатилась под откос.       Он все еще не жалеет и не признает за собой каких-либо ошибок – у Бога хитрости и обмана каждый вдох имел долгосрочное значение. Даже тогда, когда этот бог задыхается в хватке бешеного титана на глазах своего возлюбленного брата. Смерть для него тоже – всего лишь хитрый обман. Витиеватое заклинание и магия, растворенная в крови. Когда другого выхода нет, смерть тоже становится выходом. В последний раз он смотрит на брата, видит неподдельный испуг на его лице, а потом погружается во тьму. Вязкую, непрозрачную, беспробудную. Умирает всем своим естеством и возрождается снова. За миллионы километров от места гибели, за миллионы и миллиарды секунд, минут и часов после нее. Переход отнимает все его силы, и еще одна небольшая вечность нужна, чтобы снова научиться дышать, думать и помнить о том, что произошло.       Время – это совершенно ненадежный элемент для почти бессмертных. То, что кажется важным прямо сейчас, через минуту обращается в пыль, а то, что всегда было под рукой, остается навеки незыблемым. Поэтому, когда он наконец полностью приходит в себя и не обнаруживает на своей груди метки, понимает, что жизненный путь его соулмейта окончен. А вот его упрямство, трусость и глупость по отношению к некоторым вещам остались неизменными, лишив его любого шанса. Безнадежно утраченное время лишает его шанса изменить и судьбу брата, и свою собственную.       Пока он проходил перерождение, пока искал путь к одному единственному, кто всегда был важен, а нашел лишь упоминание о его смерти, время сыграло с ним злую шутку. Оно забрало у него не только метку, но и Тора. Он остался совершенно один. И как бы он ни хотел верить в то, что метка могла указывать на брата, но теперь он лишился их обоих. Он никогда не сможет узнать, исчезла ли она в момент смерти Одинсона, поэтому любые надежды теперь бесплотны. Не нужны, не важны, не необходимы. У него больше нет ни соулмейта, ни самого желанного соперника, ни самого близкого существа во всей Вселенной, и этот мир вмиг становится безумно скучным местом.       Он больше не обнадеживается, не сомневается, не ненавидит и не чувствует вкуса к жизни. Любые сожаления умирают под гнетом боли, что лежит камнем на его душе. В его теле и сердце. Только она теперь имеет смысл, и все, что он может сделать, это оплакивать своего брата до тех пор, пока слезы не кончатся. Оплакивать в новых интригах – развлечение, что больше не приносит ни капли удовольствия, в сражениях – где ни одна капля чужой крови не вызывает в душе нестерпимую жажду ее потока, в праздности – где ни капли вина, ни воды больше не имеют вкуса.       Время становится его единственным самым сильным и жестоким противником – с каждой минутой он чувствует, что эти безмолвие, безвкусие и безысходность лишают его разума. Невыносимые тоска, скука и сплин отравляют его как яд, и если он не успеет покончить с ними, со своей болью, то окончательно сойдет с ума. Ведь нельзя же страдать год, два, десятилетие, век, другой – однажды отчаяние его просто задушит. Поэтому стоит уже «допеть» этот «реквием» и сделать хоть что-то, что поможет ему забыть Тора.       И он находит выход. Своеобразный, но он никогда и не жаловался на скудность мышления. В последний раз он хочет попытаться понять, почему Тор так старался именно ради них. Почему любил этих отсталых мидгардцев и почему защищал. Хотя через два с лишним столетия они уже не такие и отсталые – возвели храм науке и поклоняются ей, а внутри остались все теми же примитивными животными. Но он все равно хочет понять – приходит на Землю, рождается в ней, как любой другой человек, и проживает их жизнь по их законам и правилам. Следует их логике, копирует чувства, повторяет желания и мысли. С одной только оговоркой – раз уж все это в память о Торе, то пусть Мидгард его именно таким и запомнит – защитником, воином, героем… отцом.              ***       – Локи?! – рычит Тор и хватает того за грудки. И Спок бы может и вмешался, попытавшись остановить надвигающийся мордобой, но оглядывается на капитана и застывает.       На лице Джима снова непроницаемая маска, взгляд отсутствующий, а дыхание поверхностное. Спок тоже прямо сейчас отмел в сторону все самое невероятное, а из оставшегося сделал единственно возможные выводы, но предугадать реакцию капитана не сможет никогда. Он переводит взгляд на доктора, который медленно, но верно закипает от злости, и это дает ему подсказку, чего следует ожидать. Но Кирк просто резко разворачивается и уходит, а вулканец не может оставить его сейчас одного.       Спок шагает следом, отстав на полшага. Джим, кажется, идет, не задумываясь о направлении, но в первом же безлюдном закутке у развилки шлюзов останавливается. Согнувшись, хватается за голову, упирается спиной в стену и глубоко дышит.       – Подожди, Спок, подожди… – слабым голосом просит он, но и для того подобная перспектива слишком поразительна.       Поэтому вулканец отодвигает в сторону все проклевывающиеся в нем прямо сейчас эмоции и решает довериться логике, что редко его подводила.       – Если принять на веру данные доктора Маккоя без повторного, множественного, исследования, – он говорит спокойным, размеренным тоном, не допуская ни капли волнения, чтобы хоть как-то успокоить капитана. – Если принять на веру слова этих двух индивидуумов о том, что убить их непросто. Если принять на веру возможность такого варианта развития событий, то вероятность того, что некто, назвавшийся Локи Лафейсоном, является вашим отцом, составляет 0,173 процента.       – Но не нулевая же, да? – Кирк поднимает голову, и Спок видит безумную усталость на его лице. А во взгляде – смесь страха, сомнения и робкой надежды. Вот сейчас его лицо как никогда выразительно. Но именно сейчас старпом как никогда хочет, чтобы капитан не обнадеживался понапрасну, не проявлял слабости и не становился пристрастным.       – Даже в точных науках нулевая вероятность весьма редкое явление. Но я хочу, чтобы вы также допустили вероятность того, что Локи Лафейсон, или любой другой выживший йотун, могли временно занимать личность вашего отца. Эта вероятность составляет 50 процентов ровно.       – Или он, или не он? – Кирк, кажется, понемногу приходит в себя, но все еще потирает затылок самоуспокаивающими движениями, и Спок молча кивает.       Он не может себе представить, что сейчас творится в голове капитана. Но надеется, что тот найдет в себе силы справиться и со своими эмоциями, и со сложившейся ситуацией. В конце концов, подобный «форс-мажор» происходит не впервые за время их совместной службы, поэтому Спок дает Джиму время сосредоточиться и приступить к решению возникших проблем.       А Кирк молчит, действительно собираясь с духом и переваривая новости. Ему нужна передышка, чтобы осознать подобную возможность. Но не очень большая – он все еще капитан и все еще несет ответственность и перед своими подчиненными, и перед Флотом. У него все еще есть важное задание, которое необходимо выполнить. Сойти с ума в очередной раз он может и попозже.       Спустя пять минут Джим длинно выдыхает, отталкивается от стены и кивает Споку в знак благодарности за эту молчаливую поддержку.       – Вернемся. И допросим с пристрастием.              ***       – Что все это значит? – Одинсон хмурится, сжимает кулаки, смотрит строго, и Лафейсон закрывается наглухо и упрямо молчит в ответ.       А Маккой ходит взад-вперед, уткнувшись в трикодер. Лучше бы эти двое выяснили все между собой сейчас, иначе, когда вернется Джим, все станет в разы хуже. Леонард не хочет верить, что, возможно, отец Джима все еще жив. Без какого-либо цинизма – Кирк просто не простит его за то, что он их с матерью бросил. Вероятность такого исхода растет с каждой минутой, что молчит Лафейсон. Но даже если все это не так, тот определенно что-то знает.       – Не вынуждай меня, брат… – Тор делает последнее предупреждение, а Локи только морщится.       – Когда она появилась? – неожиданно спрашивает он, но Одинсон не дает сбить себя с толку, хотя и отвечает.       – Очевидно, после твоего возрождения. И рисунок у нее точно такой же, какой был у твоей. Ты ведь знаешь, что это значит?.. – он осекается, по всей видимости, и сам только сейчас до конца осознавая нарисовавшуюся перспективу. – Ты поэтому…       – Я прекрасно знаю, что означают парные метки, идиот! Вот только как ты мог предположить, что я!.. – Локи вспыхивает, но тоже замолкает под взглядом еще более озлобившегося Тора.       – Что «ты»? Что ты наденешь мою личину, придешь в Мидгард и обзаведешься сыном?! – напирает Тор.       – Я считал, что ты мертв! – Лафейсон сжимает зубы, а Тор неожиданно приходит в смятение и почти краснеет.       – Ты…       Да, если начать разбираться, то ситуация выходит более чем необычная. Леонард кидает короткий взгляд на парочку и быстро делает выводы. Если они всю жизнь были парой соулмейтов и испытывали друг к другу какие-либо чувства… Какие-либо, – при всем при том, что Одинсон упорно зовет Локи «братом», – то вполне вероятно, что когда один из них предположительно «умер», второй мог испытать достаточно сильное чувство утраты. Боунс не силен в психологии, он – хирург, но даже ему понятно, что справляться с подобной болью так – верх безумия. Особенно, когда обладаешь способностями к изменению не только внешности, но и внутреннего «облика». Но сейчас ему интересно другое.       – Человеческий геном был чей-то конкретно или… хм-м, выдуман «из головы»? – коли так, то с этим йотуном Джима точно может ничего не связывать.       – Мое естество всегда остается одним и тем же, доктор, – Лафейсон ехидничает, постукивая указательным пальцем по своему виску, давая понять, что чьей бы внешностью ни обладал, а все равно остается самим собой. Вот только это отнюдь не умаляет самого факта.       – Тогда поздравляю, Джим, у тебя все-таки есть отец, – доктор произносит эти страшные слова со своим неподражаемым сарказмом, а Тор и Локи наконец замечают Кирка и Спока, молча слушавших их разговор у входа в отсек.       – Прямо сейчас мне на это плевать. В причинах и следствиях будете разбираться между собой, – Джим подходит к камере и говорит безупречно выдержанным тоном – Спок бы обзавидовался, если бы уже не знал, что за ним на самом деле скрывается ураган. – Мне нужны доказательства смерти Фуордоса, чтобы обнародовать факт подмены.       – Подмены? – Спок и Леонард почти физически ощущают, как накаляется атмосфера между Кирком и Лафейсоном, и последний тут же болезненно усмехается. – Никакой подмены не было. Я чту законы Федерации.       После этих слов перед ними снова возникает великан Фуордос, и Джим повторяет его усмешку.       – Отлично. За решеткой ему самое место.       – Подождите! – влезает Тор, но Кирк тут же его перебивает.       – На счету этого преступника почти две сотни жизней, и вам, мистер Одинсон, стоит немедленно покинуть камеру. Пока я не заподозрил вас в пособничестве.       – Локи не стал бы! – возражает Тор, но Лафейсон лишь выразительно хмыкает, и тот исправляется.       – Нет, может, и стал бы, но прямо сейчас он мне нужен!       Джим выразительно поднимает бровь, и Спок с Маккоем совершенно согласны – то, что Локи сказал, что Фуордос мертв, еще не значит, что все его преступления были совершены именно им.       – Капитан, асгардская колония прямо сейчас находится под угрозой уничтожения, и Локи нужен мне, чтобы их спасти! – Тор шагает вплотную к силовому полю и, кажется, настроен весьма решительно.       – Ты опять надеешься, дорогой братец, что я стану тебе помогать? – фыркает Локи, и Тор оборачивается к нему.       – Даже если бы Три воина были живы, если бы хоть кто-то из Мстителей был жив… думаешь, я бы не стал искать тебя? – Одинсон сглатывает боль и горечь, но продолжает стоять на своем.       – Еще и Мстители? – Джим издает нервный смешок, и Спок тут же шагает к нему, боясь, что выдержка капитана снова может дать сбой.       Но тут они уже все валятся с ног – «Энтерпрайз» крупно вздрагивает всем телом, гудит, грохочет и заливается красным сигналом тревоги.       – Капитан! Нападение! – докладывает Чехов по громкой связи, и Джим, матерясь, быстро поднимается на ноги, ухватившись за Спока.       – Этого еще не хватало!       – Я прославленный воин! Я могу помочь! – Тор тут же рвется в бой, окликая офицеров, спешащих на мостик, но отвечает ему Маккой, хромая следом за капитаном.       – Спасибо, блядь, вы оба уже «помогли»…              ***       Вот теперь «гости» точно по душу Фуордоса. Массивный боевой фрегат без опознавательных знаков все еще в разы меньше крейсера Федерации, но очень хорошо вооружен.       – Капитан! Щиты на 60 процентах! Пока держатся, но одно прицельно попадание… – Сулу не успевает договорить, когда «Энтерпрайз» снова встряхивает, но всем им и так понятно, что под шквальным огнем удача бывает только на одной стороне.       – Готовьте торпеды. Огонь из всех орудий! – рычит Кирк, зная, что если Фуордос нужен напавшим живым, то это – всего лишь отвлекающий маневр. Нужно не дать им взять их на абордаж. – Скотти, запускай «глушилки»! Они не должны попасть на корабль.       – Так точно! – сквозь помехи откликается главный инженер.       – Сулу, маневр уклонения! – командует капитан, но как только «Энтерпрайз» начинает разворачиваться, брешь в их защите все-таки возникает.       – Капитан, проникновение! – рапортует охрана, и Джим тут же скрипит зубами и срывается с капитанского кресла.       – Мобилизовать с 3-го по 7-й отряды! Занять оборону у причальных отсеков! Спок, останься!       Кирк приказывает на ходу, замечая движение вулканца, и тот не возражает, как бы ни хотелось. Только капитан решает, где ему быть, когда ни одно их двух зол не меньшее. Спок бы самостоятельно убил Фуордоса или любого другого, прикидывающегося им, если бы это обезопасило их всех и капитана, в частности. Даже если подобная опасность, обычно, поджидает их в каждом квадранте.       Кирк же бежит к кормовому причальному отсеку – оттуда ближе всего к тюремным камерам. Когда «Энтерпрайз» заваливается на правый бок в маневре, брешь в защитном поле наверняка прошла по дну корабля с левой стороны, и захватчики транспортировались бы туда. Он встречает по дороге группу Андерса, а у входа на техническую палубу они натыкаются на врага. Отстреливаются, дают короткий бой и продвигаются дальше, но у тюремных отсеков попадают в засаду. Группа, охранявшая Фуордоса, почти разбита, но ситуация не спешит выходить из-под контроля – под продолжающимся обстрелом на «Энтерпрайзе» происходит короткий сбой в энергетических системах, и почти сразу же от камер слышится звучный голос Одинсона, перекрывающий выстрелы и натужный рев турбин.       – Ну, кто следующий?! Навались!!       Не обнаружив Фуордоса в камере, преступники пытаются рассредоточиться по ближайшим отсекам в поисках, но офицеры очень быстро берут их в кольцо. Среди напавших Джим обнаруживает не только каротян, но и савиттов – из соседней к каротской системы, свирепеет еще больше и теперь точно не позволит забрать им Фуордоса, кем бы тот ни был. Глядя, сколько его офицеров падают на пол раненные или убитые, он ощущает, как красная пелена гнева заполняет все его сознание – все произошедшее – вина этого ублюдка! Из-за него, мертвого или живого, продолжают гибнуть люди! Джим был прав, когда сказал, что место ему за решеткой – он лично отправит его туда!       Если, конечно, выживет – преступники пробивают их оборону и теперь нападают еще более озлобленно и бессистемно. Кирка и еще пятерых офицеров зажимают в угол, и они пытаются уйти по шахте грузового лифта на соседнюю палубу, но когда Джонсон, прикрывавший их отход, падает от сильного удара по голове, а сам Джим оказывается на мушке у каротского боевика, ловушка захлопывается.       – Где Фуордос? – вопрошает каротянин, заметив капитанскую форменку, а потом вдруг захлебывается вдыхаемым воздухом – тень, подскочившая к нему сзади, наносит сильный удар между лопатками.       – Ближе, чем кажется, – шепчут на ухо каротянину, а потом из-за широкой спины показывается Лафейсон. С чавкающим звуком тело соскальзывает с короткого широкого кинжала и падает на пол, а Локи, едва взглянув на Джима, вдруг бросает:       – Ты, я смотрю, не любишь пачкать руки…       И Кирк моментом вызверяется, хватает того за грудки и впечатывает в стену.       – Я убью тебя!       – Знал бы ты, сколько раз я это слышал, – Лафейсон задыхается на миг, сжимает запястья Кирка в своих ладонях и говорит совершенно обыденным тоном. – Спокойно. Тор там почти закончил.       – Я – нет! – Джим еще раз встряхивает его, но тут их перебивает вулканец, вызывая по передатчику.       – Капитан, каротский фрегат детонировал. Офицеры охраны докладывают о пятерых преступниках, взятых в плен. Еще семеро убиты, – ровный голос Спока вливается в уши успокаивающим бальзамом, и Кирк немного сбавляет обороты.       – Наши потери? – отрывисто бросает он в сторону, но Лафейсона продолжает держать.       – Пока известно только о десятке раненых.       – Ты ответишь! – шипит Кирк в лицо Локи, и тот хищно оскаливается.       – Славная вышла драка! – воодушевленный непонятно чем, Тор прерывает их, а потом продолжает уже совсем непринужденным тоном. – Ну так что, капитан, отпустите его?       – Разбежался! – Джим снова срывается, но отпускает Лафейсона, а на Тора смотрит зло и с болью. – Вы оба ответите за произошедшее!       – Не вопрос, – легко соглашается Локи. Поправляет камзол и, вторя тону Одинсона, интересуется. – Кажется, ты что-то говорил об угрозе?       Он переглядывается с Тором, и тот тут же реагирует.       – Как законный представитель Нового Асгарда я могу официально запросить помощи у Федерации.       – По закону Фуордос должен предстать перед судом! – цедит Кирк и готов кричать и дальше – на них только что напали! «Энтерпрайз» подбит! Личный состав несет потери! А все, что волнует этих двоих – это как бы вытащить свои задницы из пекла!       – О какого рода угрозе идет речь? – к ним подходит Спок, и Джим, отвлекшись, замечает на его сосредоточенном лице тень. Это волнение не просто от того, что кто-то может быть в опасности, это – тень воспоминания о Вулкане. И он тут же осекается, вспомнив сам.       И тут же сглатывает весь свой гнев – проблемы у них еще только-только начинаются.              ***       Мидгард – шумный, пыльный, весь из стекла и переработанного пластика. Он проникает сюда под видом марсианского бродяги, отдавшего последние деньги на билет – сам бродяга уснул в ванной комнате космопорта – когда его найдут и обнаружат пропажу документов, его двойник будет уже очень далеко. Да и не двойник вовсе – замотанный клерк, спешащий по своим неотложным делам, андорианская девочка лет пяти, играющая с воздушным шариком, или почтенный старец, размеренно перелистывающий виртуальные страницы газеты, сидя на скамье в парке – они ничуть на него не похожи.       Прежде чем найти подходящий объект, он успевает сменить сотню личин, а останавливается на ничем не примечательной, выбранной отчасти наугад, паре. Ему действительно плевать, кем будут его новые родители, как будут растить и где. Он полностью «мимикрирует» в окружающую среду, оставляя на поверхности только изначальную цель – стать мидгардцем и наконец понять. Почему же все-таки они.       Он «рождается» в один из вторников на исходе лета – подменяя собой младенца, что все равно должен умереть. Ну, когда-нибудь. Он старательно заливается криком, давится синтетическим молоком, богатым витаминами, игнорирует погремушки и презирает подгузники. Делает первые шаги, учится управлять детским речевым аппаратом, смеется и ненавидит брокколи. Он носит исключительно зеленую одежду, сопит во сне и обожает обсыпать песком всех малышей на игровой площадке. Он старательно играет свою роль, вживается, срастается с ней, почти поверив, что так – правильно. Что так он сможет понять, в чем сила мидгардцев, в чем смысл их существования, куда ведет их жизненный путь.       У него ничего не получается. Ни когда он только-только начинает свое существование мидгардцем, ни когда осознает, что почти потерял самого себя, подчинившись этим маленьким мидгардским страстям, что теперь являются его жизнью. Поняв это, он позволяет своему эго поднять голову и начать проявлять характер. Конечно, не его истинный характер – каким был Тор, он прекрасно помнит. Храбрым, сильным, упрямым. Следуя его модели поведения, он легко обзаводится друзьями и знакомыми в школе и во дворе. Преуспевает в спорте, а вот науки даются ему только при должном осознанном усилии. Отец поддерживает все его начинания и гордится им, а мать, легкая, романтичная и, порой, инфантильная особа, души в нем не чает, идеализируя образ сына. С таким багажом после окончания школы ему самое место там, где его обучат самой сложной, уважаемой и почитаемой профессии. Он даже не удивляется, когда большинство знакомых, учителей, приятелей по футбольному клубу или многочисленные подружки намекают ему на космос и Флот. Какая ирония – ну конечно же, герой, воин и защитник должен обязательно носить красивую форму и иметь вызывающий зависть чин. С другой стороны – не этого ли он хотел? Начав с самого начала и двигаясь по этому пути, он все еще шел к своей цели. Правильными, выверенными шагами.       Все эти годы боль притуплялась, становилась затягивающимся шрамом в сердце. Белым рубцом, означающим, что когда-то здесь был нетронутый кусок плоти. Он больше не вздрагивает, глядя в зеркало и видя в отражении не свое лицо – он все еще помнит, для чего сделал это. И с мазохистским удовольствием продолжает. Непрестанно чувствуя грубую соединительную ткань под ребрами. Тора больше нет, но вот же он – смотрит из зеркала, с голограмм на прикроватной тумбочке матери, с доски почета в одной из школ какого-то многочисленного американского города. Вот он – свой среди своих – примитивных, жалких и все еще чего-то алчущих – такой похожий и одновременно другой. Пора показать, на что способен настоящий он, Тор, сын Одина.       