Одни

…я прибуду и утешу тебя… — Тогда почему ты не тут сейчас? …не проси меня не писать слова любви… — Любовь? Красивые речи никогда не бывают гарантом таких же глубоких чувств, Шекспир нам врал.       Читая это, Норман сначала улыбался, преисполненный счастьем и ждал новых писем, но потом доставал письмо все реже и реже, храня рану на сердце глубоко внутри, закаляя его с каждым днем все сильнее и жестче. И в один день он получил форму английского адмирала, сшитую прямо на него. Отец долго думал, стоит ли высылать его на одну из крупнейших провинций Нидерландов, но именно для этого он готовил его с семнадцати лет и тогда сомнения уходили сами по себе. Мистер Эстер не боялся того, чему был научен и для чего его, словно нож, кропотливо точили и меняли ручку на более крепкую. — Сын, только попробуй меня подвести, — строго воскликнул Грег Эстер вечером во время сборов и сын лишь слабо кивнул.       Той же ночью, сказав жене, что немного подумает о своем, позволил себе тихо поплакать в гостиной на первом этаже. Только той ночью он позволил своему истинному существу занять главенство в теле, и он уже боялся, ведь Грег Эстер никогда не позволял ему плакать долго и без причины, даже если сам парень знал ее.       Утром отец, проснувшись, увидит из окна как Норман уезжает в центр города, откуда они под покровом ночи проникнут в порт Гелдерланда на судне и первым делом отправятся в поместье штатгальтера. Отряд состоял из самых лучших военных, в этом помог мужчине Джеймс Ормонд, не подозревающий о том, куда именно отправили людей. Однако даже если бы ему было известно, тут он был бы бессилен. Два равно уважаемых дитя В стране, где повстречали нас событья, Ведут междоусобно все боя Не пожелав унять кровопролитья.*       Тихий стук тяжелых настенных часов. Все пролетело перед глазами и прекрасное тогда, но отвратительное чувство влюбленности сейчас, вернулось обратно к Реймонду. Первое, о чем он подумал, что ему просто померещилось от переутомления, но сомнений не осталось как только он увидел лицо парня. Электрические волны прошлись по нему и тело парализовало, будто он в кошмаре, который снится ему каждую ночь, но все равно пытается убежать. Перед ним вовсе не маленький мальчик, а элегантный парень в красном мундире со следами крови на руках и линии живота. Мундир был расстегнут, и из плотных брюк выбивалась белая рубашка, тоже в пятнах. Перед ним убийца людей и, видимо, даже закопанные чувства его не остановят.  — Реймонд? — выдавил он, и мужчина узнал этот сдавленный голос. Нет тепла и доверия в глазах, нет больше той кроткой улыбки и сияющего при свете фонаря лица, но дрожащий голос все равно выдает тебя, Норман. Потому что он тоже не забыл.       Прошло столько времени, что Оранский уже перекопался сам в себе и расставил все линии над буквой ḿ касаемо этого инцидента, представляющего собой всего лишь легкий роман и пообещал себе в скором времени забыть. Он верил, что забудет и если не сейчас, то через время обязательно. Реймонд тихими ночами закрывал глаза на то, что ему часто мерещится в толпе его образ, белоснежные волосы, нежно-голубой жюстокор, расшитый мелкими кружевами, и венок на голове. Выкидывает из головы, разрывает все воспоминания о нем, но они порой опять врезались в голову. Однако Реймонд сумел охладеть. Я сравнивал с тобою день погожий Сказав, что звезды на тебя похожи. — Как же так вышло, что вы оказались тут, мистер Ормонд? — продолжал блондин голосом, похожим на его отца, — я думал, ты живешь в поместье графа Ормонда и его жены, а не один из мерзостных нидерландских шишек. Вроде, когда мой отец говорил, что ненавидит Нидерланды, ты решил спорить с ним, да? Ах, теперь понятно, лицемерный лгун, почему ты никогда не говорил о политике ни со мной, ни с остальными!       