Дорога домой

      Утром Лютик говорит ему, едва открывая глаза:       — Ты все еще здесь.       Он мягко улыбается, и Ламберт смотрит ему в глаза. Перед этой улыбкой он слабее, чем в любой другой момент в его жизни. Ему кажется, что даже дуло у его виска не делало его таким безобразно слабым. У Ламберта затекла рука, потому что на ней лежит Лютик, но он не дергает ей.       — Да, я здесь, — Ламберт касается его скулы. Он поглаживает ее кончиками пальцев и, мягко заправляя прядь волос за ухо, смотрит, как Лютик прикрывает глаза, будто наслаждается этим моментом так, как ничем в своей жизни. — Где еще я должен быть?       — Я думал, ты уйдешь. Все они уходят, — говорит он все еще со светлой улыбкой на лице. Улыбка ангела, роспись произведения искусства на его лице.       Ламберт хмыкает.       — Ну я же другой, да?       — Да, ты другой. Сделаю нам кофе.       Он резко подскакивает с кровати, щеголяя своей голой задницей и бедрами. Ламберт следит за ним из-под полуприкрытых век. Он натягивает на себя белье и спрашивает, не глядя на Ламберта:       — Наверное, твоя рубашка высохла?       — Мг, ты же повесил ее на балкон. Ночью было тепло.       — А ты откуда знаешь?       — Ходил курить.       Лютик возвращается к кровати. Он склоняется над Ламберт и мягко щелкает его по носу.       — Бессонница?       Ламберт улыбается и прикрывает глаза.       — Пожалуй, просто был перевозбужден вчерашним вечером.       Лютик закусывает губу и медленно проводит пальцами, почти щекотяще, от сгиба его локтя и вниз, до протеза.       — Я надену твою рубашку? Мне нравится мысль, что все происходящее похоже на кино.       Ламберт усмехается.       — Да, надевай.       Лютик довольно щурится, целует его в нос, а потом сжимает его нормальную руку в своей.       Ламберт валяется на кровати еще добрых десять минут. Он лежит, закрыв глаза, и слушает все те звуки с кухни. То, как тихо что-то поет Лютик, стук чашек и ложек, кофемашины и того, как взбивается молоко. Он слушает это, и ему так хорошо представляется, что он живет нормальной жизнью, что ему даже не хочется вылазить отсюда. Ему хочется прожить здесь всю свою жизнь.       Спрятаться в эту нору, проводить здесь и зимы, и лето, и весну, и осень.       А потом он вспоминает о тех парнях.       Нет смысла резать режиссеров, надо начать с первопричины.       А Ламберт так не хочет трогать эту первопричину, ему кажется, что вонять это будет на всю Америку, чего бы он крайне не хотел.       Как договориться? Сколько нужно денег? Как заставить их успокоиться, не убив?       Ламберт тяжело выдыхает и открывает глаза.       Свести с ума, конечно.       Он делает это с каждым, и сможет сделать это сейчас, просто надо напрячься. Или хотя бы встать с кровати.       Не то чтоб на кухне ему шибко лучше думается, но он хотя бы теперь смотрит на его длиннющие стройные ноги и это всяко лучше. На теле Лютика неприлично много родинок. Ламберт насчитывает минимум двадцать только на одной его ноге.       — Ламберт? — Лютик ставит рядом с ним кофе и склоняется голову к плечу.       — А?       — Все в порядке? У тебя такой взгляд пустой.       — Да, — он кивает и аккуратно берет кофе. — Да, — повторяет он. — Все в порядке.       А потом хлопает себя по колену рукой и Лютик, усмехаясь, садится к нему на колени. Он обнимает его за шею и целует в колючую щеку.       — Ламберт?       — М?       — Ты в самом деле можешь шевелить этой рукой как настоящей? И… ой! Больно! — Лютик морщится, когда Ламберт щипает его стальной рукой.       — Конечно больно. Это сталь.       Он кладет ее на его талию и мягко поглаживает.       — Ледяная, аж сквозь рубашку чувствуется. Ты бы видел, какой ты мне синяк оставил на бедре…       — Я видел.       — Так… он был жутко дорогой, наверное?       — Все проще. Сохранили мои нервные окончания. Фактически вживили железо на то, что осталось от руки.       Лютик морщится.       — Операция все равно дорогая была…       — Дорогая, — кивает он.       — Откуда у тебя на нее деньги?       — У любого взрослого человека есть сбережения в банке, Лютик. А еще бонусом страховка. Взрослая жизнь не такая бедная, как ты себе выдумал.       — Я не думал, что она у тебя бедная. У тебя крутая машина. Ой.       Он прерывается, когда раздается звон телефона. Он спрыгивает с его колен и уходит в другую комнату. Ламберт пьет кофе, думая, что он слишком сладкий, но все равно пьет, потому что, в общем, это совсем неважно.       Лютик снова садится к нему колени, широко улыбаясь.       — Звонили с вчерашнего кастинга.       — И?       — Меня взяли.       Лютик едва не пищит, и Ламберт мягко улыбается в ответ. Притягивает к себе ближе и целует.       — Я бы предложил это отметить в ресторане, но учитывая все эти события… не уверен, что хочу в конце вечера бегать со спизженным автоматом.       Лютик смеется, а потом пожимает плечами.       — Им неважно место. Однажды ко мне вломились домой. Поэтому я постоянно переезжаю, хочу верить, что это помогает.       Ламберт медленно моргает.       — Подожди, что? Они даже знают, где ты живешь?! Блять, Лютик, ты понимаешь, насколько это опасно?!       Лютик хлопает своими глазами.       — Но они не убивают меня…       — И что, блять, это нормально?! Они насилуют тебя, Лютик… какого…       Ламберт едва не задыхается в возмущении. Он поражен тем, насколько эти ребята зажравшиеся и охуевшие люди. Понятно, почему Трисс так обеспокоена всеми этими долгами. Ламберт предлагал ей сбежать так, что они ее никогда не найдут, но она боялась за Лютика.       — А что ты мне сделать предлагаешь?!       Ламберт рычит и буквально спихивает его со своих колен.       — Оденься, — бросает он через плечо. Его руки дрожат от злобы, от беспомощности, он не понимает, почему Трисс не озаботилась собственным ребенком, и почему этим должен заниматься Ламберт.       Он забирает свою рубашку и улавливает с нее нотки запаха Лютика, а потом хватает Лютика под локоть и тащит вниз, на парковку.       Запихивает в машину и, роясь в бардачке, находит глушилку камер. Лютик пораженно на все это смотрит, может, он даже напуган, но не показывает этого. Ведь Ламберт другой.       Он глушит камеру, потом уходит к багажнику, достает пистолет и два магазина. Залезая в машину, он настраивает камеры обратно.       — Держи, посмотришь в интернете, как менять магазин.       — Это… это что, оружие?! —Лютик смотрит на это во все глаза. — Я… ты что… я не смогу стрелять из этого в человека! Это не так легко!       Ламберт рычит и впихивает пистолет в его руку. Он плотно сжимает его в его руки, накрывая тыльную сторону ладони Лютика своей, плотно сжимая.       — Лютик, это не люди. Запомни, люди, способные на такую жестокость — не люди. Это дикие животные, больные бешенством. И позволяя им гулять, ты допускаешь то, что они либо кого-то зарежут, либо заразят бешенством.       — Но…       — Просто возьми, ладно? И еще…       Он протягивает руку в бардачок и достает небольшое устройство, которое выглядит как простая маленькая кнопка на тонкой пластинке.       — Носи с собой, ладно? Чуть что — нажимай на кнопку, я приеду.       Лютик моргает и смотрит на это устройство на своей ладони.       — Я… этим можно их разозлить. Если стрелять в них... так они говорят. Когда я пытался отбиться, они… Неважно, что они, но оружием здесь не поможешь.       — Возьми, — продолжает настаивать Ламберт. — Мне будет поспокойнее.       — Ламберт?       — Да?       — Откуда у тебя оружие?       Ламберт пожимает плечами и смотрит на пистолет в его руках. К его рукам он и вправду не подходит. Лютика хочется спрятать, чтобы никто не сделал ему больно.       — Ламберт? Ты не психиатр?       Ламберт качает головой.       — Кто ты?       Ламберт пожимает плечами.       — Ты же не убиваешь других людей, Ламберт?       Лютик говорит так, будто умоляет.       — Ты ведь не стреляешь в других людей?       — Нет, я не стреляю. Я биохимик.       Лютик смотрит на него с подозрением.       — Мне… мне надо на работу, сказали, чтобы пришел к двенадцати… Всего хорошего…       Он плавно кивает, а потом быстро уходит. На сиденье остается пистолет и два магазина. Ну хоть устройство для определения местонахождения с собой забрал.       Ламберт матерится и ударяет ладонью по рулю. Откидывается на кресло и давит на виски. Достает из бардочка таблетницу и, не глядя, запихивает в рот таблетки, просто разжевывая их и глотая. Он не знает, что это и для чего это. Хуже не сделает, Ламберту ничего хуже не сделает. Даже героин ему уже не страшен. А ничего страшнее героина люди еще не придумали.       На телефоне тридцать три пропущенных, и все от Трисс.       Он выдыхает и выезжает из-за парковки.

***

      — Где ты был, Ламберт, черт тебя дери?! Ты хоть понимаешь, как я волновалась?! Я даже не знала, жив ты или нет! Я как дура мотала все новости за ночь, чтобы узнать об очередном теракте! Ламберт, какого… какого черта?..       Она почти скулит, ее плечи опускаются и в глазах неясная эмоция, которую Ламберт не знает, да и знать не хочет.       Вместо объяснения и слов он обнимает ее, имея к ней хренову тучу вопросов по поводу воспитания Лютика. Но он молчит. Ничего не говорит, ничего не спрашивает. Он просто обнимает ее, прижимаясь щекой к ее макушке, смотря в угол комнаты.       Она обнимает его в ответ, ее руки дрожат.       Люди убивают других людей.       Все знают этот механизм, но доверие все еще живо.       Поразительный оксюморон.       — Я обдолбался и заснул в машине.       Трисс ему не верит, и он это знает, они оба это знают, но она привыкла. Привыкла к секретам, к тому, что она и половины о его работе не знает, да и не потому, что он не рассказывает, она ведь даже не спрашивает. Она просто не хочет знать всех ужасов, не хочет думать, что он хоть косвенно, но причастен к этому.       — От тебя пахнет вином.       — Потому что я пила, Ламберт. Там еще осталось… Хочешь? Я не спала всю ночь, черт возьми, у меня вообще нет ни на что сил. Я хочу сбежать из этого мира…       В двадцать первом веке у людей намного более глобальные проблемы. Уже не хватает сменить дом, улицу, город или страну, чтобы стать свободнее.       В современном мире нужно сбежать с планеты. В бесконечность. Она не так жестока, ведь бесконечность есть смерть. А все мы знаем, что есть смерть. Наконец должное забвение, прекрасный отдых, где за чертой тебя ждет космос. Бесконечный бескрайний космос. Никакого столпотворения и спешки, никаких тебе наркотиков и угроз, оружия и пыток. Ты со всеми и вместе с тем один.       Прекрасное место — космос.       Как жаль, что он не постижим даже для их разума, не то что тел.       — Трисс?       — Да?       — Что насчет твоего ребенка?       — Почему ты спрашиваешь?       — Просто… мне снилась сегодня мама. И по пробуждению я вспомнил, что ты тоже чья-то мать. И я подумал… подумал о том, какие у вас с ним отношения сейчас. Я знаю, чем этот ребенок был. Средством. Ты не видела в нем человека, но сейчас… Что-то изменилось сейчас, Трисс?       