Академия легко принимает его в свои ряды – в пятерку лучших учеников, в научные сообщества, на студенческие вечеринки и соревнования по многоборью. Он первоклассно играет уже навязшую на зубах роль, но пока не думает от нее отказываться. Подмены никто не замечает, а тех, кто начинает сомневаться, он предпочитает держать рядом с собой. Чем ближе, тем быстрее он успеет заметить, что его раскрыли. Но он все еще не сомневается в своих способностях. И к сожалению, все еще не понимает.       Первый выход в космос на корабле Федерации и в звании навевает такую тоску, что он еле скрывает зевок под ладонью. А потом, как всегда, втягивается. Задания Адмиралтейства, прыжки по безвоздушному пространству, высадки на планеты, короткие стычки с другими расами или нудные исследования флоры и фауны наполняют его жизнь на данном этапе. Он со всем справляется легко. Он уже – сын, которым гордятся, выпускник с отличием, отважный офицер, чтящий Устав. Но чего-то не хватает. В этой прелости, затхлости и обыденности он все еще ищет то, что так привлекало его брата. То ли XXI век был более шумным, сумасшедшим и гораздым на всяческие авантюры, то ли он уже совсем ничего не понимает.       На какое-то время сомнения берут верх – наверное, стоило бы отправиться наемником на Ромулус, или повести войска Аданая завоевывать Троинское содружество планет, или стать правителем Фанагории, чтобы увековечить себя, но тут его огорошивают очередной банальностью – он скоро станет отцом. Та, кого он предпочитал держать подле себя, ждет от него ребенка, и вот тогда что-то внутри него екает. Проблескивает, как солнечный луч из закатных облаков, и на миг озаряет его сознание. В этой блеклости, серости и скуке есть одна простая истина – движение вперед. Продолжение жизни, научный и технический прогресс, освоение все новых и новых территорий. Неуемный, постоянно жаждущий и неостанавливающийся механизм. Как раковая опухоль, как размножающиеся бактерии, как саранча, мидгардцы двигались вперед, развивая, приумножая и совершенствуя свою цивилизацию. Впрочем, не только они, как и многие.       Но на этот несчастный короткий миг он ощущает причастность к этому механизму. Ощущает себя его деталью и наконец понимает, ради чего, почему и зачем. Даже пчелиная матка, породившая миллионы детей, однажды умирает и ей находят замену. Скоротечность – вот в чем был весь смысл. Проживая свои маленькие, никудышные жизни, наполненные низменными страстями, мидгардцы никогда не повторялись – у каждого было что-то свое. И никогда не было сотен лет под рукой, чтобы познакомиться со скукой. Они жили ярко, полно, как будто не задумывались о завтрашнем дне – они и так знали, что скоро умрут. В отличие от богов, в которых давно уже не верили.       Вот оно что. Наивный Тор позавидовал им, всего лишь однажды успев пресытиться. А распробовав, и вовсе перестал наслаждаться неограниченностью своего бытия. Он хотел сюда, где все текло и менялось ежесекундно. Где никогда не бывало скучно и праздно. И он не хотел быть просто наблюдателем, но и не хотел больше ими править. Он просто хотел жить, как они. И кажется, он его желание выполнил…       Тор вроде бы никогда не мыслил мелко, так что такой подставы он от него не ожидал.              ***       – Джим, выдохни, – Боунс бросает это сразу же, как только появляется в дверях переговорной.       Он устало падает на ближайший стул, запрокидывает голову и с минуту молчит, прикрыв ладонью глаза. Кирк и Спок, до этого бурно обсуждавшие ситуацию, тоже замолкают. Капитан продолжает мерить отсек хаотичными шагами, а Спок не отрывает от него пристального оценивающего взгляда.       – Двое офицеров охраны мертвы. Гибсон и Тхалин. Все остальные – вне опасности, – Маккой говорит ровно – очевидно, усталость велика настолько, что заставляет не растрачивать последние силы на бурные эмоции. – Держу пари, если бы не эти двое, погибших было бы больше.       – Их бы не было совсем, если бы не он! – Джим гневается, бурлит, как вода в реакторе, и ни на секунду не может остановиться.       – Поэтому я и говорю тебе успокоиться, – Леонард добавляет строгости в голос и садится на стуле ровнее, готовясь излагать свою точку зрения. – Еще немного и я объявлю тебя пристрастным, если наш дорогой коммандер отчего-то предпочитает молчать.       Кирк задыхается от возмущения, а вот Спок ни капли не тушуется.       – Это очевидно для всех, кроме капитана. Но констатация этого факта вызовет лишь новый виток конфронтации.       – А зря, – Маккой не дает ему продолжить и еще больше хмурится. – Джим, если не успокоишься, я накачаю тебя седативным.       – Я спокоен! – рычит Кирк. С обидой, но уже не может не переключаться на серьезный настрой СМО.       – Был бы спокоен, понял бы, что даже если бы Фуордос остался самим собой, за ним бы все равно пришли. И вот тогда точно не факт, что жертв было бы меньше, а сам Фуордос не сбежал, – давит Маккой. – Включи уже свои капитанские мозги и выключи гормонального подростка!       Кирк и Боунс впиваются друг в друга тяжелыми взглядами, но капитан действительно начинает понемногу остывать, и Спок решает, что вот сейчас, когда хоть кто-то смог до капитана достучаться, тот наконец внемлет голосу разума и логики.       – Доктор Маккой прав, все эти вероятности уже не имеют значения. Прямо сейчас мы получили сигнал об опасности, угрожающей целой колонии. Считаю первостепенным решение этого вопроса.       – Да? А ты не забыл, что первостепенным нашим заданием была доставка Фуордоса на Карот-3? – интересуется Джим со злорадным любопытством. – Может, сначала этим займемся?       – И как? – подает голос Маккой и тут же сам себе отвечает. – Сдашь им Лафейсона, который, может, и не виновен ни в чем?       – Он же сказал, что убил Фуордоса, Боунс!       – Он сказал, что тот мертв, не более. А потом спас твою задницу от каротского боевика. Если Одинсон говорит, что без него и без нас не справится…       – И что ты предлагаешь? – Кирк перебивает его, и смотрит на друга, как на молодого кадета, впервые вышедшего в космос.       – Успокоиться! – рявкает доктор и для убедительности хлопает кулаком по столу. – Я прекрасно понимаю, что у тебя сейчас творится в голове, но если ты поддашься этим эмоциям, то жертв будет не двое, а, возможно, целая колония!       – Доктор, Одинсон не уточнял степень и характер угрозы… – начинает Спок, но и ему прилетает от щедрого Боунса за компанию.       – Тебя это тоже касается! Почему ты все еще не взял на себя его полномочия? Забыл, чем все обернулось в прошлый раз?       Джим ошарашенно моргает на эту отповедь и морщится, вспомнив о Вулкане. А Споку и подавно хреново – ему все еще припоминают его ошибки.       – Боунс, ты не посмеешь…       – Посмею еще как, Джим, – заключает Леонард. – Если ты сдашь его каротским властям как метаморфа, он ни за что не будет молчать о том, что он – твой предполагаемый отец. И обязательно отбрехается – это-то ты уже должен был понять. А я буду обязан отстранить тебя по психологическим показателям. Понимаешь теперь, в какой мы заднице?       – А мы оттуда выбирались? – риторически спрашивает Кирк, стараясь дышать ровно и глубоко, чтобы очистить сознание, отринуть эмоции и действительно начать думать.       – Предположение о том, что помощь Лафейсона должна быть обязательна, основано только на словах Одинсона, – немного помолчав, осторожно начинает Спок.       Он прекрасно знает, насколько люди могут быть пристрастны, когда дело касается их близких. Не только люди. И сейчас он безмерно благодарен доктору за своевременное вмешательство – упомяни вулканец о чем-то подобном, капитан счел бы это чуть ли не предательством. А вот к словам друга прислушается – друг же. Спока поражает сила воздействия и даже вызывает зависть – он предпочитает так интерпретировать возникшее чувство.       – У нас слишком мало информации об угрозе…       – И слишком много той, о которой нужно доложить Адмиралтейству, – фыркает Кирк, но Леонард видит, что передышка пошла капитану на пользу – шестеренки в его мозгу начинают вращаться и генерировать десяток вариантов дальнейшего развития событий. Боунс не сомневается, что Джим найдет самый верный, но и не подстегнуть его азарт не может.       – В пору придумать план, который обязательно не понравится нашему коммандеру, – он наконец возвращается к излюбленному сарказму, и Джим не может не дернуть уголком губ, глядя на то, как Спок хмурится.       Его тянет нервно расхохотаться, снова поддаться истерике, но на это все еще нет времени. Им нужно действовать. И быстро. И именно от его решений сейчас будут зависеть не только жизнь и свобода Локи и Тора, но и ни в чем не повинных жителей Нового Асгарда. Хоть раз бы каждая из их миссий не становилась смертельно опасной.       – Есть у меня парочка идей. Но вы оба правы: нам нужна информация, – Джим наконец собирает себя в кучу, отгораживается от воющего урагана в своем сердце, насколько может, и берется за работу.       А Маккой и Спок, синхронно мысленно вздохнув от облегчения, поднимаются следом за ним,чтобы принять участие в новом допросе экс-преступников.              ***       – Он и правда твой сын?       Вопрос повисает в ионизированном воздухе камеры без ответа. Локи не хочет об этом говорить. Он не хочет выворачиваться наизнанку и позволять Тору увидеть его слабость. Его единственную слабость.       – Локи, не молчи! – в грубом голосе Одинсона отчетливо слышна боль. Он все еще мало что понимает, все еще пытается разобраться, но точно не позволит брату слукавить.       Он берет его за плечи, разворачивает к себе лицом и пристально смотрит в глаза. Время для игр кончилось давным-давно, они уже не дети, когда всю вину можно было спихнуть на другого. Тор хочет, чтобы он, наконец, все ему рассказал, поэтому держит брата крепко, но бережно.       – Это уже не имеет никакого значения… – тихо отвечает Лафейсон. Смотреть на Тора и больно, и волнительно в равной степени. Он так долго считал его погибшим, что до сих пор не может принять изменившуюся реальность: его брат снова рядом с ним.       – Имеет, – спорит Тор, а потом неожиданно понимает. – Ты не мог знать, что я предназначен тебе…       Это осознание шокирует его не меньше, чем новость об отцовстве. Ему слишком сложно пробраться через тот лабиринт лжи, что выстроил Локи, но прямо сейчас, кажется, он докопался до правды.       – Я и не знал. Но хотел, чтобы так было, – Локи больше не увиливает. Как всегда, когда загнан в угол, он предпочитает давать яростный отпор, нападать первым, припрятав предательский нож в рукаве. Но сейчас они не сражаются.       Тор чувствует тепло, что растекается по его груди из эпицентра-метки по плечам, животу, шее. Он все еще не может поверить в то, что слышит, но магия соулмейтов уже откликается на признание. Они действительно родственные души, и если брат уже так давно чувствовал к нему нечто большее, то вполне мог… Что? Надеть его личину, отправиться на Землю и обзавестись потомством? Он что, настолько его любил? В это поверить еще сложнее, и Тор тут же хмурится.       – Зачем? – у него перехватывает спазмами горло. Гнев, недоумение, страсть и тоска смешиваются внутри во взрывоопасный коктейль, и Локи сжимается, опускает голову и тяжело выдыхает, подавленный его эмоциями. А потом вдруг совсем невесело усмехается.       – Решил увековечить тебя, дорогой братец.       Тор разъяряется, встряхивает Локи за плечи, собираясь приложить о стену, но на лице брата он видит гримасу боли, что терзала того до сих пор. Боль, что очень хорошо знакома и самому Тору. И вместо удара он прижимает его к груди. Локи всегда был обманщиком, и прямо сейчас он опять врет! Он не смог его забыть, он скорбел по нему с невероятной силой, он страдал и жаждал. И с этой надобой он решил справиться вот так… Тор не вправе его осуждать – он сам долгое время считал брата погибшим и точно так же страдал. Если бы не провидица, он бы до сих пор так думал и мог бы никогда его вновь не встретить – что уж теперь говорить о делах мидгардских…       И все-таки это поражает: Локи хитрил, уворачивался, говорил полуправду, но иногда поступал так, что в его намерениях невозможно было усомниться. И вот теперь, если подумать еще раз, то ребенок, рожденный «от него» – это самое завуалированное и самое искреннее признание. Тор более чем уверен, что не услышал бы от Локи ни слова о любви, но он уже все знает о его чувствах.       – Не юродствуй, – теперь он ему улыбается. Теперь он знает о Локи все. Теперь их противостояние наконец-то окончено.       Лафейсон фыркает в ответ, отодвигается, смотрит с подозрением, зная характер брата и насколько тот скор на расправу. Ему самому, конечно, тоже нечем хвастаться, но он не собирается оправдываться. Никогда этого не делал, не станет и начинать.       – Значит, у тебя есть сын, – еще раз повторяет Тор, отпускает чужие плечи и чувствует, что скорее рад этому, чем раздосадован.       – Который намерен посадить меня в тюрьму, – хмыкает Локи, напоминая, что они все еще далеки от разрешения ситуации миром.       – И почему я не удивлен? – Тор смеется, забывая о напряжении последних нескольких часов и десятков лет. Его брат снова вместе с ним, а значит, любое дело им по плечу. Вот когда они порознь, тогда и случаются всякие «неприятности». Разного масштаба и степени поправимости. Но теперь все будет в порядке.       – Ты что-то говорил об угрозе колонии, – Локи недовольно складывает руки на груди, стараясь скрыть волнение, и Тор тут же становится серьезным.       – Да, Новый Асгард в опасности, и ты должен мне помочь.       – Ты только поэтому меня искал? – Локи почти оскорбляется, а Тор понимает, что брат не поверит ни единому его слову, если прямо сейчас не заглянет в его душу. Поэтому он снова встает вплотную.       – Это наш народ, Локи. Наш новый дом и теперь – наша общая судьба. Ты мне нужен.       Он говорит так уверенно, что у Лафейсона невольно заходится сердце. Он, может быть, с чем-нибудь и поспорил бы в утверждении брата, но не прямо сейчас. Не сейчас, когда тот пришел к нему после долгих поисков и умоляет о помощи.       – С чего ты взял, что за это время я стал сострадательным и послушным?       – Если бы ты был таким, то не был бы моим братом, – Тор снова усмехается. И он уверен в том, что говорит. – Мне незачем тебя заставлять, ты и так мне не откажешь.       Он не просто уверен, он знает это – так всегда было. Стоило одному поманить пальцем, другой оказывался рядом. Сказать обидное слово – и услышать десяток в ответ. Вызвать на бой – и получить сражение, охватывающее целые миры. Они ничего не жалели друг для друга.       – Как всегда самоуверен, – Локи отводит взгляд и сжимает губы, чтобы не выдать невольную улыбку. – И какой у тебя план? Снова нестись сломя голову неизвестно куда, чтобы спасать всех не щадя живота своего?       – Чем плох этот план? – невинно спрашивает Одинсон, понимая, что Локи уже согласен, но отвечает ему старпом, пришедший вместе с капитаном к их камере.       – Тем, что данное предложение слишком абстрактно. Не содержит в себе конструктивных деталей, четкого порядка действий или хотя бы намека на тактическую составляющую.       – На месте разберемся, – беззаботно отвечает Тор, но внутри ощущает волнение – и свое, и Локи – они все еще на корабле Федерации, и убедить офицеров будет не просто. Просто от них только сбежать.       – Погоди, Спок, – капитан останавливает его, готового начать спор, и пристально смотрит на Лафейсона – свою превалирующую головную боль. – Сначала вопрос к тебе: это правда?       Локи ничуть не тушуется под этим взглядом. Да, он не хотел встречаться с этим человеком и встречаться так, но его жизнь снова совершает умопомрачительный кульбит, и выбирать визави не приходится.       – Да. Это проблема? – он знает, что провоцирует его, но когда тот самый «визави» в растрепанных чувствах, манипулировать им становится гораздо проще. Локи в совершенстве отточил этот навык еще в детстве на Торе.       – А сам как думаешь?! – рычит Кирк в ответ и с удовольствием кинулся бы на него с кулаками, если бы их не разделяло силовое поле.       – Я смотрю, у вас не самые близкие отношения, – встревает Тор, но его непосредственность сейчас явно лишняя – выяснив только половину правды, он не знает всей остальной.       Той, которая для Джеймса Тиберия Кирка была самой важной.       – У нас никакие отношения. Он мне никто, – Кирк быстро берет себя в руки, позволяя гневу клокотать внутри, но больше не проливаться наружу.       – Отлично, потому что у меня план есть, – взгляд Локи становится острым, а в голосе появляются ядовитые нотки. – Вы отпускаете нас, а дальше мы разбираемся сами. Каротским властям можешь сказать, что Фуордос погиб при попытке к бегству на корабле боевиков.       – Это обман и нарушение десятка положений Устава, – протестует вулканец, и вот теперь Локи обворожительно ухмыляется.       – Держу пари, твой капитан уже не раз это виртуозно проделывал.              ***       Еще одним, но гораздо более долгим и внушительным, «лучом озарения» становится нападение Нерона. Да, он все еще считает, что причастность к жизни мидгардцев – это полная чушь, пусть и увлекательная, но теперь, уже застряв во всем этом по самые рога, он не может дать задний ход. Тор ведь всегда шел до самого конца, каким бы трудным ни был этот путь, вот и он не имеет права отступать. Его мидгардская женщина беременна, и он намерен во что бы то ни стало помочь сохранить дитя. В этом «Риме» он будет поступать как «римлянин», и ни за что не свернет с этого пути – уж точно не тогда, когда их корабль расстреливает в упор противник.       Он чувствует гнев. Такую ненависть и ярость, которых не испытывал уже очень давно. Со времен Таноса, что забрал у него брата. Теперь же Нерон пытается забрать у него память о нем. В конце концов, он прошел через все это, прожил совершенно чужую жизнь не для того, чтобы расстаться с ней абсолютно бесславно. Он не для этого учился ходить, приобрел аллергию на фисташки, разбивал коленки, читал по ночам квантовую физику, играл в регби, приглашал на свидания или стал первым помощником капитана корабля Звездного флота. Не для этого собирался стать отцом. Но когда обстоятельства снова складываются так, что выход из ситуации не более чем один, он готов приложить любые силы, чтобы спасти то, что ему дорого. Даже если это опять принесет ему смерть.       Капитан уходит на «Нараду» и его наверняка убьют жестоко и не быстро, а вот его исполняющему обязанности о подобном предстоит только мечтать. Против ромуланской огневой мощи они почти бессильны, и выход тут только один – тот самый, что обязательно оценил бы Тор – храбрый, самоотверженный и героический. «Самоубийственный», – поправляет он сам себя и тут же вспоминает, для кого он это делает. Для той самой, маленькой частички своего брата. Для его памяти. Для того героя, воина, соратника и опоры, каким он был для народа и Асгарда, и Мидгарда. Так пусть же он будет им! Пусть ни один из них больше не посмеет его забыть! Пусть только он сам наконец забудет его… Отпустит эту боль, сотрет его лицо, жесты и привычки из своей памяти и наконец сможет двигаться дальше.       Так он и поступает – двигается дальше. Направляет корабль на таран, сбегает в последнюю секунду, меняет десятки новых личин, путешествуя от звезды к звезде, живет в пирах, праздности и сражениях совсем как раньше. За одним исключением – он больше не вспоминает о Торе. Все произошедшее, наконец, полностью остается позади. Становится тем прошлым, что было им в реальности уже больше двух сотен лет. Он полностью освобождается от гнета метки и собственных чувств, что чуть не похоронили его под своей тяжестью. Да, теперь эта жизнь – пустая, тусклая и скучная. Это существование абсолютно далеко от божественного. Но зато теперь он может спокойно спать по ночам, не терзаясь тем, что мог бы, но не сделал. Тем, что не предугадал, не предусмотрел, не позаботился заранее. Не думая о совершенных ошибках и не коря себя за них. Не анализируя собственную и «чужую» жизни и поступки. Не вспоминая о брате и… маленьком мидгардце, что носит в себе часть его самого. Ну, почти не вспоминая.              ***       – В словах Локи есть смысл, капитан, – Тору, очевидно, не нравится конфронтация Лафейсона и Кирка. Прямо сейчас не до выяснения межличностных отношений. Он старается быть объективным. – Даже если бы вы доставили его на Карот под личиной Фуордоса, он бы все равно потом сбежал. Я своего брата знаю. И власти стали бы его искать – тратить силы и нервы. А так – он мертв, как и в действительности.       – Это саботаж, самоуправство и нарушение конвенции о правах разумных существ, – Спок – это голос совести, с которой невозможно договориться. Но Джим уже знает, как найти к нему подход.       – Вы сказали, мистер Одинсон, что он может помочь вам спасти Асгард – только по этой причине он пока останется на свободе. Убедите меня, – Кирк складывает руки на груди, а вулканец кидает на него предупреждающий взгляд – вот оно, то время, когда стоит раскрыть карты.       Лафейсон, кажется, снова собирается съязвить, а Тор удовлетворенно кивает и начинает рассказывать.       – Легко. Дело в войсках Цехла. Они порабощают небольшие поселения на отдаленных планетоидах – делают из их обитателей рабов, товар для аукционов или солдат. Делают неспешно, скрыто и жестоко. Они стараются не привлекать внимания, но окраина галактики и так не слишком-то волнует Федерацию или другие содружества. Мабэ, одна из коренных жительниц нашего нового дома, может видеть будущее, и предсказала, что в скором времени Цехла нападут на нашу систему. Мертвые или рабы – ни один выбор не лучший.       – Провидица? – Джим переспрашивает, скептично приподняв бровь, и Спок с ним совершенно согласен – предвидение событий – слишком редкий, неизученный, а потому сомнительный навык. Но Тор, похоже, верит ей полностью.       – Именно, – он понимает сомнение прагматичных людей науки. – Можешь не верить, но она предсказала, что я найду свою пару в системе Карот. И я нашел.       Он бросает короткий взгляд на Локи и продолжает.       – Счет идет уже на дни, капитан. Правитель Преоды – трусливый шакал, он не посмеет противостоять Цехла. У него нет ни толкового вооружения, ни армии для защиты. Они – всего лишь небольшая торговая система, а Цехла нужен этот торговый путь, чтобы снабжать себя боевыми и продовольственными припасами.       