Дорога домой

      Когда он приходит в себя — вокруг шум, звук сирены, голоса и крики. Его кто-то тянет из машины, он не видит ничего, кроме того, как много здесь красного. Все красное. Весь мир красный.       Перед глазами мелькают кадры из Конструктора красного цвета, это почти пугает его. Он слышит женский голос, слышит отрывок из «волшебной горы». Он испуганно отшатывается от аккуратно держащих его рук и мотает головой. Боли нет.       Боли никогда не было.       Есть головокружение, трудно стоять, тошнота.       Он опирается о свой капот.       Все красное. Все красного цвета. Все в крови.       Он слышит мужской голос, кто-то касается его плеча, и, наконец, он с трудом открывает глаза. Красного уже не так много, он видит лица, видит свою полуразрушенную машину, видит людей, машины скорой помощи и полиции. Он отталкивает от себя существо в белом халате и плетется к тротуару. Садится на него и шарит в кармане телефон.       Экран разбит, он не реагирует, и Ламберт матерится.       Он вскидывает голову вверх, когда его снова кто-то тянет.       Ламберту не больно, почти не больно. Немного щекотки в груди и правом бедре. В левой руке. Особенно у запястья. Его шатает, мир кружится, нихера не видно, ничего непонятно, его тошнит.       И он шипит:       — Дай мне свой ебаный телефон.       Существо в белом халате, мертвично-белого цвета, как и этот халат, смотрит на него, как на дикого зверя.       — Мистер, вам нужно…       — Дай мне свой ебучий телефон!       Ему дают телефон. Глядя как на психа, ему дают телефон. Ламберт снова садится на тротуар и набирает трясущимися пальцами выученный наизусть номер.       Он говорит:       — Эскель?       Он называет адрес.       Он говорит:       — Бегом туда.       Эскель спрашивает:       — Что?       Говорит:       — Вообще-то я сейчас со своей жен…       — Бегом! — гаркает он. — Если ты не хочешь сдохнуть парализованным в центре для инвалидов, то просто, блять, сделай, что я прошу!       А потом он теряет сознание.       Когда он приходит в себя — красного уже нет. Все спокойно, за окном поют птицы. В помещении очень светло, и все такое белое и чистое. Ламберт облегченно выдыхает и с трудом поворачивается голову.       Больничная палата.       Ничего нового. Таких случаев у него уже было до жопы. Ты теряешь сознание, а потом находишь себя в больнице. Главное, чтобы не накачали лишним.       Он медленно встает, и голова почти не кружится. Слабость, разве что, но терпимо. Он всегда приходит в себя быстрее обычного человека. В чем причина он и сам не до конца уверен.       Он смотрит на иглы в своих венах, смотрит на капельницу. Хмыкает и аккуратно вытаскивает их, а потом медленно встает, чуть пошатываясь. Первые минуты он ничего не помнит. Когда он смотрит в окно у него ощущение, что он заново родился, а потом он смотрит в сторону, находит новый комплект одежды, его разбитый телефон и ключи от машины и квартиры с кошельком.       И записка.       Он узнает почерк Йен.       «Скажешь мне потом спасибо, потому что если бы не я, они бы ввели тебя в состояние комы, в котором ты бы валялся лет пять из-за неправильно подобранных лекарств. Подумай в следующий раз перед тем, как обвинять меня в чем бы то ни было, потому что, кто знает, я могу и не помочь тебе».       Ламберт морщится и берет телефон. Во-первых, разряжен, во-вторых, не реагирует.       Он матерится, наспех одевается и уходит из палаты без выписки, без вообще ничего. Раз здесь была Йеннифер, значит все давно обговорено. Ламберт никогда не дожидается врачей.       Со стационарного телефона он набирает сначала Лютику — тишина. Матерится и звонит Эскелю.       После десятка бесконечных гудков ему зевают в трубу.       — Да?       — Ради всего святого и проклятого, скажи, что ты успел.       Тяжелый выдох. Сердце Ламберта гудит у него в ушах, и он опирается о стену, чтобы не упасть.       — Ты должен мне бухло, Ламберт. Очень много бухла.       — Хоть ядерный коллайдер, ска…       — Чтобы расщепить твой мозг на простейшие атомы?       — Чтобы расщепить твои тупые, сука, вопросы. Где пацан?       — В больнице был. Но ничего страшного, отделался легким испугом и парочкой ссадин, наверное сидит уже дома. А вот меня, блять, подстрелить успели раз пять. Ты бы не мог утверждать уровень опасности, а?       Ламберт облегченно выдыхает.       — Спасибо. Как только разберусь со всем, отдам долг. До ско…       — Стой.       — Да?       — Ты-то в порядке?       — Да я сознание потерял, Эскель, я…       — Ламберт…       — Что?       — Ты лежал в коме пять дней.       — Да?       — Да.       — Пизда.       Тяжелый выдох, Ламберт облокачивается о стену, чтобы в самом деле не упасть. Все-таки придется пойти к врачу. Он ни разу не лежал в коме, блять, ни разу. И из-за чего? Гребаного столкновения в машину?       Нет, наверное, это не было комой... Йеннифер же писала, что обошлось без нее. Да и люди после комы черта с два встанут сами и смогут ходить. Нет, что-то другое... Просто третьим лицам говорили про кому.       