Она отшатывается от его так, будто его тело бьется током.       Трисс становится по-странному колючей, если обвинять ее, а не защищать. Ламберт понимает это. Она всю жизнь жила в обвинениях, ужасе и страхе, и это всего лишь ПТСР. Теперь каждый раз ее дергает. Она выглядит так, будто ей самой нужна заботливая мать.       Ламберту жаль Лютика, потому что таких сломанных людей он видел разве что в зеркале лет двадцать назад. Тридцать? Он не помнит       Время давно потеряло свою значимость. Что есть время? Пятое пространство, выдуманное людьми, значит и цена ему грош. В отношении вселенной времени вообще нет, точнее исчисляется оно не так, да и имеет всего лишь косвенное к ней отношение.       Трисс качает головой и уходит куда-то на кухню.       Ламберт следит за ней, будто ждет, что она ответит ему. Конечно она не отвечает.       Трисс умеет только прятаться и стрелять на поражение в исключительных случаях. Но если она и стреляет, то это всегда фатально для цели.       Ламберт пожимает плечами. В любом случае, он не может заставить полюбить его.       Ламберт проверяет почту, берет немного работы и уезжает. Сидит в лаборатории, занимается всякой мелкой хренью, якобы у него нет реальной работы. Но он же хороший добросовестный работник, поэтому работать, так или иначе, надо.       Он смотрит в микроскоп, следит за тем, как микроб поглощает бактерию. Моргает.       Самое отвратительное, что можно придумать — совершенствовать яды. Снова и снова. Снова и снова. Но неважно, какой это новичок, хоть сто раз новый, так или иначе, они легко это поймут. Другой вопрос те средства, при обнаружении которых в крови непонятно, влияли они как-то или нет. Ведь что значит немного мета в крови? Чувак обнюхался на ночь глядя, ничего нового.       Никто не думает о том, что у этого мужика была предрасположенность к шизофрении, на улице было плюс сорок, а мет в его коле резко довел того до острого приступа. Телефон оказался разреженным, а ключ потерялся. Он мог кричать и битья головой о стену, но ведь у него такая качественная звукоизоляция, что его не слышит даже Бог.       Да не то чтобы Богу есть до него дело, ведь он занят изучением мед карточки и поведения нового клиента, а потом он сидит в своей лаборатории до боли в спине. У него просто нет на это времени.       А тут приятелю надо подсунуть новый антибиотик с такой концентрированной дозой, чтобы он перебил иммунку к хренам. У него и так грипп уже вторую неделю, он лежит на ИВЛ.       Тот «грипп», этот вирус, который обозвали гриппом — это тоже заслуга Ламберта.       Те, кто считают, что можно убить человека за две минуты — простые непрофессионалы.       Самый прекрасный путь — долгий и тянущийся. Пока медики поставят один диагноз, парень скончается от другого.       Ламберт все это знает, что один антибиотик совсем не влияет на сам вирус, только наносит вред организму, конечно он все это знает. А подсовывать таблетки не так уж и сложно.       Ламберт смотрим на потолок.       Он вспоминает историю того гениального парня, ходячей легенды.       Говорят, его пичкали в больнице подобной херью, которую сейчас готовит Ламберт.       Будет забавно, если окажется, что он делал под заказ специально что-то для него.       Какой-нибудь мощный транквилизатор.       Ламберт пытается надыбать информацию о нужных ему людях, о их проблемах со здоровьем, но не находит ничего, кроме жуткой сонливости.       Он пытается позвонить Лютику, но он не поднимает.       Ламберт тяжело выдыхает и легонько давит на веки.       Как же он, нахрен, устал.       