Как только в разговоре появляются имена и названия, Спок начинает сверять информацию на падде. И по его лицу Кирк вскоре понимает, что Тор, возможно, говорит правду. Джим и сам знает об этой системе лишь общие выкладки из галактического справочника.       – Я хотел сам выступить против них, собрал несколько отрядов и кораблей, но у нас недостаточно сил, чтобы противостоять достойно. Тогда Мабэ сказала мне про Локи – вместе с братом мы могли бы совершить хитрую диверсию.       Тор замолкает, а Кирк осмысливает услышанное. Оказывается, у него все-таки был план. И судя по тому, что брата он нашел, слова предсказательницы стоит брать расчет. Джим оглядывается на Спока, и тот кивает.       – Информации действительно мало, капитан. Планета Преода, Новый Асгард и еще несколько планетоидов находятся в системе Мю Сиона, под покровительством содружества Талан. Группировку Цехла относят к космическим пиратам, но пока активно не разрабатывают. По последним сводкам группировка была замечена в достаточно далеком от Преоды регионе. Оснований полагать, что они перебазировались на Мю Сиона, нет.       – Почему вы не обратились за помощью к Талан? – Джим видит, что Тор снова собирается спорить, но быстро останавливает его жестом.       – Потому что Талан не волнуют воины. Они сосредоточены на торговле, туризме и добыче ископаемых – тоже дельцы, а не солдаты. Талан не будет пачкать руки и не обратится за помощью, пока их сограждан не начнут убивать. А я не стану этого терпеть – мой народ и так лишился слишком многого, – Одинсон хмурится, обрисовывая ситуацию, и предлагает. – Дай мне связаться со своими разведчиками, капитан, и все, что я сказал, подтвердится.       Кирк ненадолго задумывается, прикусывает губу, а потом протягивает руку к Споку за паддом.       – Капитан, – старпом звучит жестко, предостерегая от большой глупости, но Джим и так знает все, что тот захочет ему сказать.       Он просматривает информацию, что нашел вулканец, и больше не может сомневаться: даже если все это обман от первого до последнего слова, капитан Звездного флота обязан это проверить. Содружество Талан когда-то заключало взаимовыгодные соглашения с Федерацией, и сейчас вполне может обратиться к ней за помощью. Одинсон имеет полное право его просить – или Адмиралтейство может послать любого другого. И выбор у Джима весьма ограничен: раскрыть начальству всю правду и рискнуть чьими-то жизнями, пока будет идти разбирательство, или обмануть, но спасти… И рискнуть еще и своим званием.       Джим сжимает челюсть, а потом отключает силовое поле на камере и кивает.       – Хорошо, мистер Одинсон. Но после этого я сразу же поставлю в известность Адмиралтейство.       Он подает Одинсону падд, и тот быстро набирает координаты своих связных и короткий запрос об обстановке вблизи Нового Асгарда. Кирк передает их Ухуре и оставляет Тора и Локи ждать ответа в камере.       – Капитан, вы не можете так поступить, – Спок следует за ним на мостик, но вместо него Кирк сворачивает в переговорную.       – Могу, мистер Спок. Могу и не такое, вам ли не знать. Но прямо сейчас меня волнуют только повреждения нашего корабля и ответ, что придет из Асгарда, – Джим складывает руки на груди, лицо застывает, а взгляд становится нечитаемым. – Я не собираюсь верить этим двоим на слово, но если информация подтвердится, мы им поможем. А потом сдадим Лафейсона каротским властям.       – Нам не дадут сойти с курса прямо сейчас, – Споку все это очень не нравится.       – Знаю, поэтому на обман все-таки придется пойти. Точнее, это будет умышленная дезинформация. Временная, – Кирк кивает, а потом смотрит на Спока с просьбой в глазах. – Это приемлемо?       – Если на кону стоят жизни живых существ… – все естество вулканца протестует против этого. Но обстоятельства складываются так, что учитывать чужую «тонкую душевную организацию» некогда.       – Капитан, вы возьмете самоотвод? – старпом не боится задеть его этими словами. Прямо сейчас он очень хочет знать, каково эмоциональное состояние Кирка. Точнее, насколько губительно оно на него влияет.       – Нет, – голос Джима становится абсолютно невыразительным, и Спок вздрагивает. – Повторяю, он мне никто – никакой пристрастности.       А вулканец бы возразил. Возразил бы СМО, но раз Джим говорит так уверенно, то переубедить его будет невозможно.              ***       Спустя два часа Ухура передает Джиму сообщение из Мю Сиона, и капитан вздыхает настолько глубоко, что начинают болеть ребра. Врать все-таки придется – и он морщится от отвращения. Всего один хренов метаморф… От которого зависят жизни асгардцев и жизнь самого Джима… Он не хочет об этом думать. Отгоняет эту мысль, как назойливую муху. Потому что если начнет копаться во всем этом, то вот тогда точно станет пристрастным. И подобное испытание гневом он может еще и не выдержать.       Он отправляет в Адмиралтейство рапорт о нападении на «Энтерпрайз» и сообщает, что Фуордос погиб при попытке к бегству. Его в любом случае за это по головке не погладят, а если откроется правда, то ему и вовсе той головы не сносить. И ему, и Споку, и охране – весь «Энтерпрайз» может оказаться под подозрением, и тщательной служебной проверки не избежать. Не избежать тюрьмы, что уж там – и Джим готов за голову хвататься – он действительно сошел с ума. Но все же сообщает об Одинсоне и Асгарде и просит разрешения на смену курса. Покривив душой, он недолго надеется на то, что ему прикажут следовать прежним курсом, а к Преоде отправят сторожевик, но быстро отбрасывает и эти мысли. Бюрократов в Адмиралтействе всего лишь немногим больше, чем тех, кто хоть раз был на боевом дежурстве. Он почти уверен, что получит утвердительный ответ.       И действительно получает. «Энтерпрайз» разворачивается, но еще несколько часов не рискует набирать скорость – Скотти со своей командой все еще борются с последствиями нападения, а также помогают Хвиту починить его катер. Джим внимательно просматривает все отчеты о работе корабля, проводит «разъяснительную» беседу с офицерами охраны и еще тщательнее изучает информацию, что прислали из Асгарда и то, чем с ним поделилось Адмиралтейство – не просто согласилось отправить их к черту на рога, но и дало секретные данные, что успела достать их разведка. Обнадеживающего там очень мало.       Кирк сжимает пальцами переносицу, трет виски и вспоминает, что спал в последний раз около двух суток назад. Неудивительно, что его рвет на части от усталости и боли. Вот только он навряд ли он уснет сейчас без посторонней помощи – заставить себя перестать думать очень сложно. И он совершенно не удивлен, когда в медотсеке Боунс предлагает ему не только гипо со снотворным, но и стакан виски.       – Пей залпом – вот тогда это будет лекарством, – Леонард смотрит исподлобья, но его слова звучат с нотой сочувствия. Он не может за него не переживать.       Джим послушно глотает, вздыхает пару раз, дожидается еще одной порции и вдруг усмехается.       – А помнишь… – он замолкает и снова хмурится. – Помнишь, как мы пили на мой последний день рождения? Я-то думал… что его служба, его героизм что-то значили…       – А разве нет? – осторожно спрашивает Маккой. – Что бы ни было причиной, но его поступки были однозначны.       – Да уж, – Кирк невесело фыркает. – Еще как. Для него все это было… каким-то извращенным развлечением!       – Но он спас экипаж, – голос Джима взвивается и падает, а Боунс не может не возражать – если Кирк сейчас начнет копаться в чужих причинах и следствиях, то вывихнет себе мозг.       – Он бросил меня! – Джим хватается за стакан и снова глотает залпом. – Не на этого человека я хотел быть похож…       – Так и не сотворяй себе кумира, – Маккой обрывает его и смотрит строго, надеясь пресечь новый виток ругани.– Да, ты хотел этого тогда, но сейчас знаешь, каково быть Джимом Кирком. Ты знаешь, для чего ты здесь и для чего ты это делаешь.       – Знаю, – откликается тот, откидывается на спинку стула и закрывает глаза. – Но он был нужен… маме и мне…       Он шепчет и не открывает глаз, вымотавшись до предела. Снотворное наконец действует, и Маккой забирает стакан из ослабевших пальцев. Он укладывает заснувшего капитана на биокровать и по привычке проводит быстрое исследование. Стресс, истощение, гормональный дисбаланс – не новость – на каждое тяжелое задание такой букет приходится. Боунсу только жалко, что задание это выматывает, по большей степени, именно из-за отца Кирка.       Зная друга, он может представить масштаб катастрофы, что сейчас произошла в его душе. Что его сознание подверглось мощной атаке, а моральные устои ощутимо покачнулись. Он прекрасно чувствует всю его боль. Несмотря на все геройство отца, Джим его не идеализировал – понимал, что тот бы не смог поступить иначе. Вот только Джиму пришлось испытать все последствия этого геройства на собственной шкуре. Даже если не вдаваться в подробности, все так, как он и сказал – ему нужен был отец, герой и защитник. И оттого еще больнее сейчас, когда выяснилось, что тот все-таки жив. Что тот мог быть с ним, но не стал. Что мог защитить, поддержать, сберечь от чего-либо, но оказался эгоистичным ублюдком, без капли жалости к собственному сыну. Леонард не хочет представлять, через что пришлось пройти Джиму в детстве и юношестве, – теперь он знает, что всего того можно было избежать. Тогда все было бы по-другому, и он мог бы пойти во Флот не на спор, а действительно по стопам своего отца. Вот только с большой долей вероятности, это был бы уже не Джим Кирк. Не такой, каким они знают его сейчас. И Боунс не уверен, что так было бы лучше.       Он старательно запоминает эту мысль – нужно обязательно изложить ее Джиму, когда тот проснется. Кем бы ни был его отец и как бы ни поступал, а сам Кирк совершенно другой, и только он определяет самого себя. А то, глядишь, хлопнется их капитан в экзистенциальный кризис, и вот тогда мало не покажется ни одному из них.       Маккой вздыхает, собирается в свою каюту, чтобы тоже поспать, но в медотсек приходит вулканец, и Леонард быстро раздражается – похоже, этого тоже придется успокаивать. И привычный набор – снотворное с алкоголем – на вулканца почти не подействует.       – Доктор, капитан… – Спок замечает Кирка на кровати и замолкает, а Боунс кивает ему на соседний отсек.       – Ну что еще? – старпом оглядывается на закрывшуюся дверь, а потом все же отвечает.       – Вы можете отстранить капитана по медицинским показателям.       – Думаешь, так будет лучше? – спрашивает Маккой в ответ. – Не то, чтобы я не знал, что ты не доверяешь ему в этот момент, но не стоит рубить с плеча. Я тоже за него волнуюсь, но Джим – не слабак. Никогда не был и не будет. Так что дай ему самому с этим справиться.       – Вулканцы не способны испытывать волнение, – Спок, как всегда невпопад, напоминает об их менталитете, на что Леонард только фыркает.       – Мне-то можешь не заливать. Я прекрасно знаю, что ты иногда трясешься над ним гораздо больше, чем я, – Спок выразительно поднимает бровь в недоумении, но Леонарда этим не проведешь. Он не слепой, а вулканец совершенно не умеет лгать. Поэтому он отвечает ему острым пронзительным взглядом и продолжает. – Все с ним будет в порядке. Так что не дергайся раньше времени. Тем двоим место за решеткой, и Джим ни за что не даст им сбежать.       Вулканец молчит, но, похоже, пока не собирается настаивать на кардинальных мерах. Как бы необходимы они ни были. Маккой знает, что если прижмет, Спок быстро плюнет на всю эту авантюру и поступит согласно Устава. А еще знает, что тот будет терпеть до последнего – после инцидента с нарушением Первой директивы, вулканец боится перебдеть. И не только – он и правда переживает за капитана так, как редкий бы переживал. Да, они с Джимом пришли к какому-то подобию дружбы, но Боунсу отчего-то кажется, что все может быть куда сложнее. Он, конечно, может ошибаться – гоблин, приняв эту привязанность, начал глобальную перестройку своих приоритетов, и оттого, понятное дело, иногда чудил. А вот Джим-то – способный и каменное изваяние соблазнить – вел себя не типично «по-джентельменски» – то ли боялся навредить вулканским мозгам еще больше, то ли сам себя останавливал от того, чтобы вляпаться в скандал. Все это действительно сложно, и Маккой не собирается лезть к ним с вопросами прямо сейчас – и так дел хватает.       – Если нет ничего срочного, то иди спать – как врач настоятельно рекомендую. Потом у нас опять не будет на это времени.              ***       В Мидгард он возвращается уже через несколько лет после событий на «Кельвине». Совершенно случайно. Ему здесь делать нечего. Но рутинные обстоятельства, как всегда, вынуждают. Он продает несколько реликтовых растений, добытых в системе Гийи, за баснословную сумму, деньги спускает на информаторов и шпионов, а в итоге получает несколько прототипов новейших разработок оборонного министерства Солнечной системы – многие из его нынешних «деловых партнеров» отдали бы за них не только деньги, власть и силу. Но ему все это уже давно не интересно. Ему все это давно уже не нужно – он просто хочет разнообразить свою рутину, не преследуя какие-либо глобальные цели.       Мидгард все такой же шумный, бурлящий и живой. Огромный муравейник, в котором так легко затеряться – это он и делает – бросается в течение чужой жизни, падает на дно и наблюдает за ним из кучи ила. Ему здесь по-прежнему душно. Эта толща обыденности очень быстро надоедает даже больше, чем рутина, но как только он собирается выбраться из нее, зачем-то вспоминает о сыне Джорджа Кирка. Любопытство так давно его не навещало, что он даже не успевает оглянуться, как уже оказывается в Айове. В таком забытом Богом захолустье, что сложно представить – только федеративные верфи напоминают о наличии здесь цивилизации.       Он находит старый, но крепкий дом в два этажа, с пристройками и парой небольших ангаров неподалеку. К дому ведет грунтовая дорога, трава на лужайке выцвела, а краска на низеньком заборчике давно облупилась. Он морщится и невольно вспоминает свое детство – высокие узорчатые потолки в залах дворца Одина, золотую драпировку тканей, невероятной красоты цветы, вьющиеся по перилам и карнизам, и свежий бриз, что приносил в окна его спальни ароматы океана, выпечки, горных снегов и приключений. Здесь же пахнет солнцем, нагретым металлом и трухлявым деревом – незачем сравнивать. Это он был принцем Асгарда, а вот его сын – никто, даже на бастарда не потянет. В Мидгарде ему самое место.       Дверь дома открывается и на широкую террасу выскакивает ребенок около четырех лет. Он лихо спрыгивает по ступенькам крыльца, оступается на последней и падает на колени, но быстро встает и мчится на лужайку слева от дома.       – Джим, подожди меня! – следом за ним торопится Вайнона – почти такая же, какой он ее запомнил. Только теперь загорелая, с выцветшими прядями в неопрятном хвосте волос, в растянутых джинсах и клетчатой рубашке, завязанной узлом под грудью.       Он снова не может не похвалить себя за правильный выбор – даже в таком, почти убогом, виде мидгардская женщина весьма красива. Их сын будет таким же, он уверен. Вайнона подхватывает Джима под мышки, прижимает спиной к груди, что-то ласково шепчет на ухо, и ребенок заливисто смеется. Она опускает его на землю, а на крыльцо выходит незнакомый мужчина – щурится на солнце, прикладывается к бутылке пива, что держал в руке, и улыбается женщине и ребенку.       От приторности этой пасторальной картины у него до боли сводит зубы. Он отворачивается и торопливо уходит – хватит с него. Ребенок жив и здоров, женщина обзавелась новым мужчиной, дом, пусть и дряхлый, есть – колесо мидгардской жизни продолжает вращаться. Ничто его не остановит. Так что об этом тоже не стоит вспоминать. Все образуется. Он обещает себе, что больше не будет ни думать, ни поддаваться любопытству, ни искать встречи. Вот только такие обещания очень легко нарушить.       Еще через несколько лет он снова оказывается вблизи Солнечной системы. Даже не на Земле! А так и тянет… выбросить груз наркотиков и оружия в открытый космос и сменить курс.       Он себя уговаривает: любое разумное существо, заводя домашнего питомца, присматривает за ним, кормит и выгуливает – что уж говорить о детях? Возможно, если он будет относиться к этому так, то его интерес будет оправдан? Ну а почему нет? Что, он не хозяин собственным желаниям? Он просто взглянет одним глазком и снова сможет забыть на неопределенное время.       То, что он обнаруживает в Риверсайде, его почти восхищает. И снова до невозможности бесит. Отправив патрульного отдыхать в придорожной канаве недалеко от въезда в город, он принимает его личину и неспешно прогуливается по дорогам среди полей, пытаясь вспомнить нужный поворот к дому. Но искомое находит его само – промчавшись мимо на высокой скорости и обдав смрадом выхлопных газов вперемежку с пылью. На секунду мелькают отросшие золотисто-белые волосы, полный отчаянного ликования взгляд и белоснежная улыбка, а потом все это исчезает с ревом древнего мотора. Он тут же разворачивает следом полицейский мотоцикл. Он тут же захлебывается вдохом и не может сдержать усмешку – ну-ка, ну-ка, что это сейчас будет?       Непродолжительная погоня очень скоро переходит с федеральной трассы на грунтовые дороги между полей. Он старается не потерять из виду старую раритетную машину и все время набирает скорость. Похоже, у этой развалюхи еще остались силы. По его подсчетам, мидгардцу сейчас должно быть около 9-10 земных лет, и это интригует еще больше – угон и лихачество на дорогах в таком-то возрасте? Но на догадки времени не остается – очень скоро впереди показывается каньон, и вот теперь ему уже не до восторгов. Мальчишка, что, собрался сигануть с обрыва? Какое разочарование. От своих «генов» он ожидал большего.       Перед обрывом ему удается еще немного сократить расстояние между машинами и добраться до разума лихача – гнев, адреналин, протест и ликование заполняют все естество, и он снова давит мысленный смешок. Не идиотская попытка самоубийства, а не менее идиотская попытка что-то кому-то доказать. Бунт. И он снова вспоминает себя в этом возрасте – ему тоже было чем похвастать. Поэтому он давит вместе с мальцом на педаль газа, а потом снова на мозг, слегка – выбрать нужную точку, рвануться в дверь и правильно сгруппироваться, прокатившись по земле, чтобы ничего себе не сломать. Машина полыхает где-то внизу, ребенок отряхивает колени, облизывает разбитые губы и смело поднимает голову перед патрульным. Ни капли страха перед неминуемой смертью, ни капли уважения к стражу порядка, ни капли вины за содеянное – звереныш показывает свои зубы. И он снова ухмыляется – под защитной маской на лице все равно не видно, как он ликует вместе с этим маленьким мидгардским отребьем. О, он-то прекрасно знает это чувство – иногда такая встряска просто жизненно необходима. Иногда нужно напоминать себе, зачем и для чего живешь. И только на пороге смерти, жизнь – самая яркая, самая желанная и наполненная смыслом. Что ж, он ценит этот порыв. Но в то же время не собирается проводить никаких параллелей – ни один мидгардец никогда с ним не сравнится. Поэтому он отводит мальца в полицейский участок и сдает на руки офицерам без зазрения совести. Пусть он бунтует, пусть ходит по краю пропасти – такое скоро не надоест. Мальчишке. А вот ему – незачем за этим наблюдать. Мидгардский ребенок наверняка не сможет быть изобретательнее него – скорее, будет предсказуемо глупым – когда одна из подобных выходок все-таки закончится летальным исходом. Вот он-то все это уже пережил, и удовлетворив любопытство, снова может спокойно идти по своим делам. Хоть на соседние планеты, хоть на край вселенной – его «зверушка» теперь будет расти, крепнуть, подтачивать клыки и учиться плеваться ядом.       Он ловит себя на том, что удовлетворен этим, и вдруг вспоминает, что сам себе когда-то обещал. О том, что забыл. Поэтому категорически отказывается привязываться. Пожелай он дать этому ребенку чуть большую частицу себя, и вот тогда можно было бы задумываться о перспективах. Но сейчас он все отчетливее понимает, что задумка с проживанием чужой жизни была лишь блажью его усталого сознания. Слабостью «душевной мышцы». Поэтому за последствия он ни в коем случае отвечать не собирается. Пусть уже все останется как есть. А если однажды он захочет другого, то всегда сможет повторить. Стоит только заново решиться.              ***       К системе Мю Сиона они приходят через пять суток. Все это время Кирк напряжен, как перетянутая пружина, готовая вот-вот выстрелить. Спок поражается его выдержке – для людей она весьма нетипична. Но Джим не только человек, но и боевой офицер, и, как-никак, обязан себя контролировать, а все равно хочется встать рядом и хоть чем-то помочь. В сложившейся ситуации капитан поступает рационально и логично, но Спок не для того ратовал за отстранение – изучив людскую культуру проявления эмоций, ему страшно представить, что сейчас творится в голове у Джима. И в который раз он рад, что родился и воспитывался на Вулкане. Согласно вулканским законам и практикам. Потому что хватило лишь раз примерить на себя положение Кирка, и его захлестнула отчаянная волна ярости. И это с учетом того, что он даже не знает полной картины: ни жизни Джима на Земле, ни мотивов Лафейсона. Ему просто невыносимо обидно за Кирка – брошенного, отвергнутого, возможно, даже нежеланного ребенка, которого не долюбили. Которого бросил тот, кто априори был должен о нем заботиться. С вулканской «колокольни» – это вообще дикость. Для их института семьи это неприемлемо ни в каком виде – подобная жестокость попросту невозможна. Но вполне возможна для людей, йотунов, и Спок бы назвал еще десяток видов, для которых потомство – результат гормональной секреции и не более.       Оттого он хочет встать рядом, прикоснуться к руке и разделить чужую боль, как свою. Облегчить этот груз и помочь справиться со свалившимися на них новостями. Хочет прижать к себе и убеждать до саднящего от слов горла в том, что Джим больше не один. Что любим, что нужен как воздух, что его в любой момент поддержат – хоть Спок, хоть весь «Энтерпрайз» разом.       