Он стоял перед ним. Норман Эстер, человек, которого он представлял, как целует и танцует на балу в тени деревьев, считая раз-два-три себе под нос. Они могли сыграть свадьбу у себя в головах, надев импровизированные венки и думать, что обязательно обменяются письмами как только Оранский приедет в «другой городок». Единственное, что было преградой — ложь, погубившая Реймонда окончательно. А ведь лгал он по собственной юношеской глупости, совсем не думая о последствиях. — Норман… — растерянно произнес он, не спуская курок. — Что тут забыл ты с этими отбросами? Не говори только, будто в этот раз вы смеете третий раз в столетии взять реванш? Вроде Англия решила все еще в шестьдесят седьмом году, и тогда, смею напомнить, она мялась над подписанием мирного договора. — Ты забыл слова моего отца? Англичане никогда не сдаются. И эти ребята — работа и связи, — он указал пальцем вверх, сделав шаг вперед, — человека, что очень знаком тебе, мистер Ормонд. Или я ошибаюсь, теперь тебя правильнее звать Реймонд Оранский, верно?       Брюнет лишь хмыкнул, не желая говорить о собственных ошибках и необдуманности и тем более превращать их разговор в выяснение давних отношений. Но, если он не желал ворошить прошлое, почему сейчас так много смешанных чувств внутри и совсем не хочется стрелять, и, лишь знание долга перед страной — как принца и кавалера — обязывает его не отпускать пистолет, но курок нажимать он не желает. Или не может? — Ни за что не поверю что ты, мягкая маргаритка, можешь убивать. Однако я догадываюсь, кто стал причиной всему этому, но смею напомнить, пистолет я держу не первый раз. Интересно, кто же выстрелит первым: военный или ты? — слова кольнули его сердце, но он его проигнорировал. — Реймонд, дорогой, столько времени прошло, и я хорошо овладел оружием, — покрутив его в руках, усмехнулся Эстер, и только сейчас Оранский заметил в его глазах дикий огонек вперемешку с цветом синей бездны. Он никогда не видел его злым и это поражало. — Все благодаря отцу и его заботе обо мне, после того как меня бросил возлюбленный, — чуть повысив голос, отрывисто произнес он, а затем ухмыльнулся так, как не мог ухмыльнуться его Норман, — знаешь, а мне так было больно когда прошел один год, а ты так и не написал мне…       Реймонд вмиг почувствовал себя ничтожно жалким человеком. Вильям и мистер Ормонд в одно ухо твердили ему что из их дружбы ничего бы не вышло — как не посмотри, а двум людям не быть вместе из-за стран, городов, мнений, лжи, войн и других причин, по которым тот или иной человек в который раз отпускает и обрывает связи. Он разбивал себе сердце намеренно, ужесточая его для борьбы с врагом, а в итоге, ужесточил его так, что не смог выдержать напора и заперся где-то внутри. Эти мысли начали приходить к нему только сейчас, когда он напрямую встретился с тем, кому не писал пять лет с момента уезда. И он знал, что убивает теперь не только себя, но и его — очередная ложь, заложенная в последнем письме злила его самого еще больше — но продолжать мучительную игру с таким количеством он просто не мог. Норман не понял бы его тогда, да и вряд ли поймет сейчас, не питая нежных чувств — это он прочел в его взгляде, но вместе с этой непоколебимостью у него дрожали колени. — Норман, ты так хочешь поворошить прошлое? Мы много наделали ошибок тогда, — бросил Реймонд, делая медленный, но отчаянный шаг, прицеливаясь оружием прямо в сердце, некогда стучавшие в такт с его собственным.       Но вопрос стоял не только в том, какие чувства он питал к человеку, но и в том, что скажут люди. Это были устои их времени, и даже я не смогу ничего сделать с этим, показывая вам всю правду и только правду, коей поделились со мной. Реймонд прекрасно понимал, что Норман будет ненавидеть его через время, ведь ни одна женщина не должна быть брошенной, как и ни один мужчина не должен оставаться с разбитым сердцем. Был ли хоть малейший шанс, что его простят за такую ужасную выходку? Вопрос, к сожалению, всего лишь риторический. — Я ждал тебя чертовых два года, и, не получив ни письма, понял все только тогда. Прошлый маленький мальчик лишь терзал себе сердце в поисках родной души, но ошибся по-крупному уже второй раз, — выдавая мерзкую ухмылку, будто не слышал вопросов, он произнес это очень самодовольно, будто гордился собой. — Но я больше не он. Знаешь, оказалось, что достигнуть желаемого мною не составит труда если постоянно отгораживать свое сердце от любви и давать ее только тем, кому это на руку. Например, Эмме Булстрод и ее семье.       