Одни

      Погода стояла и сегодня ясная, несколько облаков виднелись к полудню на небе, но после полдника рассеялись будто их и не было. В домах было тихо и благородно, вот только в комнате на втором этаже было слишком пусто на столе и в шкафу. Мистер Ормонд проснулся рано, вместе с Реймондом, одарив его серьезным взглядом и подарив ему трактат Паскаля по проективной геометрии со словами: «Чертежи твои больно хороши. Вдруг решишь устроить у себя перестройку в стране, будешь руководствоваться не моими знаниями, а людей мудрее. Хотя, насколько я слышал, Блезу тогда было всего шестнадцать. Но, он гений математики, а ты можешь стать гением литературы и архитектуры.» — Я скорее стану больным любовью гением, чем продвинусь в науке. Скажите, Джеймс, вам так не нравится Эстер? — Я отношусь с уважением ко всей семье Эстеров, особенно к его главе, но и к сыну питаю приятные чувства. Я ругался, не потому что ты влюблен в него — это твое право, мне, на склонности лет многие ваши поступки не понятны, — усмехнулся Ормонд, коснувшись его плеча, — я ругался за то, что в тот момент ты был влюбленным глупцом, и мне показалось, что ты принесешь это чувство и в свою страну. — Сэр, я в полном здравии и прекрасно понимаю, что излишняя сентиментальность мне только в неприятности, но ведь я был под эффектом, — вспоминая тот день, юноша расплылся в широкой улыбке, до сих пор не веря в произошедшее так недавно, — А сейчас я тот же Реймонд Оранский что и приехал к вам. — Не ври себе, ты изменился, — щелкнув его по носу, покачал головой мужчина. — И твое изменения произошло хотя бы в том, что ты больше не кряхтишь как дед что балы тебе совсем не в радость. — Вы все еще помните это? Уже прошло больше месяца. — Для меня теперь каждый месяц как день. Раньше было наоборот. «Дражайший мистер Ормонд! В прошлом письме я так и не сумел ответить вам, что же такое печаль. Благо, сейчас, питая ее от разлуки и читая книги, я могу дать точный ответ, ссылаясь на различные источники. «Печаль — это в одно и то же время причина и симптом одной болезни. Почему это симптом, будет показано в конкретном случае и надлежащем месте. Во всяком случае, весь мир признает в ней причину и говорит: она причина безумия, причина многих других болезней и единственная причина именно несчастья. Такого же мнения придерживаются Разис и Гвианери и я сам в том числе. И стоит ей однажды пустить корни, как она завершается отчаянием, как замечает Феликс Платер и как указывается в Таблице Кебета, и это самое необъяснимое горе, отравленный червь, который снедает тело и душу и гложет самое сердце. И я подписываюсь под словами выше, ведь и сам поймал у себя симптомы этой самой печали в столь сладкой болезни как любовь. На нашей последней встрече я не рискнул произнести слова, что томились во мне долгие дни и строки, примкнув лишь несдержанно к вашим губам. Надеюсь, мы оба простим друг другу этот проступок, оставаясь верны своим вкусам и не впадая в романтические облака, а лишь признаем чувства действительными и более не будем слагать об этом строк. Я признаюсь, мистер Ормонд, что влюблен в вас и наша встреча была для меня подарком судьбы, коим я довольствовался лишь однажды ранее. Но при этом, и вы сами понимаете, мы должны быть столь же скрытны как удав, подстерегающий свою жертву, и вместе с этим иметь твердость духа, которую не сломит любой поворот нашей судьбы. Я вынужден, как и вы, терпеть горечь разлуки, но спешу вас уверить, что в скором времени мы встретимся. Норман Эстер»       Это было последнее письмо от Нормана перед отъездом брюнета. Он прочел его медленно и вдумчиво, пока на первом этаже в гостиной пили чай хозяева дома. Брюнет не смог на него ничего ответить из-за странного щекотания внутри, не дававшего покоя до самого вечера. Тогда, решив выплеснуть все эмоции, он написал черновой вариант и оставил его в ящике стола, когда служанка постучала в дверь и позвала его одеваться. Но он так и не отправил его, и оно осталось покрываться временем вместе с другой бумагой, храня секрет