Но Кирк закрывается ото всех. Взгляд режет без ножа, а речь отрывистая и резкая. Он все-таки выпускает Одинсона и Лафейсона из камеры, предоставив каюты и свободу перемещения по кораблю. Но общается теперь исключительно с Тором – войдя в систему, к ним присоединяются разведчики Асгарда и патруль с Преоды. Теперь они в любом случае не станут неожиданностью для войск Цехла. Теперь они вынудят тех выступить в открытую, а это значит, что «Энтерпрайз» вправе вызвать огневую поддержку как Звездного флота, так и содружества Талан.       К тому моменту, когда Кирк и Одинсон начинают переговоры с правителем Преоды об угрозе, Цехла уже в своей полной боевой мощи. Они начинают с дальних рубежей – лишают межпространственной связи, взорвав передающие сигналы спутники, и теперь Преоде придется рассчитывать только на себя. Корабль Федерации, одного асгардца и одного йотуна – самоубийство чистой воды. Спок, Кирк, Одинсон и несколько военачальников с Преоды составляют десяток вариантов тактики боя, защиты, отступления или нападения, но все решает очередное предсказание загадочной провидицы – только открытое сопротивление даст им шанс на победу.       С тщательно контролируемым гневом они наблюдают, как уничтожают блокпосты у необитаемых планет системы. Асгардский аванпост Цехла тоже сметают не моргнув и глазом, и теперь их армия в прямой видимости «Энтерпрайза». Разведка Тора не соврала – кораблей действительно чуть больше десятка. Но все они мощные, хорошо вооруженные, и Преода могла бы противостоять им очень недолго. С крейсером Федерации это время увеличилось вдвое, но его все еще преступно мало, чтобы рассчитывать на легкую победу. Прямо сейчас они могут рассчитывать только на себя. А еще – на Одинсона и Лафейсона, конечно же. Вот про них предсказательница не говорит ничего конкретного, но те, кажется, уже успели составить свой план действий. И в часть его даже посвятили Кирка – Тор идет на острие атаки, составляющее из себя заградительный огонь из преодских катеров, а Локи остается на «Энтерпрайзе», выжидая удобный момент для нападения «с тыла». Его с небольшим диверсионным отрядом транспортируют на флагман Цехла в разгар сражения, и, пока солдаты будут отвлекать внимание, сам Лафейсон должен будет подменить главнокомандующего Цехла, остановить бой и объявить о капитуляции.       Этот план плох по многим статьям – вулканец устает спорить в первый же час обсуждения – атака должна быть достаточно массированной, чтобы в горячке боя можно было успеть провернуть подмену, а чем дольше будет длиться атака, тем больше людей они потеряют, тем больший урон будет нанесен их импровизированной разношерстной флотилии и тем меньше шанс, что они смогут остановить противника. Но их положение уже почти патовое, поэтому споры откладывают, а Цехла они встречают огнем на поражение – никаких переговоров не будет.       Спок чувствует холодную собранность, немного досады, гнева и отголосок боли – он не хочет вспоминать и не будет о том, как однажды на его глазах погибла целая планета, но сейчас его душевное равновесие серьезно подорвано – нападением на абсолютно мирных беззащитных существ, которых хочет поработить чужая жажда власти и наживы. И тогда, когда дружелюбные, он позволяет себе на этом слове сарказм, соседи не слишком торопятся на помощь. О, он был бы очень рад однажды поделиться с ними своей болью от потери родного дома – это многому бы их научило. Но Спок воспитан вулканцем и не приемлет настолько сильное проявление чувств, зато все остальные… Его пацифизм сдается и меркнет по сравнению с силой людей, асгардцев и преодцев – силой их единства, сплоченности, отваги и стойкости перед лицом опасности. Перед угрозой тотального уничтожения. Спок не хочет думать, что «Энтерпрайз», наблюдавший гибель Вулкана, может однажды стать пристрастным в разрешении конфликтов планетарного масштаба, но внимательно наблюдая за мостиком и, в особенности, за капитаном, не может не признать, что уже поздно на это надеяться. Он ни в коем случае не возьмется их осуждать – они следуют решениям и приказам Кирка, а в отношении того – Спок и сам пристрастен – правильного мнения здесь не будет.       И вот тогда, когда он навряд ли сможет представить ситуацию хуже происходящей, она становится еще на порядок серьезнее и сложнее – уже из категории аховых. Почти как падающий с неба «Энтерпрайз» без двигателей. Судна Цехла маневрируют бок-о-бок друг к другу, объединяют свои щиты и надежно скрываются за мощной энергетической стеной. Пробить такую не сразу получится и у пяти крейсеров класса Конституция, а Цехла при этом спокойно продолжит их обстреливать, не получая при этом серьезный урон.              ***       Недалеко от Персея он ищет древний артефакт Ксорро, согласно легенде, дающий его обладателю, недюжинную силу и вечную молодость. Ни сила, ни молодость ему не нужны – все это и так останется с ним до последнего вздоха. Да и на могущественные артефакты он уже давно перестал зариться – на собственной шкуре проверил, чем это чревато. Но ему настолько скучно, что он перестал считать прожитые дни, собственные вздохи и космические базы, которые он с чужой командой посещает для дозаправки. И поэтому берется за любой заказ, что обещает хоть немного пощекотать нервы.       Экипаж «Эвридики» весьма любезно «согласился» принять его в свои ряды – так низко он еще не падал – развлекаться вместе с разбойничьим хамьем – бывали у него дни и получше. Но если отодвинуть в сторону собственную брезгливость, то и здесь можно найти что-то еще не окончательно приевшееся. Например, гибель очередного маленького мирка.       Они встают на прикол на одном из спутников Тарсуса и наблюдают на экранах сканеров поверхности за тем, как развязывается кровавая бойня. Восстания, голод, повсеместный мор и абсолютно безжалостная тирания. Тоже, для него, совершенно не ново. Как не новы и жадные взгляды бойцов «Эвридики», желающих разжиться легкой добычей. Помародерствовать, пока местное население вырезает друг другу глотки за кусок хлеба. А для него – это почти ностальгия – по прошлому, по упущенным возможностям и собственной глупости. Тиранию и геноцид он хоть и приветствовал, но здесь не может не сравнить и не поразиться той примитивной тупой ярости, которую местный правитель пытается выдать за благие намерения. Ничего у него не получится.       Поэтому он спускается вместе с бойцами на планету – воровать не ценности, людей или оружие, а чужие слезы и боль. Стоны скорби и крики отчаяния. Негромкие хлопки фазеров и последние вздохи перед смертью. Они звучат для него как музыка – приветливая трель канарейки, что в детстве будила его с рассветом. В масштабах планеты этот военно-похоронный марш впечатляет и ужасает в равной степени. Но ему нет никакого дела ни до стреляющих, ни до умирающих – он не герой, и спасать никого не будет. Эти существа ему чужды, родственных себе никогда не было, поэтому речь о гуманизме не идет – ему все еще скучно. Ровно до того момента, когда на одной из разоренных улиц он не встречает человеческого ребенка.       Это всего лишь подросток – исхудавший до костей, избитый, грязный – он собирается пройти мимо. Но в неровно стриженной макушке мелькает знакомое золото, и он поневоле сбивает шаг, засмотревшись. Мальчишка перебегает от дома к дому, оглядываясь и прячась, а он, слившись с послеполуденной тенью у какой-то стены, наблюдает за ним, затаив дыхание. Он может сходу назвать два десятка видов живых существ, отличающихся именно таким цветом волос, вот только ни у одного из них не было этого пронзительного голубого блеска в глазах, упрямо сжатых губ и несгибаемой воли. Он отказывается верить в совпадения, судьбу или удачу – прямо сейчас мидгардец, ради которого он когда-то жертвовал своей «жизнью», прячется и от военных, и от мародеров, сжимая за пазухой черствую буханку хлеба, найденную наверняка на помойке.       Его звереныш не только вырос и подточил зубы – он отчаянно борется за свою жизнь. Когда в переносном смысле, когда – в прямом. И в этой борьбе, как и в любой другой, выживает только сильнейший. А он и не сомневается в его силе, вот только неожиданно ловит себя на вспышке безудержной злости – вот к чему приводит маленький глупый мидгардский мозг. К новой революции против всех! И он безумно хочет, чтобы злость эта была направлена исключительно на мальчишку – то, чему он стал свидетелем несколько лет назад, снова привело его к краю пропасти – кто теперь-то будет его спасать? Неужели эти сила духа, смелость, решительность ни разу не посовещались с мозгом? Где этот чертов, присущий всем живым существам, инстинкт самосохранения?!       Да, он хочет думать, что во всем этом виноват мальчишка, а его желание пойти и вырезать несколько нецензурных слов на асгардском на груди Кодоса – просто сиюминутная прихоть. О, он бы вырезал букву за буквой, обмакивая любимый клинок в кипящее масло, всаживал бы лезвие глубоко, до внутренних органов, а потом содрал бы с тела кусок кожи вместе с написанным и повесил его в рамку на стене, чтобы постоянно любоваться. Или сделал бы из него коврик для ног, или скормил бы местному оголодавшему населению – он еще не решил, что лучше.       Но вместо этого он подает сигнал бедствия с «Эвридики» на ближайшую звезднофлотскую базу – с их славой, примчатся за ними очень быстро. Вот только вместо пиратов сторожевик обнаружит бойню, и может быть, Звездный флот начнет включать не только двигатели, но и мозги.       «Эвридика» уходит из этой системы на варп-5, а он успевает перехватить первые сводки федеративных новостей с Тарсуса. Чуть позже смакует скандал, а в списке выживших находит нужное имя. Имя, которое почти сразу же исчезает из этого списка, но он и не удивлен – большинство разумных существ уже давно переплюнуло его в лицемерии – какая-то совершенно дикая фантасмагория.       А еще он замечает совершенно нелогичный отголосок радости в собственном сердце – звереныш выжил. Этого стоило ожидать – для мидгардца – его кровь не слишком «чистая», поэтому и способности к выживанию на высоте. Возможно, ему стоит меньше недооценивать «дело рук своих» и попробовать увидеть питомца кем-то большим. А возможно, и нет – тут как карта ляжет – на судьбу он не надеется, а мальчишка может попробовать удивить его в следующий раз. Может попробовать показать ему что-то новое в мидгардцах. Или в самом себе. В них обоих – раз уж он раз за разом не может остаться в стороне о того, кто фактически является его сыном.              ***       – И все-таки, что между вами происходит? – к корабельному вечеру, вдоволь наболтавшись с Кирком и набив живот реплицированной пищей, Тор быстро восполняет свои силы и готов к новому обсуждению не менее животрепещущей темы.       – Он же показал тебе исторический профайл – все так и было, – Локи отмахивается, совершенно не желая обсуждать это.       – Если честно, я там увидел только фото, звание и даты рождения-смерти, – абсолютно непосредственно заявляет Одинсон. – Я хочу знать, что ты сделал, Локи.       – То, что сделал бы ты, – коротко отвечает тот.       – И это…       – Прочитай еще раз файл, – хватит ему откровений за эти дни – он за сотню лет не был настолько честен, как с момента появления Тора в его камере.       – И после этого я все равно не отстану с вопросами, ты прекрасно знаешь, – Одинсон послушно запрашивает информацию на падде, а Локи закатывает глаза – да знает он, что тот так и поступит.       Знает это настолько хорошо, что уже готов сбежать из каюты и затеряться на просторах корабля. Вот только он не сделает этого – Тор разберет крейсер по винтикам прямо в открытом космосе, если он попробует сейчас покинуть его. Но такой шанс все равно когда-нибудь выпадет, поэтому Локи смиряется и отступает. Оглядывается на притихшего Тора, сосредоточенно читающего, неосознанно чуть хмурится вместе с ним и понимает, что новый виток ругани очень скоро не заставит себя ждать. Пусть Одинсон был прямолинейным мужланом, воином и весьма далеким от простой приземленной жизни с присущей ей кучей условностей, норм и социальных обязательств, но такое поведение брата его явно не обрадует. Разозлит, огорчит, расстроит. А Лафейсон и хотел бы этого избежать, но опять не сможет.       – Ты вырос в Мидгарде, ходил в школу, служил в Звездном флоте, обзавелся женой и ребенком, – Тор, после достаточно продолжительного молчания, консолидирует медленно и отчасти осторожно. – А потом спас 800 человек экипажа, пожертвовав своей жизнью… Зная тебя, в это сложно поверить.       – Мне стало скучно, и на этом я решил завершить свою «карьеру» мидгардца, – язвит Лафейсон в ответ. Но это только начало – дальше будет весьма болезненная и упрямая пытка.       – Ты спас своего ребенка, – а Тор, как всегда, понимает по-своему, даже не подозревая, насколько его догадки не далеки от правды. – Почему же ты не вернулся к нему? Хоть под той же личиной, хоть под другой?       – Я тебе уже сказал, что мне надоело изображать из себя мирянина. И он мне не сын, он – мидгардец до последней капли крови.       – Пусть так, но ты все равно ему признался, а значит, признал его, – Одинсон опять выворачивает смысл наизнанку, и Локи складывает руки на груди, замолчав и весьма красноречиво дав понять, что отказывается продолжать этот разговор.       – Брат, почему…       – Ни почему! Хватит! Я сделал то, что сделал, и уже сожалею об этом! – Лафейсон повышает голос, а Тор смотрит в ответ абсолютно нечитаемо.       – Тогда неудивительно, что он тебя ненавидит. И мне это тоже далеко не по нраву. Ты должен был позаботиться о нем.       – Я ничего никому не должен, – раздельно произносит Локи, и Тор вздыхает с усталостью и грустью.       – Учишь, учишь тебя ответственности, а ты все на те же грабли…       – Это ты у нас сердобольный и мягкотелый – можешь проявить инициативу, если так хочешь, – Локи продолжает фыркать, но одновременно украдкой посматривает на брата – с того станется как закатить концерт, так и расплакаться от умиления.       – А и правда – у меня, оказывается, есть племянник, – Одинсон ухмыляется, а Локи все равно чувствует от него весьма однозначную волну недовольства. Но почему-то не гнева – Тор так поражен тем, что все это было сделано из-за него? – И он, кстати, отличный парень, как я погляжу. Ты много теряешь, Локи. Извинись перед ним…       – Вот и развлекайся, – Лафейсон обрывает его, отчаянно желая, чтобы этот разговор наконец закончился. – А меня оставь в покое. Оба оставьте.       Тор замолкает, внимательно смотрит ему в глаза и не двигается с места – будто зверь подобрался перед прыжком.       – Это – то, чего ты хочешь? Что тобою движет? Ради чего ты живешь? Все еще будешь пытаться завоевывать миры? Искать силы, власти, могущества?       – Не беспокойся, Асгард трогать не стану – твоя игрушка, – Локи скалится и проглатывает новый ком обиды – а ведь Тор, предположив подобное, ничуть не покривил душой. Да, Лафейсон сам себе состряпал такую репутацию, но брат уже должен был понять, что он не повторяет своих ошибок. – Пока.       Одинсон лишь снова вздыхает. Чешет затылок, а во взгляде теперь – смесь сожаления и почти растерянности. Он прекрасно помнит, чем закончились прошлые попытки Локи, но также уверен, что никакой народ тот больше не будет порабощать. Да и не теперь, когда Тор снова «на арене». А вот что до сына… Вот тут его злость отчетливо выражена – и не только из-за того, что Локи бросил собственного ребенка, а еще и потому, что вообще обзавелся им именно из-за него. Винить тут можно их обоих – он ведь знал, у кого была такая же метка, и стопроцентно был уверен, что Лафейсон каким-то образом снова оказался жив – из-за нее же. Ему стоило начать поиски гораздо раньше. Хотя бы до того, как в их старые распри оказался втянут ни в чем не повинный мидгардский мальчишка. Но Тору безумно надоело гнаться за братом, прикрывать глаза на многие его «проказы» и вытаскивать из всяческих переделок. Еще пару сотен лет назад, даже с учетом метки и того, что он всегда его любил.       И теперь ему снова придется расхлебывать чужую наваристую кашу. Локи – тот еще «затейник», но в трудную минуту Тор все еще верит, что может на него положиться. Даже если тот опять повернет ситуацию сугубо в свою пользу. Поэтому, когда они составляют план атаки, а позже начинают бой, Одинсон оставляет Локи на «Энтерпрайзе» – прямо сейчас он верит не только ему, но и в него. И знает, что когда любой из их планов рушится, только брат будет настолько силен в импровизации, что победа им все-таки достанется. Наверняка как-нибудь неожиданно, но по весьма выгодной цене.       А Лафейсон, наблюдая за сменой эмоций на лице Тора, понемногу расслабляется – это на расправу тот скорый, а вот когда сомневается в чужой мотивации или в собственном к ней отношении, то будет думать. И думать долго. Наверняка к этому разговору они не вернутся ни в ближайшие пару часов, ни дней. Что уж тут – когда Тор рвется в бой, он обо всем забывает. А вот Локи, в отличие от него, почти никогда не теряется и предпочитает действовать тоньше, многоходово и хитрее.       Что он и делает – с единым щитом Цехла будет весьма непросто разбить. Как и попасть к ним – тоже проблематично. Поэтому, когда на мостике корабля возникает быстро подавленный приступ паники, а потом и новый «мозговой штурм», Лафейсон не может не вмешаться.       – В таком поле обязательно должна быть хотя бы маленькая лазейка. Если не всех, то отправьте меня туда одного – я смогу отключить энергетическую установку, – предлагает он, и капитан предсказуемо протестует. И злится.       – Вы не пойдете туда один, Лафейсон, – цедит Кирк сквозь зубы. – Это все равно что свору гиен накормить свежей падалью.       – Как всегда: собственное эго дороже чужих жизней? – парирует Локи, разглядывая свой испорченный маникюр и притворно вздыхая. Теперь убить его хочет не только Кирк, но и весь мостик. И что удивительно, вулканец во главе этого списка.       – Включая и вашу, – Джим все еще держит себя в руках, но не может не признать, что Лафейсон в чем-то прав. Упаси Бог, не из-за пристрастности Кирка, а на словах о лазейке. И стоит только это сделать, как к нему тут же боязливо оборачивается Чехов.       – Капитан… мы обнаружили семисекундный сбой в поле. Когда армада усиливает огонь, в части секторов возникает дестабилизация. Это еще не полноценная брешь, и наш транспортатор…       Он умолкает, отвлекаясь вместе с Сулу на новый маневр. «Энтерпрайз» встряхивает, офицеры докладывают о повреждениях, а Джим прикусывает щеку изнутри – опять все летит к чертям!       – Мы продолжаем терять время, – и ехидный голос Лафейсона ничуть не делает ситуацию лучше.       – Скотти! Что с нашими транспортаторами? Мы можем перемещаться? – Кирк не дает себе задуматься, слушая сейчас только свою интуицию, и останавливает Спока жестом – времени для препирательств у них тоже нет.       – Все хреново, капитан, – Монтгомери воет каждый раз, когда громят их детку. – Зазор слишком маленький и нестабильный. Один человек, максимум два, если мы пожертвуем собственными щитами на какое-то время. И то – я не гарантирую, что все доберутся до места назначения.       – Отлично, готовься, – Джим продолжает злиться, поднимается с кресла и спешит в транспортаторную вместе с Лафейсоном.       – Капитан, – только одним этим словом последовавший за ними Спок выдает все, что хочет сказать. Все, что вертится в голове у самого Джима. У всего мостика. Но если бы у них был другой выбор…       Скотти настраивает механизмы, усиливает сигнал передачи и не отвлекается от вычислений. Но когда Лафейсон становится на площадку, взгляды всех присутствующих обращаются на него. И капитана. Продолжающего «восторгаться» сложившейся ситуацией.       – Никто не расстроится, если вы не вернетесь, – говорит он тихо и с остервенением, на что Локи только обворожительно улыбается.       – И тебе удачи, капитан.              ***       В следующий раз, когда он встречает его, «детеныш» уже – рослый юноша 17-18 лет. И снова хватает только одного взгляда, чтобы у него сбилось дыхание и фальшиво застучало сердце. «Детеныш» неистово похож на Тора. Те же волосы и прическа, что были у брата, когда он видел его в последний раз, те же глаза цвета ясного полуденного неба в зените, тот же лихой разворот плеч, крепкие руки, рост выше среднего и подтянутая фигура.       Он вздрагивает, спотыкается на ровном месте и прикипает взглядом так, как будто покойника увидел. А в детстве их схожесть не была так ярко выражена… Он наблюдает за ним целый вечер, но потом внешнее сходство отходит на второй план.       У него та же залихватская улыбка, что и у Тора. Те же неистовость, ярость и жажда схватки – пьяная драка в баре мигом превращается в побоище с десятком участников. У него та же слабость к алкоголю и поиску приключений в подпитии – и пропасть – не бездна, и космос – детская песочница. Та же разнузданность, похоть и распутство – ко всем полам – хоть где-то отличие – Тор обычно выбирал женщин: соратниц, служанок или мидгардок.       Вот только еще он азартен в играх, мастерски блефует и врет так, что ему поверил бы последний попрошайка на базарах Ир’квиса. Он хитер и достаточно жесток в глубине души – знает, как бить так, чтобы противнику пришлось попотеть, пытаясь его достать, а потом еще долго не вставать с земли, получив удар в ответ. У него пытливый ум и непомерное любопытство, позволяющее программировать на всем – от репликатора до симулятора, знать устройство любого механизма, созданного как в Мидгарде, так и в сопредельных системах, и свободно говорить на нескольких языках разом.       В этом всем он не может не увидеть еще и себя. Каплю той «демонической» сущности в божестве. Теперь он ощущает себя не «опытным заводчиком», а действительно – богом. Сотворившим по образу и подобию.       Это поражает до глубины души. Впечатляет настолько, что он и думать забывает о любых мучавших раньше сомнениях или сожалениях. Он настолько, черт возьми, ошарашен открывшейся истиной, что почти готов признать Джима стоящим. Стоящим почти наравне вместе с ним и Тором. За вычетом, конечно же, божественных умений и способностей. Но то ли еще будет – мальчишке всего 18 – дальше пойдет по нарастающей.       