Неужели с ним всегда будут люди, которым обязательно нужно его использовать? И никак по-другому? Неужели у чего-то искреннего отпадает всякое желание, едва завидит он абсолютно кривые пропорции сознания Ламберта?       С этими мыслями он возвращается домой.       Трисс сидит в одном нижнем белье на диване с ногами. Ест пиццу и пьет вино.              Ламберт оглядывает ее, и он хочет спросить, какого черта те смс, что присылала ей Йеннифер, не дошли до нее, но она говорит первее:       — Знаешь, в чем моя проблема? Моя проблема в отношении с моим ребенком?       Ламберт моргает и медленно садится рядом.       — В чем?       — Ты знаешь. Я родила не ребёнка, я родила свой шанс подольше задержаться здесь живой и невредимой. Я сама была ребенком, ведь вместо того, чтоб решать проблемы, я лишь оттягивала ее. Никому еще легче не стало от того, что они игнорировали раковую опухоль.       — Есть случай, когда у человека на раковой опухоли выросла еще одна опухоль, и они уничтожали друг друга       Он не знает, зачем он это говорит. Ведь как аналогия это так себе, а Трисс только морщится.       — Ага. Но не в моем случае. Мой ребенок… Юлиан. Так его зовут. Ему тоже часто угрожают. Вернее мне угрожают им, присылают видео и фото.       Ламберта почему-то передергивает, но он думает, что это от холода. Неважно, что кондиционеры поддерживают температуру в двадцать пять градусов.       — Я уже даже не смотрю их. Последние лет пять я не знаю, что с ним…       — Со скольки он поддается этому?       Трисс не отвечает. Только морщится так, будто у нее заболел зуб.       — С раннего.       В такие моменты Ламберт думает, что случайно сделаная себе анальгезия была милостью, а не ошибкой. Ведь если бы он чувствовал то, что чувствовал Лютик, то никогда бы не стал тем, кто он есть. Не сидел бы здесь, не находил бы силы решать не только свои проблемы, но и помогать другим. Людям, которые тебе важны.       наверное.       Сейчас он смотрит на Трисс, и его терзают так много сомнений, что они заменяют все светлое, что когда-то помнило на инерции его сознание. Механическая привычка. Вся наша зависимость к людям, наша к ним привычка — это абсолютно такая же стрессовая ситуация, что и психологическая травма. Ведь все наши эмоции живут не дольше двух минут, дальше это лишь искусственное поддержание нами самими. Так что одно чувство, которое Ламберт чувствует годы — такая же психологическая проблема, как и ПТСР у Лютика.       Так что ничего нового, когда все эти чувства замещаются волнением, сомнениями и недоверием.       Один стресс вымещает другой стресс.       Это не значит, что он плохой человек.       Он просто человек. Не больше и не меньше, со своими особенностями и маленькими супер-способностями, но человек.       — Я старалась ему помогать. Водила по врачам, говорила с ним, пыталась быть заботливой, но он… Ламберт, ты просто его не видел. Он… будто смотрит сквозь тебя, и он видел, что я больше напугана, чем влюблена в него. Потому что я видела, что они просто уничтожали его психику, его мировоззрение, а я ничего, блять, ничего не могла сделать. За любую задержку, за недостачу, за недостаточно быстрый им ответ всегда следовало одно и то же. Они… Ламберт, они это делают не ради денег, это просто садисты!       — Я знаю. Знаю, что это просто садисты.       — При чем тут ребенок, объясни мне?! Что им сделал ребенок?! В итоге… даже когда мы встречаемся с ним, смотреть на него я не могу. Мне стыдно, мне страшно, я вспоминаю, насколько я жалкая и трусливая, если не смогла защитить то, что сама и породила.       — Иногда… внешние обстоятельства сильнее. Моя мама тоже не могла меня защитить, но я знаю, знаю, что она любила меня. И знаешь… Это то, что было моим смыслом идти дальше и терпеть. Она не могла дать мне ничего: ни денег, ни будущего, ни даже защиты. Но она давала мне все, что у нее было. Себя и свою любовь. Она обнимала меня, и я не считал, что хочу от нее чего-то еще. Игнорируя его… Ты не делаешь ни себе легче, ни ему.       Трисс молчит. Она кладет кусок пиццы обратно и облизывает пальцы от жира и соуса. Потом трет свои глаза.       — Он ненавидит меня, Ламберт, он ненавидит меня.       Ламберт едва не смеется. Лютик даже не может возненавидеть своих насильников, какая речь может идти о родной матери?       — Нет, Трисс, он не ненавидит тебя. Он любит тебя, поэтому он молчит. Не хочет сделать тебе больно.       — Да откуда тебе знать, Ламберт! — она едва не подрывается с места. — Откуда тебе, блять, знать, Ламберт?! Ты не Бог, ты не можешь знать все! Ты и половины не знаешь из того, что пережил он, что видела я! Нельзя не ненавидеть после того!       — Можно, — спокойно говорит Ламберт. — Он любит тебя.       — Нет, — она качает головой. — Нет-нет-нет. Ламберт, хватит играть в Бога.       — Я не играю в Бога. Это больше, чем игра.       — Это болезнь. Нарциссизм, — она шмыгает носом и трет глаза.       — Может. Но игнорируя его, лучше ты не сделаешь. Самое великое, что ты могла бы для него сделать, дать ему единственное, что у тебя есть — свою любовь. Потому что этим владеешь только ты, и это то, чего ему на самом дел не хватает.       — Ты просто утешаешь меня. Проецируешь свой опыт на мою ситуацию.       Ламберт тяжело выдыхает, потом медленно встает и подсаживается к ней. Он обнимает ее, прижимает к себе ближе и искренне не уверен, что в ней осталось хоть немного любви.       Они сидят так долгий час, пока Трисс пытается быть сильной в его руках, но в этом нет необходимости. В руках Ламберта она жертва и алтарь, и ей прекрасно об этом известно.       Потом Ламберт встает и куда-то уходит. Что-то щелкает на своем ноутбуке, беря ее телефон и набирает там уже и так выученные им цифры.       Он сует телефон ей в лицо.       — Ты нашёл его номер?       — Да. Я не заставляю тебя, просто предлагаю.       Она берет телефон в руки и смотрит на эти цифры. Он уверен, что она тоже знает их наизусть.       Она сидит так еще долго. Минут десять, наверное, если не больше.       А потом, наконец, нажимает на кнопку вызова.       Ламберт смотрит на это с мягкой улыбкой. Как бы он не стремился сделать своими руками нечто прекрасное для Лютика, он никогда не заменит ему любовь матери. Он все это прекрасно знает, и поэтому он делает это.       Ламберт не совсем понимает, где был тот момент, после которого все человеческое стало ему важнее работы, однако…       Слушая гудки из телефона, Ламберту приходит смс-ка. Он достает телефон из кармана и смотрит на экран. Он холодеет.       Трисс говорит:       — Он сбросил.       На экране телефона Ламберта написан адрес.       Трисс говорит:       — Он написал мне смс.       Говорит:       — Написано… «не сейчас». Почему он сбросил?       Когда Трисс пытается набрать его снова, Ламберт подрывается с места и бежит в сторону двери. В спину ударяет голос Трисс, но он уже не слышит ее ни за шумом крови, ни за ритмом своего сердца.       В машине за руль он хватается ледяными руками. И не только за счет левой.       Он подключает геолокацию Лютика к своему ДЖПС и замечает, что ему страшно дышать.       Трисс он только пишет, стоя на светофоре: «не волнуйся, это по работе. выпей успокоительное и ложись спать».       Сердце у него в ушах бьется так сильно, что он даже не слышит, как ему сигналят.       А потом в багажник машины ему что-то влетает. И после этого Ламберт не слышит вообще ничего.