их дружбы от служанок. Он, уже одетый в костюм — сегодня он был в камзоле из-за резкого похолодания — и спустился в гостиную. — Реймонд, это твой последний визит к Эстерам, пожалуйста, не подведи нас. — Разве я до этого вас подводил хоть раз, дорогая? — Ох, сегодня я вся на нервах, уже даже говорю глупые вещи. Я так обеспокоена твоим отъездом, как бы у меня жар не пошел, — меряя температуру, воскликнула миссис Ормонд. Брюнету показалось, что всегда радостная и красивая своей душой женщина немного прослезилась. Он и сам понимал, что сегодня поздно ночью отъедет от поместья прямиком в Нидерланды и вряд ли ближайшие пару месяцев, а то и лет, увидится с жильцами этого городка. Безусловно, он будет скучать и по хозяевам домов, по его огненной соседке и конечно по возлюбленному, но он не мог изменить своего отъезда, каких бы сильных чувств не питал к людям. — Ну что вы, — Реймонд сам коснулся ее лба, — нету у вас жара, а если волнуетесь то выпейте настойку из трав. — Говорю, это все от волнения, душка. Да-да, а настойку я выпью, как раз недавно Доротея посоветовала мне попробовать из липового цвета, говорит, очень хорошее жаропонижающее. — А еще оно вызывает обильное потоотделение, что на балу будет совсем некстати, — воскликнул Ормонд, по привычке стоявший у штор и периодично посматривая на улицу, — лучше добавь себе в чай шарик мяты с медом. Недавно кузен с Востока привез, стоит на верхней полочке, где все сборы трав находятся.       Оранский, едя в карете, пребывал в большом предвкушении, не зная даже, что он скажет или сделает, как только увидит Нормана. Мысли о нем проводили дрожь по телу, будто маленькие разряды молнии, а без них Рей был будто не жив, считая порой себя зависимым не только от самого существования Эстера, но и воспоминаний о нем. Его всегда смешило такое сравнение, но, любой, кто страдает от зависимости, знает: нет ничего проще, чем насмехаться над ней сразу после новой дозы. Смотря неотрывно в окно, держа последний черновик письма, который он на последних секундах нахождения в поместье все-таки взял с собой, чтобы отдать лично, он хотел поскорее увидеть его, в последний раз поймать улыбку и поцеловать, как юноша целует возлюбленную девушку. Однажды ночью брюнет начал корить себя что влюбился в мужчину и, наверное, читатели не совсем понимают тяжесть той ноши, которую нес он, своими словами о любви отворачивая себя от ободрения кого-либо, даже, наверное, от Вильяма. Ему был не страшен холодный взгляд родных: тому, кому не ведомо тепло родного сердца и холод ни по чем, но он боялся до содроганий коленей холодного взгляда блондина. Эта странная любовь, возникшая так внезапно и горевшая до сих пор, казалось, совсем не хотела потухать.       Реймонд, прибыв, первым делом — не забыв поприветствовать мистера и миссис Эстер, однако очень рвано — устремился вокруг зала в поисках светлой головы. Он долго искал ее, хоть и думал что их встреча опять состоится в парке, но чутье подсказывало что сегодня что-то явно не так. — Ох, Реймонд, здравствуй!       Юношу остановили, потянув за рукав и он оглянулся, увидев мисс Булстрод, но сегодня она выглядела краше: на ней было пышное платье и на голове больше не сияла плетеная шляпа, а волосы, слегка завитые по бокам, были собраны в пучок сзади. Теперь она выглядела как представительница знатного рода, а не дочь банкира, спорящая с матушкой и не любившая современную моду. — Простите, мисс Булстрод, вы не видели Нормана? Я ищу его. — Он вон там сидит, Реймонд, послушайте, я…       Но слова девушки растворились в остальном шуме и юноша, не теряя ни секунды, пошел в ту самую часть зала, где они с Норманом впервые побеседовали. Сердце начало биться быстрее, а на лице показывалась улыбка, которую брюнет прятал, чувствуя что-то неладное. Он нашел мистера Эстера, сидевшего за столом и склонившего голову над бокалом пунша, совершенно в печальном виде. Волосы были слегка растрепаны, скорее из-за ветра на улице, лицо покраснело, а прежней лучезарности не было и в помине. — Норман, — тихо произнес Рей, садясь рядом и наклоняясь, пытаясь поймать его взгляд, — чем ты опечален? — Реймонд, я не смог, — посмотрел он на него и горько усмехнулся, — я не смог сдержать собственного обещания. — О чем ты говоришь? Норман, только скажи что случилось и мы обязательно это исправим, — продолжал Оранский, положив свою руку как можно ближе к чужой, ожидая, что и она потянется в ответ, но кисти юноши были бледны словно сама смерть, а глаза красными. — Рей, через месяц у меня свадьба. Я женюсь.       