Он неделю пристально наблюдает за ним, к концу которой уже не только в восхищении – он до невозможности горд собой. Удовлетворен до самых тайных уголков своего естества. Этот гибрид – почти совершенство. Второе из самых прекрасных, что он когда-либо видел. И оттого пуще радость – он приложил руку к созданию этого совершенства. Тело, разум и сердце. Если так выглядит воплощение его любви к брату, то он готов отпинать самого себя за то, что раньше пренебрегал мальчишкой. Это же надо… Джеймс Тиберий Кирк – Джеймс Один Кирк.       И единственное, что мешает стать этому совершенству абсолютно безупречным – это маленькая «ложка дегтя» – его мидгардское происхождение. Его ограниченные видом физические способности, низменные потребности, присущие всем этим приматам, и скудные мечты и желания, отчего-то не подверженные, не в пример, широкому полету мысли. Это огорчает весьма сильно, но он быстро смиряется – такова сущность мидгардцев. И это он их не любит, а вот Тор – защищал и поддерживал. Можно сделать скидку. А еще, наверное, попробовать нивелировать это различие – заставить мыслить еще шире, подарить хоть какую-нибудь цель в жизни, дать стимул и попробовать раскрыть весь потенциал. Можно попробовать сделать так, чтобы эта его «человечность» хотя бы не слишком бросалась в глаза. Да, стоит.       Он хочет, чтобы все это не пропало всуе. Чтобы его творение, его мидгардец был достоин любого из своих отцов, и вот для того, чтобы это сделать, долго думать не надо – дорожка уже проторена.       Он находит одного из тех, с кем был знаком еще в Академии и кого предпочитал держать поближе к себе. Одного из знакомых Джорджа Кирка. А потом еще одного – и план действий моментально складывается в его мозгу. Он надевает на себя личину адмирала Мелори и пропускает несколько стаканчиков с капитаном Пайком – и ныне близким другом семьи Кирков. И совершенно невзначай интересуется делами именитого отпрыска. Совершенно невзначай говорит, что с такими родителями и сынок мог бы стать героем Флота. И совершенно ни на чем не настаивает – просто предложение тому, кто, похоже, от скуки решил загубить себя во цвете лет. В голове Кристофера Пайка зерно сомнений тут же посеяно – этот капитан всегда был сообразительным и находчивым – он донесет до мальчишки эту мысль так, что тот не сможет отказаться. Хоть всерьез воодушевившись, хоть назло и на спор. Он знает, что тот сделает правильный выбор. Верит в это точно так же, как Джим – своей интуиции.       И вот теперь его «светлый образ», заключенный отнюдь не в камне, завершен настолько, насколько это вообще возможно. Дальше дело только за Кирком. А он любуется им напоследок, метафорически отряхивает руки и уходит из Мидгарда. Он сделал все, что мог и хотел – теперь осталось дождаться «плодов» от своего возросшего «семени». И он дожидается – о новом инциденте с «Нарадой» не слышал разве что только глухой. Он усмехается этому каламбуру и выверту судьбы и снова не может не возгордиться – легко, как по нотам, потерять один мир и спасти другой. И выйти при этом победителем, капитаном и героем. А еще через несколько лет повторить этот подвиг – раскрыть заговор в собственных рядах, дать достойный отпор, обманув и сманипулировав, генномодифицированному отребью, превосходящему по всем параметрам, уронить крейсер на город, убив тысячу людей, умереть и восстать из мертвых. Это ли не награда за все его мучения в этом плебейском Мидгарде? Это ли не бальзам на истерзанную душу? Это ли не достоинство, соизмеримое с его собственным эго? Он почти в эйфории.       Ну а теперь это – новая встреча, Фуордос, Тор и новая угроза новому миру. Круг замкнулся. Они снова встретились. И не просто встретились, а открылись друг другу. Но он ни в коем случае не ждет от него ни признания, ни восхищения проделанной работой, ни одобрения выбранного когда-то пути. Один Всемогущий, это домашний питомец любит за каплю заботы и ласки, а творец, художник, деятель никогда не будет ждать каких-либо чувств от собственного произведения – картины, скульптуры или музыкального пассажа. Они же не живые! Они не способны на это! Вот он и не ждет. Зато, как оказывается, «творение» снова вспоминает про свои мидгардские корни и принижает себя до той самой домашней зверушки – требуя чего-то. Ответов, чувств, действий. Хочется закатить глаза и снова скрипнуть зубами от досады – они это уже проходили. Это совершенно другое. И Тору совершенно бесполезно на него давить – взывать к совести, стыдить или пытаться взрастить в нем «отцовские чувства». Быть наравне – это еще не значит соответствовать раз и навсегда. С этого «пьедестала» легко грохнуться и расшибить себе лоб. Поэтому Кирку стоит просто делать свое дело без капли жалости или каких-либо других чувств, и ни в коем случае не просить у Локи ничего – он ему ничего дать не сможет. Он, вообще, все, что когда-либо делал, делал исключительно ради себя.              ***       Джим в тихом, контролируемом бешенстве. Как только у них появился хоть какой-то более-менее удобоваримый план действий, так его ярость сразу же улеглась, вернулась в тихое русло, сделав голову холодной и ясной. Именно это позволило ему относиться к Лафейсону как к абсолютно стороннему наблюдателю, актеру второго плана, чья роль важна, но незаметна. Он просто приказал себе забыть о том, что его что-то связывает с этим йотуном. Это не так – и думать не стоит. Но вот когда от действий этой «декорации» стали зависеть чуть ли не все их жизни, вот тогда в нем и проснулась паника. И злость на себя, и шок от ситуации в целом, и обида до кома величиной с кулак в горле. От Лафейсона зависит слишком многое, но, к счастью, не все – и он тут же душит страх на корню. Сейчас ему нужно снова собраться и действовать. Спасать, защищать, убивать. Дать Лафейсону еще немного времени и молиться, чтобы их собственные щиты продержались достаточно долго.       Небольшая группа Тора работает быстро и слаженно: до установки «стены» они здорово потрепали корабли Цехла, после – держат оборону вокруг «Энтерпрайза» и сами стрелять не забывают. Одинсон говорил, что лучше всего сражается на земле, но и в космосе у него неплохо получается. Вот за него, Джим может себе признаться, он почти волнуется. Даже несмотря на его связь с Локи. Но за все то время, что Тор был на корабле, он, пожалуй, ни разу ему не соврал, был максимально открыт и искренен. Опять-таки, в сложившейся ситуации, это дорогого стоит. Но похоже, Одинсон именно такой – храбрый, волевой, честный. Отзывчивый, принципиальный и справедливый. Джим привык слушать свою интуицию, и та довольно уверенно заявляет ему, что вот этому родственнику можно верить.       А еще, вместе с тем, ему больно – это лицо он знает наизусть с самого детства – голограммы с его изображением всегда были при матери. И уже к пяти годам Джим был готов проклясть собственного отца за то, что мама все реже смотрела на него самого, отчим пил все чаще, знакомые намекали на сходство, а незнакомые – сравнивали их, не стесняясь, в открытую. Но с годами голограммы исчезали одна за одной, мама вернулась в космос, Фрэнк ушел, а сам Джим научился игнорировать чужие слова, отсеивать их или отвечать на них так, как они того заслуживали. Но вот сейчас он может воочию наблюдать это сходство – и соглашаться со всеми бессердечными россказнями. Господи, а что сказала бы мама? Джиму страшно это представить. Если правда когда-нибудь до нее дойдет, то она может не выдержать – она уже пережила смерть любимого человека, но как пережить обман и предательство от него же? Нет, он ни в коем случае не должен этого допустить. Лафейсон будет сидеть за решеткой до конца своих дней, а Одинсон останется в Асгарде. Кирк должен развести их по разным концам галактики и не дать им встретиться.       Он не хочет думать о том, что вот такой, как Тор, гораздо больше походит и на тот образ отца, который у него сложился по словам матери и всех их общих друзей и знакомых, и на родителя как такового – он бы не бросил собственного ребенка ни при каких обстоятельствах.       В сравнении с ним, Лафейсон проигрывает по всем статьям. Даже рядом не стоит. Даже тогда, когда поразительно быстро выполняет, пожалуй, большую часть своей работы – проходит каких-то 15 минут, а он уже связывается с «Энтерпрайзом» с флагманского мостика Цехла.       – У меня для вас две новости, – подпространственная связь сквозь щит очень сильно искажается, идет помехами и шипит. Кирк не видит на изображении трупов, но замечает, что у Лафейсона рассечена бровь и сильно кровит губа – без столкновения не обошлось.       – Начинайте с хорошей, – Джим впивается пальцами в подлокотники кресла и отмахивается от воплей интуиции – у них и так все плохо, а с участием Лафейсона все будет еще хуже.       – Кто сказал, что есть хорошая? – даже сплевывая кровью, Локи умудряется язвить. Но быстро переходит к делу. – Генератор поля не на флагмане – он где-то в цепи. На каком корабле – не смогу вычислить, но могу попытаться разорвать цепь отсюда. Это вызовет детонацию на всех кораблях.       – Неприемлемо, – тут же откликается Кирк. – А вторая – это та, в которой подмена не удалась?       – Вторая – это та, в которой разорвать цепь можно только вручную, – Локи фыркает, коротко оглядывается за спину, а потом расплывается в яростной оскаленной улыбке. – Только такой наивный идиот, как ты или Тор, мог подумать, что взять их живьем – проще. Не один узурпатор, так обязательно найдется другой, но пока об уничтожении Цехла будут помнить, в Асгард не посмеют сунуться просто так.       – Не смей… – Джим реагирует моментально – понимает, что Локи собирается сделать, и тут же срывается. – Скотти! Вытаскивай его немедленно!!       – Пытаюсь! – откликается тот, но почти сразу же связь обрывается, а на обзорных экранах «Энтерпрайза» расцветает ослепительно белое марево взрыва.       Крейсер качает ударной волной, несколько преодских катеров попадают в цепную реакцию и теряют управление, а Джимов мозг точно так же сотрясает увиденное. Озаряет белым светом, выжигает подкорку дотла и оставляет совершенно пустым и растерянным. Только не опять. Только не снова…              ***       Асгардская колония похожа на рай на земле. Их планетоид находится чуть дальше от местного светила, и, в отличие от жаркого и пустынного климата Преоды, на нем тоже тепло, но почти невыносимо влажно. Почти земные субтропики – с частыми ливнями, цветущей круглый год сельвой и бескрайними плодородными почвами. Только один вид преодцев мог комфортно существовать в таких условиях – весьма малочисленный, да и к тому же ведущий отшельнический образ жизни. Их одинокие хижины были хаотично разбросаны по всему планетоиду, и не было ни одной вблизи асгардского города, разросшегося за столетие из небольшого поселения в мегаполис.       Джим побывал и в городе, и в одной из таких хижин сразу же после новых переговоров с правителем Преоды. Тот нарадоваться не мог, что угроза быстро миновала и обошлась им малой кровью. Еще больше он был благодарен Звездному флоту за участие – Федерации теперь сулят новые весьма выгодные соглашения. А вот на Талан он рассчитывать больше не собирается – у него уже есть самый надежный союзник. Тор, участвовавший в этих переговорах, тоже был весьма доволен исходом, но кивал молча, а потом утащил доблестного капитана знакомиться с той самой предсказательницей.       – Смертоносный, полыхающий огнем, красный цветок однажды распустится в зеленом сердце. И только твое сможет спасти его от неминуемой гибели, – пожилая преодка с иссиня-черной кожей говорит это вкрадчиво, но весомо, когда они остаются с Кирком наедине. Ее череп лыс, без единого волоска, нос похож на пуговицу, а уши, под тяжестью больших вычурных серег, вытянуты почти до плеч. – Прими мои слова и запомни их, доблестный, небесный воин. Они – моя благодарность тебе за спасение жизни.       Кирк озадаченно кивает и церемонно поклоняется. Он ничерта не понял в этой белиберде, но чувствует, что благодарят его искренне. Смысл этих слов ему не важен – это Тор в подобные предсказания верил и мог мастерски их разгадывать, а Кирку не до этого. У него уже есть головная боль – новая смерть Лафейсона, и последствия, которые она за собой несет. Но Одинсон хлопает его по плечу, советует все-таки запомнить предсказание, а о докладах в Адмиралтейство подумать завтра. После экскурсии по городу и пира в честь победителей.       А Джиму кусок не лезет в горло – голова болит и пухнет, внимание то рассеивается, то сосредотачивается, по телу то и дело пробегает нервная дрожь, а голос от жары и влаги садится и ломается. Он бы очень хотел забыть обо всем случившемся, но это невозможно сделать – ответственность за все это только на нем. И теперь ему придется либо снова договариваться с собственной совестью, либо пойти под трибунал. Ни один из этих выходов для него не предпочтительнее, и все, что он может сделать – это терзаться и изводить себя, блуждая по ухоженным улицам Нового Асгарда, поднимая изящные кубки с вином в честь павших товарищей и во славу живых, мучаясь бессонницей на широком балконе своих апартаментов. Он готов выть на все три местные луны, даже если это ни капли не поможет найти устраивающий его ответ. Да и Тор, пришедший проведать перед сном, наверняка не поможет тоже.       – Он жив, – Тор сдвигает край ворота свободной туники и показывает оставшуюся на месте метку. – Не знаю, каким чудом ему удалось сбежать, но верю, что однажды мы снова встретимся. Не думай об этом слишком много, капитан.       – Я вступил в сговор с преступником, а потом поддался на его манипуляции, дав шанс сбежать – вот о чем я думаю. А еще о том, что скажет на это Адмиралтейство, – Кирк кисло улыбается и не смотрит на Одинсона, прокручивая все это в голове.       – У тебя какие-то двойные стандарты, – Тор подходит ближе и заглядывает ему в лицо. – При этом и ты, и он помогли спасти две планеты от порабощения. Вот о чем стоит думать.       – Для этого у меня будет время в федеральной тюрьме, – Джим продолжает гнуть свое – Тор просто не понимает.       – Тогда не ставь свое начальство в известность, как и задумывалось с самого начала. Если я правильно помню, твой экипаж тоже отчасти в курсе произошедшего, так что взяв всю вину на себя, их ты можешь еще и не спасти, – Тор, хоть и прикидывается простачком, но прекрасно знает, в какие рамки ставит Кирка официальная служба. – Не хочешь врать – уходи из Флота – здесь тебе всегда будут рады. А соврешь, так это же во благо.       – Во благо? – Кирк не хочет понимать, как Одинсон при всех его достоинствах, может быть еще и беспринципным.       – Ты не очень похож на моралиста. Начнешь посыпать голову пеплом, и Локи в тебе разочаруется.       – Мне и не нужно его одобрение, – тут же отнекивается Джим, и Тор усмехается.       – Так я и не об этом. Соври ему назло – как я уже сказал, однажды мы снова встретимся, и у тебя появится шанс поквитаться с ним.       – Меня эта перспектива не прельщает, – Кирк складывает руки на груди, поворачивается к Одинсону всем корпусом, и асгардец становится серьезным.       – Он уже испортил тебе жизнь, так не дай ему сделать это снова.       А потом, почти без перехода, он вдруг улыбается и хлопает Джима по плечу.       – Не грузись, племяш! В следующий раз мы стрясем с него за все!       И вот на этой наигранно-позитивной ноте они прощаются. Одинсон останется в Асгарде – защищать свой народ, а Кирку предстоит еще много разговоров со своими подчиненными, много той самой лжи во благо, отговорки перед Адмиралтейством и душевные муки в бесчисленных количествах. Его жизнь всегда изобиловала неприятностями разных размеров, и мерзавцев на своем пути он повидал достаточно – те же Кодос или Хан, к примеру – но Локи Лафейсон оказался самым подлым из них. И именно из-за него, Тор прав, большая часть жизни Джеймса Тиберия Кирка походила на кровавый аттракцион. Он в этом виноват, и Джим не будет брать на себя его вину. Он так решил и непременно последует этому решению.              ***       Он бежит от этих чувств под стать вулканцу. Оттого, что знает, что в отличие от зеленокровных, сорвется обязательно. И не в определенный промежуток времени – спонтанно, стоит лишь чуть-чуть надавить. Стоит лишь еще раз увидеть Тора, и покинуть его он будет уже не в силах. Поэтому он и бежит – как в мыслях, так и в реальности – с планеты на планету, с корабля на корабль.       Естественно, фокус на флагмане Цехла Тор быстро раскусит, но ему больше хотелось позлить капитана. Хотелось, чтобы тот увидел его не только с другой стороны, но и понял, кто он и какими способностями обладает. Увидел их вживую. И понял, что такой, как он, не стал бы поступать иначе. Он не может не признать, что почти рисуется перед Джимом, но также признает, что не ждет от него какой-либо другой реакции, помимо примитивной мидгардской. Но он надеется, что однажды тот поймет – включит свои совсем не заурядные мозги и сложит два и два вместе – он дал ему все подсказки. Но если капитан продолжит злиться и пестовать свою уязвленную гордость, то тогда и с него взятки гладки – ничего, кроме равноценной жестокости, он не получит в ответ.       Череда чужих лиц, космопортов, захудалых баров и роскошных апартаментов на ночь расплывается перед глазами. Точно так же расплывается перед ним реальность, когда он намеренно лишает себя сна – он снова заводит дружбу с кошмарами. В которых теперь только метка на чужой груди и яростные голубые глаза то одного, то другого. Ничего. Забудется. К этому он тоже привыкнет. Ведь собственная свобода стоит отнюдь недешево, и за нее он готов платить непомерно высокую цену. Лучше так – в бегах, но с попутным ветром в рукаве, чем в оковах чужой обиды, боли и ненависти. Тор от него тоже в который раз не в восторге.       На Арисанте он меняет федеративный челнок на круизный лайнер, следующий туристическим курсом по живописным местам у Водолея. Почти неделю он проводит в постели с орионскими проститутками и не отрываясь от бутылки вина, которое уже давно не пьянит. Примерно с тех же самых пор, как «жрицы любви» не могут удовлетворить его страсть.       На M-143-ZQ он делает ставки на самом большом заезде в системе, его гонщик приходит третьим, и он получает, даже по собственным меркам, большой выигрыш золотом и вольфрамом. В тот же вечер пятеро неудачников пытаются его обокрасть, и он убивает их быстро, тихо и почти безболезненно. Он не собирается привлекать к себе внимание и уж точно не хочет, чтобы на него снова вешали какие-либо ярлыки. Особенно, брат и сын. Он более чем уверен, что его репутация в их глазах непоколебима, но и рисковать не стоит. Оба они слишком непредсказуемы.       Недалеко от Ориона, вместе со старыми знакомцами с «Эвридики», он попадает в ионный шторм, а потом чуть не гибнет, наткнувшись на нейтронную звезду. Ему приходится вспоминать то, чему его учили в Академии и весь свой опыт службы на Флоте, чтобы успешно рассчитать хитрый курс на удаление и снова всех спасти. Обиднее всего то, что оба его родственника посчитали бы этот поступок откровенно двуличным – спасать пиратов и разбойников. А вот он никогда не был и не будет «избирательным» – для него все они едины – не стоят и грязи на подошве ботинок. Так какая разница, плохие или хорошие, если и те, и другие имеют равные права на жизнь? Двуличием тут веет совсем с другой стороны.       А вот по прошествии года, у Центавра, случается осечка – его накачивают каким-то наркотиком и похищают прямо в толпе. Конечно, его привычная личина асгардца достаточно разительно отличается и от харадцев, и от толиманцев, представленных в большинстве на одной из планет-близнецов, но он все-таки здесь далеко не единственный инопланетянин. А выбирают почему-то именно его, и хуже всего то, что он не успевает прийти в себя хоть сколько-нибудь, когда положение становится еще хуже. Его переправляют на один из терраформированных спутников вблизи Менкента и, вероятнее всего, собираются продать на аукционе – банально только до того момента, когда «оценщик товара» неожиданно признает в нем йотуна. Без каких-либо видимых подручных средств. Он бы назвал не больше трех, способных на это, но в этой системе и у подобного рода индивидуумов таким целям могут служить только кристаллы Килгары. Редкость даже большая, чем сами йотуны. Ценность его тут же возрастает в десятки раз, степень его защиты – тоже. И тоже – защиты от него – он обзаводится прекрасными образцами браслетов со вкраплениями нефрита, блокирующими его магию и заставляющие принимать свой истинный облик. Вот именно в таком виде он и пойдет с элитного молотка, обитого красным мехом.       Он оскорблен до глубины души и готов выгрызать себе свободу зубами – он не станет достоянием какого-нибудь чокнутого Коллекционера! Не будет ни чьей-то игрушкой, ни диковинным питомцем! Черт побери! Он – Бог хитрости и обмана, он выберется из этой передряги, как бы его ни стерегли и как бы ни сковывали. В конце концов, охрана в таких местах даже если и умнее обезьяны, но обязательно, обязательно найдется хотя бы один страж, который допустит ошибку и станет хотя бы на минуту невнимательным.       Ему даже почти не приходится ждать – на третью ночь в сыром каменном мешке в неурочный час раздаются тяжелые шаги. Из-за бледного, но непрерывного свечения браслетов он не сразу может разглядеть фигуру, подошедшую к его темнице, но как только тяжелая решетчатая дверь открывается, он не может не вскинуть брови в удивлении.       – Уф, насилу тебя нашел, – Тор скидывает с плеч плащ привратника, и Локи в шоке не может не съязвить.       – Что, так много йотунов в округе?       Одинсон лишь хмыкает в ответ, недолго разглядывая его серо-синюю кожу с ритуальными отметинами, а потом достает хитрую отмычку и отпирает браслеты на чужих руках.       – Идем, – бормочет Тор, и быстро ведет их по лабиринту подземных ходов.       К тому моменту, как они выбираются на поверхность, пропажу одного из «лотов» уже обнаруживают, и сейчас им нужно как можно скорее убраться из богатого, но редкозастроенного пригорода. Желательно – в мегаполис, где затеряться проще, чем капле в море. Так они и поступают – Локи в очередной раз меняет обличие, а Тора, если что, скрутить сложнее, чем его младшего брата.       – Переждем пару суток – сейчас они будут любой челнок шерстить до последнего трюма, – предлагает Тор, и Локи согласно кивает. Не только потому, что брат прав, но и потому, что голос этого брата полон печали, досады и гнева. Что-то случилось опять?       