В этот момент уже блондин не выдержал, слегка всхлипнув, и Оранский заметил, как он второй рукой крепко сжимал край мундира, теребя его, будто это была его точка контроля, не позволяющая дать вверх эмоциям. Он моментально распознал в этом невроз, какой проявлялся в нем довольно редко с их первой встречи. Но если явление это довольно редкое, значит, в такие моменты с ним происходит что-то, чего не знал даже Реймонд. — Норман, зачем ты ломаешь себя? Ты думаешь, я совсем не вижу как ты на грани? — мягче, чем обычно, спросил Оранский, пытаясь найти слабую точку и позволить им повременить с кульминационным моментом.       Из этого кабинета они не смогут уйти вдвоем и это было очевиднее, чем небо над головой — два командира, две одинаковые цели и лишь одна попытка. Сейчас перед ним был Эстер, сердце которого почти ничего не почувствовало. По крайне мере, он делал вид, что ничего не чувствовал, и прекрасно знал, что Оранский делает тоже самое. Норман хотел выглядеть непоколебимым и сбить с толку противника, кем бы он не был, потому он тоже разрывал остатки прошлого себя. Он не мог дать слабину и понимал, что именно сейчас происходит между ними — так старые обиды выходят из глубин сердца. Все во имя одной цели, цели, которую он преследует и которая не должна быть огорожена прошлыми чувствами. — Ломаю себя?! — блондин истерически засмеялся, слегка согнувшись и опустив пистолет, который, казалось, был лишь для вида и он сам не хотел убить сразу парня. — Это просто апатия и ледяное равнодушие обнуляют любые клятвы и красноречивые фразы, сказанные в солнечные мгновения. Знаешь, после твоего отъезда я не помню таких длительных сезонов теплой погоды, однако в окно я тоже не смотрел часто. — Ты в это время наверняка вовсю развлекался со своей женушкой, потому и забыл о наших словах, — сменив тон голоса на противоположный предыдущему, глотая горечь, ответил Реймонд, ранив и оскорбив Нормана как можно глубже, лишь бы не показать слабости в ответ.       Его самого сильно дернуло от этого, ведь их последняя встреча закончилась так прекрасно и брюнет не хотел портить ее мыслями о половой жизни в последующем у бывшего возлюбленного. Но тогда бывшего ли, если чувства вылезают откуда-то из-под ребер и стремятся освободиться от тела, вырываясь в жестоких словах? — Ну-ну, Реймонд, зачем же так жестоко, — усмехнулся Норман, глаза, которого были на мокром месте, но он терпел. Он смотрел прямо на него, но будто сквозь. Оружие им не нужно было вовсе, они могут убить друг друга словесно и морально задавить, — а знаешь, миссис Булстрод довольна хороша. Когда мы планировали первенца, она так кричала, уж думал, все поместье разбудит, — он горько усмехнулся. «Лучше жизнь сотни плохих людей, чем жизнь одного хорошего человека. Но сейчас у нас нет времени беречь единиц, иначе нас совсем не останется» «Сын, только попробуй меня подвести.» — Ты успел полюбить эту женщину? — чеканя каждое слово, давился собственными воспоминаниями Реймонд. Он никак не мог понять, когда он перешел ту черту и стал настолько отвратительным человеком даже самому себе. Больнее всего ковырять старые раны. — Если я отвечу да, ты отпустишь сомнения и выстрелишь? — Если ты ответишь «может быть», я приму твою хорошую игру. — С чего ты взял, что я играю? — Ты не тот в кого я был влюблен. — Ах, влюблен, — протянул жалобно Норман, горько усмехаясь и дрожащей ногой подойдя ближе. — Может быть, тогда, в шестьдесят