Оранский застыл, и посмотрел в глаза Норману, чуть нахмурив брови. Повернув голову чуть в сторону, он разговаривал сам с собой, спрашивая, хорошо ли он услышал его слова и были ли они его вообще. — Повтори, пожалуйста. — Я женюсь, Рей, — тут же ответил он и еще больше склонил голову, а затем резко запрокинул вместе с бокалом, допивая остатки и лицо его все больше погружалось в отчаяние — трудно представить, что сейчас происходило внутри него.       Как только Норман услышал, что женится на девушке через месяц, его первая реакция была схожей с реакцией возлюбленного, только после этого не было злости или обиды, лишь боль пронзила его сердце. И боль это была совсем не от того, что они никогда не будут вместе с Реймондом, а от осознания, что задачи, которые он ставил себе на всю жизнь, в итоге разрушаются несколькими словами его отца. Желание служить своему храму и развивать его, довольствуясь одиночеством и мурчанием кота на ногах — именно то, к чему стремился Норман, поняв, что в дружбе и ранней свадьбе он вряд ли познает себя. Это привело его в жутчайшее отчаяние, причину которого он ненавидел, собственно, как и его невестку. Нет, она совсем не плоха, но это слишком рано для мистера Эстера, человека который полюбил совсем не того, кто обычно цепляет мужчин. Женщины, как заведено в их городке, были скорее украшением жизни и так считал и сам Норман, находясь без постоянного и приличного дохода, что также еще больше отгоняло его от мысли о свадьбе. Жить в родительском доме долгие годы после помолвки для блондина было совершенно немыслимым, коли он хотел построить свою жизнь и дом для потомства сам, за свои заработанные средства.       И Реймонд понимал часть его мыслей и о каком обещании самому себе говорил Эстер. — Кто она? — тихо спросил он, касаясь его руки самостоятельно. Жгучее чувство внутри не давало покоя и только сейчас Оранский дал ему название — ревность. — Эмма Булстрод, — холодно произнес он и вновь прослезился от горечи, что не укрылось от глаз брюнету. — Давай выйдем? Давай выйдем и поговорим, Норман, — просил его он, начиная теряться от слез любимого. — Меня ноги не держат. — Не впадай в отчаяние, ты же по профессии в военных округах. — Моя профессия никак не связана с моими чувствами. — Но ваши чувства не связаны с вашим телом. — А вот они связаны крепче чем мы с вами, — выпалил Норман, и в глазах показался проблеск растерянности, — Рей, я не хотел… Господи Боже, что это я так вспылил…       Пока юноша прикрывал рот руками, Реймонд взял его за другую руку и повел сквозь толпу прямо на улицу. Уже в который раз он дал им вверх, и сейчас злился на все на свете. Его съедала злость изнутри, где несъедобной была лишь страсть, и эти два чувства поселились в нем, все больше споря друг с другом, представляя в этом дуете эмоциональное возбуждение юноши. Спустившись с крыльца и идя у поместья, он услышал растерянный возглас парня: «Реймонд, куда мы?», но спустя несколько шагов он и сам все понял, когда они стояли на углу дома. Завернув, брюнет мягко прижал Нормана к стене и лица их еле-еле освещал уличный фонарь, стоявший недалеко. Сегодня было прохладно, но ясное и божественно-красивое небо, усыпанное мелкими звездами, укрывало их двоих. Пытаясь привести дыхание в порядок, Реймонд смотрел на раскрасневшегося от холода блондина — тот был без камзола и имел риск простудиться, если они задержатся на улице — и пытался уловить во взгляде хоть чуть-чуть надежды. Надежды, которая питала Нормана изнутри и всегда была в