Выяснить это он собирается в баре, куда его ведет Одинсон – столица Менкента-1 готовится к празднованию Дня своего основания, и приезжих здесь очень много – на них никто не обратит внимания в толпе – или им второй раз так же не «повезет». Просто нужно выбрать правильное заведение, и они смогут провести не только ночь в баре, но и день – в комнатах над ним, что обычно за отдельную плату сдаются без проверки документов.       Они заказывают вино в темном полуподвальном помещении – хорошо обставленном и без посетителей, имеющих привычку плясать пьяными на столах, затевать драки или продавать запрещенные вещества. Локи пьет, потому что все никак не может избавиться от озноба других подземелий, а для Тора большинство инопланетных вин – либо вода, либо помои – настоящую амброзию они не пробовали уже очень давно.       Лафейсон согревается медленно, но как только «оттаивает» окончательно, так сразу и вспоминает старую поговорку: чем быстрее бежишь от собаки, тем быстрее она догонит. Он бежал очень быстро, но Тор – не пес – Фенрир, по сравнению. Как же он мог забыть эту простую истину? Он его догнал и вот-вот разорвет на части – именно это означает тяжелое молчание брата и взгляд, не отрывающийся от бокала с местным пойлом.       Но как только Одинсон поднимает голову, невзначай скользит по посетителям боковым зрением, так тут же давится выпитым.       – Да быть этого не может… – ошарашенно произносит он почти благоговейным шепотом, и Локи аккуратно оборачивается, и тут же хочет сказать то же самое – в другом углу бара – шумная компания в форме Звездного флота. И конечно же, среди офицеров не может не оказаться их «старый добрый друг».       Лафейсон хочет снова проклясть собственную судьбу. Или попробовать снова договориться с фатумом, но он и правда видит Джима в этой компании. Сейчас! В этом баре! И судя по абсолютно искреннему удивлению Тора, их появление в этой точке вселенной в данный момент времени никем из них не запланировано. Это просто чудо какое-то!       – Ты… – Одинсон хмурится, полуспрашивая-полуотвечая сам себе, и Локи тут же отнекивается.       – Ни разу. Стал бы я тогда сидеть в подвале.       Тор прищуривается, глядя на него теперь слишком пристально, а потом вдруг усмехается без капли веселья.       – Ты тогда «переоденься». Потому что если он кинется на тебя с кулаками, я его останавливать не буду.       Локи кривится, но сидя в темном углу, прикрытом бархатной портьерой, никто не заметит, что у одного из асгардцев, на самом деле, кривой нос, неправильный прикус, бельмо на одном из глаз, брови слишком бледные для мышиного цвета волос, а щеки впалые и пару дней не знали бритвы. Да и вообще, один из них довольно старше другого, а на первый взгляд и не скажешь – но в подобных заведениях, обычно, больше одного-двух раз на посетителей и не смотрят. Если, конечно, те ведут себя прилично.       Лафейсон изменяется до неузнаваемости и не может по привычке не съехидничать, тоже понимая, что эта встреча не сулит ничего хорошего.       – Думаешь, личина, например, Скурджа понравилась бы ему больше? – он лихорадочно ищет выход из новой порции неприятностей, что вот-вот грядет.       Одинсон непонимающе хмурится, но так и не сообразив, просто останавливает его пререкания жестом.       – Сиди здесь. Я попробую договориться, чтобы он взял нас с собой – вот уж на «Энтерпрайзе» точно никто искать не будет.       А Локи бы поспорил. И не только с этим – снова лезть в пасть к бешеному льву? Увольте. Даже если эта «пасть» – сейчас самое безопасное место. Даже если в нем, несмотря на все собственные зароки, все равно просыпается азарт – снова попробовать проскочить под самым носом – а вдруг в этот раз получится?       И пока брат обнимается с капитаном, смеется, пожимает чужие руки и договаривается, он пытается распалить себя до нужной степени бесстрашия и отвлечься от дурных предчувствий. Слишком часто все у него идет наперекосяк.              ***       Пока Джим болтается по асгардской колонии, Маккой перехватывает вулканца на серьезный разговор. Потому что, когда Кирк вернется, он соберет начальников отделов и будет решать их судьбу – свою, «Энтерпрайза» и миссии. И Леонарду просто позарез нужно иметь «козырь в рукаве» – когда Кирк для себя что-то решает, он этому решению следует, и переубедить его почти невозможно. Почти – нужен хотя бы один по-настоящему весомый аргумент, а Боунс уверен, что только вулканца капитан послушает. Если никого вообще, то хотя бы его.       – Ты должен встать на его сторону, – Маккой откладывает распотрошенный трикодер на стол и встает перед старпомом на расстояние вытянутой руки.       – Поясните, – Спок наверняка догадывается, о чем идет речь, но все равно переспрашивает, проверяя, правильно ли понимает.       – Если он решит рассказать Флоту правду, ты его отговоришь. Если решит соврать, ты согласишься с этой ложью и ни словом, ни словом, блядь, не упрекнешь его за нее, – охотно растолковывает Маккой. – Потому что если он сознается – пойдет под трибунал, а в космосе не окажется еще очень долго. Нужно пояснять, что будет в этом случае с нами? Со всем экипажем и с тобой, в первую очередь?       По тому, как вулканец еле заметно вздрагивает, а его взгляд становится отстраненным, очень хорошо видно, что он уже в красках все это себе представил.       – Ты прекрасно помнишь, что было после Нибиру, – Маккой утверждает, не спрашивает. – Сейчас он так просто не отделается.       – Я понимаю, – кивает Спок.       – Понимаешь… – Леонард горько усмехается, нервно сжимает кулаки и прячет их в карманы форменных брюк. – Понимаешь, что в таком случае мы все станем соучастниками преступления?       – Это логичный вывод, – Спок почти оскорбляется. Даже тогда, когда действительно понимает, о чем и кого просит Маккой.       – Но это еще полбеды. Дальше будет хуже, – а Леонард ведет не к тому – он знает Джима, его человеческую логику и весь тот вихрь эмоций, что курсирует в друге с самого начала миссии на Карот-3 – ему будет очень сложно справиться и утихомирить этот свой «ураган». – Он все еще в глубоком… шоке от произошедшего. Все мы, но ему достанутся «сливки» – депрессия, переоценка ценностей, эмоциональные срывы, экзистенциальный кризис. Прогнозирую как врач. И не исключаю, что в конечном итоге он сам может подать рапорт об отставке. Не сейчас, конечно, но в ближайшем будущем.       Спок молчит в ответ. Анализирует, считает вероятности, прикидывает и так, и эдак, но все равно приходит почти к тому же набору, что и доктор. Да, он не знаток человеческой эмоциональности, паттернов поведения или моральных принципов, но он успел достаточно хорошо изучить Джима, чтобы предполагать, как тот поступит. И что почувствует. Даже с учетом весьма немаленькой погрешности в собственных вычислениях. Но старпома сейчас интересует еще кое-что – один из самых важных аспектов – почему он?       – Доктор, почему вы решили, что я… – он не договаривает. Маккой не дает ему выбора – он диктует ему свое решение и заставляет принять его. Тогда, когда СМО имеет право голоса в строго определенных случаях. Пусть этот – отчасти таковым и является, но идти через голову первых двух офицеров корабля Маккой может только в исключительных, экстремальных случаях. И именно это он сейчас и делает.       – Потому что друзей он сейчас слушать не будет.       У вулканца уголки губ ползут вниз, и Боунс тут же мысленно закатывает глаза – да считает он его своим другом, Господи! Речь сейчас не о том! Нашел время строить из себя обиженную невинность!       – Сейчас ему будет нужен «голос разума», фигурально выражаясь. Тот, кто отнесется ко всему этому максимально беспристрастно и четко скажет, правильно он поступает или нет. А ты у нас один такой, если помнишь, беспристрастный.       Спок хочет возразить и уже даже открывает рот, но Маккой продолжает как ни в чем не бывало, не отрывая от него внимательного сосредоточенного взгляда.       – Даже если это на самом деле не так. Но он-то считает тебя именно таким, поэтому и будет слушать.       Спок снова молчит в ответ, осмысливая чужие интерпретации, предположения и выводы. Несомненно, доктор Маккой знает капитана лучше, поэтому и считает, что может требовать. Скрепя сердце, Спок соглашается, что может.       – Вы толкаете меня не только на соучастие во лжи Адмиралтейству, доктор, но и заставляете врать Джиму. Мое отношение к данной ситуации отличается от вашего, – Леонард же должен это понимать? Должен понимать, что такой груз для такого высокоморального и этичного существа, как вулканец, почти неподъемный?       – Сейчас на кону не твоя «тонкая душевная организация», а его, – Маккой говорит грубо, жестко, не сомневаясь ни в едином слове. – Сейчас ты должен его спасти. Нас. Миссию. А вот уже потом, много погодя, будешь стенать и плакать о том, что наглые, вероломные людишки заставили невинного гоблина пойти против Устава.       – Доктор, я более чем уверен, что вы осведомлены о том, что заставить меня не так-то просто, – на автомате комментирует Спок, собираясь с духом и принимая решение.       – На пенсии, – Леонард заканчивает с почти угрозами и ждет ответа вулканца. Он почти уверен, что тот согласится, но если откажется… можно паковать чемодан трикодеров и высаживаться в Асгарде – Одинсон говорил, что у них тут плохо с докторами.       – Хорошо. Я… – Спок все-таки кивает. Это вопиющее нарушение десятка положений Устава, если не сотни. Это почти в буквальном смысле разрывает его разум на части. Это почти против его природы, но он пойдет на это. Ради Джима. И все равно не устанет сомневаться в собственном выборе и в собственных силах ему следовать. – Но я не уверен, что смогу сделать все правильно…       – А, с этим обращайся. Сколько угодно, – Маккой расслабляется и машет рукой – вот об этом можно волноваться в последнюю очередь. Достаточно того, чтобы вулканец просто сделал так, как ему сказали, а уж как и с какими словами он будет это делать – дело десятое. В конце концов, раз уж именно Леонард его об этом просит, ему и оказывать посильную помощь несмышленому в человеческих эмоциях гоблину.       В конце концов, если его подозрения о том, что между Джимом и Споком «проскочила искра» верны, то они оба от этого только выиграют. А Маккой совершенно не против поменять иглу трикодера на стрелу, а себе отрастить парочку белых ангельских крыльев. В конце концов, с везением Джима, со всех них может статься.              ***       Как и говорил доктор, после экскурсии по Асгарду капитан собирает экипаж – всех участвовавших в инциденте. Тех, у кого могут возникнуть вопросы. В первую очередь – начальника охраны. И так же, как Маккой и предполагал, Кирк решается на ложь – Лафейсон сбежал, и дать задний ход сейчас – признаться во лжи и сложить полномочия. Поэтому для Адмиралтейства Фуордос останется погибшим при попытке к бегству, а Лафейсон, соратник Одинсона, погибшим при битве с Цехла.       Джим говорит это твердо, беспрекословно, но Спок кожей ощущает его сомнения – не в выборе лжи, а в них – в экипаже. Сомнения в том, что его поймут и поддержат. Продолжат лгать вместе с ним – Спок знает, что в глазах капитана, он – увы, самое ненадежное звено. И поэтому, опять-таки, как и просил Леонард, встает на его сторону. Тоже не без сомнений, но безоговорочно – Спок не намерен ничего терять. Ни свой корабль, ни команду, ни службу, ни Джима.       Кирк, конечно же, удивлен, и как только они оказываются наедине, тут же пытается оправдаться. Но Спок сразу же его останавливает – они – одна команда, почти одна семья, и если капитан готов рискнуть всем ради любого их них, они сделают для него тоже самое. Он не может представить себе службу без Джима.       Он больше не может представить свою жизнь без него. И вот об этом он, конечно же, умалчивает, но Кирк, похоже, чувствует это интуитивно. И точно так же интуитивно разделяет это стремление. Он ему благодарен – и Спок понимает, что наконец-то смог дотянуться до капитана и оказать ту поддержку, которой так страстно желал. Джим ему благодарен – у него навряд ли сейчас хватило бы сил переспорить кого-то, кто не менее упрям, чем он. А еще он удивлен позицией, занятой старпомом, но это уже вопрос к Маккою – кто же знал, что своим «тонким расчетом» он не только поможет другу, но и коммандера избавит от нерешенной задачи: как сделать так, чтобы самый важный для тебя человек в трудную минуту почувствовал себя хотя бы немного, но лучше.       Это же удивляет и вулканца – многоходовые манипуляции с человеческими чувствами – точно не его конек. Поэтому он целиком и полностью полагается на Маккоя и следует предложенной им тактике.       После доклада Адмиралтейству Кирк замыкается в себе. Естественно, ему нужно осознать все это, переварить, смириться, но как только его стресс дает о себе знать, вулканец тут же «включается в игру». Он отвлекает его новыми исследованиями – вблизи Преоды есть несколько неизученных туманностей. Он раз за разом настаивает то на партии в шахматы, то на совместной трапезе, то на спарринге в тренажерном зале. Он ни в коем случае не пытается вывести его на откровенный разговор, но «бдит» так упорно, что скоро по кораблю поползут слухи весьма скабрезного толка. Спок просчитывает подобную «эмпирическую» вероятность, но Маккой на его предостережения только поднимает вверх большие пальцы на руках и говорит, что вулканец все делает правильно.       А Спок все равно сомневается. Вот капитан-то на лжи собаку съел – с него станется притвориться, что все в порядке, а коммандер снова может не понять, где здесь неправда. Теперь он этого страшится. Теперь он не может позволить себе заблуждаться. Теперь он не может использовать одну лишь логику для решения каких-либо проблем. И этот страх выматывает его. И он не становится меньше, когда доктор Маккой говорит, что Спок всего лишь научился переживать за своих друзей. Спок всегда умел! Просто чем дольше он боится, чем внимательнее вглядывается в чужое лицо, чем сильнее хочет подарить Джиму покой, тем глубже он увязает в собственных чувствах. Точнее, тем сильнее он усугубляет свой эмоциональный дисбаланс – никакие медитации не помогают. И уже через пару месяцев, после нескольких новых заданий и сотни световых лет, отмерянных двигателями «Энтерпрайза», Спок понимает, что окончательно вляпался. Понимает и признает это. Сразу после того, как капитан сам решается на откровенный разговор.       – Спасибо тебе, – говорит однажды Джим за их очередной вечерней партией. – Я говорил тебе это тогда, но хочу еще раз повторить. Спасибо за то, что согласился со мной. За то, что все это время не давил на меня, не заставлял высказаться или проявить эмоции. Я знаю, что для тебя это было сложное решение, и я ценю его. Ценю твою поддержку, Спок. Все, что ты делаешь, делал и будешь делать для меня. Начиная шахматами и заканчивая докладами в Адмиралтейство.       Он длинно выдыхает, отводит взгляд, оставив наконец в покое пешку – Спок уже собирался объявлять мат – и недолго молчит, собираясь с мыслями. Спок знает, что это еще не все, но уже чувствует себя польщенным словами капитана.       – Я никогда не забуду это. Я никогда ему этого не прощу. Но постараюсь думать об этом поменьше, если не получится вообще. Хотя бы потому, что у меня уже есть близкие люди, которые никогда меня не предадут. Которым я могу верить. Это ты, Боунс, Скотти, ребята на мостике, мой экипаж. Этого достаточно. А он… он уже однажды разрушил мою семью, и я не дам ему сделать этого снова. Ни при каких обстоятельствах.       Спок прекрасно понимает, что он – всего лишь один из числа, но не может не радоваться – он тоже внес свою лепту. Он сделал, пожалуй, чуть ли не больше других, и это еще больше сплотило их как команду, как семью, как первых офицеров и друзей. И вот тут-то его сознание и сигнализирует: они стали близки как никогда, но что же дальше? Что будет дальше с этими отношениями? Отношениями, на которые редкий вулканец способен. Вот тут-то Спок и понимает, что встрял по самое «не могу» и что остановить этот своеобразный «крейсер», разогнавшийся до варп-12, уже невозможно – ни тормозов, ни инерционных гасителей, ни маневровых. Спок больше не сможет видеть в Джиме друга, близкого друга, члена семьи – его просто «потащит» дальше. А дальше… он поймет, что их взаимодействие, их дружба, их близость смогли возникнуть только из-за того, что его катра посчитала Кирка подходящим, комфортным и желанным партнером. Ведь после разрыва связи с Т’Принг, а этот партнер был сугубо номинальным, он все равно не мог не чувствовать подспудного одиночества. Тоски по, пусть и слабому, эфемерному, безэмоциональному отклику в сознании от другого существа. Даже отношения с Нийотой этого не исправили. А Джим, в сравнении – не безголосый отклик, он – якорь, что приземлился на чужое «дно» сознания и остался там вместе с оборванной цепью. Джим – не институтское увлечение, не приятно проведенное время за увлекательной беседой, не надежный товарищ, прикрывающий в бою. Он – все это вместе, помноженное на десяток раз. Он нужен, он важен, он необходим как воздух. Он… тхайла. Тот, кого выбрала его катра, слишком поздно поставив об этом в известность разум. И он уже не сможет выбрать кого-то другого. Больше не сможет его оставить. Больше не сможет обманывать себя и считать Джима кем-то другим – ни капитаном, ни другом, ни товарищем.       Поначалу он наивно думает, что это осознание – единственный минус в плане Маккоя бдеть за капитаном. Но очень скоро Спок понимает, что осознание проблемы – это совсем не то же самое, что ее решение. Что ему делать с этими чувствами? Как с ними бороться, как их подавлять, как держать под контролем? Как развивать, как прятать, как давать им волю? Как, Сурака ради, сказать об этом Джиму? И сказать ли? Вот что на самом деле сложно. Сейчас рядом с ним нет вулканского целителя, который бы объединил их разумы и связал ничего не значащей связью, как было с Т’Принг. Сейчас Споку нужно разобраться с этим самому. И как можно скорее – даже если его «биологические часы» могут ошибаться, но однажды время пон фарр придет, а без подтвержденной связи и без целителя закончится это все только одним – неминуемой смертью.       Но разобраться с этим как не просто, так и не быстро. Даже если капитан, по слухам, в качестве сексуальных партнеров выбирал оба пола – иногда и другие, если индивидуум был крайне ему привлекателен – это не значит, что он выбирает их среди собственного экипажа. По тем же слухам – это редкость. Гораздо чаще это были партнеры, находимые в увольнительных, на дипломатических миссиях, а иногда и при исследовании новых миров. Спок мысленно прикидывает статистику и тут же одергивает себя – начать нужно с главного, с того, что они оба – первые офицеры, отношения между которыми слишком часто делали бы их эмоционально скомпрометированными в опасных ситуациях. Устав такие отношения не возбранял, но и не поощрял. Очень не поощрял. Отважиться на это – новый груз ответственности, к которому придется подойти с максимально открытыми глазами. И Спок не может поручиться за Джима – захочет ли тот этой ответственности? И еще больше не может поручиться за себя самого – капитан уже однажды умирал у него на руках, а он после этого был в таком гневе, что готов был убить. И тогда они были всего лишь друзьями. Но тогда он еще состоял в отношениях с Нийотой, да и после была далеко не одна миссия, где капитан рисковал подобным образом. Но теперь он уже ничего изменить не сможет – однажды Кирк снова может умереть, а Спок погибнет следом. Выхода нет – или молчать и умереть, когда придет пон фарр, или молчать и дожидаться возможности побывать на Новом Вулкане, чтобы пройти колинар, или… Или попытаться построить отношения с капитаном.       Ни один из этих вариантов не устраивает его полностью. И он продолжает мучиться сомнениями – месяц, полгода, год. Ощущая, как с каждым днем Джим становится ему все ближе. Открывается, доверяет, улыбается тепло и смотрит с хитрым прищуром. Поддерживает в сложных ситуациях, ругается беззлобно и шутит, охотно объясняя в чем, собственно, был юмор. Он забирается ему под кожу, дышит одним с ним воздухом, редко, но всегда в нужный момент, прикасается к плечу или спине, и всегда, теперь всегда честен с ним, говоря о своих чувствах. Если подумать, то на самом деле шансы Спока заполучить его выше нулевых. Однозначно. Но он все еще сомневается, и как бы доктор ни клял его когда-то за мнительность, а правильный ответ он находит слишком поздно. Тогда, когда тело начинает бунтовать, разум – метаться в агонии, а нереализованные чувства обвиваются вокруг его катры тугими кольцами и душат, душат, душат…              ***       – Какая встреча! – Тор действительно рад его видеть. Нет, не только из-за того, что он может помочь им сбежать – просто, по-товарищески, с уважением.       И безумно рад, что Кирк искренне улыбается в ответ – тому, у кого лицо его отца – и такого отца. Рад, когда Кирк отвечает на рукопожатие, а вот когда спрашивает, как он здесь оказался, так Одинсон и понимает, что ни за что не хочет его расстраивать. Он коротко оглядывается на их с Локи столик, предсказуемо видит пустые стулья и понимает, что брат с ним в этом солидарен. Как бы они ни уповали на новую встречу, та принесет лишь новую боль. Возможно, стоит оставить как есть – не нужно встречаться, когда раны еще свежи – прошел всего-то год – мало для того, чтобы успокоиться и забыть. Поэтому Тор смиряется и врет, что на Менкенте он по торговым делам Асгарда. На купца он не похож настолько, насколько это возможно, и Кирк понимает правильно – Тор снова ищет. Все еще ищет того, кто этого не заслуживает.       