Одни

      Солнце уходило за верхушки деревьев, освещая стены и окна поместья. Легкая персиковая дымка простиралась вдаль окрестностей, голубое небо медленно темнело, и тени от деревьев становились контрастнее, чем ранее. Лучи больше не припекали голову, на небе появились несколько туч, освещенных тусклыми лучами. Молодые девушки хлопотали на кухне и ополаскивали большие керамические тарелки для ужина, громко переговариваясь друг с другом. — Маргарет, подай салфеток! — К чему они? Господин Оранский ужинает в полном одиночестве сегодня, так мне сказали. — Его верный слуга Вильям в полном здравии, приказали подать и на него. — Мужчины так непредсказуемы… — грустно вздохнула служанка, покачав головой. — Давай поживее, пора уже гуся щипать!       Несколько дам рассмеялись и одной бедняжке пришлось встать с мягкой табуретки и выйти на задний двор. Их разговоры и шум воды в ведрах пересекались и даже спорили с остальной атмосферой в поместье. Этажом выше царила почти ледяная тишина, лишь редкие топтания по коридорам то вверх, то вниз проносились рядом с дверью. Один из стражников зевнул и повернулся к напарнику, который, как и он, не спал около суток, стоя на постоянной охране. Тот читал толстую книгу и сонно бегал взглядом по строчкам. — Хей, я слышал, что господин Оранский хочет дать надбавку к зарплате. Как думаешь, мне хватит на новую козу? — шепотом спросил один, отвлекая молчаливого напарника толчком в плечо. — Они нынче дешевые, может, купишь нового жеребца? Мистер Вернер недавно проболтался, когда я менялся с ним, что мистер Басх на ярмарке выставит своего породистого жеребца за полтора гульдена! Думаю, тебе стоит наведаться туда на выходных.       На втором этаже, если подняться по лестнице и пройти примерно тридцать шагов в левое крыло, как отсчитывали охранники, ходя из стороны в сторону в обеды, а затем постучать в тяжелую дверь, можно услышать сухое «Войдите», но не грубым мужским голосом, а скорее строгим юношеским. Это был самый большой кабинет в поместье — самый высокие потолки, самые широкие окна. По бокам книжные стеллажи с обилием старинных томов, совсем не свойственных вкусам молодежи, и скромный светильник, который поджигали очень редко, зачастую в кабинете горели свечи. У входа можно заметить передвижную лестницу, позволяющую забраться к самым высоким полкам книг, постигая знания там же, опустившись на кресло. Однако последнее время эта деревянная установка покрывается пылью, и каждый раз, когда ее протирают девушки, они не замечают следов ботинок или изменения местоположения томов.       Работники дома не заходили туда без уважительных причин, таких как поступление почты и писем из штатов, приезд гостей, драке пьянствующих ухажеров за забором и других мелочей будничной жизни, зная, что на них посмотрят строго и напущено, отчитают, ведь по таким мелочам к господину идти просто не позволительно.       Стук часов пробил уже пять вечера когда ранее описанная картина начала увядать — на то особенность осени. Юноша, владелец кабинета на втором этаже, водил пером по бумаге, подперев рукой подбородок. В голове была глухая пустота, заученные строчки официального обращения к штатам и юридический язык складывались в голове не в первый и явно не последний раз. Шелест поглаженной рубашки щекотал кожу, и открытое окно нараспашку давало свежести разуму, столь необходимой сейчас.       На секунду бросив взгляд на близлежащую книгу — Анатомия меланхолии Бертона — он застыл, пытаясь вспомнить, откуда эта книга и читал ли он ее вообще. Взяв ее в руки и пройдясь пальцами, полистав страницы, он так и не вспомнил, была ли она в его библиотеке ранее и как давно она тут. За последние пару дней парень забыл о людских сновидениях и мягкой постели, будучи полностью погруженным в рутину с документами. То один мелкий барон напишет жалобу на своего соседа: чужие дети воруют яблоки из сада, то очередные врачи-мошенники, изготовляющие лекарства и выписывающие рецепты вместе с лжедиагнозами, объявятся в городе, то сбежавшие слуги опять устроят восстание против графа-содомита. Порой он не выдерживал и наглухо закрывал дверь от остальных, болтая до ночи с приятелем и напиваясь так, что молодой организм на утро еще долго отходил, но зато он сам чувствовал себя эмоционально отдохнувшим. Приятель, привыкший к подобному образу жизни не пытался изменить господина или поставить его на путь истинный — от таких, загруженных психологически дней, обычный подросток и дня не продержит, а этим парень живет же на протяжении нескольких месяцев с начала получения должности.       