его глазах, чего не мог найти в собственных Оранский, потому всегда смотрел глубоко в юношу. Надежды, что все хорошо и, несмотря на жизненные ситуации, нужно остаться не только собой, но и сохранить внутренний стимул выходить из этих ситуаций. Надежды, что счастье где-то там, а теперь и тут, прижимает его к стене на углу поместья. И вместе с этим он хотел увидеть улыбку, ту самую, которую показал Эстер когда Рей был на обеде, ту самую, которая давала сил ему одном у, а теперь стала их общим стимулом и религией. Странная зависимость, объяснение которой было сложно найти в мире, полном людей, желающих лишь выгоды от всего, строящих свою жизнь по шаблонам и книгам, запирающих всех «больных» во всевозможные дома, лишь бы они не мешали обыденности. Обыденности мира, и не нарушали ее течение из года в год, из десятилетия в десятилетие, из века в век. — Реймонд, помнишь ты спросил меня про фортепиано и я ответил, что мне совсем оно не нравится? — касаясь руками чужих щек, спросил Норман так ласково, что злость заполнила страсть, а на ее место пришло то теплое чувство, не имеющее внутри ревности или обиды, — Я тогда преувеличил. Я не хотел говорить, о неприязни к самому инструменту, я хотел сказать что мне не нравятся женщины, которые на нем играют. Мне абсолютно не нравятся женщины, которые одним лишь присутствием хотят от тебя внимания, которое я трачу на неодушевленные предметы, но питаю к неживому намного больше чувств, чем к живому. — Я догадывался, что тебе не интересны они, — улыбнулся Оранский, прижимаясь к чужому лбу. — Когда я спросил тебя про мисс Булстрод и ваше общение, я был неимоверно рад не только вашему малому общению, но и тому ты не питал к красивой девушке симпатии, что уже заставило меня задуматься, а привлекают ли они тебя вообще. — Не говори о ней сегодня. Я мечтаю забыть об этом разговоре с отцом и больше не вспоминать, — опустив голову и выдохнув, Норман поцеловал Реймонда и тот ответил, слегка прижимая блондина в стену. — Ты же знаешь что мне все равно на то, что сказал тебе мистер Эстер? — Этого не изменить. Отец принял решение. Если я только попробую сорвать его планы, кои он, видимо, строил на меня не так давно, он тут же заподозрит твое влияние. Я никогда не спорил с ним открыто и не действовал наперекор потому что в его словах я видел правду жизни и свой долг как сына знатной семьи. Сейчас он разбивает мне мои цели и если его планы сорвутся, виной тому он будет считать себя и тогда сделает все, чтобы мы больше не общались и даже не обменивались письмами. — Ты злишься на него? Хоть чуть-чуть? — Я не могу на него злиться ведь знаю, что это для благополучия будущего семьи. Я не могу таить обиду на того, с кем подсознательно согласен. — А я сейчас готов порвать все на куски. — Не стоит питать ненависть с помесью жестокости, — гладя по щеке, успокаивал его Эстер. — Сейчас мне больше всего хочется насладиться обществом тебя, чем придумывать страшные планы по устранению моего отца. — Я никогда бы так не поступил, сколько бы злобы во мне не накопилось, — усмехнулся он, чмокнув Нормана в губы. — Я хочу кое-что сказать тебе и ты заикался об этом в письме.       Норман сменился в лице и вместо его привычного, доброго взгляда, в нем проснулось отчаяние. — Если оба скажем это, нам обоим будет больно, мы будем глотать слезы от боли при виде друг друга с другими, но говорить женщинам что все в порядке, да? — горько улыбнулся Норман. — Я знал, что так будет. В мире просто не может быть такой пары как мы. Мы больны, Рей и нам давно пора в дом душевнобольных, еще с первой встречи. — Но это не отменяет тех слов, которые крутятся у меня в голове, — твердо ответил Реймонд, прижимая его лицо к своему. — Мне все равно, как может быть больно потом притворяться, но минуты грусти менее важны чем часы счастья после. — Тогда, я влюблен в вас, мистер Ормонд, — выдохнул в губы Норман.       Ответ Реймонда заглушил ярый поток ветра и шум листьев. Он поцеловал его с пряной страстью, чувствуя запах фруктов и алкоголя вперемешку, и ему показалось что он способен опьянеть уже от него. Прижимая одну руку к стене, брюнет отпрянул и тихо спросил. -В здании же найдется комнатка, за которой никто не смотрит и где не бывают служанки?       Пробравшись через вход на кухню в длинный коридор на первом этаже, Норман повел его наверх, порой оглядываясь и улыбаясь, когда понимал, что вновь краснеет. Маленькая комната для гостей, остающихся на ночь, оказалась не заперта и Реймонд толкнул Эстера прямо туда, закрывая за собой дверь. Прижав юношу к стене, он продолжил, прильнув вновь, совсем забывая о стыде или неловкости, коими владел совсем недавно, и параллельно с этим коснулся талии блондина, слегка сжимая. В голове было пусто, а появлявшиеся мысли либо быстро исчезали либо смешивались с пустотой и растворялись, теряя свою значимость. Норман охотно отвечал на касания возлюбленного, понимая, что это их первый и, возможно, единственный раз, когда они будут максимально близко друг к другу. С каждой неделей Эстер будет вынужден проводить все больше и больше времени с будущей невестой, замечая друга-любимого лишь иногда, когда девушка будет занята разговорами с другими и возможность уединиться появятся только спустя года, когда в собственном доме блондина будет пусто и жена с детьми уйдет на прогулку. Но это были маленькие шансы, не имеющие и процента на успех, ведь время идет вместе с ними и управляет событиями не только один лишь человек. — Реймонд, мы же… — протянул Норман, когда Оранский спустился к шее, кусая и целуя каждый сантиметр кожи. — Откуда тебе известно как это делают мужчины? — Я знаю чуть больше информации о нашем теле, чем ты, — проговорил в шею он, щелкнув одной пуговицей на жабо блондина, открывая новые участки для укусов, — Да и разве ты не чувствуешь этого сейчас? — он коснулся рукой груди Нормана, где предположительно было сердце, и смог поймать несколько частых ударов, — будто не ты, а твое тело само поддается и ведет тебя, зная, что ему нужно. Уверен, мне не нужен ответ, я и так все вижу.       Он поднялся и посмотрел на Нормана, коснувшись его лба и отдышавшись. Его духовный друг, чье тело он полюбил вместе с нежной улыбкой, стояло перед ним в полном раскрепощении — доказательством тому были красные пятна на шее и затуманенный взгляд — и до сих пор не понимал, как встреча двух кавалеров привела к этому. — Во мне бушует страсть с любовью, и я подобно персонажу шекспировских пьес не знаю как быть, но… — он потянул паузу, открыв глаза, — ты же доверишься мне на один вечер? Я хочу увидеть тот огонь в твоих глазах. — Я все решил еще когда ты взял меня за руку, — ответил Норман, поднимая голову вверх так, что их носы соприкоснулись, и накрывав одной своей рукой руку Реймонда, держался другой за его плечо, — Как много красивых строк ты говоришь, прямо джентльмен, — ответил юноша, тихо хихикнув.       Жюстокоры расположились у порога, одинокая рубашка лежала где-то на полу, а Рей нависал над Норманом, продолжая ласкать чужое тело. Оно оказалось мягким вместе с движениями юноши, слишком податливыми и тягучими, словно мед с мятой. От Нормана пахло не цветами или сладким, от него пахло как от человека, но именно такой запах мог его манить. Эстер сам потянулся к пуговицам на камзоле и позже вторая рубашка полетела вслед за первой. Проходясь пальцами по груди до живота, слыша его прерывистое дыхание, чувствуя, как он вздрагивает от его касаний, Реймонд не мог отвести взгляд. Он слышал биение собственного сердца в ушах и физическое возбуждение наступило незаметно для него самого, но больше всего он не хотел торопиться. Оранский был очень сосредоточен на процессе, желая в первую очередь испробовать Нормана на ощупь, чтобы позже искать ткани, ассоциирующиеся у него с ним, иначе заснуть он будет не в силах. И этот юноша говорил, что прочитал «Адониса и Венеру» и теперь испытывает отвращение к женщинам? Это совсем не удивительно. Рей щелкнул пуговицей на брюках и мято поцеловал Нормана, прижимаясь к чужому паху. Лицо было слишком серьезным и даже строгим, но блондина это только сумело позабавить. — И что же тебя рассмешило? — усмехнувшись, приблизился брюнет, пройдясь пальцами по животу и расстегнув уже чужие брюки, двинув бедрами, заметив для себя приятную новость — Норман и сам успел возбудиться в процессе. — Совсем ничего, — хитро улыбнувшись, произнес Норман и, сверкнув глазами при взгляде на тело Рея, облизнул губы, — разве что твое сосредоточенное на мне лицо льстит как никогда.       Эстер приподнялся на локтях и, положив руку на шею Реймонда, большим пальцем поднял нижнюю челюсть, да и всю голову вверх. Посмотрев на него снизу вверх он еще раз облизнулся и отметил что сам начинает сходить с ума, ведь этой волшебной харизмы он не чувствовал от людей раньше. Брюнет внимательно смотрел на него, но бездействовал, словно волк, изучающий кролика перед нападением. Приблизившись к шее, блондин рвано провел языком вверх, будто пробуя. Наверное, ни в одной книге их современности не описаны такие искусительные ласки, которые приносили столько новых эмоций им обоим, особенно когда Норман укусил его прямо под ухом и оставил еще несколько пятен вдоль шеи. Рей рвано выдохнул, когда зубы начали царапать кожу и рефлекторно подставил шею под резкие, но по-особенному приятные действия. Отстранившись на пару секунд, Эстер довольно ухмыльнулся, притянул обратно юношу и поцеловал и тот грубо толкнул его обратно. — А я смотрю, ты понял, о чем я говорил. Но не сегодня, Норман, — попутно стягивая с того брюки, возразил Рей.       Резкий толчок и блондину стало не по себе от ощущений. Жгло внутри и весьма сильно, даже успокаивающие поглаживания «Ормонда» по бедрам и выше не помогали. Брюнет трепетно расцеловывал части его тела, и ждал, пока Норман сам, превозмогая смущение, не попросил его начать. — М…медлен-нее, — выдохнул Норман, прижимая к себе Рея, — прошу тебя…помедленнее…       Тихие всхлипы, а затем стоны заполнили комнату и совсем глухо, почти не слышно звучали за дверью. К счастью, их совсем никто не услышал. — Реймонд, — отдышавшись, позвал Эстер юношу, расположившись у него на груди, — ты говорил про огонек в моих глазах и я вспомнил фразу «Огонь как страх, как паника, как мысль». Мне кажется, тут стоит добавить еще слова «как страсть», здесь они особенно подходят. — Я смотрю, ты очень сильно раскрылся в этой теме. Настолько принесло удовольствие? — улыбнувшись, спросил Оранский, желая растянуть на целую вечность их общий момент, их общую страсть, их общие скрытые мысли и откровения, ведь влюбленные честны друг с другом. — Мне кажется этот вопрос невероятно глупым, но все же я отвечу на него. Да. — Тогда я удивлен твоей брутальности, мистер Эстер, — на изогнутые брови юноши, Реймонд лишь продолжил, — Да-да, ты не расслышал, я назвал тебя rebelle*, Норман. В твоем доме всегда есть правила, законы которые нарушать не смеет никто. И поэтому ты хранишь в себе столько бунтарства, что оно выливается наружу только в случаях, незнакомых тебе ранее. Ну и потому, что тебе есть из-за чего бунтовать. — Меня еще никто так не называл. — Ну, также мне захотелось однажды назвать тебя лесной маргариткой за схожесть с очаровательным цветоком, но я делал это в своих мыслях. Ох, а сколько времени? Не слишком ли мы задержались? — Еще не конец торжества, но я думаю, хватит с нас рая, — улыбнулся Норман, приподнимаясь. — Кстати о Рае, я дочитал Бертона, сегодня планировал отдать тебе ее. — С удовольствием возьму. — Я тут вспомнил кое-что, — воскликнул Эстер, застегивая пуговицы и благодаря господа бога, что они остались целы и в целом костюм не помялся, не вызывая никаких подозрений. Однако будучи убежденным что после их действий им двоим самое место в преисподней, он верил, что даже в небесах может быть этот самый ад, — та история о принце и рыцаре.       Норман благословил бога, что его пуговицы на рубашке остались целы и жюстокор не помялся. Хотя, он был уверен что после такого ему самое место в аду и бог ни за что не простит его. Впрочем, они оба были в одной тарелке.       Мягко поцеловавшись у двери, Реймонд выдохнул и прижал Нормана к себе. — Норман, я не хочу расстраивать тебя сейчас, но я не мог сказать раньше. Дело в том, что я вынужден уехать на несколько месяцев в другой город по причине учебы и сегодня я уже отправляюсь… — Ты думаешь, я обижен? — перебил его Норман, обнимая за плечи, — вовсе нет. Учеба важна и является большим пластом в жизни, который определяет нас и наши потребности в дальнейших знаниях, и я прекрасно понимаю как это необходимо для тебя. На твоем месте я бы тоже выбрал это. Только, пиши мне письма. — Непременно, — поцеловал его еще раз, Реймонд вспомнил про маленькую сложенную бумажку во внутреннем кармане жюстокора. — А знаешь, уже есть одно. Прочитай это как только я уеду из поместья.       Было очень горько для Реймонда врать ему, но сейчас он не мог поставить под угрозу всю их жизнь, сказав что он принц и тем самым усомнить все доверие блондина. И своему нежеланию говорить правду он даже нашел несколько причин, однако глупых и совсем необоснованных до конца, из чего сделал вывод что просто боится открыться ему, особенно в таких обстоятельствах, когда мистер Эстер ненавидит Нидерланды, и, соответственно, любые письма, идущие оттуда, будут явно внедрять недоверие всей их семье и Норман в один день и сам задастся вопросом, почему не узнал об этом раньше. Не ожесточиться ли он, узнав, что это была лишь череда иллюзий которые они так яро называли любовью? Однако тогда следует задастся вопросом, а точно ли это были лишь иллюзии? И если это были иллюзии, тогда и шли они вовсе не от сердца, а от разума? Тогда следует предположить, что разум — это тот же вольный выбор который сам по себе способен создать небеса в аду, и ад в небесах. — Дорогая, почему сэр Реймонд уезжает так рано? Мне казалось, он пробудет тут еще пару недель, мне он очень понравился, — негодовала Доротея Эстер, стоя на крыльце и целуя в обе щеки ее подругу. — Дела, миссис Эстер, дела военной важности, — улыбнулась женщина, — Недаром же говорят что «молодые люди хороши во всех отношениях». — И то верно, — добавил супруг, беря под руку слегка выпившую женщину. — Мистер Эстер, спасибо за радушный прием, мы поторопимся, еще надо сумки загрузить. — Конечно-конечно. Норман, вы закончили? — обращаясь к двум юношам, что беседовали в стороне, мужчина махнул голову на бок, намекая. — Еще увидитесь. — Пока, — шепнул Норман, изо всех сил сдерживая желание поцеловать «Ормонда» тут же, — возвращайся скорее и пиши мне обо всем, если узнаешь что-нибудь новое, а книгу привезешь потом. — Непременно, — ответил Реймонд, осознавая, что, наверное, прощается с Норманом навсегда или на очень долгий срок. С твоей любовью, с памятью о ней Всех королей на свете я сильней. «Норман, я не знаю, что у тебя произошло, но я прибуду и утешу тебя, если это тебе будет нужно. Я тоже люблю тебя, и отрицать или бежать я, как и ты, не хотел и не буду. Но у меня всегда было тело и сердце, и если второе выбрало тебя, я не в силах с ним спорить. Прошу тебя, моя лесная маргаритка, не проси меня не писать слова любви, если тебе самому тяжело написать их, не ожидая в ответ. Мы же умные, верно? Мы можем держать все в секрете, можем любить молча, можем обмениваться письмами в стороне ото всех, но я не вытерплю печали, ведь придется глотать слезы не счастья, а боли. А такую учесть я не хочу ни тебе, ни себе.»       Читая это, Норман сначала улыбался, преисполненный счастьем и ждал новых писем, но потом доставал письмо все реже и реже, храня рану на сердце глубоко внутри, закаляя его с каждым днем все сильнее и жестче.       Реймонд, по приезду в Нидерланды, сжег письма для сохранности ума, решив, что это было его недолгое счастье, которое он заслужил, но сейчас ему стоит продолжить работать. Тогда он забыл на время слова Ормонда об ответственности, которую он брал на себя когда признавался в любви. Но прошлое я нахожу в тебе И все готов простить своей судьбе. — Хаха! — послышался тихий смешок. Рей чуть вздрогнул. — Реймонд, давно не виделись. *rebelle(фр.) — бунтарь