Они отходят в сторону от шумной компании офицеров, и вот тут Одинсон говорит полуправду – его «торговые дела» не увенчались успехом в этой системе. Даже более – он успел разозлить «покупателей», и теперь будет весьма благодарен, если доблестный капитан снова его выручит – подбросит до другого крупного порта, откуда асгардец отправится восвояси. Джим на это лишь смеется и верит его отговоркам. Тору безумно стыдно пользоваться его доверием, но иного выхода у них нет. Он смог бы выстоять против тех, кто обладает кристаллами Килгары и браслетами, способными обуздать магию йотуна, но это значит, что пришлось бы вступать в новую драку, которая без жертв не обойдется. И все это – из-за Локи. И снова – на глазах у Джима. Поэтому Одинсон рад, что Локи сбежал из бара, и истово надеется, что, попав на корабль, брат будет сидеть тише воды, ниже травы до самого нового места дислокации. Но он, конечно же, ничуть не удивится, если подобного не произойдет.       Он присоединяется к их компании и проводит прекрасный вечер за общим столом. Кирк раскован и больше ничуть не чурается его лица – похоже, уже окончательно привык. А после они все вместе отправляются на «Энтерпрайз» – еще сутки тот проведет на орбите, заканчивая дипломатическую миссию и пополняя запасы, а после отправится новым курсом. Курсом через одну из зведнофлотских баз, Йорк-таун – Тора более чем устраивает. Он не хочет думать о том, что брат мог бы снова сбежать, и не думает – ощущает короткий отклик в сознании от родного существа и расслабляется – все-таки не сбежал. Пока. Главное – поймать его снова на Йорк-тауне. Или раньше – когда он все-таки обнаружит себя на «Энтерпрайзе».       Что-то происходит с их бравым капитаном. Что-то происходит с язвительным хмурым доктором, одновременно взволнованно и сердито произносящим короткие общие фразы прямо на мостике перед отправкой из этой системы. Происходит что-то весьма неприятное, достаточно опасное и, похоже, даже личное. Кирк полностью сосредоточен на проблеме и ничего вокруг не видит, а доктор, если и заметил на автомате шагнувшего следом за ними Одинсона, то виду не подал. И Тор хочет думать, что теперь ему доверяют достаточно, чтобы не скрывать что-то важное.       – Джим, я ничего не могу сделать! – восклицает Маккой едва они оказываются в переговорной. Тор неслышно застывает у двери, а Кирк, кажется, все еще до конца не понимает, что за новое бедствие им грозит.       – Ты сказал, что это физиологический процесс, который сведет его в могилу, но, Боунс, ты же… врач, неужели ничего нельзя… – Кирк, похоже, и половины не понял, выхватив лишь суть, и доктор продолжает гневаться.       – Нельзя! Я не Господь Бог, ты же знаешь!       – Что с ним? – Джим тяжело сглатывает, и Одинсон, наблюдая его застывшую спину, видит явную дрожь, что легкими волнами скользит изнутри и снаружи. Тор не может не признать, что ему знакомо это ощущение – каждый чертов раз, когда Локи рисковал своей жизнью и когда все-таки расставался с ней.       – Тебе понравится, – выразительно кривится Маккой и заламывает руки, не способный унять волнение. – Это – чертов пон фарр, «горячка крови», «брачный сезон» – и еще тысяча эвфемизмов банальному, примитивному животному гону. Который настолько силен, что обязательно его убьет! Потому что, видите ли, вулканская физиология просто не может не быть вконец долбанутой, и ей обязательно в этот период нужен партнер и ментальная связь с этим партнером. Обязательно, Джим, иначе – смерть. А он такого не нашел, как ты знаешь, после того, что случилось на Вулкане. И к Ухуре не пошел – она, якобы, не подходит.       В конце своего рассказа доктор выдыхается и говорит уже с болью в голосе. Даже лекарствами, порой, не обмануть то, на что тебя запрограммировала природа.       – Но как же… – вот теперь до Кирка медленно доходит. И дрожать он начинает куда сильнее.       – Нет, – только и качает головой Леонард и повторяет, когда капитан сжимает кулаки и делает шаг вперед, по всей видимости, на что-то решившись.– И нет, Джим, кто-то не связанный с ним предварительно, в качестве партнера сейчас уже не поможет. Чертов гоблин предупредил меня слишком поздно – и это все, что я смог из него вытрясти. Я не знаю, как они справляются с этим на Вулкане, кроме очевидного. Возможно, есть какие-то способы у их «мозгоправов». Я вообще отказываюсь понимать, как они могут контролировать свою регенерацию, но не могут обуздать гормоны!       Доктор уже в бешенстве и мерно ходит по отсеку, а Кирк тянется за ним, но не опускает руки.       – Должен быть выход, – говорит он тихо, но твердо. – Та сыворотка Хана…       – Да, так нам ее и дали! Адмиралтейство изъяло формулу и засекретило все данные – даже не пытайся, – парирует Маккой, а Тора, наблюдавшего за ними, неожиданно осеняет. Еще не полноценной идеей, но ему кажется, что в процессе обсуждения, они смогут разработать решение.       – Пузатые чибисы, – он подает голос, и Джим тут же оборачивается к нему. – Водились у нас раньше в Асгарде. Такие большие, чешуйчатые, большерогие. Не встречали?       Доктор с капитаном смотрят на него, как на умалишенного, и Тор досадливо фыркает, пытаясь донести свою мысль.       – Эти тупые мерзавцы топтали все на своем пути, и особенно были опасны в сезон спаривания. Они бодались за самку, пока не проламливали друг другу черепа. Зато после боя выжившие становились послушными и ласковыми. Только тогда этих тупых животных можно было поймать и приручить…       – Что за бред? Причем тут…       – Ленн, подожди, – Кирк не сводит с Одинсона взгляда, осмысливая его слова и, кажется, приходит к выводу быстрее. – Ты хочешь сказать, это…       – Инстинкты! – Тор с облегчением хлопает себя по лбу, когда наконец-то понимает. – Сражайся или размножайся. Если у твоего помощника гон, можно использовать это так.       Джим с надеждой оборачивается к Маккою, и тот взмахивает руками.       – Этого я не знаю тоже! Да, выработка гормонов в таком случае может прекратиться. Но это не значит, что насовсем. Джим, я уже говорил, что не могу регулировать его секрецию. Даже переливание крови поможет лишь временно. А сейчас вы предлагаете его убить! – спорит Леонард. – Или отправить кого-то на самоубийство! Вы же помните, что гребанные гоблины гораздо сильнее нас?       Кирк закусывает губу, а Тор усмехается – вот, как он и подозревал – вместе они все смогут.       – Я – асгардец, и как уже говорил, сильный воин. Я смогу, – Одинсон не может не чувствовать предвкушение – выход найден, и впереди его ждет хорошая драка с достойным противником. А еще… – Ты когда-то помог спасти мой народ – уж я-то смогу в ответ спасти хотя бы одного твоего офицера.       Он ухмыляется и видит в глазах Джима слабую надежду. И она не исчезает, когда язвительный доктор продолжает сомневаться.       – Вы оба – сумасшедшие! Я слагаю с себя любую ответственность. Слышите, родственнички?       Но Кирк и на него смотрит с той же надеждой, и доктору ничего не остается, как чертыхнуться и согласиться с очередным самоубийственным планом. Другого у них все равно нет. Поэтому он на ходу отдает распоряжение медперсоналу готовиться к экстренной реанимации, а Кирка и Одинсона ведет в карантинный отсек, где забаррикадировался их старпом.       Вот только в отсеке Спок обнаруживается не один.              ***       Сбежать из бара – правильно. Любого рядом с Тором они воспримут как его. И доказать обратное не получится, поэтому он уходит. Сливается с толпой, легко находит дипломатов, что «Энтерпрайз» сопровождал на Менкент-1, и с еще большей легкостью подменяет собой одного из офицеров охраны. Попасть после этого на корабль и затеряться на нем – проще простого. Тору даже не нужно сомневаться в его способностях. Как и в том, что он бы не предпочел менее «привлекательный» способ бегства.       Тору вообще не нужно думать – наскоро его просканировав, он видит лишь обиду и боль от его побега. Так недалеко и до того, что Одинсон может решить, будто метка для брата ничего не значит. Она значит! Потому что пока он бежал от него весь этот год, метка преследовала его во снах и терзала связью, что они не заключили. Не признали ее, не поддались ей и не укрепили. Именно поэтому после новой встречи он и не сможет оставить брата – эта жажда сильнее него. И как бы он ни чурался быть привязанным к кому-то, а больше ему никто не позволит манкировать этой связью. Сама метка не позволит – она и так все это время была камнем на шее, теперь же, заполучив недостающую часть, она и вовсе не даст ему жизни. Им обоим. Порознь друг от друга. Стоило провести лишь год в бегах, чтобы понять – века не справились, и новые не помогут. Оттого Тор и идет за ним, берет след, находит и смеет смотреть осуждающе. Ему, похоже, есть что сказать, но прямо сейчас – не самое удачное время для разговоров – они снова встречают Джима…       Он не знает, откуда это чувство – просто интуиция или снова фортуна, наказывающая его за прошлые грехи, но попав на корабль, он вдруг четко ощущает, что ловушка захлопнулась. Что со всеми его способностями, спрятаться у него все-таки не получится. И он сжимает зубы до боли – убить не убьют, но нервы опять потрепают изрядно. Жалкое зрелище. И он вместе с ними. Но пока «Энтерпрайз» готовится к старту с орбиты, его сетования прерывает небольшой огонек на краю сознания. Словно огарок свечи в огромной темной комнате, полной тусклых отсветов Луны, фонарей и звезд в окно. Он ощущает в многомерном, хаотичном, размеренном гуле – шуме от двигателей корабля и эмоциональном фоне экипажа – отголосок чего-то очень мощного, глубокого, очень горячего, примитивного и в то же время весьма возвышенного, одухотворенного. И он, конечно же, не может не поддаться искушению и не полюбопытствовать.       А находит вулканца – правую руку Джима – в бреду, с одним конкретным желанием в венах и с одной единственной возможной судьбой. Сосредоточившись на этом огне, он медленно его изучает, препарируя слой за слоем и открывая для себя чужие тайны – тела и души. С одной стороны, они почти противны до демонстративного плевка под ноги, с другой – сентиментальны до кома в горле. Это у мидгардцев понятие родственных душ давно уже стало номинальным, превратившись в красивый эпитет одному из видов отношений – у них не было ни меток, ни связей, ни тех чувств, что возникали при единении двух половин одного целого. Приматы – как он и говорил. Зато у асгардцев, йотунов, вулканцев и еще пары десятков рас соулмейты, в каком-либо виде, были. Такой вид связи был многогранен и выражался как угодно, но значил всегда только одно. То самое, что он однажды потерял вместе с меткой Тора… То самое, что очень скоро потеряет Джим.       И он не может ему этого позволить. Покопавшись в голове вулканца, он видит и сомнения, и жертвенность, и страх, и привязанность – многое из того, что когда-то испытывал и сам. Но также он знает и обратную сторону этой «медали», потому и не может остаться безучастным. Снова не может не подтолкнуть своего «питомца» на «путь истинный». Или улучшить свое творение еще одним мастерским штрихом. Он снова не может не дать Джиму шанс. Ну а в том, что реализовывать этот шанс придется именно таким способом, виновата только вулканская физиология – он видит самый простой путь и следует ему.       Он видит в старпоме тоску, смертельную надобу, оглушающе безмолвный вопль мольбы, обращенный к одному только существу. И видит стену, что страхи, сомнения и предубеждения вулканца построили с внутренней стороны. В которую неистово, но бесполезно бьется их связь. Эх, вулканец, как наивно с его стороны… Нет, полувулканец – и тогда все понятно – мидгардская кровь разбавила его мечты, желания и надежды, как та пресловутая ложка дегтя в бочке меда, отправив старпома по ложному пути самоуничтожения. На муки и смерть. И поэтому он снова чертыхается сквозь зубы и приходит к нему в карантинный отсек – исправить содеянное обоими единственно возможным образом.       Он надевает личину Джима, с легкостью расправляется с электронными замками и встает перед вулканцем, которого этот жар, эта жажда, эта неистовость уже начали сводить с ума. Он мечется на узкой корабельной койке, в бреду кусает собственные губы и кулаки и без устали беспрерывно стонет. А может быть, и рычит. Вот только стоит оказаться на расстоянии вытянутой руки, и рычание прекращается, глаза в неверии распахиваются, а руки тут же тянутся к нему.       – Капитан… – еле слышно выдыхает вулканец, одним движением садится, подтягивает тело к себе, вцепившись мертвой хваткой, и утыкается лбом в чужой живот.       Он застывает на миг, позволив этому огню опалить себя до самого основания, и тут же сосредотачивается – вулканцы – контактные телепаты – через прикосновение он сейчас почувствует все, что лежит на поверхности. И нужно не дать ему усомниться ни в чем – ни в капитане, ни в тхайла – я дам тебе все, что ты захочешь, дам больше, чем ты потребуешь – и Локи тут же отвечает на призыв. Он зарывается пальцами в чужие волосы, мазнув по кончикам острых ушей, выгибается и подает голос стоном, когда форменную рубашку задирают к подбородку, а горячие губы начинают исследовать кожу на груди и животе. Он почти плавится в этой страсти, спрятав глубоко-глубоко внутри себя сожаление о том, что это не Тор. Или Джим – не на его месте. Спрятав там отголоски страха – подобного обмана могут не простить уже оба. И спрятав надежду на то, что вулканец после «замены» все-таки выживет.       Вот только стоит подумать о Торе и Джиме, как они тут же появляются на горизонте.       – Ублюдок… – злобно выдыхает Кирк, мигом поняв, кто мог занять его место рядом со Споком. Но еще большая ярость ощущается от Одинсона.       Одинсона, который отпихивает капитана прямо в руки доктора, а в камеру ломится так, будто намерен развалить этот корабль на части голыми руками. И у него это почти получается – бронированная, герметичная дверь с натугой поддается и отходит в сторону, Маккой вцепляется в Кирка мертвой хваткой, и больше Тора ничего не задержит. Он отшвыривает Локи к стене, вырвав из чужих рук, словно куклу, и встает перед Споком готовый к немедленному бою. И тот следует – вулканец молниеносно оказывается на ногах, снова рычанием заявляет свои права на чужое и не отводит взгляд от того, кто посмел бросить ему вызов. Хвала всему пантеону Святых – обернись он к настоящему Джиму, и их план вполне мог бы быть под угрозой. Но Тор и Спок уже начинают бой и ничто не сможет их остановить.       Никто и не попытается – Локи отходит в угол и складывает руки на груди, наблюдая за тем, как Одинсон превращает в жизнь диаметрально противоположный план. Шансы которого на успех еще меньше, чем у плана Локи – вызов без связи может и не сработать, а вот в процессе связь можно было бы попробовать заключить. Даже если не с тем, с кем на самом деле хотелось – Лафейсон был готов пойти на этот риск, точно так же, как Кирк доверился Одинсону. Но теперь все решит только поединок.       Вулканец быстр, неистов и несомненно силен, но Тор сильнее – будь они не в камере, а, например, в шлюзе или в анфиладе отсеков, старпом бы летал от переборки к переборке. Сейчас же они только мнут друг другом металлические стены. Разбивают чужие губы, ломают руки и ребра, выбивают из суставов плечи и лодыжки, превращают в кровавое месиво внутренние органы. Ничего красивого в этом бое нет – только животная жестокость, отринувшая любые правила, условия и тактики, только инстинкты, требующие немедленной смерти посягнувшего на чужое, только немыслимая ярость, заставляющая желать чужой крови. И Локи видит очень похожую в Джиме, направленную на него – тот вырывается из хватки доктора, но благоразумно остается на месте, за стеклом – приникает взглядом к Споку и Одинсону, но и на него не может не смотреть. С большим удовольствием Кирк бы сейчас вцепился в его глотку – того, кто посмел осквернить то, что было ему бесконечно дорого. Снова. Лафейсону даже не нужно проникать в его мозг, чтобы знать это наверняка. И он ухмыляется, подзуживая это желание – ничего-то этот капитанчик так и не понял. Но с мидгардской недалекостью он уже смирился, поэтому сейчас может только фыркать на чужие притязания – ничего уже не изменится.       Тору хватает чуть больше десятка минут, чтобы превратить вулканца в еле дышащую отбивную. Сам он при этом выглядит не лучше, но можно даже не сомневаться в его победе. Он когда-то дрался с Халком – это все равно что десять зеленых вулканцев, «потерявших тормоза». Вот только когда старпом падает на пол с остановившимся сердцем, Кирк и сам готов падать, где стоит. Доктор споро вызывает бригаду, торопливо сканирует Спока и беспрестанно ругается, а Джим, вызверившись, очень быстро оказывается возле Локи.       – Я тебя убью! Слышишь?! Я сам тебя убью, если он не выживет!! – Кирк бросается к Лафейсону, успевшему принять свой привычный облик, и хватает его за грудки. А тот даже понять не пытается, как вот в этом-то он смог его обвинить. Но Кирк почти сразу же «объясняет». – Ты и так все у меня отнял! Я не позволю забрать еще и его!       – Отнял? – а Локи злится следом – в чем этот несносный мальчишка пытается его обвинить?!       Он моментально высвобождается из чужого захвата и теперь уже сам нападает – впечатывает Кирка спиной в стену, придавив локтем чужое горло, а другой рукой перехватывая занесенный для удара кулак.       – Эй-эй, Локи… – но они оба не слушают Тора, что с какой-то растерянностью наблюдал за медиками, колдующими над трупом, а потом вдруг спохватился и попытался их разнять, вцепившись в плечо Лафейсона.       – И что же я у тебя отнял? – шипит Локи в лицо Джима. – Свободу, когда выдергивал тебя из машины, что падала в пропасть? Жизнь, когда рассказал Федерации про Тарсус? Цели, желания или стремления, когда рекомендовал Пайку взять тебя на Флот? Или смерть, когда сам умирал, спасая тебя, твою мать и еще 800 жизней?!       С каждым словом Локи сжимает его все сильнее. С каждым словом Джим все сильнее задыхается. И с каждым словом их эмоции становятся все необузданней, наконец прорвавшись наружу.       – Я создал тебя по образу и подобию вот его, – Лафейсон дергает головой в сторону Тора и переходит на горячий злой шепот, только явственней выражая смысл сказанного. – С одной только целью. Чтобы он жил. Чтобы память о нем жила в тебе. А прямо сейчас я сделал все, чтобы тебе никогда не пришлось жить с той болью, с которой когда-то жил я, потеряв его.       Он отпускает Кирка, и тот складывается пополам, кашляя и пытаясь отдышаться. Пытаясь понять, что ему только что сказали. Локи и сам пытается выровнять дыхание и взять эмоции под контроль несколько бесконечно долгих секунд, а когда не получается, разворачивается и стремительно уходит из отсека. Тор дергается следом за ним как на веревочке – бросает на Джима один короткий сочувствующий взгляд, но прямо сейчас Лафейсон важнее всего, и он быстро его догоняет, хватает за руку и тянет в жилые отсеки, где ему выделили каюту. Он не собирается слушать чужих возражений и руку стискивает до хруста – не вырваться – больше он его не отпустит.       А в каюте только и может, что перехватить чужое лицо в ладони и поцеловать со всей страстью на какую только способен. Со всеми теми чувствами, что и его разрывают прямо сейчас.       – Локи… ну какой же ты дурак… – тихо шепчет Одинсон, обнимает его и притирается всем телом к телу брата.       А Локи и не спорит. Дурак – раз принял исчезнувшую метку за смерть Тора – пропасть она могла и с его собственной. Дурак – раз поверил, что ничего важнее этих чувств у него никогда не было и не будет. Дурак – раз решил, что одна жизнь может компенсировать чью-то другую. И уж точно, он – непроходимый глупец, раз считает, что кто-нибудь когда-нибудь сможет понять, принять или простить эти его чувства.              ***       К Йорк-тауну они приходят через четверо суток. Огромная орбитальная база встречает их теплым кондиционируемым воздухом, искусственно выращенной зеленью и ослепительным блеском хрома и пластика. Радостная команда почти моментально рассасывается из причального терминала, заполучив наконец долгожданную увольнительную, а Джим ищет в этой толпе только двоих, не зная, сможет ли когда-нибудь увидеть вновь. И находит – Тор оглядывается уже на другом конце просторного зала, взмахивает рукой на прощание и уверенно, широко улыбается. Лафейсон рядом с ним, конечно же, до подобного не снизойдет, и Джим хмурится, пытаясь запомнить их обоих как можно лучше, моргает, а в следующую секунду ни асгардца, ни йотуна нет и в помине. Как будто никогда и не было. Джим бы очень этого хотел, но кривит душой – не может не признать, что отныне он всегда будет думать еще и о них. Почти так же часто, как о матери, Уставе или гибели Вулкана.       «Живи долго и процветай!» – чудится ему чужой въедливый, непередаваемо противный голос где-то в голове, и Кирк тут же фыркает и отмахивается. Ему все еще плевать на Лафейсона. Как бы красноречиво Тор ни уговаривал его снова отпустить брата.       – Локи – негодяй, каких мало, но он… – Одинсон замолкает и сглатывает в середине фразы, продолжая неотрывно смотреть Кирку в глаза. Слава Богу, за эти четверо суток Лафейсон и носа не показывал из каюты, иначе бы Джим не смог так спокойно выслушать Тора. И особенно, когда тот говорит такое. – Но он умеет любить. Он боготворил Фриггу, нашу мать, даже узнав, что она его не рожала. Он никогда не был безразличным ко мне – ненавидел, презирал, соперничал, пытался убить… И в то же время, ждал, скучал, помнил меня все эти годы. И он любит тебя, Джим. Только способы это выразить, как видишь, выбирает самые… неординарные.       Джим хочет возразить. И возмутиться. И расхохотаться от абсурда услышанного. И поверить однажды словам Одинсона и понять весь их скрытый смысл. Но Тор продолжает удерживать его взглядом, а потом шагает ближе и крепко сжимает его плечо.       – И он обязательно придет тебе на помощь, если понадобится. И он, и я – только позови. И не держи зла – у всех у нас впереди еще много славных подвигов, не будем омрачать их думами о прошлом или сомнениями.       Одинсон улыбается и Кирк улыбается в ответ – он не знает, сколько нужно прожить лет, сколько набрать опыта, сколько пройти битв и скольких потерять, чтобы говорить что-то такое с таким чувством. И верить в это. Он не знает, получится ли у него что-то подобное когда-нибудь, но хочет надеяться. Поэтому и отпускает их с корабля. Тор когда-то обещал им новую встречу – она и случилась, большего ждать не приходится.       – Передавай привет вулканцу, – смеется Тор, и Кирку снова остается лишь кивнуть – ну хоть извиняться не стал, и то хорошо. Иначе гордость Джима было бы не отмыть.       Они уходят, и потеряв их из виду, он старается стереть их из памяти. Вулканец его и правда ждет – ни о чем другом больше думать не стоит. Ждет в медотсеке, все еще еле живой, даже несмотря на старания Леонарда.       Боунс вообще был вне себя все это время – с того самого момента, как Одинсон предложил драку, и до того, когда сердце Спока снова начало гонять по венам зеленую кровь. Когда старпом медленно, слишком медленно, все-таки пошел на поправку.       – Никогда, Джим! Слышишь? Больше никогда я не буду участвовать в чем-то подобном! Я – врач, и должен спасать чужие жизни, а не убивать! Избавь меня от этого сомнительного удовольствия.       После того, как вулканец вполне уверенно перестал изображать из себя труп, Джим и Леонард заперлись в кабинете СМО и тут же откупорили бутылку бурбона.       – Постараюсь, – бормочет Кирк в бокал, и доктор заканчивает со стенаниями, переходя к более информативной беседе.       – Я вообще удивляюсь, что это сработало. Вулканский инстинкт самосохранения, можно сказать, «исчерпал» его гормоны почти подчистую. Точно также, подозреваю, как это сделал бы инстинкт размножения. Хотя я все еще не уверен, что не будет «второй волны», но пока ему и «отката» хватает – даже с его регенерацией, восстановление займет время. Одинсон над ним славно потрудился – чтоб уж наверняка.       Джим только невнятно угукает, разглядывая дно своего бокала – бесполезно искать там ответы на последующие вопросы. Но Маккой не спрашивает – только предупреждает о том, о чем Кирк и сам уже догадывается.       – И я не знаю, что станет с его мозгами после того, как этот его пон фарр прошел не по главному сценарию. Стоит готовиться к худшему, но в любом случае, Джим, вам с ним надо серьезно поговорить.       И Кирк снова безмолвно кивает – Лафейсон предстал перед ним в обличии капитана – это же что-то значит? Он же не просто так надел именно его личину? Если он может бесконтактно сканировать их мозги, значит ли это, что образ Джима – это именно тот человек, которого хотел видеть Спок в момент своего пон фарр? Вероятность слишком большая – капитану нужно ее срочно обдумать, прежде чем идти с этим предположением к старпому. Вулканцы не любят лгать – они прекрасно умеют замалчивать, дезинформировать или игнорировать важные сведения. Но что бы там ни было, Джим должен прийти к нему с уже готовым ответом на вопрос. И вопрос этот далеко не из легких.       Это же Спок, черт возьми. Как Кирк мог на что-то надеяться, что-то предполагать или быть к чему-то готовым? Спок, который поначалу ненавидел его, наглого выскочку-кадета, этой своей вулканской интерпретацией ненависти. Потом относился с предубеждением, опаской и, порой, брезгливостью – да уж, человек, и такой человек, как Кирк. Но постепенно… Постепенно они нашли хрупкое равновесие и стали притираться друг к другу. Конечно же, именно Джим всегда делал первые шаги – большие и много, но Спок всегда принимал их и старался отвечать – в силу, опять же, своего вулканского менталитета. Иногда другой реакции, кроме как недоумения, действия Кирка у него не вызывали, но Спок старался – внимательно слушал, когда объясняли, и беспрестанно все анализировал. И через какое-то время их усилия дали плоды – постепенно недопонимание переросло в осторожное сотрудничество, затем – в приязнь, а еще погодя – в весьма уверенную дружбу. И Джим радовался каждой своей маленькой победе на этом фронте – когда до вулканца все-таки удавалось достучаться, а иногда и злился, и хандрил, когда старпом включал упертого зануду и ничего, кроме Устава и правил, не видел. Но он ни минуты не потратил впустую, и вот что несказанно радовало – Спок может, когда хочет. И даже когда не особо старается.       После событий с Ханом они и вовсе могли считаться надежными боевыми товарищами. Особенно, учитывая, что они – первые офицеры. К ним пришло понимание – с полувзгляда, с полувздоха, с каждого незаметного жеста. И это было и сильно, и полно, и захватывающе. По крайней мере, для Джима – вот такого у него, пожалуй, еще не было. Это Боунс – почти брат, но со Споком было по-другому – с ним Джим мог расслабиться и на минуту перестать быть капитаном, сколько бы старпом ни «дышал ему в спину». Он воспринимал его как равного себе – того, с кем может легко разделить ответственность и доверить и экипаж, и корабль. Джим в нем полностью уверен с тех пор – и это тоже им обоим многого стоило.       Но очень скоро Кирк понял, что даже достигнув таких высот в отношении вулканца, он может не остановиться только на доверии – оно легко трансформировалось в симпатию совсем другого толка. В привязанность, заботу, терпение и прощение, уже выходящих за рамки обычного определения дружбы. Даже тесной дружбы. И вот это Джима не удивило и не напугало – он всегда был влюбчивым, эмоциональным и непостоянным. Он просто не хотел, чтобы это его минутное «помутнение», «блажь» похерили ему все их так долго выстраиваемые отношения. Ему нужно было притормозить, остановиться и оглянуться – в конце концов, Спок встречался с Ухурой – Кирку между ними совершенно не было места. Даже если очень хотелось. И он выбрал меньшее из зол – уверенного в нем старпома, а не бывшего любовника, рядом с которым он бы чувствовал дискомфорт. Да, заниматься самообманом Джим мог, умел и даже иногда любил. Если бы не…       Если бы его жизнь, порой, не преподносила ему такие сюрпризы, от которых хотелось залезть в петлю. Но вот тут вулканец проявил себя совершенно логичным образом – концепцию дружбы он для себя уже уяснил и разобрал – поэтому и помог Джиму. Поддержал так, как даже Боунс иногда не мог. И Кирк благодарил его от всей души и от чистого сердца, отгоняя от себя желание видеть в этой заботе более глубокий смысл. Он останавливал себя от этого как только мог и почти преуспел, но вот случился у Спока пон фарр, и выдержка Кирка трещит по швам – он, что же, все-таки мог надеяться? Лучше спросить об этом самого старпома. И еще раз напомнить ему, кто здесь капитан и кто отвечает за жизнь каждого из них.       – Что ты помнишь из того, что было в карантинном отсеке? – Кирк спрашивает прямо, не собираясь ходить вокруг да около.       Еще через три дня после отбытия из Йорк-тауна Леонард наконец разрешает ему навестить вулканца с серьезными разговорами. Спок бледнее, чем обычно, но уже вполне уверенно сидит на биокровати, прислонившись к поднятому изголовью. Не харкает кровью, не падает в обморок и способен поддерживать беседу без лошадиной дозы обезболивающих.       – Вас и… Одинсона? – Спок еле заметно хмурится, и его ладони подрагивают – кажется, он пытается заставить себя не сжимать кулаки. Джим это движение видит и хмурится сам – он все равно будет гонять его в хвост и гриву – Боунс разрешил.       – Это был не я, а Лафейсон с моим обликом. Есть предположения, почему он это сделал? – старпом молчит в ответ, опускает взгляд на свои колени и нарочно расслабляет руки, а Кирк мысленно чертыхается – он не будет загонять его в угол! Все, что нужно ему прямо сейчас – лишь откровенность!       – Спок, послушай меня. Я не собираюсь на тебя давить, но в тех случаях, когда жизни и здоровью моего экипажа что-то угрожает, я обязан быть в курсе этой угрозы. Даже если это – чья-то физиология. И мне плевать на этичность – мы здесь все в первую очередь офицеры Звездного флота, а я вообще – капитан корабля, несущий ответственность за своих подчиненных. Знаешь, что в таком случае я должен сделать? – и тут же отвечает на собственный вопрос. – Подать рапорт на нас обоих – за ненадлежащее выполнение своих обязанностей.       – Я понимаю, капитан. И готов понести соответствующее наказание, – Спок все еще общается с простыней на своих ногах.       – Не то ты понимаешь, Спок, – Джим силой удерживает вскипающие внутри эмоции и заставляет голос оставаться спокойным и доверительным. – Ты должен был поставить в известность Боунса с самого начала миссии – он мог бы найти решение этой проблемы. Или хотя бы отсрочить ее наступление медикаментозно, если это возможно, до прибытия к специалистам, которые бы тебе помогли.       – Капитан, все случилось слишком быстро и отчасти неожиданно для меня. Вероятность купирования приступа на достаточно время была слишком мала, – теперь Спок принимает покаянный вид, и Джим борется со злостью.       – Спок, ты понимаешь, что нам пришлось тебя убить? Ты умер. Не в бою с клингонами, не от поломок на корабле, не от флоры или фауны какой-нибудь планеты и не от действий какой-нибудь неизвестной расы, – втолковывает капитан то, как он видит эту ситуацию. – От собственной физиологии. И тогда, когда я, как оказывается, мог бы тебе помочь.       Вот на этих словах вулканец все-таки поднимает голову. Его щеки чуть темнеют от смущения, пальцы переплетаются в замок, и он медленно сглатывает, анализируя сказанное.       – Боунс передал мне то, что ты успел ему рассказать. А выбранная Лафейсоном оболочка довершила картину. И я повторяю свой вопрос: почему ты мне ничего не сказал?       Старпом молчит, а Кирк неожиданно даже для себя расслабляется – для него эта часть была, пожалуй, самой сложной для восприятия – дальше должно быть легче.       – Если… если доктор Маккой рассказал вам, тогда вы должны понимать, что партнер… для нашего вида в этот период крайне важен… – Спок говорит обреченно, будто на эшафот шагает – бесцветно, тихо, безэмоционально. – Я не мог заставить вас…       – С чего ты взял, что меня нужно было бы заставлять? – резонно вопрошает Кирк. – Ты знаешь, что для любого из вас я готов на все.       – Для любого, – выделяет Спок, и Кирк тут же его перебивает.       – Да. А для тебя – и вовсе на невозможное. Если бы ты пришел ко мне с этим раньше, думаешь, я пошел бы на связь по принуждению? Только потому, что обязан сохранить тебе жизнь любым способом?       Вулканец хмурится, силясь понять капитана и, одновременно, боясь обнадежиться.       – Спок, я пытаюсь сказать, что ты мне нравишься и мы могли бы встречаться, если ты ко мне чувствуешь тоже самое, – разъясняет Кирк. Он не краснеет и не смущается – ему все еще больно оттого, что Споку, его другу, пришлось скрывать что-то от него под страхом смерти. – И тогда никому бы не пришлось умирать…       – Капитан, это тот вид связи, что я бы не смог разорвать, а это – уже не то, за что вам необходимо брать ответственность, – голос Спока крепнет, и всем своим видом он выражает и недовольство от непонимания ситуации, и обреченность, и муку.       – А почему ты решил, что для меня это стало бы чем-то… недолговременным? – Джим фыркает и уже совсем забывает о напряжении – вот этого вулканца он знает – упертого, категоричного и самонадеянного. Его он может переспорить. – Ты сейчас пытаешься обесценить те мои чувства, о которых еще даже не знаешь.       Спок открывает и закрывает рот, принимая этот аргумент, а Джим вздыхает и смиряется – со старпомом иногда очень сложно. Иногда – невыносимо. Но, пожалуй, именно эту его неотъемлемую часть Джим предпочел бы только упреждать, а не сводить на нет. В конце концов, в их спорах тоже частенько рождалась истина, так что Кирк бы и не чувствовал всего этого, если бы вулканец был другим.       – Дай мне руку, Спок, – он принимает решение и по привычке, сразу же ему следует – больше никаких вулканских смертей. Он протягивает ему свою и истово надеется, чтобы тот сейчас все-таки уступил своей человеческой части.       Спок медлит несколько мучительно долгих секунд, но все-таки протягивает левую ладонь внутренней стороной вверх и укладывает ее в пальцы капитана.       – Обещаю, что легче от этого наверняка не станет. Возможно, станет даже хуже. Но еще я знаю, что ты – самый близкий человек, который у меня когда-либо был и будет. И я не намерен тебя терять. Ни за что.       Он легко сжимает чужие пальцы, чувствуя нарастающую дрожь Спока, и подбадривающе ему улыбается.       – Джим… – Спок неверяще и ошеломленно смотрит на него, но не пытается вырваться.       – О, наконец-то, я снова «Джим», – Кирк фыркает, напоминая о любви вулканца к официозу, а потом скалится еще шире, вспомнив о тех традициях, нормах и поведениях вулканцев, о которых знало большинство – он указывает на их переплетенные пальцы. – Это ведь вулканский эквивалент поцелуя, правильно? Но ты ведь не будешь против еще и обычных, человеческих?       – И всего остального, – Спок кивает, не сводя с него глаз. Неосознанно тянется к Кирку, и тот считывает его движение и двигается сам – тут же прижимается к чужому рту, сухому и прохладному, на несколько секунд, а потом медленно отстраняется.       – Хорошее начало, – удовлетворенно кивает он, чувствуя, как ладонь в его руке теплеет и перестает дрожать.       – Капитан… – Спок звучит и с облегчением, и осуждающе, и с радостью. В нем сейчас столько всего, что Кирк улыбается до боли в мышцах – у них впереди еще столько всего неизведанного, того, что они еще никогда не пробовали, не видели, не ощущали. Но теперь все это они будут делить вместе, и вполне могут не только получать удовольствие в процессе, но и никогда не устать от этого.       Этого – любви или чего-то большего друг к другу.       – И опять – «капитан». Ты никогда не изменишься, правда?              ***       Тор больше не собирается ждать и часа. На «Энтерпрайзе» он то злился, то был расстроен его словами. А еще – молчалив и задумчив, по всей видимости, решая, что все-таки сказать брату и как. Высадившись на Йорк-тауне и попрощавшись с Джимом, он ведет Локи в первое же относительно уединенное место – вот теперь он готов говорить.       – Локи, послушай, – они останавливаются у скамьи в небольшом парке – искусственное освещение блекнет, напоминая о наступающем вечере, и прохожих здесь не так много. – Я больше не буду за тобой гнаться.       Лафейсон вскидывает бровь, совсем не наигранно удивляясь, но Тор не дает сбить себя с толку.       – Мы всю жизнь соперничали друг с другом, ненавидели, презирали, но теперь я понимаю, насколько мы оба заблуждались. Я больше не хочу и не буду требовать от тебя какого-либо ответа – я уже знаю о твоих чувствах. И хочу их разделить. Но если ты продолжишь во мне сомневаться, я не буду настаивать на чем-либо. И не буду больше тебя искать. Я останусь в Асгарде, и если ты когда-нибудь что-нибудь решишь, я буду ждать тебя там.       Лафейсон складывает руки на груди и по привычке язвит, обдумывая услышанное:       – То есть, перекладываешь ответственность на меня?       Одинсон никогда не был покладистым. Он всегда шел напролом к тому, чего желал. К победе, в неизведанные дали, к тем, кто был ему дорог. Бесстрашно, по велению сердца и изо всех сил. Что же сейчас? Струсил?       – Нет. Просто хочу сделать так, как хочешь ты. Если не хочешь быть со мной, я держать не стану.       Локи сейчас прекрасно слышит его боль и душевные метания. Сердце, что хочет подчинить и навсегда оставить себе. Но Тор сопротивляется и ему, и метке, действительно намереваясь дать Лафейсону решать.       – Ты же сказал, что знаешь мои чувства – так трудно догадаться, чего я хочу? – Локи хмыкает, а Тор улыбается, легко распознав и смятение брата.       – Убить меня, – усмехается он и тут же вскидывает руки, останавливая возражения. – Но, наверное, уже не так сильно. Раз уж ты обзавелся ребенком «от меня».       – Мечтай! – фыркает тот в ответ и отворачивается, но Одинсон хватает его руку и дергает обратно.       – Я люблю тебя, брат. И все равно буду ждать, – тихо говорит Тор, а потом отпускает его и медленно уходит из парка. А Локи и хотел бы сказать, что тот сам себе противоречит и все-таки давит на него, но признание выбивает воздух из легких, заставляя замереть на месте и просто подышать десяток секунд.       – Чтоб тебя! – он догоняет Одинсона, толкает его плечо собственным и пристраивается в шаг, демонстративно не замечая ухмыляющуюся физиономию сбоку.       – Ты пожалеешь об этом, – предупреждает Локи, и Тор кивает.       – Непременно. Но жалеть я всегда буду чуть меньше, чем наслаждаться.       Лафейсон знает, что так и будет. И у него будет точно так же – он скорбел по нему две сотни лет, и очень быстро привыкнет к нему обратно. Очень быстро поддастся этим чувствам, даст слабину и позволит себе любить в ответ. И они действительно больше не будут ни искать, ни догонять друг друга – они уже – одно целое. И очень скоро даже станут им буквально. Тор ведет его в неприметную гостиницу в конце улицы. Абсолютно легально снимает номер на двоих, а как только закроет за ними дверь, так сразу и прижмет к ней собственного брата. И подарит ласку. И тепло, и наслаждение, и боль, и покой.       Их связь станет чем-то большим, чем витиеватый рисунок на груди – она раскроется, наполнится и будет шириться, пока не заполнит их тела до основания. Она покажет им самые сокровенные желания друг друга, и они тут же их исполнят. Она свяжет их крепче всяких цепей, принуждая почти врасти друг в друга. Позволяя чувствовать самих себя – вкус, запах, цвет. Позволяя воссоединиться и больше никогда не расставаться. Ну, почти.       Возможно, после томной ночи, наполненной сладким шепотом, протяжными стонами и новыми признаниями, обещаниями и просьбами, она вновь натянется до предела, пытаясь удержать их подле друг друга, но уже никогда не порвется. Даже если расстояние будет в сотню галактик. Она останется в их поцелуях, в движениях тел, изнутри и снаружи, в прикосновениях, что вызывают фейерверк перед глазами, и станет их новой общей памятью. Связи больше не нужно будет бояться отторжения – она уже подтверждена, и останется одной из самых сильных вещей во Вселенной. Связью родственных душ.       И когда Тор проснется наутро один в смятой постели, он ничуть не удивится и не расстроится. Локи такой позер, на самом деле. Никуда он от него не денется. Не теперь, когда знает, что Одинсон однозначно жив. Когда чувствует биение его сердца следом за своим. Когда почти буквально слышит его разум из каждого уголка галактики. Надо только подождать, и однажды он сможет усмирить свою гордыню и снова быть с тем, с кем хочет быть. Тор уверен, что ждать ему придется очень недолго.              ***       Ленивое утро – это когда Спок осторожно будит капитана за полтора часа до начала их смены. Легкими, нежными прикосновениями к щекам, пальцам или сознанию. Когда осторожно встает с общей кровати и возвращается через несколько минут с чашкой реплицированного кофе. О которую греет руки, пока жидкость не станет приемлемой для употребления температуры. Пока ему самому не надоест ждать первый утренний поцелуй и довольную улыбку – рядом с ним капитан всегда спит хорошо, без кошмаров.       После новой встречи с Одинсоном и Лафейсоном Кирк снова долго не может о них говорить, но и тут вулканец терпеливо ждет – доктор Маккой пересказал ему разговор в карантинном отсеке весьма подробно. И теперь Спок хочет знать не только реакцию Джима на эти слова, но и все те подробности жизни капитана, о которых упоминал Локи. Он хочет знать о нем абсолютно все. Больше, чем уже знает и больше, чем мог бы знать кто-то еще.       Он хочет разделить с ним каждый день их жизни, хочет оберегать его и заботиться о нем как о самом ценном существе во Вселенной – совершенно логичное желание для тхайла. И знает, что Джим хочет этого с не меньшей силой. Теперь – уже точно. Несмотря на все страхи и сомнения вулканца, их попытка не стала разовым увлечением – для него и не смогла бы, но и для Кирка оказалась самой важной вещью в жизни. Он и здесь проявил себя уверенным, надежным, искренним и находчивым человеком. Он стал его партнером, и Спок никогда не смог бы представить то счастье, что с ним приобрел. Для этого счастья нет категории, сравнительной таблицы и даже четкого определения. Это что-то большое, как «Энтерпрайз», умещенный в сердце, и что-то непостижимо прекрасное, как улыбка ребенка, теплый закат или запах родного дома. Это что-то непостижимое, как сама Вселенная, и что-то близкое – ближе, чем костный мозг. Это что-то всеобъемлющее, невыносимо необходимое и редкое, как рациональные мысли в голове Джеймса Тиберия Кирка.       Спок еще долго может сравнивать свои чувства, но Джим уже просыпается. Потягивается, садится на постели, отодвигает чужие руки с чашкой и утыкается лбом в подставленное плечо.       – Утро, – хрипло желает он, и Спок соглашается – доброе оно довольно редко.       Но «Энтерпрайз» пока не горит, не взрывается и не падает. В них не стреляют, не берут на абордаж и не пытаются шантажировать. Они не спасаются бегством от чего-либо, не в заточении, не больны неизвестными болезнями. Они не умирают ни в камерах варп-ядра, ни в жерлах вулкана, ни во льдах. Не спасают и не убивают. Гамма-смена прошла спокойно, и впереди новый день, который вполне может быть на что-либо из вышеперечисленного способен.       Джим ловит эти его мысли налету, даже без контакта, интуицией, и соглашается – они – исследователи на почти бескрайних просторах вселенной, а та всегда горазда на какие-либо… «причуды». Джим готов встретиться с каждой из них, и Спок теперь готов тоже. А вместе с ними и весь экипаж «Энтерпрайза».       Поэтому никто из них не будет удивлен, когда они заступят на смену, а Вселенная откликнется на их готовность принять ее вызов.       – Капитан, прямо по курсу неизвестное судно. Похоже на катер из системы Преоды, – бодро рапортует Чехов, и Кирк чувствует, как его сердце быстро наращивает темп и начинает лихорадочно биться в ребра – и эхом – в животе.       – Вызывают, – докладывает Ухура, и Джим с улыбкой позволяет ей установить связь.       – Племяш, привет! Я тут одного воришку потерял, ты его, случаем, не видел? Большое такое, неповоротливое судно, похожее на допотопный чайник. «Эрв…» «Мэвр…» О! «Эвридикой» звалось, – Одинсон хищно улыбается, разглядывая Кирка, а тот не может не откликнуться – ни Тору, ни Вселенной.       Космос, на самом деле, маленький – найти в нем что-то так же легко, как и потерять. Как встретиться вновь, так и навсегда пропасть всуе. Но Джим Кирк, капитан Звездного флота, не боится трудностей – он встречает их лицом к лицу. Зная, что за его спиной всегда будут друзья, семья и экипаж. Зная, что его родной дом – это космос, в котором для него очень скоро не останется никаких тайн. Зная, что где бы он ни был, он больше никогда не будет одинок.