А потом Ламберт леденеет.       Неделю. Лютик пошел домой. Телефон Лютика не отвечает.       Дерьмо.       — Ладно, я в порядке, сейчас заряжусь чем нужно, и буду в порядке… Трисс не видел?       — Видел, они встречались с Геральтом. Тебя обсуждали, вроде, что ты ведешь себя странно… не знаю, Ламберт, я…       — Эскель?       — Да?       — Я веду себя странно?       Тихий смешок.       — Ламберт, тебе всегда нужна была помощь психиатра, но другие постоянно об этом забывают. Я тебе голову сто раз зашивал после твоих неудачных заданий, я помню всегда, что ты безмозглый.              Ламберт усмехается и прикрывает глаза. Трет веки и говорит:       — Да, точно… Безмозглый. Ладно, спасибо. Пойду схожу к врачу, пока снова не упал в обморок. До скорого.       — Береги себя.       И резко сбрасывает. Ламберт пялится на трубку еще минут пять. Эскель никогда не говорил ему береги себя.       В общем, он никогда и не лежал в отключке пять дней. Он хмыкает и почему-то улыбается.       Почему-то ему приятно от этих слов. Он старается не думать об этом.       Больше всего Ламберту хочется сейчас сорваться и побежать к Лютику домой, чтобы узнать, в порядке ли он, но он догадывается, что если не уточнит все у своего врача, то может повалиться через полчаса, а значит и толка с этого никакого.       Он шлепает себя по карманам. Пустые. Никаких таблеток, ничего. Он ругается себе под нос, а потом машет на это рукой. К черту, это всего лишь стимуляторы, а ему сейчас жизненный пиздец неплохо стимулирует все, что можно.       Как-нибудь уж обойдется.       На регистратуре он спрашивает про своего врача и медленно плетется к нему.       Женщина средних лет, до чертиков похожая на Йеннифер своим взглядом, оглядывая его, говорит:       — Мне сказали, что вы интересный экспонат, но чтобы после такого встать и пойти…       — Бывали вещи и похуже.       Она хмыкает. Отправляет его на анализы и какие-то процедуры. Делают кардиограммы, берут его кровь, смотрят реакцию.       Женщина смотрит на сотню листов, что-то проглядывает в компьютере и хмыкает.       — Какими таблетками вы пользуетесь?       — Лучше спросите, чем я не пользуюсь. Так я в порядке?       — Более чем. Руку мы вам подшили, кстати. Она у вас немного оторвалась.       Ламберт морщится и смотрит на свой протез. Все сделали так аккуратно, что он даже не может найти, где и что подлатали.       — Извините, у вас не найдется фентанил?       Женщина вскидывает бровь. Ламберт пожимает плечами.       — Просто спросил.       Проходя мимо своей бывшей палаты, он замечает ее силуэт еще за поворотом. Она сидит, подперев руками подбородок, сгорбившись, и смотрит в противоположную стену. Выглядит какой-то слишком крючковатой, будто вешалка.       Он осторожно подходит к ней и останавливается в метре от нее.       Она его не замечает.       Рыжие волосы, всегда уложенные и ухоженные, все спутанные и даже близко не стоят с понятием «укладка». Ее щеки бледные, лишены всякого румянца, а руки немного дрожат.       Он садится рядом с ней, и она даже не вздрагивает.       — Сколько ты не спала?       — Три ночи.       — Думала, что я умру?       — Да.       — И тогда ты не сможешь оплачивать долг?       — Ты все отдаешь мне по завещанию.       — И все же?       Она тяжело выдыхает и кладет голову ему на плечо. Обнимает за локоть и прижимается как можно теснее.       — И тогда мне никто не сможет открыть глаза. Я связалась с Юлианом, Ламберт. Он тоже был в больнице, и пусть я только тогда отошла от истерики, когда мне позвонила Йеннифер и сказала, в каком ты состоянии, я… я никогда не была такой счастливой, когда увидела его впервые за пять лет. Он обнял меня, представляешь? Он обнял меня сам. Он стал таким взрослым… Подрос… Ребенок, конечно, но все-таки…       — А сейчас он как? В порядке?       — Да, я звонила ему утром. Он на работе, его взяли на одну из главных ролей. Из больницы не успели выписать, уже побежал работать. С ума сойти… Вы все, что ли, такие?       — Кто «все»?       — Мужчины.       Ламберт только хмыкает и пожимает плечами. С ужасом он обнаруживает, что сейчас не чувствует к ней ничего. Даже когда он кладет руку на ее талию. Она теплая и мягкая, знакомая, но Ламберт не чувствует ничего. И почему-то этого чувства он почти пугается.       — Поехали домой, Ламберт? Тебе нужно отдохнуть.       — Да, — говорит он. — Да, поехали. Нужно отдохнуть.       Конечно он не отдыхает, покупает себе новый телефон, договаривается с полицией насчет найденных вещей в машине, интересных вещей — как они выражаются — потом купил себе новую машину. Приходит домой он только к вечеру.       Садится рядом с Трисс. Она закрывает почту и трет глаза.       — Снова они?       — Да.       — Что хотят?       — Написали, что нельзя болтать лишнего. Не знаю, к чему это…       Ламберт хмыкает.       — А с Юлианом что? Почему он оказался в больнице? Тебе снимали очередное видео?       — Ох, слава Богу нет, ничего не присылали, — качает она головой. Откладывает ноутбук и снова обнимает его. Ламберт снова не чувствует нихрена, будто его обнимает снежная глыба. Холодно и пусто. — Он сказал, что тоже попал в аварию.       Ламберт хмурится и моргает.       Авария? Какая, нахуя, авария? Почему тогда Эскель получил пять пуль? От гаишников шибко активно убегал, чтобы Лютику не выписали штраф?       А затем он напрягается и леденеет. Это происходит так резко, что даже Трисс это ощущает.       — Ламберт? Что с тобой?       Он качает головой, а потом медленно встает.       Берет свой телефон, на котором нет ни одной фотографии, ни одного приложения. Открывает почту, вводит свой логин и пароль.       И смотрит на непрочитанные сообщения. Листает спам, который пришел за эту неделю, и почти успевает успокоиться, а потом видит незнакомое ему имя. Он нажимает на сообщение.       В нем только один видео-файл.       Ламберт блокирует телефон и откладывает его.       — Ламберт?       Трисс медленно подходит к нему и берет его лицо в свои ладони. Ее руки впервые не кажутся ему нежными и теплыми. Почему-то они становятся просто женскими руками. Такие же руки были у медсестры, которые брали у него кровь на анализ.       Ни одного отличия.       Это его тоже пугает.       — Милый, ты в…       — Куда делись все сообщения Йеннифер с твоего телефона? — спрашивает он так резко, и таким ледяным голосом, что сам боится его.       Она моргает, и он ощущает то, как слабо дернулись ее руки.       — О каких сообщениях ты говоришь?       — Она писала тебе. И звонила. Три сообщения, что она не приедет.       — Йеннифер ничего мне не писала, Ламб. Ты же видел.       — Не видел, — уточняет он и качает головой, медленно убирая руки со своего лица. Он берет их в свои руки, но они не кладутся так, как раньше. Не так идеально, не так тепло, не так нежно. Он будто берет в руку пистолет, а не женскую ладонь. — Я видел ее телефон, Трисс. Три сообщении, два звонка. Зачем ты их удалила?       — Я ничего не удаляла, — лепечет она бледными губами.       По сценарию Ламберту становится ее жаль и он обнимает так сильно, чтобы она забыла о том, как жесток этот мир.       Трисс не может быть плохим человеком, потому что она женщина, еще она мать. Ламберт не наивный, но он не верит, что хоть одна любящая мать в самом деле может навредить кому-то. Любви в них хватает на всех, они могли бы приютить всех детей мира.       Или, возможно, Ламберт слишком романтизирует образ матери.       — Как тебе удалось спрятаться от нескольких мужчин в этом здании? Они не искали, не заходили в комнаты?       — Я пряталась в шкафу, пряталась за дверью, под столом. Они не включали свет. Я не понимаю, Ламберт, к чему ты ведешь?..       Ламберт моргает.       Может он просто сошел с ума? Головой слишком сильно ударился, вот и несет какой-то бред? Внезапно остыл к Трисс, как мужчина, и теперь обвиняет ее?       Возможно, один стресс заменил ему другой, возможно, он не видит в Трисс ту, кого видел больше пяти лет, но это ведь не повод ее обвинять.       Он тяжело выдыхает и отпускает ее руки.       Да и в самом деле, какой ей резон подставлять его, Ламберта?       Она ведь любит его. Любит по-настоящему, и он это знает. Она бы не смогла так хорошо играть в любовь все эти годы. Ламберт слишком хорошо знает людей и их повадки. Замечает детали, и… Может, он стал слишком невнимателен к Трисс?       Что, если она давно его не любит?       Ведь Ламберт сегодняшним утром внезапно обнаружил, что больше не видит в ней ту самую женщину, но он молчит и не говорит об этом. Не хочет нарушить то, что у них уже было. Если было что-то.       Он медленно отпускает ее руку и, сжимая ее запястье, тянет ее на себя, обнимая.       — Браслет потеряла? — спрашивает он, замечая, что в ладонь не впивается крупный серебряный браслет, когда он берет ее за запястье.       — Да. В тот день, в больнице Йеннифер… — кивает она и говорит так задушенно, будто напугана до смерти.       — Хочешь новый?       Трисс закрывает глаза и шепчет:       — Хочу, чтобы этот кошмар кончился.       Он тяжело выдыхает и смотрит на потолок. Обнимает ее сильнее, поглаживает по плечам и спине.       — Я тоже, Трисс, я тоже.       Он обнимает ее. Тесно и близко, привычно сильно, будто хочет, чтоб она жила у него под кожей, но почему-то не чувствует ничего. Совсем.       Он смотрит на лампы на потолке, и думает о том, что, может, это последствия неправильных лекарств. Они могли что-то ему подсунуть, и эта штука немного замедлила другие органы чувств. Скоро пройдет. Завтра утром, или через двое суток.       Наверное, проблема в лекарствах. Его обкололи всем, чем только можно, поэтому он теперь такой.       Они занимаются сексом, и Ламберт не ощущает и половины того, что ощутил с Лютиком.       Трисс нежна с ним, бесспорно. Она целует его, гладит, медленно залезает на него сверху, привычно придушивает и двигается на нем быстро и рвано.       