седьмом году я был влюблен, однако сейчас это слово можно отнести только к моим двум детям и домохозяйке жене. — Ты уверен в этом? — спросил Реймонд, видя его насквозь и как бы блондин не пытался угадать действия мужчины, зоркий глаз был на стороне Оранского. — Почему ты не решил выстрелить сразу, а продолжаешь этот бессмысленный диалог? — Бессмысленный? Ты не простой солдат в округе, а, как я узнал, целый нидерландский принц. И посуди сам, разве я мог упустить возможность побеседовать с таким эгоистом как ты? Твои красивые речи никогда не бывают гарантом таких же глубоких чувств, Шекспир нам врал. — Тогда мы оба врали самим себе, веря в них? Но вместе с этим и ты возможно соврал и мне в своих исключительных чувствах к семье? — Все верно.       Норман приблизился к Реймонду настолько близко, насколько позволяли ватные ноги и легкое головокружение, которое он сдерживал силой. Первой реакцией при встрече был шок, второй — сожаление об утраченном времени на лживые фразы, третьим… — Господин Оранский!       За спиной Нормана, в дверном проходе показался Вильям, испуганно взглянувший на Реймонда. Он держался за плечо и брюнет сам испугался за него не на шутку. Мысли в голове Оранского вновь начали мешаться, ведь сейчас он хотел защитить единственного товарища, потому опустил пистолет и направился прямо к нему, забыв о блондине. — Английские…войска, — пытаясь отдышаться, рвано выдохнул он, но, увидев в каком положении находится сам парень, вытащил мелкий револьвер и нацелил его на адмирала, — господин Оранский, не двиг…       Сильный хлопок прозвучал в кабинете и Вильяма слегка дернуло в сторону стены, а ноги его подкосились. Реймонд остановился, смотря, как на белоснежной ранее рубашке стремительно расползается красное пятно и Вильям на глазах теряет способность ровно дышать и прерывисто кряхтит. У брюнета начинает дергаться глаз, а слезы не идут, будто все высохли. И в один момент больше не слышит никаких звуков. Вильям лежал и не шевелился, грудь больше не вздымалась, а кровь так и продолжала медленно окрашивать всю рубашку в красный. Дыхание Реймонда сбилось окончательно, а сердце начало колотить вместе с лихорадкой тела. Он резко поворачивается к блондину, хватая того за воротник и волоча к стене, где хватает за горло и прижимает, вдавливая пистолет в район где находилось сердце и, хмуря брови отсчитывает секунды до того, как нажать на курок. …третьим была злость. — Что он тебе сделал? — скрипит зубами Оранский, смотря куда-то в пол. — Успокойся. Неужто ты настолько слаб? — дрожащим голосом произнес адмирал, даже не поднимая оружие, просто болтающееся в руке. Тот маленький мальчик начала кричать изнутри, пытаясь вразумить этого Нормана и как только он увидел реакцию брюнета, у него самого защемило где-то внутри от того что он убил не просто слугу. Ни один принц не побежит защищать исключительно слугу, подставляя себя под удар, и от этого мистеру Эстеру стало еще хуже. — Кто это был? — Друг, — кротко ответил он, поднимая взгляд, где более не было жалости, лишь боль от потери сквозь призму спорящих чувств.             Он лишь понял, что опять все потерял. Скачки потерь в его жизни встречаются не первый раз и Реймонду был отвратителен он сам еще раньше, чем когда пять лет назад он пропал из жизни Нормана, оставив того одного. Ему было отвратительно от жалких попыток погасить странные чувства, и смерть единственного верного ему человека могла бы быть той самой точкой, после которой он выстрелил бы, но именно наличие обратных чувств не давало ему этого сделать, из-за чего хотелось царапать ногтями стены и метать в разные стороны книги. Он не первый раз теряет дорогого человека и в этот раз заглушить все становится проще, даже когда мертвое тело лежит за поворотом. — Впрочем, — продолжил он, — Вильям в любом случае был бы мертв. Это уже не имеет значения, как и твоя жиз… — Так ты был не просто похож на меня, мы были