Но недавно на его плечи легло еще одно большое дело со всеми прилагающими бумажками. И именно его сейчас заканчивал господин, засыпая на ходу. На автомате написав заключительную часть, он сложил его пополам и только потянулся к конверту как услышал стук в дверь. — Войдите, — сухо выдал он и откинулся на мягком кресле. Руки оказались на дубовом столе прошлой половины века, когда он корпусом поддался назад и спина заныла, чувствуя мимолетное расслабление по сравнению с целым днем.       Мужчина в возрасте приоткрыл дверь и шагнул вперед одной ногой так, что она была видна из-за двери, но вторая стояла за ней. Он сутулил спину из-за ночных переписок с соседними землями и часто поправлял съезжающие очки. Недавно он обнаружил у себя пару седых волосинок когда шел на стрижку и с того времени начал отращивать волосы, собирать их в хвост, который был чуть ниже линии плеч. А все лишь для того, чтобы выглядеть хоть чуть-чуть моложе в компании своего господина. — Маркиз Оранский, я к вам по поводу письма. Вы уже отправили его? — Вильям, я штатгальтер*, а не глава семьи, ты можешь просто звать меня сэр Оранский или Реймонд, — раздраженно бросил он. — Да, письмо готово к отправке. Поторопи послов, чем раньше все закончится, тем быстрее мои цели будут достигнуты.       Ричард часто намекал мужчине, что стоит прекратить использование официального обращения к нему ведь между ними довольно долгая дружба, совсем не свойственная такой разницей в возрасте, но не являющаяся чем-то необычным в королевских домах. (*Штатгальтер — в ряде государств Европы должностное лицо, осуществлявшее государственную власть и управление на какой-либо территории данного государства) — Реймонд, не сочтите меня человеком, который не уважает ваш титул и права, а также здравый смысл, но может вы пересмотрите это дело еще раз? Мне кажется это слишком жестоким по отношению к вашему наставнику и тому, кто заменил вам отца в детстве, — Вильям мялся на пороге, трепал воротник рубашки и растерянно смотрел на молодого приятеля. — Этот человек охотился на меня и хотел подставить, когда мне только исполнилось семнадцать. Ты помнишь, что мы предприняли для моей безопасности на тот период, — отрезал юноша, резко поднимая взгляд на помощника. Ему не нравилось, если его пытались переубедить в том, в чем он был уверен с самой юности, уже далекой от него, как ему казалось, — и глупо предполагать, что он до сих пор планирует отдать мне престол с благосклонной улыбкой. После стольких лет успешного правления любой не захочет просто так передать его кому-то вроде меня, — он указал на себя пальцем, — отродью дома Оранских, потому лучше избавиться от него сейчас, пока еще есть время и случай подходящий, да и оранжисты сами убьют его из-за слухов. И я объясняю тебе это уже не первый раз, когда ты уже поймешь эту простую истину?!       В силу юношества Реймонда Вильям видел в нем свойственные его возрасту эмоциональные волнения ранее, но сейчас, когда ему уже двадцать два, данные «припадки» выглядели как крики души. Страшные и отчаянные, но Оранский умел говорить и всегда обращался к врачам с любыми проблемами, даже душевными — в семнадцать лет у него нашли патологии, связанные с тревогами сердца, а, следовательно, и с шаткой нервной системой. Сами гости поместья порой беспокоятся, видя болезнь штатгальтера, но юноша упорно отказывает во всякой помощи. — Господин, но разве нет другого способа избавиться от него? — отчаянно спросил мужчина. Удивительно, что мужчина, вдвое старше, просит юношу не убивать мало знакомого ему человека. Он всегда оберегал Реймонда пока, тот не стал полностью дееспособным и не решил, что теперь он может перестать быть лишь частью мертвого фамильного дома и попробовать оживить его самостоятельно. — Нет, — отрезал Реймонд, твердо посмотрев на него. Слуга вздохнул и наклонил голову. Ему совсем не хотелось ссориться с Вильямом, однако тот вынуждал применять острый язык. — Скоро я отдам тебе письмо в Генеральные штаты, — продолжил он, — зайди ко мне позже. — Да, господин, — шумно выдохнув, произнес мужчина, идя к двери, поняв, что переубеждать Оранского бессмысленно, ведь каждая птица поёт в зависимости от того, какой у неё клюв, — И все-таки, война, Реймонд не лучшее время для присвоения себе законного престола. — Пойми Вильям, — протянул холодно штатгальтер, опираясь руками о стол, — я делаю это не только из-за собственной прихоти, а для благополучия страны. Люди взбунтовались, и после этой войны не будут слушать прежнего правителя. Чем тебе не возможность занять его место? Да и, по улицам ходят толпы людей, кричащих о том, что мне, Реймонду III Оранскому, — передразнил он сам себя, — пора бы уже стать королем. Какие тут еще возможны варианты? — Не знаю, господин, — выдохнул мужчина. — Если других возможностей сберечь жизнь нет, придется убить одного хорошего плохого человека. Я загляну к вам через четверть часа, приглашу на ужин, — он вышел, глухо ударив дубовой дверью.       Реймонд остался один. Его часто приводило в бешенство, что он цитирует его. Нотки раздражения все еще остались на лице, но, плюхнувшись обратно в кресло, он наклонился над бумагой и бегло перечитал письмо. «Уважаемый…я получил сведения об иностранной… Витта с Францией и Англией…прошу вас разъяснить эту ситуацию…сведения даны 3 августа 1672 года… штатгальтер Гелдерланда, Реймонд III Оранский».       Реймонд сложил письмо в конверт, шумно вздохнув. Оглядев кабинет, будто все еще сомневаясь, он твердо поставил штамп горячим сургучом, ознаменовав свое решение не только перед собой, но и перед остальными. — А стоит ли? — спросил он себя, но тут же откинул все мысли и положил письмо на край стола. Он наследник, достигший положенного возраста, и обязан занять престол любой ценой. Даже ценой одной жизни. «В мирное время, Реймонд, лучше жизнь одного хорошего человека, чем жизнь сотни плохих людей, но сейчас у нас нет времени беречь единиц, иначе нас — тех самых плохих людей — совсем не останется».       Слова, очень знакомые ему, выученный наизусть. Он даже не помнил примерно внешнего вида того человека, но точно знал что это откуда-то из прошлого, недалекого и теплого, оставившего большой след. Почему-то эта фраза вызывала щекотание в области живота и груди, будто все его тело испытывало отвращение. Странные чувства, преследующие его, по сравнению с общей человеческой жизнью, недавно. Но, как оценивал сам себя Реймонд, именно подсознание скрывает от него все те моменты, защищая его сердце. Впрочем, его сейчас больше волновало это злосчастное письмо, что далось ему буквально потом и кровью, а также миллиардами умерших нервных клеток. А все из-за его наставника.       Де Витт был учителем юноши в детстве сначала предметов для всеобщего образования, а позже, когда мальчик пошел в школу, стал воспринимать его как соседа по комнате, и с отрочества Реймонд уже был сам по себе. Наверное, именно это сыграло с сэром Яном злую шутку, ведь он не напомнил себе убрать договора королевской важности повыше на полки или вовсе спрятать в тайник. Как узнал брюнет, де Витт в 1650 году стал правителем Нидерландов, подписав договор, что его преемником станет Реймонд III Оранский, сын Реймонда II и Марии Генриетты Стюарт. Потому сейчас, на пороге своего двадцати двухлетия, Реймонд не может стоять в стороне. На самом деле Оранский давно промышлял, как же получить престол и каким способом, но в силу своего возраста не мог придумать какую-либо претензию, чтобы свергнуть наставника с поста. И как же так удачно встали звезды, что Франция объединилась с Англией и собиралась развязать войну с Нидерландами? А после больших поражений люди стали обвинять де Витта в иностранной оккупации? Право, превосходно.       Парень собирался закончить все дела до ужина, и только схватил стопку с бумагами, перевязанными ниткой, как в дверь ворвался сам де Рюйтер — адмирал здешнего войска. Он был одним из самих редких посетителей штатгальтера по причине отсутствия серьезных проблем, чаще всего с вышеупомянутыми восстаниями или драками они управлялись быстро и мистер Рюйтер не считал важным мешать господину, документирующему эти самые происшествия. Сейчас он был без мундира, в одном лишь пыльном военном жабо, с явным волнением вперемешку с удивлением на лице, совсем не свойственном его вечным морщинам в уголках глаз и рта, и в руке державший револьвер. — Господин, к воротам здания приближаются неизвестный люди, — доложил мужчина, выпрямившись. — Сколько их? Признаки в одежде что-то выдают? — спросил парень, сразу вставая и идя к окну, стуча маленькими каблуками. Одернув шторы, он увидел у ворот около десяти дюжин людей. Освещение падало неудачно, но штатгальтер смог разглядеть темно-бордовые мундиры и черные шляпы — только английские военные могли носить такое. Повернувшись обратно, Реймонд тут же выпалил, — Немедленно узнать их цели и кто во главе. А также, — он чуть помедлил, открывая первый ящик в столе, — если откроют огонь, приложить все усилия для мощного ответа. Передаю полное командование на вас, адмирал, — твердо ответил он, вытаскивая одну затейливую вещицу — пистолет с удлиненным дубовым дулом и ударно-кремневым замком — один из самых малоиспользуемых предметов в жизни Реймонда. Он редко пользовался оружием, ведь во время войны пятилетней давности он не был еще готов идти на морской фронт и, тем более, не владел землями для своего войска. — Есть, сэр Реймонд, — твердо ответил адмирал и вышел, быстро устремившись по коридору на улицу.       Реймонд принялся ждать, нервно стуча указательным пальцем по столу, свесив руку с оружием и запрокинув голову назад. Тяжелые напольные часы медленно тикали и качались из стороны в сторону, пока на улице слышались глухие выстрелы. Оранский не смотрел, ведь при всей его грубости ему не позволено по личным причинам смотреть на смерти людей и ход стычки. Он также был уверен в адмирале и его решениям касаемо исхода, потому даже в самый запущенный момент он мог что-нибудь придумать. Но это были лишь слова Вильяма, а ему Реймонд доверял больше всех остальных в разы. Однако, за окном он изредка посматривал для собственной безопасности — в центральное окно могли спокойно выстрелить, хоть шторы и были задернуты. Ему нужно было просто ждать что будет дальше.       Крики и возня шумели где-то внизу и Оранский в один момент представил что он не тут, а на центральной площади города, где оранжисты убивают, как волки сгрызают своих жертв*, Яна де Витта, как он кричит и молит о пощаде. Не нам судить о столь жестоких мыслях человека, о жизни которого мы мало знаем, но это может дать нам повод подумать о том, что привело его к этому. Господь судит — Господь и карает.       Вдруг выстрелы послышались в коридоре. Реймонд выпрямился и встал с кресла, проверил пули в пистолете и ощутил, что слегка нервничает, но в тоже время пребывает в решительном состоянии. Он не знал, как поведет себя оружие, ведь стрелял из него всего несколько раз, но в качестве не мог сомневаться. Он не слышал голосов, только сильный топот и выстрелы, подающие тела. Ни возгласа. Казалось, ожидание будет вечным. Реймонд был уверен, что это его люди. Голландия не может проиграть Англии во второй раз. Он дал себе обещание не допустить больше поражений его страны, хотя бы на время его правления. Обойдя стол, он поднял голову и прислушался. После продолжительного обстрела и грохота упавшего тела все резко прекратилось. Порядка десяти секунд все было тихо. «Все умерли? — звучало в голове парня».       Стук каблука в коридоре и Оранский шепнул что-то бранное. Сжав сильнее оружие он поставил палец на курок и уже был уверен, что это не его люди. Они бы точно не шли так медленно, словно дразня, приближаясь к двери. Ожидание было мучительным. Очень медленно, очень вяло, будто ему по кускам отрывают кожу с пальцев. Неприятное щекотание в конечностях уже одолевало его, и ему только и оставалось что гадать как поведет себя противник в следующие секунды.       Тихий скрип двери. Палец надавил на курок. Лакированные туфли, темно-синие брюки, белая рубаха с пятнами крови и красный мундир. Он был его роста — так казалось издалека — и примерно такого же телосложения, но из-за обилия одежды мог быть чуть худее. Незнакомец в черной английской шляпой шел, наклонив голову с оружием в правой руке. — Да начнется третья англо-голландская…- произнес он на чистом английском, и сначала Реймонд чуть опешил — он давно не слышал английской речи — но потом поймал себя на мысли, что где-то уже этот голос слышал. Выставив вперед оружие и подняв голову, юноша остановился. Рука Реймонда дрогнула. Никто не выстрелил. Лица друг друга были им так знакомы, но один из них никак не мог узнать, кто же это именно. Взгляд юноши в красном мундире был растерянным, но затем он резко усмехнулся, выражение лица обезумело на глазах. — Хах… Рей?       Сняв шляпу резким рывком, и, поправляя волосы, Оранский узнал его. Блондинистые локоны он бы узнал из тысячи — это он понял еще тогда. Лицо уже знакомого человека изменилось и Реймонд даже удивился, когда увидел его без любимого светло-голубого жюстокора и складок жабо, выделяющих тонкую шею, ведь это тоже были отличительные знаки его rebelle*. Вместо этого была небрежная рубашка и сильно мятый мундир.       Картины прошедших дней замелькали перед глазами. Он не забыл, как бы не старался. *rebelle — бунтарь (фр.) *Как волки сгрызают своих жертв — отсылка на голландский инцидент лета 1672 года, когда оранжисты съели Яна де Витта и его брата, Корнелиуса.