Ламберт гладит ее, сжимает ее грудь и ласкает ее ртом, но это все не то и не так.       Это все лекарства, простые лекарства. Поэтому он такой обмороженный сегодня.       Трисс засыпает у него под боком, и он медленно тянется к телефону. Горят сообщения от выученного номера. От Лютика.       Сердце Ламберта пропускает несколько ударов и он быстро открывает их.       «Прости, что не отвечал, был на работе».       «Ты как? Я очень волновался все это время».       «Если хочешь, то можешь приехать я буду рад».       «Без тебя…»       «так плохо спится».       Ламберт аккуратно встает с кровати, чтоб не потревожить Трисс, и буквально на ходу одевается. Он пишет: «я еду, не слишком поздно?».       Когда он уже едет, когда на половине пути, а Лютик не отвечает, он начинает нервничать, что уже поздно, Лютик спит, он много работает. Но, наконец, приходит сообщение.       «нет, не поздно, я жду».       А потом, с задержкой около двух минут, приходит еще одно сообщение.       «купишь презервативы?»       И у Ламберта сердце сначала падает в пятки, потом поднимается в горло, и он едва не пропускает светофор. Жмет на газ и ощущает столько херовых эмоций, будто его не на секс пригласили, а билет на нормальную, адекватную жизнь вручили.       А потом он опоминается.       Да, точно.       Ведь рядом с Лютиком ему кажется, что он живет нормальной жизнью. Будто все нормально. Уже перед входом в аптеку, приходит еще одно сообщение: «и смазку».       Ламберт врывает в аптеку почти как ошпаренный, будто если он не потрахается, то умрет. Молодая девушка на кассе усмехается, доставая упаковку из четырех презервативов и смазку. Ламберт пишет дрожащей рукой:       «Господи, Лютик, я не ребенок, мог бы не уточнять».       Нет, он именно что ребенок, который захвачен и возбужден перспективой возможного секса, будет это его первый раз и он в самом деле увидит голого человека и сможет его трогать и целовать, вау!       Лютик пишет:       «♥»       И Ламберт ощущает щекотку в паху.       Перед самой дверью Лютика он делает паузу и не звонит сразу. Выдыхает, пытается прийти в себя, убрать эту гребаную дрожь рук. Он ощущает себя ребенком перед своим долгожданным рождественским подарком.       Наконец, он звонит в звонок и трет щеку. И стоит прямо вот так — в мятой рубашке, расстегнутой у горла, с пачкой презервативов и смазкой.       Лютик немного растрепанный и сонный. Он улыбается ему, а потом берет за ворот рубашки и тянет на себя. Хлопок двери, в квартире темно, только виден мягкий желтый свет светильника из спальной. На Лютике одно белье, и первым делом он мягко обнимает Ламберта. Он откидывает на тумбу презервативы со смазкой и обнимает его в ответ.       Так крепко и так сильно, будто хочет, чтобы Лютик был его пульсом. Стал важнейшей частью его.       Они обнимаются, кажется, большее десяти минут. Ламберт просто стоит и укачивает его в своих руках, вдыхая снова и снова запах его шеи, запах его волос, его запах.       Лютик отстраняется совсем на немного — так, чтобы заглянуть в глаза — он гладит его колючие щеки, мягко улыбается.       — Прости, что в прошлый раз ушел и… Это было некрасиво. Я просто… ощутил какое-то странное чувство после этих слов. Я не люблю эту тему, знаю, насколько этот мир жесток, и не мог поверить, что в этом мире, опасном и жестоком, есть такие прекрасные цветы, как ты.       Ламберт смущается. Смущается, как наивное дите, и чтобы как-то это компенсировать, прижимает Лютика к себе еще ближе. Так, что Лютик шумно выдыхает.       — Я не злился, Лютик, мне слишком много лет, чтоб обижаться на это. Я все понимаю, ты много пережил и ты напуган. Я бы в любом случае тебя понял.       Лютик моргает и кусает нижнюю губу.       — Когда… тот мужчина, который спас меня… Когда я узнал, что он от тебя, что ты наорал на него, чтобы он действовал быстрее, я… представь, просто расплакался? А потом расплакался снова, когда узнал, что ты в больнице. Но я не мог никак узнать о твоем состоянии. Этот мужчина, Эскель, да?.. Он оставил мне свой номер, чтобы я смог ему позвонить. Сначала было неловко, потом позвонил. Узнал, что ты в коме… Снова расплакался. Мне было страшно, что я так легко тебя потерял, а мы даже толком и не познакомились, и я так глупо от тебя ушел, ничего не узнав. Все эти пять дней были адом. Я ужасно работал на площадке, но режиссер такой терпеливый! Мне так повезло в этот раз!       Ламберт мягко улыбается и поглаживает его по пояснице.       Лютик снова обнимает его, пряча лицо в его шее.       — Я так боялся, милый, я так боялся за тебя. Наверное, я Эскелю так надоел, звонил ему пять раз на дню, — он тихо смеется, но так, будто прячет за смехом отчаяние. — Я так рад, что ты в порядке. Рад, что могу обнять тебя.       Ламберт судорожно выдыхает, потому что чувства, что бьются в нем штормом, они слишком сильные, чтобы контролировать их. У Ламберта дрожат руки, и он не верит, что это все происходит с ним. Лютик, переживший насилие вновь и вновь, травмированный, сломанный, смог найти в нем утешение, и у Ламберта захватывает дух от понимания, что он может дать ему утешение. Он может сделать для него все, чтобы успокоить его. И искренне верить, что это в самом деле успокоит его.       Ламберт ощущает внутри себя какую-то странную пустоту, отторжение, ведь сегодняшним утром он перестал что-либо чувствовать к Трисс, но ведь он…       Может, он вовсе и не Бог. Может он в самом деле просто человек, который не может контролировать некоторые свои чувства, и они просто случаются.       Так же, как в его жизни случился Лютик.       Так же, как к нему у него появилось столько эмоций, ощущений, что уместить их в своем теле казалось чем-то нереальным.       Они стоят, прижатые к друг другу так тесно, что им сложно дышать. Ламберт убирает руки от его спины, маленький перерыв для того, чтобы взять его лицо в свои ладони. Он хочет видеть его глаза. Такие чистые и открытые, доверчивые и добрые.       Ему хочется его спрятать. От чужих глаз, о рук, от боли.       Лютик слишком прекрасен для этого мира.       Он целует его. Медленно и плавно, так, как уже и забыл, что может поцеловать таким образом.       Лютик судорожно выдыхает, упирается руками в его грудь, и Ламберт почти боится того, что — одна секунда, один момент — и его оттолкнут, но он только сжимает его рубашку в своих кулаках, будто хочется притянуть к себе ближе.       Когда они целуются — они даже не дышат, боятся испортить этот момент одним неправильным вздохом. А когда отдаляются, когда вдыхают — ощущают только запах друг друга, будто ими пропитался весь воздух, будто он и есть воздух.              — Ты очень красивый, Лютик…       — Нет, не говори это слово. Я же просил.       — Прости, тогда… тогда ты… — Ламберт замирает, он ищет то слово, чтобы возвести все качества Лютика в абсолют, но человечество такого слова не придумало, или у Ламберта сейчас все мозги где-то в области паха гуляют, поэтому ему и не могется. — Тогда ты прекрасен. Чертовски прекрасен. Как… Не знаю, тебя называют Лютиком, ты сам себя так называешь, но я смотрю в твои глаза и думаю о подснежниках. Ты видел подснежники, Лютик?       — Нет, я никогда не видел снега. Такого, как показывают в фильмах. Он иногда выпадет, тает на асфальте и превращается в грязь.       — Да. Да, — повторяет он, забывшись, поглаживая кончиками пальцев его кожу, смотрит как зачарованный, как пропащий, как последний отчаянный псих. Как влюбленный. — Но это не про тебя. Подснежники смотрятся как дорогое украшение на хрустале. Они кажутся такими… такими нежными, такими хрупкими, но на самом дел очень сильные. Ведь они пробиваются едва сходит снег, когда земля холодная, и любые другие цветы бы не выжили. Понимаешь, Лютик? Пусть лютики и ядовиты, но подснежники не ранят, как и ты.       Лютик моргает и смущенно опускает взгляд. Его губ касается осторожная улыбка.       — Не думал, что ты такой романтик.       Он мягко целует его в колючий подбородок.       — А ты… знаешь, что напоминаешь мне ты? — он теребит пуговицу на его рубашке, и случайно расстегивает ее, а потом неловко ойкает, краснеет еще сильнее. — Вулканическое стекло. Камень, крепкий и гладкий, образовавшийся из чего-то, что может убить тебя. Но уже не убьет. Невероятно красивый и черный, как смоль, блестящий, как алмаз.       Ламберт широко улыбается. Он чувствует себя ребенком. И он счастлив.       Лютик прикрывает глаза, его ресницы немного дрожат. И звучит он едва неуверенно, когда шепчет:       — И да, малыш, я хочу тебя, знаешь?       Он усмехается, и Ламберт, склоняя голову к плечу, шепчет:       — Догадывался. Определенно я об этом догадывался. Рад, что я не ошибся. Так не люблю ошибаться.       Он подается вперед и снова целует, медленно идя вперед, заставляя Лютика попятиться.       Они падают на кровать, и Ламберт жадно его целует. А потом руки Лютика слабо вздрагивают, будто в ужасе, и Ламберт, отстраняясь, смотрит на него.       — Лютик?..       — Прости, я… — он убирает свои руки от его шеи и смотрит куда-то в сторону, глубоко дышит так, будто старается перевести дух. — Не знаю, что это… в прошлый раз было так легко, а сейчас… Снова это.       — Флешбеки?       — Да.       Ламберт тяжело выдыхает.       — Прости.       — Не извиняйся, Лютик, все в порядке. Ты не занимался сексом просто как… секс? С кем-то, когда ты хотел. Кроме меня.       — Занимался.       — И как это было?       — Я всегда много пил, и тогда все было нормально… А с тобой… с тобой было нормально и без алкоголя. Не знаю, почему сейчас снова… Прости, я…       — Тсс, — он целует его в кончик носа, а потом в лоб, и Лютик фыркает от щекотки. — Все нормально, мы можем посмотреть фильм.       — У тебя же уже стоит.       Ламберт тяжело выдыхает и качает головой:       — Дай мне пять минут, а ты выбери фильм, — он нежно целует его в щеку и медленно встает с кровати.       Он кидает беглый взгляд на Лютика, на его молодое юное тело на смятых белых простынях в свете светильника, выдыхает и быстро уходит в ванную.       Матерится еле слышно через зубы, когда дергаными движениями расстегивает ремень и ширинку. С глубоким вздохом засовывает руку в белье и откидывает голову назад. Свободной рукой приспускает с себя белье со штанами, и начинает яростно трахать свой кулак. Он закрывает глаза, представляя Лютика, его тело. Вспоминает его мягкость и вкус.       По загривку проходит дрожь, и он закусывает нижнюю губу. Он ударяется задницей о раковину, когда начинает двигаться бедрами по инерции, забывая то, как бы грубо он не толкался, он не ощутит ни узость, ни жар.       Дверь тихо скрипит, и Ламберт, испуганно вздрагивает, поворачивая голову.       Лютик смотрит прямо ему в глаза, потом опускает взгляд на член в его руке. Он облизывает губы и говорит:       — Нет, давай попробуем. Меня изводит сидеть и знать, чем ты занимаешься в моей ванной.       — Лютик, ты…       — Пожалуйста. Просто попробуем.       Он плавно подходит к нему, берет за свободную руку и тянет за собой. Ламберт ругается и захлопывать за ними дверь.       Снова спальня, снова мягкий оранжевый свет. Лютик берет лицо Ламберта в свои ладони и медленно целует, нерешительно, почти боязливо берет его член в свою руку, и Ламберт крупно вздрагивает.       — Господи, какой ты твердый, гвозди можно забивать.       Когда Ламберт обнимает его в ответ и кладет руку на его ягодицу, Лютик снова вздрагивает. С тяжелым выдохом, Ламберт отстраняется, но Лютик опережает его:       — Нет, пожалуйста, я хочу… правда хочу тебя. Но просто… память тела… Я…       — Тс. Хочешь выпить, если так будет легче?       — У меня ничего дома нет, я все… все выпил, когда ждал от тебе вестей.       — У меня... у меня кое-что есть. Хочешь?       — Что?       Ламберт тяжело выдыхает.       — Наркотики.       Лютик вскидывает брови и медленно убирает руку с его члена.       — Ты… ты наркоман?       Ламберт медленно качает головой.       — У меня анальгезия, это мой способ выжить. Если не буду использовать стимуляторы — откушу себе губу, когда задумаюсь. Однажды я прокусил ее на два миллиметра.       Лютик раскрывает рот, он смотрит на него во все глаза.       — Я… прости, я не знал, но наркотики, это… У меня нет в них необходимости, я…       — Кокс не вызывает привыкания с нескольких раз. Ты не станешь наркоманом. Это самый легкий наркотик, не считая марихуаны… Если хочешь, можем попробовать ее. Она легальна в нескольких странах, так что не так она уже и страшна.              Лютик смотрит на него, как на психа.       Медленно моргает, пораженно качает головой.       — Ну или я сбегаю в магазин за вином, — выдыхает Ламберт.       — У тебя… у тебя есть экстази?       — Мг. Хочешь?       Лютик закусывает губу и опускает взгляд вниз, снова проходя рукой по колом стоящему члену. Он смотрит, как открывается головка, слышит судорожный выдох Ламберта, когда он гладит ее большим пальцем, размазывая смазку.       — Хочу, — шепчет он, утыкаясь лбом в его плечо. — Только ты со мной.       — Хорошо.       Ламберт достает из правого кармана таблетницу и щелкает ей. Открывает затворку и достает две последние таблетки экстази. Одна круглая желтая, другая — в форме сердечка розовая.       Он кладет ее себе на язык, и Лютик. подаваясь вперед, слизывает ее, медленно лаская член, будто боязливо. Ламберт хватает вторую, а потом целует Лютика, плавно толкаясь членом в его кулак. Действие экстази — до часа.       Лютик об этом не знает.       Так что, возможно, все начнется еще раньше, если Лютик сильно поверит, то он в порядке.       Очень долгое время они целуются, и у Ламберта, блять, болят яйца, потому что Лютик не отпускает его в ванную, вместо этого он боязливо его трогает и ласкает, но не дает Ламберту коснуться его.       Лютик медленно садится на него, ерзая задницей по его члену, и Ламберт рвано и тяжело дышит, смотря за этим, иногда поднимая взгляд вверх. Лютик двигается плавно и откровенно, дышащий тяжело, и его зрачки, кажется, становятся немного шире.       Он осторожно склоняется над ним, целуя, и Ламберт шепчет:       — Я взорвусь, если не кончу прямо сейчас.       Лютик закусывает губу и медленно стаскивает с него штаны с бельем, секунду смотрит на его член, а после снова хватается за него, начиная медленно ласкать.       Глубоко вдыхая, будто перед прыжком в воду, он опускается ртом на его член, посасывая головку и плотно обхватывая ее губами. Ламберт позорно кончает через минуту, если не раньше, напрягшись всем телом, утробно рыча и запрокидывая голову назад.       — В порядке? — шепчет он, тяжело дыша.       Лютик медленно кивает, отстраняясь от его члена.       — Я хочу тебя, Ламберт, — повторяет он и целует кожу под пупком, потом вверх, выцеловывая его мышцы и шрамы. Двигается на удивление красиво, будто совсем уже ничего не боится.       Ламберт усмехается и берет его за плечи, ласково толкая на кровать и нависая сверху.       Он целует его, оглаживает, трогает. Лютик под ним даже и не дышит, привыкает к его касаниям, к его поцелуям, и издает странный звук, похожий на то, будто он рвано вдыхает воздух, когда Ламберт опускается ниже, целует шею, ключицы, широко вылизывает.       Поддевает белье, и Лютик, судорожно вдыхая, приподнимает бедра, позволяя его снять.       Ламберт трогает его и гладит, ласково разводит его ноги в сторону, пристраиваясь меж них, и, смотря внимательно в глаза, следя за реакцией, аккуратно беря его член в свою ладонь, другой рукой поглаживая бедро.       Лютик закусывает губу и едва заметно сжимается в плечах, не боится, по крайней мере — не вздрагивает.       — Ламберт? — на выдохе шепчет Лютик, вцепившийся одной рукой в его запястье.       — М?       — А твоя… анальгезия… Она не влияет на другие твои чувства?       — Ты про удовольствие?       — Да, — он неуверенно кивает. — Тебе со мной ведь в самом деле было хорошо? — голос звучит почти неуверенно, неловко, будто он не до конца решился на это.       — Да, Лютик, мне было очень хорошо. Мне не нужно ничего пить для этого, чтобы чувствовать. А тебе? Нравится? Не боишься меня?       Ламберт гладит его член, сжимает в ладони, двигая рукой вверх и вниз. Оглаживает бедро и внутреннюю сторону бедра, поднимается по напряженному, подкаченному животу. Вырисовывая путь от одной родинки к другой. Уникальные созвездия на его теле каждую секунду.       — Не страшно, — кивает он головой. — Хорошо.       Ламберт мягко улыбается, а затем целует его, а после накрывает губами нежно-розовые соски. Лютик вздрагивает — но не боязливо — и шумно вдыхает. Сжимает его бока меж своих коленей и так красиво и правильно изгибается в спине.       Растягивает его Ламберт тягуче медленно. Двигается пальцами осторожно и плавно, оглаживает его внутри, ощупывает, пока ноги Лютика не начинают дрожать. Его зрачки ненормально большие и эти судорожные тихие стоны, и сладкое «еще» — все это дурманит Ламберту голову, и в какой-то момент ему кажется, будто это все не по-настоящему.       Слишком хорошо.       Будто все в тумане. Сладком розовом тумане.       Ламберт вылизывает его, а потом, опираясь на руки, закрывая своим телом, он ловит его восхищенный взгляд. Лютик оглядывает его, облизывается, снова и снова проводит пальцами по чересчур графичным мышцам.       — Тебе нравится?       — Что? — не понимает Лютик, проскальзывая пальцем по линии пресса.       — Я…       — Что ты?       — Мое тело.       Ламберт почти смущается, когда это говорит.       Он привык к своему телу, привык, что потерял вес, привык, что он сухой и поджарый, выглядит, как тень здорового человека, как хлыст, как рыболовный крючок, как запятая.       Он привык.       Но ведь Лютик еще нет, разве не так?       — Да, очень.       — Но я ведь… Худой.       Лютик пожимает плечами.       — Ты пластичный и гибкий. А еще по тебе можно анатомию учить.       Ламберт пораженно моргает, потом кивает и накрывает губы Лютика своими и, вместе с тем, наконец, плавно входит. Лютик напрягается, Ламберт чувствует дрожь по его телу, чувствует, как тот вздрагивает. Короткие ногти впиваются в его напряженные бока, и он судорожно дышит в его рот.       — Дьявол, я будто только что в рай зашел… — шепчет задушенно Ламберт и на миг замирает.       Лютик мягко смеется и прижимается своим лбом к его.       — Значит мои ноги — это ворота в рай?       — Твои ноги это произведение искусства, — хрипит Ламберт и, жмурясь от интенсивности удовольствия, толкается. Лютик судорожно выдыхает и сжимается. — Нет-нет, не сжимайся так, если не хочешь, чтобы на этом наш секс и закончился.       — Нет, не хочу, — он обнимает его за шею, прижимаясь своим лбом к его.       Лютик гладит его по щеке и не может оторвать взгляд от его лица, когда он делает первые толчки. Он… старался не смотреть на своих партнеров, даже когда это было добровольно, но, ох, видя, как искажается лицо Ламберта в удовольствии, как он жмурится от каждого нового толчка, слышать его тяжелое дыхание это было… прекрасно. И Ламберт был по-особому прекрасен.       Когда он входит до основания, они оба тихо стонут. По телу Лютика прокатывает дрожь и он крупно вздрагивает, скрещивая щиколотки за бедрам Ламберта, прижимая к себе ближе.       Ламберт тяжело дышит, опираясь предплечьем над головой Лютика, стараясь держаться. Просто держаться. Так туго, так горячо, так, блять, тесно, и основание члена так прекрасно сдавливается мышцами у входа, что при каждом движении Ламберт едва не изгибается как кошак от удовольствия.       Лютик рвано дышит и совсем тихо стонет от плавных, но глубоких толчков. Ламберт входит до основания, но выходит совсем на немного. Чувствует, как цепляется пальцами за него Лютик, как лезет с поцелуями.       Чувствует, как на шее алеют засосы, а на спине — царапины.       Лютик медленно кладет руки на его ягодицы, мягко похлопывая, подгоняя под нужный ритм, и Ламберт слушается, двигаясь в нужный такт и ритм.       Лютику кажется, что его скоро разорвет от удовольствия или, как минимум, он потеряет сознание.       Это что-то другое, это что-то за гранью, он не чувствовал такого раньше с другими партнерами. Ламберт с ним по-особому нежен, его движения плавные и аккуратные, а главное — какое удовольствие он получает от происходящего.       И, когда Ламберт снова его целует, ловит губами тихий стон, Лютик понимает, что нет, он его не трахает.       Они занимаются любовью. Плавно и неторопливо, наслаждаются друг другом, смотрят друг другу в глаза, трогают и ласкают, желая доставить партнеру как можно больше удовольствия.       В комнате темно, есть только мягкий оранжевый свет ночника, но даже этого кажется много. Лютик любуется, какими красивыми бликами этот свет кладется на кожу Ламберта, как обрисовывает все эти мышцы и его шрамы.       Он смотрит на это, а потом задыхается от очередного поцелуя, касания или толчка.       Когда Ламберт прячет лицо в подушку, а его толчки становятся аритмичными и рваными, Лютик берет его лицо в свои ладони и медленно подтягивает к своему лицу. Боже, он хочет видеть его, пока тот кончает.       Он хочет видеть каждую эмоцию.       Ламберт прижимается своим лбом к его и рвано тяжело дышит. И, наконец, вжимаясь бедрами в него, кончает, крупно вздрогнув. Он жмурится от удовольствия, закусывает губу, издает тихий стон, и Лютик тут же целует его.       Ламберт медленно выходит из него, спускается поцелуями вниз и берет его в рот, медленно двигая головой и вставляя пальцы, так, что Лютика хватает на минуту или чуть больше. Кончает он с его именем на губах, зажимая его голову меж своих бедер.       Ламберт целует его в тазовую косточку, упирается лбом в его бедро, тяжело дыша, потом, отстраняясь, говорит:       — Сейчас… сниму презерватив и приду.       Лютик прикрывает глаза и кивает.       — Салфетки влажные возьми, они там, в ящике возле раковины.       Когда Ламберт возвращается, вытерев Лютика, он просто падает рядом с ним и тянется руками к своим штанам. Лютик ерзает, переворачивает на бок и кладет голову на его плечо.       Ламберт щелкает зажигалкой и закуривает, откидывая голову назад и громко вдыхая. Мягко поглаживая Лютика по спине, он шепчет:       — Блять, охуенно, лучший мой секс за последние лет пять.       — Что, правда? — Лютик улыбается, сложив руки на его груди и опираясь о них подбородком.       — Правда, — Ламберт стряхивает пепел в стоящую недалеко кружку, и Лютик хоть недовольно цыкает, но не возмущается. Мало его сейчас волнует какой-то сраный пепел.       — Но мы ничего такого не делали. Это из-за экстази?       Ламберт качает головой, усмехаясь. Делает глубокую затяжку и, выдыхая, быстро целуя Лютика в лоб, говорит:       — Это из-за тебя.       — Ламберт, мне не пятнадцать, чтоб вестись на весь это ментальный бред. Мне правда интересно.       — К твоему сведению, я под чем только не трахался, для моей нервной системы экстази как глицин. Говорю же, из-за тебя, балда, — выдыхает устало он. — Нравишься ты мне сильно, Лютик. Даже больше, чем нравишься. Я когда стою и обнимаю тебя, уже счастлив. А ты про секс говоришь, — он фыркает, снова делая затяжку, а после протягивая Лютику.       Лютик тянется губами к фильтру, обхватывает его губами и делает небольшую затяжку, шумно выдыхая.       Ламберт докуривает сигарету и тушит ее о все ту же несчастную чашку, выкидывая окурок туда же.       Он мягко поглаживает Лютика по волосам, смотря в потолок. Глаза слипаются, он так устал и так хочет спать.       Лютик лежит у него на груди, теплым комочком, и мягко его поглаживает, дышит ровно и спокойно. Это успокаивает.       — Ламберт?       — М?       — Хочешь, я спою тебе колыбельную?       — Хочу.       — Какую тебе пела мама?       Ламберт прикрывает глаза, сглатывая. Ему не больно. Боли нет. Прошло так много лет.       Так, немного что-то колет внутри, когда он говорит:       — Мерцай, звездочка, мерцай…       — Как я желаю узнать, кто ты… — подхватывает его Лютик, тихо напевая.       Он опирается на локоть, продолжая петь. Внезапно так нежно и ласково. Его голос звучит как пение любящей матери, и Ламберт закрывает глаза, тяжело выдыхает и поглаживая Лютика по пояснице.       Мамы больше нет.       Но есть Лютик.       И Лютика Ламберт уже сможет защитить. Он вырос, он большой и сильный, Лютика он обязан защитить.       Лютик тихо мурлычет колыбельную, так красиво и тихо, так нежно и ласково, что Ламберт и впрямь засыпает. Уже где-то на границе сна он чувствует ласковый поцелуй в веко и тихий шепот:       — Спи сладко, мой сладкий.       И Ламберт и вправду спит крепко и сладко, не тревожимый кошмарами и холодом страха. Он спит, не боящийся, даже во сне крепко обнимающий Лютика, дышащий запахом его шеи и волос.       Лютик чувствует его любовь даже во сне.       Но просыпаться больше не страшно. Ведь это же он почувствует, когда откроет глаза. Он знает. As your bright and tiny spark, Lights the traveller in the dark, — Though I know not what you are, Twinkle, twinkle, little star. Twinkle, twinkle, little star, How I wonder what you are!