копиями друг друга. Помнишь? Людям свойственно бояться быть смелыми, ведь чтобы стать смелым нужно признать в себе наличие причины для смелости. Это единственное наше различие, — произнес Норман своим голосом, глубоким и спокойным, смотря в глаза Реймонду. Бессмысленно давить сейчас на парня, ведь в тот момент, вместе с тем как сломался Оранский, сломался и Эстер. — Реймонд, поцелуй меня, — грубо ответил Эстер, сдерживая слезы и более не в силах сопротивляться. Игра в злых дяденек надоела ему, добровольное следование приказам и устоям отца, которым он подвергал себя, чеканя сердце из самого прочного железа, которое не устояло перед главной болью в жизни. Все начало наваливаться на него и единственное, чего он хотел, это не той мягкости — ее не вернуть, светлых чувств между ними нет более — а тех физических рефлексов на тело Реймонда, что брюнет оставил после себя. Ему хотелось одной слабости, после которой он бы совершил выстрел, ведь цель заложена в разум, а чувства он давно не слушает. — Зачем мне это? — спрашивая больше самого себя, Реймонд продолжал злиться и знал ответ: им были те же самые рефлексы, какие являются единственное преградой на пути благополучного расставания. Они истерзаны жизнью, но и тело может запомнить облик и кожу, ткань которой Оранский так и не нашел. Ему хотелось закричать, гневно заплакать и бежать, как сделал бы пять лет назад, но сейчас он не мог себе позволить этого, потому повысив голос, произнес. — Почему адмирал войска именно ты? Ты же был простым военным служащим, не более так почему сейчас ты стоишь тут? — Просто поцелуй.       Эстер понимал, что для кого-то это последний поцелуй в этой жизни. Он не хотел признавать свою неуверенность в обязательной победе теперь, когда парень сумел опять разбудить в нем маленького мальчика. И я совершенно точно уверена — в страхе виноват именно этот мальчик. — Замри твое сердце сейчас, я был бы самым счастливым человеком в мире. — Но я все еще жив.       Вечная борьба за престол, интрижки за спиной и кабинет, пропахнувший бумагой и алкоголем, ночная бессонница и нож под подушкой тянули на дно штатгальтера и когда печальные картины замелькали перед глазами, он был готов не выдержать. Они оба повзрослели и поняли, что это был лишь полет фантазии, не больше чем вспышка страсти к своему и полу, странное стечение обстоятельств и прочее. Именно это заставляло сейчас их стоять на своем и с горечью на сердце готовиться пристрелить стоявшего напротив мужчину. Но именно этот маленький срыв и едкая просьба любимого не смогла остановить Реймонда. Он грубо сжал чужую кисть с оружием и, прижав к стене, впился грубым поцелуем, услышав как Норман недовольно промычал — его сильно укусили за губу до крови — и не собирался останавливаться. — Я ненавижу тебя, — холодно произнес он, отстраняясь и отходя, словно любуясь тем ужасом, что сейчас происходил внутри Нормана. Он видел, как он нервно кусал губу, но уже просто с покрасневшими глазами и совсем не собираясь более плакать. Реймонда поражала его выдержка, — и люблю одновременно, как друг любит друга, как муж любит жену, всё вместе, и я не в силах отделить одно от другого. Внутри тебя такие же чувства и ты знаешь что единственное что ты сейчас хочешь внутри себя это чтобы все это закончилось и мы просто мирно разошлись. Потому что так бы сказал Норман, которого я люблю. Но ты окончательно стал игрушкой своего отца. — И теперь нам остается лишь…? — хитро спросил Норман, поднимая затекшую кисть, разминая ее как ни в чем не бывало. Главенствующее место в блондине заняла та самая игрушка. Кровь стекла по подбородку, но он лишь вытер ее краем рубашки. — Что? Предлагаешь умереть обоим в таком случае? Но ведь и ты не лучше. Люди, окружающие тебя, не смогли тебя защитить и, следовательно, ты совсем не добился ничего стоящего, любимый. Твое одиночество тебя и убило.       Реймонд тихо ругнулся, чуть склонив голову. Один раз он позволил себе слабину, но это был первый и последний. Нервы лица уже не двигались, а вот колени дрожали, но совсем не от страха. От принятия, принятия сущности стоящего перед ним человека и осознания, что он мог бы полюбить этой непонятной любовью и эту сущность. И тут он вспомнил все те вразумления, которые твердил ему Вильям, строго говорил Джеймс Ормонд, и от жалости и смешанных мыслей не осталось и следа, ведь он понял. Реймонд понял, что все это время думал совершенно неправильно: боль от потери не сопровождается одиночеством, на самом деле одиночество и становится причиной боли, ведь страшнее вновь вернутся туда, откуда начал. Об этом ему говорил Вильям, пытаясь отговорить от казни учителя, это твердил Ормонд, пытаясь вразумить мечтательного юношу. Но, если тогда Реймонд уважал Яна де Вита, если тогда он питал только чистые чувства к Норману, то сейчас он ненавидит и опять пытается отпустить забытые разумом, но не сердцем, чувства. — Ормонд был неправ, — внезапно произнес Рей, опуская пистолет, — лучше потерять сотни людей, чем тебя. Да и мне проще покончить с собой от нескончаемого чувства вины, но раз ты больше не прежний человек, я должен сказать себе спасибо за то, что сделал это тогда. Ведь, не разбей я себе сердце, я бы не был сейчас так жесток к тебе. И я не могу потерять тысячи солдат из-за какой-то там давней любви. Потому прости, — он снова поднял пистолет, шагая ближе, и голос уже дрожал открыто, но он пустил все силы на сосредоточенное лицо и попытки не заплакать сейчас, а чуть позже, — я не могу даже не попытаться убить тебя. — Полностью солидарен с тобой.       Норман продолжал свою шарманку и Оранский все больше ловил себя на ужасной мысли, но уже осознавал это, что хотел его бы прямо здесь и сейчас, только без лежащих вокруг мертвых тел. И этого Нормана он сумел принять и пропустить в свою душу. Он ненавидел себя за это и винил за то, что не смог помочь ему раньше. Норман игнорировал все и всех, концентрируясь лишь на словах отца и цели завоевания, вырезая себе сердце вместе с Реем. Он думал, что станет сильнее, если утопит в себе все чувства, но так он стал только уязвимее и не понял этого. Идеальная семья оказалась слишком идеальна, а прекрасный род, оказалось, гнил изнутри. Тогда Оранскому показалось, что его дом не так уж и плох, как думалось. Дыша слишком ровно — даже для легкого стресса — Норман встал и подошел к Рею, целясь в сердце. Ведь и парень увидел проблеск света в глазах любимого, ведь они не были одиноки так, как им казалось. Они были одиноки в своих головах, убивая все остальное. Жалкие люди, не познавшие этого ранее, теперь сталкиваются с этим напрямик и понимают, что пути назад нет, и за их невнимательность придется платить храбростью и долгом перед страной.  — Ты прав, Реймонд, я тоже люблю тебя до сих пор, — начал он, но увидел, что Реймонд больше не реагирует на это и лишь усмехнулся, отметив про себя, что его любимый что-то понял прямо сейчас, — Но прошло уже так много времени что я забыл, как это. Я снова там, где был, когда мы встретились. И мы оба останемся там.       Они оба до сих пор остаются там. На дне беспроглядного одиночества, где им остается только искать друг друга и греться отголосками воспоминаний, ведь остальных они теряли либо сами желая того, либо люди сами уходили от них.       Они были правы, поэты имеют склонность к преувеличениям. Они были правы, мы всего лишь циферблат. Они были правы, они всего лишь заигрались в любовников.       Поэтому он выстрелил первым. Тот не успел, и кровь тут же отпечаталась на одежде, а ноги ослабли окончательно. Он молча вышел из кабинета, не желая оборачиваться. И только тогда он заплакал. Тихо, не тревожа сон умерших, он заплакал, поняв, как он теперь одинок. На дне больше нет никого кроме него одного. Да будет так. Конец. *измененный отрывок из пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта»