***
— И в итоге… Им пришлось реорганизовать свою компанию, так что часть отошла нам. Так что хорошая работа, — Роб улыбается. Ламберт давно заметил, что морщин у него куда больше, чем ему казалось при первой встрече. — Но это все мелочи. Меня поразило, когда вас попытались… украсть. Сожалею. Видимо, тайна личности… — Ничего. Они пытались отрезать мне левую руку. Роб смеется. — Мы разобрались с ними. — И даже без моей помощи? — Ты слишком милосерден. Все твои штуки — они не вызывают мучительную смерть. Ламберт криво усмехается. — Если вы думаете, что нейротоксины для меня новость, то нет. Просто у нас с вами разные понятия о жестокой расправе. Вы думаете, что смерть это ужас. Я считаю, что есть вещи гораздо хуже смерти. Вот и все. Роб кивает, отпивая виски. — Да. Может быть. В любом случае, напрягать тебя по поводу твоих же захватчиков было бы сви… — Ламберт-Ламберт! В кабинет врывается вихрь эмоций с листом в руках. — Мама сказала, что ты тут и я принесла тебе это! Смотри! Это я нарисовала! Девчонка — дочь Роба — пихает ему в лицо лист А4. Ламберт берет его, смотря на рисунок семьи. — Ага… Это ты, — он тыкает в самого маленького человечка, — это мама, да? — фигура побольше, но она в самом углу, она маленькая, небольшая. — Хорошо… Папа? Роб, у вас ужасная прическа. сходите к парикмахеру, а? — фигура его хоть и больше матери, но облачена в черное, а на голове воронье гнездо. — И ты! Это ты! Его фигура самая большая. На нем отчего-то яркая одежда. Желтая майка, голубые штаны. Такого при ней он ни разу не носил. После того, как умерла Трисс, после того, как его бросил Лютик, отвернулись все знакомые, он носит только черное. Каждый день он проводит траур по своей жизни. На ее рисунке это самая заметная фигура. Кроме того, что она самая большая — она находится прямо рядом с ней. — Прямо один в один, — хмыкает он и треплет ее по волосам. Ей скоро исполнится семь. Роб усмехается. — Это рисунок для поступления в школу, да? — Мг. Они еще просили рисовать отдельно мальчика и девочку. Она прижимается к руке Ламберта и смотрит на него, хоть и отвечает своему отцу. — И что еще вы делали? — спрашивает Ламберт, разглаживая угол на листе. — Глу-у-у-упости, — тянет она и просто валится на него, перегибаясь через его колени. Ламберт смеется, а Роб цыкает. — Миледи, будь более… — Бла-бла-бла! — кричит она и вскакивает с его колена. — И я буду читать стих на первой линейке. Мне сказали выбрать самой. Вот! — она достает из кармана смятые карточки. Ламберт качает головой. — Удивительно, детей с детства приучают к тому, что даже когда у нас есть выбор, то он все равно ограничен. Роб делает вид, что не слушает. — Вот, поможешь мне выбрать? Она не обращается к Робу. Она обращается к Ламберту. Ему думается, что он давно заменил ей и маму, и папу. А она заменила ему и Лютика, и Трисс. Она хотя бы живая, она веселая, и она напоминает ему о всех самых светлых людях в его жизни. Он принимает карточки, читая на них стихи. Она перегибается через его руку. — О, Ламберт, так и знала, что она уже висит на тебе. Женский голос накладывается на цокот каблуков, и Ламберт поднимает взгляд. Высокая стройная женщина смотрит на него, хитро улыбаясь — хоть это даже с большой натяжкой не похоже на улыбку. У нее короткие светлые волосы и большие яркие красные губы. С виду простушка, глупая девушка богатого папика, а на самом деле именно она придумывала этот план. Именно она узнала, кто это был. Именно она предлагала своему мужу забрать его к себе. Она предложила убить Трисс. Роб по пьяни это рассказал. — Тебе платят за роль няньки? Ламберт хмыкает и опускает взгляд на карточки. — Не обижайся, мы и вправду это ценим. Кларисса ни с кем не идет на контакт так хорошо, как с тобой. Мы думаем, что она антисоциальна. Ламберт цыкает. Кларисса поднимает на его взгляд. — Что такое антисоциальный? — Неважно, твоя мама неправильно применила это слово. Она много работает, поэтому устает, поэтому путает слова. Марго недовольно цыкает, а Роб говорит: — Ламберт. — Что? У Клариссы друзей больше, чем у меня за всю свою жизнь. О чем ты говоришь, Марго? Лучше бы помогла ей выбрать стих. — Да, кстати… Про это. Поможешь ей его выучить? Пожалуйста? Она совершенно не контактирует с ее новой няней! Это ужасно! Кларисса надувает щеки, а потом громко выпускает воздух и фыркает. Ламберт смотрит сначала на Марго, потом на Роба. Роб говорит: — Работа подождет, так что… не хочу, чтобы Кларисса нас опозорила прямо со сцены. Ламберт моргает. Кларисса отворачивается и теснее прижимается к Ламберту. Она говорит: — Мне понравился этот. Ламберт опускает на него взгляд. Вырывает одну из строчек: «Умный учиться всю жизнь старается, Глупый же вечно всех поучать». — Да, я помогу выучить. Кларисса широко улыбается. И Ламберт говорит Робу: — И за работу не волнуйся. Сделаю. — Ты хоть спишь? — усмехается Марго, вскидывая брови. — Да, — он кивает. — А вам как спится? Марго щурится, Роб пожимает плечами. Друг друга они не любят. Как и свою дочь.***
— Знаешь, что она сказала?! Знаешь?! Ламберт сонно моргает. Он заснул прямо за рабочим местом, и сейчас Роб начал особенно громко причитать, так что к нему вернулась разумость. — Она сказала, что хочет выйти за тебя замуж! Безумие! Ей всего десять! — Это всего лишь детское восприятие, Роб. Она не знает, что такое любовь, не знает, что такое брак. В детском восприятии брак это та вещь, где ты становишься ближе с человеком, с который сейчас наиболее тебе приятен и вызывает больше восторга. Вот и все. — Ты? Ты вызываешь у нее больше восторга?! — Могу записать ее к детскому психологу, если ты на самом деле волнуешься. Роб останавливается, хмурится и медленно кивает. — Да… Знаешь, хорошая идея. Запиши. Ламберт моргает и снимает с себя защитные очки. Он морщится и трет места, где остался след от резинки. На его правой руке желтая фенечка, которую для него сделала Кларисса. Он вдыхает и встает, собираясь вернуться в квартиру.***
Спустя пять лет Кларисса во многом помогает ему не совершить самоубийство. Потому что только из-за нее он и не умирает. Не хочет одну ее оставлять. А в целом все по сей день кажется безумием. Как-то он просто заплакал, когда включил сериал, а там играл Лютик. Пять лет прошло, а он не меняется совсем. Все такой же ребенок, и взгляд такой же открытый и чистый, наивный и доверчивый. И как только плохих героев играть умудряется? Неясно. Ни Трисс, ни Лютик из его головы не выходят. Он тяжело вдыхает, выходя из машины. Роб предложил ему развеяться на немного более светском мероприятии, нежели все те бары и клубы, где он топил свою боль. Это что-то вроде какого-то там вечера в честь чего-то там для сливок общества. И вот Ламберт здесь, хоть и недолюбливает он эти места. Пустые и напыщенные, то же самое, что прийти в пустую комнату, где играет телевизор, по которому показывают подобное мероприятие. Пусто и скучно. Но в этот раз он находит кое-что особенное для себя. Когда он попивает шампанское, глядя на плавно танцующих людей, которые якобы умеют расслабляться, которые сейчас якобы не думают об акцизах, налогах, счетах, смертях и профиците, Ламберт видит ее. Его сердце замирает на миг, он отставляет бокал так, что тот едва не падает, быстро идет к ней через толпу. Ему не показалось. И это все, чего он хочет. Он хватает ее за руку почти неаккуратно, тянет ее в центр. — Какого че… Ламберт?.. В этот раз обходится без пощечины. Она позволяет ему вести, хотя сама, кажется, едва ногами переставляет, глядя на его лицо. — Ты вообще не стареешь? К какому косметологу ты ходишь? — Ни к какому, мои клетки сами по себе медленно поддаются старению. — Говнюк. — Может быть. Больше не хочешь дать мне по лицу? Она тяжело выдыхает. И какое-то время они молчат, просто танцуя. Размеренно и неспешно. Она пахнет все тем же, взгляд ее по-прежнему холоден и серьезен, и даже талия ее кажется.... будто бы сделана из стали. Настолько она кажется напряженной в его руках. Хотя Ламберт это явно не те руки, в которых она должна становиться мягкой и послушной. Руки Ламберта для другого. Как и сама Йеннифер. Для другого. — Мне нужно выпить и на воздух. Возьми мне мартини. Он кивает. У бармена для нее он просит двойной мартини, а для себя водки. Водка ему нужна. Необходима. Йеннифер он находит на балконе. На ней шикарное черное платье, но оно так сильно ее обтягивает, что и вовсе кажется, что это обнаженный дьявол, честное слово. Он протягивает ей бокал и она кивает, бесцельно смотря на жидкость в нем. Моргает и делает большой глоток. Ламберт осушает рюмку водки одним глотком и морщится. — Помнится мне, как мы с тобой пили и ты занюхивал водку моими волосами. Она смеется, а Ламберт, подождав, пока перестанет так жечь, кивает. — Да. Но сейчас я так сделать не могу. Пять лет прошло. — Пять лет… — тянет она. — Почему ты еще жив? Ты бы повесился. По моим прогнозам ты бы повесился на второй год. Если… Если твоя истерика по Трисс не была шоу, то ты бы повесился. — Я бы и повесился. Или отравился. — И что же держит тебя живым? — Кларисса. — Ты нашел себе… опять любовницу?! — Что? Нет! Побойся Бога, ей одиннадцать! — Тьфу ты. Стой, ты ребенка себе завел? Еще лучше. — Почему нет? Геральт таскается с Цири, я с ней. Она напоминает мне… о Лютике. А еще она умеет смеяться и… искренне ко мне относится. Она любит меня. И я люблю ее. Йеннифер выпрямляется и поворачивается к Ламберту. Смотрит ему в глаза и качает головой. — Кто бы мог подумать, что всю свою жизнь ты выживал любовью. — А что делать? Боли как таковой для меня нет. Любя я знал, что я жив, и я все еще человек. Это все, что мне оставалось. Умереть я успею. — Я рада. Рада, что ты жив, и что нашел для кого гореть. — Рада?.. Думал ты… — А. Правильно думал. Я ненавидела тебя какое-то время. Ну, неделю. Может две. Я бы и дальше тебя ненавидела, потому что Лютику было плохо. Ему было очень плохо. Она игнорирует то, как Ламберт морщится — будто от боли. — Но я… я решила, что ты не мог сделать это просто так. Не верила, что ты сделал это так просто. И тем более я не верю сейчас. Человек, у которого есть только любовь как топливо не мог просто взять и с легкой руки предать Лютика. А ты любил его, и… — Я люблю его до сих пор, Йеннифер. — Он тоже, — говорит она тихо. — Но простить не может. Не может и поверить. — Как он вообще? — Сейчас получше. Первый месяц все было плохо. Ужасно. Я думала, я его не вытяну. Но… он вытянул себя сам. Знаешь, мне кажется, он просто живет на мысли, что когда-нибудь все образумится. Ламберт не отвечает. Ему стало не по себе. — В принципе, на этом мы и живем. Думая, что когда-нибудь настанет новый период, а когда он начинается — почему-то мы ему совсем не рады. — Это и есть природа человека. Отрицание. — Нет. Потому что мы не хотим перемен на самом деле. Мы хотим спокойствия, уюта и дом. Место, где нас примут. Никто не хочет быть богатым и известным на самом деле. А если и хотят, то это всего лишь средство. Но, знаешь, я не знал ни одного шибко богатого человека, который не мучался бы бессонницей. Только если он отчаянно не занимается любимым делом. В таком случае ему вообще ничего не нужно. — А ты не занимаешься своим любимым делом? — Нет. Это попытка отвлечься, Йеннифер, я не герой. Я слабак. И всегда им был. Сильным мне быть не нравится, это давит. И перемен не хочу. Я хочу домой, понимаешь? Она отлично его понимает, но помочь никак не может. Она на самом деле никому никогда по-настоящему помочь не могла, поэтому занималась отчаянно сеансами психотерапии. Обманывая себя, что помогает, а на самом деле просто давая иной раз людям немного сил, чтоб начать верить, что мир вокруг не так плох. На самом деле в это никто не верит. Просто кто-то готов себя обманывать, а кому-то на это сил уже не хватает. Потому что знает, как сильна боль от разбитых ожиданий. Даже Ламберт это знает. Человек, лишенный боли. Который не чувствует ее без стимуляторов. — Что ты будешь делать? Ламберт не отвечает, но когда Йеннифер смотрит ему в глаза, ей думается, что он прекрасно знает, что ему делать. Что он знал об этом еще пять лет назад. Он все прекрасно знал, просто что-то пошло не так, от него все отвернулись и поэтому все это время он вообще не видел смысла что-то делать. А жил за счет присутствия в его жизни ребенка. — Ламберт? — Да? — Я здесь, стою, говорю с тобой… Разве этого мало? Она знает, знает прекрасно, что этого достаточно. И он лишь кивает. — Да, этого вполне хватит. Спасибо. Оставишь мне свой номер? Я хочу… знать о состоянии Лютика. — Он не менялся, Ламберт. Ты ведь просто просишь разрешение на то, чтобы звонить мне? — Да. Наверное так. Она усмехается. — Звони. Она поражена его неуверенностью в себе. Ведь он имел сотни способов связаться с ним, и он не использовал их. Он считал, что недостоин, его выгнали. Его не примут. А сил, чтобы что-то в самом деле сделать, он найти не мог. — И еще… Йеннифер? — Что? — Ты занимаешься детьми? — Это не… Ах, вот что. Да, я могу. — Спасибо. Он благодарно кивает, сглатывая. Двигаться ему все еще страшно. Так страшно, что ему даже сейчас сложно думать о том, что он должен сделать шаг вперед и куда-то идти.***
— А потом он отрезал мне клок волос, — Кларисса вертится на стуле. — Ты рассказала об этом классной руководительнице? — Ламберт не отрывается от колб. Всматривается в цвет вещества, кивает и поднимает взгляд на Клариссу. У нее длинные светлые волосы, аж до самых ягодиц. Глаза у нее голубые и большие, как у Лютика. Как у Трисс. — Да, рассказала. Она сказала, что я ему нравлюсь. Это правда? — Не знаю, нравишься ли ты ему, но в следующий раз дай ему сдачу и скажи, что отвечаешь ему взаимностью на какие бы то ни было чувства. Кларисса смеется. — А так можно? — Только если аккуратно, — он подмигивает ей, закрывая колбу. Потом на минуту уходит в помещение, где обычно все готовит: обезболивающее, яды, различные смеси. Проверяет центрифугу, выключает ее и, снимая халат, снова возвращается в кабинет. — Давай-ка посмотрим, что теперь у тебя с волосами, — он мягко расплетает ее хвостик, который сам и заплетает, и смотрит на длину. Присвистывает. — Ну, поздравляю, придется состричь сантиметров десять. — Ну и слава Богу! Он вскидывает брови и поворачивает стул так, чтобы она была к нему лицом. — Тебе не нравятся твои волосы? — Хочу коротко. Как у тебя! — Как у меня? — Да! Только не зализывать их назад, а чтобы как… ну я видела в журнале такую девушку, потом тебя покажу! — Оу… ну, тоже неплохо. С ними меньше мороки. — Ты скажешь парикмахеру, чтобы меня подстригли коротко? — Боюсь, твоя мама мне потом уши отрежет. Кларисса недовольно хмурится и дует губы. — Много она понимает… Ей вообще на меня все равно! Вообще она тупая! Мне вообще Йеннифер сказала, что они у меня токсичные! Что бы это не значило! Ламберт садится перед ней на корточки. — Дорогая, а ты… Ты-то их любишь? — Я тебя люблю, а они просто платят за все эти... кружки, секции. Ненавижу тупое рисование! Ненавижу гимнастику! Хочу в бокс! — Я знаю, что это тебя бесит, — он кивает, поджимая губы. — Они постоянно ругаются. Кричат сначала друг на друга, а потом на меня. И я ненавижу папу… Он тупой. Он не понимает. Ничего не понимает. — Папу?.. — Он сделал тебе очень больно. И мама тоже. Я помню. — Я тоже помню, милая, я тоже. — Зачем? Зачем надо было заставлять тебя плакать? Зачем они убили твою подругу? Ты ведь хороший, ты самый хороший взрослый. Ты даже лучше Йеннифер! Кларисса тянется к его руке и тянет за фенечку, а потом мягко берет вплетенного дельфина, привязанного к ней. — Я тебя когда в больнице увидела, сразу поняла, что ты хороший. И что тебе больно. А они… им все равно. Они ничего не знают и не понимают. Мама меня все детство била, за волосы тягала, говорила, какая я тупая дура… Она перестала так делать, когда ты ее наругал. — Ты слышала? — Да, я подслушивала, — гордо заявляет она, вздергивая нос кверху. А потом добавляет: — Я не знаю, почему, но я чувствую себя очень уставшей. Не хочу домой. Хочу с тобой. И Йеннифер водила меня вчера в парк аттракционов… Хочу к ней тоже. Но домой не хочу, Ламберт. понимаешь? — А это и не дом, — качает он головой. Он смотрит в ее широко раскрытые голубые глаза. — А хочешь… Хочешь в самом деле домой? У меня есть дом. Я давно там не был. — Дом? — повторяет она. — Но ты ведь и сейчас где-то живешь, и я живу дома. — Нет, милая, нет. Это не дом. Это коробка. Это тюрьма. Это насилие. Есть дом. Настоящий. Там тепло и уютно. — И там будешь ты? — Буду. Утром, днем, вечером. И не будет секций, будут короткие волосы и бокс. И никто никогда не скажет, что ты глупая. Потому что это ложь. А дома не врут. И еще кое-кто… — Йеннифер? Там будет Йеннифер? — Нет, но ты будешь ее видеть. Там кто-то другой. Знаешь, он… очень напоминает мне тебя. — Наверное он ужасно громкий и приставучий! Ламберт смеется. — Да. Ужасно громкий и приставучий. Энергичный, веселый. Она склоняет голову к плечу и хитро улыбается. — Да, тогда я хочу туда. Не хочу к ним. Хочу с тобой. — Да… — говорит он. — Но ты должна кое-что сделать. Для меня. Это тяжело. Очень тяжело. А еще страшно и неправильно. Это причинит твоей маме боль и… Она фыркает и закатывает глаза. — Моей маме не бывает больно. Она ничего не чувствует. Так про нее говорит папа. — Но все равно… Кларисса, боль это боль. И тебе придется это сделать. — Ламберт… — она моргает. — Я ее ненавижу. Она не моя мама. Ты мне больше мама, чем она. Ламберт широко улыбается и кивает. — Отлично, а сейчас в парикмахерскую, подстрижем тебя до самого затылка. — Да! Наконец! Она спрыгивает со стула и, хватая свою куртку, несется к выходу. Ламберт облегченно выдыхает, не веря, что решился на это. Вот он. Прямо сейчас. Он смог. Он сделает это. Сможет. Еще немного и у него получится. Он берет свое пальто, затягивая его, оглядывая лабораторию. А потом пишет Йеннифер: «передай Лютику, что я скоро приду домой». Да. Он идет домой.***
— Кларисса хочет отпраздновать День рождение в кругу семьи… — говорит Роб, запивая виски минералкой и, морщась, смотрит на стриптизершу. Ламберт вскидывает бровь. — И? — У нас нет на это времени, понимаешь? А еще она хочет, чтобы пришел ты, а моя жена до сих пор тебя проклинает за то, что привел ее подстриженной под мальчика. — Это было ее желание. — Да мне чхать, чье желание это было, хоть Барака Обамы и Трампа вместе взятых! — Уважаете кого-то из них? — Больше Трампа, конечно, дела с экономикой пошли гораздо лучше… Ему даже удалось уладить конфликт с Ираком, не развязав войну, при Обаме такого не было… Ламберт кивает. — Суть в том, что хороших лидеров не бывает. — И все-таки, Ламберт, ты придешь на ее День рождение? Я, честно, не знаю, что ей взбрело в голову, обычно мы звали ее класс и отправляли их в какой-нибудь центр развлечений, это всегда проходило нормально, она была рада… А теперь! — Может, потому что она хочет себе нормальную семью?.. — У кого ты видел нормальную семью, Ламберт?! Может ты был счастливым обладателем такой? — Нет, не был. Но если всегда следовать правилу, что насилие порождает насилие, то можно заранее вырастить убийцу, как вырастили меня. Как вырастили тебя. — Кларисса? Убийца? — он фыркает. — Не смеши меня. Она ребенок, а не убийца. А что будет дальше меня не волнует. Кроме того, ей не выгодно будет покушаться на меня в более зрелом возрасте. — Разве наследство передается не ей? — При условии кучи оговорок. Выяснится, что она замешана — поминай как звали, готовься к жизни в коробке или под тюремной крышей. — А кого вы приготовили на свое место? — Своего заместителя, разумеется. — Карл? Чудесный парень. — Ты его знаешь? — Пьем кофе в одной кофейне. — Он мне ничего не говорил. — А что, должен был? О моих предпочтениях в кофе? Роб усмехается. — Так ты придешь? — Конечно. Мне не сложно, ты знаешь. Я и так много времени с ней провожу. — Отлично. Я рад.***
— И… вот, смотри! Это ты! Ламберт хмурится и, когда останавливается на светофоре, смотрит на рисунок. — Ты же сказала, что вы должен были рисовать своих родителей, нет? — А ты мне кто? — она удивленно вскидывает брови. — Учительница ничего не сказала? — Не-а, говорила она мне в прошлый раз. Мы должны были рисовать животных, а я… — Нарисовала маму? Кларисса смеется, закидывая голову назад, а потом надувает большой розовый пузырь и, когда он лопается, говорит: — Нет. Я нарисовала того одноклассника, который отрезал мне волосы. Ламберт усмехается и говорит: — Моя школа. Хотя, заметь, он сделал благое дело. Теперь у тебя такая прическа, как ты и хотела. Она строит хитрое довольное лицо и кивает, откладывая рисунок на бардачок. Она часто отдает ему свои рисунки, он их зачем-то хранит. Один из рисунков даже висит на холодильнике, который ему особенно понравился. Он очень яркий и насыщенный, и напоминает о ней. — Папа пригласил тебя? — Конечно. Она довольно улыбается. — Я молодец? — Ты большая молодец, Кларисса. Он провожает ее до дверей. Они живут в большом коттедже. Он такой вычурный, что кажется, будто он построен и не для жизни вовсе. Впрочем, никто в нем и не живет. — О, Ламберт! Как раз хотел тебе звонить! Зайди-ка ко мне! Ламберт кивает и снимает пальто. Кларисса скидывает неряшливо с себя обувь и несется в свою комнату. Каждый раз, когда она сюда приходит, она прячется в своей комнате, будто в небольшой норе. Ламберт поднимается на второй этаж. — Кальвадос? — Да, пожалуйста, — кивает он, садясь на диван. — Не понимаю, как ты так часто его пьешь. Слишком крепкий. — Все просто. Я люблю водку. Любой, кто был в России, рано или поздно выбирает водку. — Я думал, ты был там в детстве? — Был в Питере несколько раз по делам. И один раз в Москве. Хотя это и не Россия. Россия находится за этими городами. — А где жил ты? — спрашивает он, ставя рядом с ним рюмку и бутылку Кальвадоса. — Я жил в ЗАТО. Он хмыкает. — Твой отец там работал? — Да. — Ладно. Я по работе. Роб берет какую-то папку, берет планшет. Сверяет что-то, хмыкает и протягивает Ламберту несколько листов. — Узнай все о нем, а потом сделай все, чтоб он не дожил до своего Дня рождения. Даже не смотря на документы, на имя, потому что это ему уже все не понадобится, Ламберт говорит: — Да. Хорошо. Это все? Он осушает рюмку яблочной водки одним глотком. Роб морщится, будто колеблется. — На меня вчера было совершено покушение. — Ух ты. И с какой целью? — Неважно. У меня были свои проблемы… — Хорошо. Мне и их нужно достать? Роб смотрит на Ламберта. На секунду в его взгляде проскальзывает что-то неуловимое. — Я ждал другой реакции. — Например? — Не знаю. Наверное думал, что мы достаточно с тобой близки, чтобы услышать от тебя о сожалении… — Я сожалею. Роб усмехается. — Да, точно, за это я тебя и люблю. — Ты убил Трисс и совсем не сожалел. — Ты до сих пор скорбишь? — Не знаю. Иногда бывает плохо, а иногда я не понимаю, тоска это или нет. Из-за наркотиков иногда я не знаю, чувствую ли я хоть что-то. Так что ты хотел? — Я хочу доверить тебе часть дел в случае чего… оформить дарственную. Ламберт моргает. Он наливает себе еще одну рюмку, делает глоток и отставляет. Потом моргает и морщится. — Что? — Дарственную, Ламберт. — Это безумие. Дарственную нельзя переписать. — А ты и не Кларисса. У тебя есть мозги, и даже если половина моей работы пойдет по пизде, то, что ж… Я знаю, что часть из нее в твоих руках. — Нет. — Что? Почему? — Я не управленец и никогда им не был. — Ламберт, ты гений, какая разница, что ты возьмешь в свои руки? Я чувствую, что меня могут прирезать… — Это паранойя. — Нет, Ламберт, я был у врача. В отличии от тебя, я хожу по врачам ежегодно. А по некоторым — ежемесячно. — Ты про венеролога? Роб смотрит на него, моргает и качает головой. — Я хочу, чтобы ты понимал, Ламберт, когда меня не станет тебя легко могут вышвырнуть. Никто не знает, кто ты и для чего ты. — Ну и пусть. — У тебя никого нет, позволь напоминать. — Да, я знаю. И что? Я не собираюсь в этом участвовать. И тебе не стоит так нервничать. Знаешь, что самое прекрасное в собственной смерти? — Что? — Что тебе официально становится насрать. Вот и все. С этого момента можно не волноваться и не ебать себе мозги. По моему чудесно, нет? Ты так не думаешь? Роб смотрит на него долгую минуту. А потом спрашивает: — Объясни мне, почему первая моя мысль сразу после понимания того, что я, возможно, умру, это ты? Почему я думаю отдать это тебе? Почему не Кларисса? Не любое другое мое доверенное лицо? Что в тебе такого, что… — Что?.. — Что тебе хочется доверять? Ламберт шмыгает носом и пожимает плечами. Проблема в том, что он человек. С чувствами и мыслями, проблемами и драмами. Мы всегда доверяем тому, кто кажется нам наиболее уязвимым. Ламберт открыт, у него куча слабых мест, но в этом и была его защита. Собственная человечность, которую он чудом не утратил и по сей день. Его человечность прыгает на кровати под какой-то лютый металкор, от которого у Ламберта закладывает уши. — Знаешь, почему я не хочу в этом участвовать? Потому что едва ты на меня все повесишь, и если тебя реально застрелят — на меня повесят все. Потому что я черная лошадка, на меня легче всего все спихнуть, отобрать все и бросить в камеру. Перепишешь на меня это все, когда будешь умирать от старости на кровати, а сейчас — нет. — Мне иногда кажется, что ты меня и убьешь. Что-то есть в твоем взгляде. — В моем взгляде есть то, что из меня вырастили. Я убийца, это ты и видишь, но тебя я убивать не собираюсь. Ламберт кристально чист, он говорит правду, и Роб кивает. — Да, не должен был на тебя все это вываливать… Ты сделал для нас много. И для моей семьи в особенности. Иногда мне становится жаль, что я убил Трисс. Иногда я думаю о том, что у тебя была семья… — Нет, не было. — А Лютик? — Почему-то я думал, что ты гомофоб. Он пожимает плечами. — Нет, мне все равно кто с кем трахается. Меня это не касается. Да и был бы гомофобом… Это просто вопрос. Мы считали, что Лютик тебе дороже всех. По тем диалогам, что слышали. По жучку, который ты ему дал. И по пистолету. Все было ясно как день, и Лютик был легкой мишенью. Упорный, упертый, но все-таки… Он бы дал разорвать себя на куски, только если бы мы стали тыкать в тебя тупой стороной ножа. Ламберт моргает. Он опускает взгляд. По Лютику он соскучился адски, он думает о его молодом белом теле, о том, как он улыбается, о его смехе. Вспоминает о том, как он спал у него под боком, как шутил и как ругал его за сигареты. Губы его вспоминает. Суховатые все равно, но горячие, будто у него температура. Ламберт так хочет домой. — Теперь все неважно. Я здесь и у меня никого нет. Возможно, ты был прав. У меня их и не было. — Иногда мне становится тебя жаль. Всю жизнь быть одиноким… Ты не сошел с ума? — Сошел. Давно сошел. Я сумасшедший. — Не говори так. Легкое пограничное расстройство, с кем такого не случается в современном мире? — Скажи честно. Ты правда жалеешь, что убил Трисс? Что мучил Лютика? Меня? Он закусывает губу и хмурится. — Нет. Нам нет до них дела. — Я недавно посмотрел все те видео, что вы присылали мне и Трисс. — И что? — Вы психи. Вы все тут психи. Роб хмурится сильнее. Он смотрит на Ламберта впритык. И Ламберт поясняет: — Вы издевались над Лютиком не из-за Трисс. Вам просто это нравилось. Ты садист. И ты, и твои люди, и твоя жена. — Да. Да, мы садисты. Нам нужен был ты и деньги. Вот и все. И что с того? — Нет, ты снова меняешь смысл. Вы издевались и насиловали его не для того, чтобы получить меня или больше денег. Вам просто нравилось. Ты получал удовольствие. На твоём компьютере есть куча этих видео. Не только с Лютиком. Роб смотрит на него тяжелым взглядом, когда Ламберт встает. — Поэтому мне не нужна часть твоей компании. У меня есть принципы, и править тем, что построено на крови моих близких я не хочу. — Это лицемерие, Ламберт. Ты знаешь, на чем свою империю строил Весемир и его отец, и его дед. Прекрасное знаешь. И ты знаешь, как он использовал тебя. Помнишь? Ламберт замирает и смотрит на него, непонимающе хмурясь. — Что? — Куча твоих изобретений шли просто на опыты людям. Все знали, что у тебя и зрение лучше, стареешь ты медленнее, нет боли… Но никто не верил, что твои слова «это не прецедентный случай» — правда. Я знаю, Ламберт, знаю, что ты маленький супер-герой со своей маленькой супер-силой. Родился сразу с каким-то сбоем, а потом прокачал его. Но он-то не верил. Вот и накачивали в ударных дозах людей. Они теряли рассудок, мучилась болью, а потом резали себе вены. А они все чьи-то родственники, чьи-то отцы, мужья и сыновья. И что с того? Ламберт медленно садится обратно на диван и смотрит на свои руки. Оказывается, этими руками он не просто убивал людей, которые осознанно вступили на ту тропу, он давал средства пыток обычных людей. Он моргает. Он говорит: — А знаешь… Пиши на меня дарственную. Роб улыбается и довольно кивает. — Другое дело. Буду знать, что мои деньги и компания в хороших руках. Ламберт знает, он прекрасно знает, что Роб просто заручается гарантией того, что Ламберт его не убьет. Ведь тогда и вправду часть подозрений падет на него. Еще часть — на того заместителя. Он просто подстраховывается. Ставит самых опасных людей ближе к себе. Но иногда надо понять, что твое время просто вышло и пора сдаваться. Ламберт знает это. Он все это прекрасно знает. Он снова смотрит на свои руки. Он хочет домой.***
— Честно, Ламберт, я тебе не рада, — Марго злобно клацает вилкой по тарелке, поглядывая на Ламберта, а потом печально на Клариссу. — Эти прекрасные длинные волосы! А теперь? Посмотри? Этот парик ни в какое сравнение не идет! Ламберт молчит, смотря на натянутый белый парик на Клариссе. Ему даже нечего сказать. Марго настолько токсична, что купила парик и нацепила на Клариссу, лишь бы видеть на ней длинные волосы. Кларисса сидит с таким лицом, будто у нее умерла любимая собака. Ламберт понимает это чувство, когда у тебя День рождение, а на тебя нацепили парик просто потому, что так хочется твоей мамаше. Наверняка чувствуешь себя клоуном. — Марго, успокойся, а? — просит Роб. Все они чувствуют себя неловко. Ламберт вообще не знает, когда они в последний раз ужинали всей семьей. Он смотрит на Клариссу, и поэтому ощущает себя расслабленно и это висящее в воздухе напряжение его не сжирает. С Клариссой он часто обедал, ужинал, завтракал, ел мороженое… Она показывала ему, что мир еще жив, и он ценит это. — Почему ты сама не отрастишь себе длинные? — опоминается Ламберт. — У тебя каре. — Себе? Ты что, с ума сошел? Я же свихнусь за ними ухаживать! Ламберт молчит. Даже Роб понимает то, насколько абсурдно это звучит. Но она не тупая, нет, просто ее не волнуют неудобства у Клариссы, поэтому ей, в общем, просто насрать. Она слишком занята тем, что тоскует по ее волосам. — А вообще, Ламберт? Ты сам не хочешь завести себе жену и ребенка, нет? Ты слишком много таскаешься с нашей дочерью. Кларисса надувает недовольно щеки, а Ламберт хочет сказать, что она не их дочь. Никогда она таковой не была и уже не будет. Ламберта даже передергивает, что она говорит завести. Как животных. Заведи себе жену. Ламберта передергивает. — Дело в том, Марго, — говорит Ламберт. — По мне может не скажешь, но я не умею слишком долго врать о своих чувствах. Не умею жить с человеком, который не любит меня. Я уже проходил это, на меня это давит. Я хочу человеческих отношений. Марго снисходительно смеется и окидывает его таким взглядом, что на миг ему думается, что он сказал какой-то бред. — Человеческих отношений, надо же, какая возвышенная дрянь, — цыкает она, качая головой. — Ламберт, люди не умеют любить. Они не любят. Они привыкают, находят того, с кем им удобнее, с кем им веселее. Они используют других, и называют это любовью. Обычный комфорт они возвышают до великого, а такие как ты ведутся. — Мне жаль, Марго, что твоя жизнь привела тебя к мысли, что любви не бывает, но… — Стой, ты же биохимик, так? — Я много кто, но это в том числе. — Отлично. Кому как ни тебе знать, что это химическая реакция, а она долго не существует, так? — Так. Время эмоции не больше двух минут. — А дальше — шизофрения. — А дальше мы можем сами поддерживать себе необходимый уровень гормона, и эта эмоция существует в нас на самом деле дольше. Просто дело в первопричине, изначальном источнике, от которого и случается этот всплеск гормонов. Это правда, что долгое чувство с трудом отличается от психической болезни, но все же… Если не преувеличивать, то любовь это просто совокупность доверия, привязанности, хорошего к тебе отношения, комфорта. Да, это все совокупность, ты права. Но любое сложное чувство есть совокупность легких. Вот и все. Любовь есть. Марго моргает. — Если ты в самом деле в это веришь, то ты туп ровно настолько, насколько красив. А ты красив, Ламберт. Он только кивает, а Кларисса снова недовольно надувает губы и наматывает на парике колтуны. Марго бьет ее по рукам. — А ты любил, Ламберт? — спрашивает Роб. — Да. Я всю свою жизнь кого-то, но люблю. Хотя по мне не скажешь… — А они любили тебя? — Не все. Одна не любила. — А это созависимость, болезнь, Ламберт. — Ты училась на психолога, Марго? — Она училась на пекаря, — бубнит Кларисса и получает подзатыльник. Она морщится и трет ушибленное место. — Неважно, на кого я училась. Я много изучала по психологии, и о твоей голове я знаю ничуть не хуже, чем ты о… Ламберт смеется. Так искренне смеется, что Марго даже дергается, пугаясь этого звука. — Поразительно, Марго. Знать то, как устроен мой мозг. Чудесно. — Я сказала что-то глупое? Роб поджимает губы. — Не представляешь насколько, милая. — Только искусственно вызванная анальгезия уже говорит о многом. Я не думаю, как обычный человек. Я и чувствую не так. Во мне все не так. — Возможно, только такие аномалии и могут любить, — хмыкает она. — Ну или верить в чужую любовь. — Повторю, что мне очень жаль, что тебя никто не любил, не берег и не заботился. Но твой грустный опыт не является априорным. А если бы так и было, то мы все были бы очень умными и очень счастливыми. Однако люди до сих пор покупают лотерейные билеты и лечатся от депрессии! — Твоё дело. Думай о любви и делай себе хуже. Твоя любовь уже довела Трисс до гроба… — Мама, — говорит Кларисса серьезным голосом, перебивая ее. — Не трогай Трисс. Ты не понимаешь. — Ох, я не понимаю?! Я?! — Ламберт любил ее. Ему было больно и… — Да. Да, в этом проблема! В боли! Вот ваша любовь, и если любовь это боль, то почему ее так романтизируют?! А я сама расскажу! Чтобы придурки подобные вам сами себя и сгубили. Если за кем-то и есть будущее, то за циниками. — Ты точно знаешь значение этого слова? Ламберт уточняет это таким тоном, что она на секунду мешкается и смотрит ему в глаза так, будто хочет напасть на него и что-то откусить. — Ты считаешь себя циником? — резко спрашивает она, будто атакует. — Да. Отчасти — да. Но я не хочу тебя расстраивать, но циники все равно могут любить. Любить не могут психопаты. В их мире вообще нет чувств. Она поджимает губы, будто злится, а Роб тяжело выдыхает. — Принесу еще вина, — бросает она. А потом замирает. Испуганно. Опирается на стол, но остается на месте. Она начинает паниковать. Роб непонимающе на нее смотрит. — Ты что-то забыла, милая? — Роб… Я не могу встать! Он моргает. — Что? — Я не могу встать! Мои ноги… Я их не чувствую! Ламберт молча смотрит на нее. Кларисса поджимает губы, пряча хитрую наглую улыбку. Роб хмурится, а потом его будто ударяет током. Он испуганно дергается, оглядывается, опирается о стол… И тоже остается сидеть. Просто сидеть. — Черт возьми… Охрана! Тишина. Все молчат. Тишина. — Блять, охрана! — Роб, какого черта?! Ламберт, ты… ты!.. — Я, — кивает он. — Не без помощи одной маленькой, но смышленой феи. — Кларисса, милая, ты можешь встать? — взволнованно шепчет Марго, смотря на нее. Кларисса гордо спрыгивает со стула. — Могу! — Отлично, — кивает Ламберт и пишет быструю смс-ку. — Нас ждет веселый диалог. — При ребенке?! Кларисса, иди ко мне, — Марго подзывает ее рукой, пытается снова встать, но все, что ниже ее пупка — не двигается. Она не чувствует ни ног, ни бедер. Этого нет. Оно отключено. Прямо как у робота. Как в идеальном мире психопата — все можно выключить и включить одним движением. Это и вправду так. — Не-а, — она делается шаг назад и быстро срывает с себя парик, кидая на пол. Потом тихо открывается дверь, и Роб оживает. — Майк?! Майк, это ты?! Пристрели быстро этого ублю… Кто вы? Йеннифер улыбается, но ничего не говорит. Она подзывает к себе рукой Клариссу и та дует губы. — Я правда не могу остаться? — Нет, милая не мо… — Какого черта, Ламберт?! — Марго ударяет кулаком по столу. — Не смей трогать ребенка! Что ты вообще задумал?! Будешь мстить, будешь на… — Роб, — прерывает его Ламберт, раздраженно прикрывая глаза. — Замолчи. Кларисса, иди с Йеннифер. Мы же договаривались, помнишь? — Но… — Целый килограмм фисташкового мороженного, — напоминает Йеннифер и снова ее подзывает. Кларисса поджимает губы. — И парк аттракционов прямо завтра. Да, вместе с Дженни. Кларисса цыкает и недовольно плетется к ней. — Йеннифер, ты манипуляторка! Она смеется, и Роб в ужасе смотрит, как она берет ее за руку и просто уводит. И вдруг понимает, что в доме они одни. Он, его жена и Ламберт. Ламберт, осознанный больной на голову убийца. Если что-то и есть хуже убийц, то только убийцы, которые осознают, что они психи и собираются использовать это на сто процентов. — Что ты хочешь, Ламберт? — шевелит бледными губами Роб. — Деньги? Или хочешь удочерить Клариссу? — у Марго скоро начнется истерика. Он это видит, но не проявляет к этому никакого интереса. Пускай истерит, это просто задний фон. — Знаешь, Роб, в чем наша проблема? Марго, не открывай рот, иначе мне придется использовать седативные и ты пропустишь все самое интересное. Выпей еще вина. Так вот, Роб, наша проблема это то, что мы решили, что у нас есть свобода, — Ламберт встает из-за стола, разминая ноги. — Мы решили, что раз нам дали в руки пистолет, то теперь мы всемогущи. Это они, офисные планктоны, сидят без прав и возможностей, а мы свободны. Но, — он пожимает плечами. — На самом деле мы находимся в самых жестких рамках, которые можем вообразить. Мы живем на минном поле. — К чему ты клонишь? Ламберт улыбается. — К тому, что ты и твоя жена — вы встали на мины. И вам оторвало ноги. Но триумф успеха был так велик, что, увы, заметили вы это только сейчас. У вас было время уползти, спастись. Поменять имя и лицо. Работу и страну. Купить новую жизнь. Но вы остались здесь, дожидаясь, пока вас съедят. О чем ты думал, Роб, когда я пришел к тебе? Он молчит, поджимая губы. — Ну же, я не разозлюсь. Сильнее мне уже некуда. Роб молчит долгие двадцать секунд. В этой тишине Ламберт слышит, как плачет Марго. На самом деле ей не больно. Она что-то говорит о Клариссе, о том, что она останется без матери, но все это ложь, ложь, ложь. Клубок лжи, в котором Ламберт никогда бы не смог запутаться. Роб молчит. — Я помогу тебе. Ты думал, что я идиот. Идиот, который вам не поверил, который пришел сюда, желая спасти свою жизнь и жизнь того, кто мне дорог. Ты думал, что я последний трус и слабак. Может быть. Может и трус. Может и слабак. Но я не идиот, Роб. Твои ноги были оторваны еще в твоей машине, но ты был слишком ослеплен тем, как триумфально мучил других людей. Ты думал, что у тебя есть власть, ведь ты убил безоружного. Чудесно. — Ламберт, — говорит Роб не то раздраженно, не то просто без сил. — К чему эти пафосные речи? — К тому, что во мне много дерьма накопилось, кому мне это надо высказывать? Предлагаешь после этого прийти и рассказать все это Клариссе? А так слушай, Роб, слушай, ни у тебя, ни у твоей жены нет выбора. И в этом прелесть этой ситуации. Вы меня и на хуй послать не мо… — Иди на хуй, — говорит резко Марго. Говорит это сухим голосом, лишенным той драмы и боли, которые в нем были минуту назад. Ламберт молчит. Смотрит на нее. — Дослушайте. Послать на хуй так, чтоб это могло иметь вес. — Ты помнишь, чем тебе это грозит? На тебя первым сорвутся, повесят ответственность. Растерзают, как голодные псины, чтобы отобрать у тебя часть моей компании и тогда… — Нет. — Что нет? — Доверенность не оформлена. — Но… — Она не действительна. Ты оформлял ее на несуществующего человека. Я давно мертв. Так же, как умираю каждые полгода. Роб моргает и качает головой. — Еще вопросы? — Как и что ты нам подкинул? Ты пришел, когда все было накрыто, — говорит Марго тихим безжизненным голосом. Она выглядит так, будто смирилась со смертью, не понимая, что ждет их кое-что многим хуже. — Это был не я. Это была Кларисса. — Что… — изо рта Роба это и не вопрос, это слово. Лишенное силы. Лишенное надежды. — Я же говорил, так? Убийца вырастит убийцу, который рано или поздно убьет его. Так вырастили меня. Так вырастили тебя. Так вы вырастили ее. Она знала, что добавляла в виски, знала, что добавляла вам в мясо. Она все прекрасно знала. Каждый мой шаг. Она даже знает, что именно я с вами сделаю. Тишина. Первая осмеливается спросить все же Марго: — И что ты с нами сделаешь? Он ласково ей улыбается. — Когда я еще не знал о ваших отношениях, думал убить тебя, Марго, на глазах у Роба. Думал, это заставит его страдать, но он скорее начнет меня умолять, чтобы я разорвал тебя на куски, нежели тронул его. Марго откашливается и пораженно моргает, приоткрывая яркие красные губы. Роб сглатывает. — Ты… ты пришел со знанием, что убьешь меня?.. — Да. Или вы думали, я предал себя, свои принципы за пару дней? Нет. Единственное… я не думал, что от меня отвернутся все и сразу. Не думал, что начну от этого загибаться, что не смогу поднять руку и передвигать ноги еще долгое время, думая, что все это бессмысленно. Вы надломили, но не сломали. Но это и к лучшему. Ведь за это время я сблизился с Клариссой, и она сделала всю тяжелую работу. По-другому это было бы… — он закатывает глаза и устало выдыхает, — ужасно долго. Либо сблизиться с вашими поварами, либо втиснуть вам своего… Это такой геморрой. И такой риск. Но все вышло идеально. Кларисса была близка вам, она жила у вас, и я доверял ей так же, как и себе. Роб трет лицо руками. — Ты псих. — И ты знал это заранее, и ты думал обмануть психа всего за один криво слепленный план? Я признаю, ты был коварен. Признаю, что даже умен, но… — Ламберт берет стул и присаживается на него, подтягивая к себе свой дипломат, доставая шприц. — Нельзя победить инфекцию извне, понимаешь? И стоило ли оно того, Роб? Стоила ли эта показуха, эта иллюзия выбора и свободы того, что сейчас ты разве что можешь молить меня о прощении?.. — Мы не будем тебя молить об этом. Какой смысл? — шевелит губами Марго. Ламберт закрывает глаза, усмехаясь. — Да. Именно поэтому это я приготовил для тебя, — он вертит в руках шприц. — Что это? — Роб спрашивает одними губами. Он еле ими шевелит. — Моя версия героина. Не тот, который наоборот. Эта молекула сильнее и мощнее. Уничтожает эндофринную систему за один раз, если ввести нужную дозу. Марго непонимающе моргает. — И что?.. Я не буду жизни теперь радоваться, что ли?.. — По тебе видно, что биологию ты прогуливала. Знаешь, что происходит с наркоманом в героиновую ломку? Почему ему так больно? Она молчит. Роб качает головой. Он знает. Он все это прекрасно знает. — Героин ослабляет дофаминовую систему, пока полностью ее не отключает. И вам больно даже дышать. Он медленно встает, а она шугается и кричит на него. Пытается встать, но не выходит. Она опирается о стол, пытается дернуть ногой, но в итоге просто валится на пол. В глазах Роба — страх. Животный, дикий, когда он смотрит на это, как его жена пытается отползти черт знает куда. Ламберт следит за этим равнодушно. — Да, знаете, Марго, я циник. Все-таки, я циник, — он делает первые шаги к ней, пока она кричит, зовет на помощь и плачет. — Йеннифер говорила, что ты токсичная мать. А теперь токсичен я, — он делает два шага, а потом плавно становится на ее лопатки. И она кричит еще громче, срываясь на такой громкий крик, что за ним следует хрип. Она ерзает, бьет по полу. — Ламберт, успокойся! Что она тебе сделала?! Это женщина, черт тебя дери! Ламберт выпрямляется и поворачивается к нему, вжимая ногу в лопатки сильнее. — Да. Женщина. Как и Трисс. Только Трисс я любил по-настоящему, так что не надо на меня так смотреть, ты и части не знаешь той боли, что в тот день узнал я. Под тихий плач Марго он наклоняется и больно дергает ее за руку, она вырывается, и Ламберт недовольно шипит. — Если не хочешь, чтобы я взял нож и заставил тебя отвлечься на более насущные темы, то будь хорошей девочкой и замри. Конечно она не слышит. Продолжает кричать, плакать и вырываться. Ламберт цыкает и закатывает глаза. Резко берет Марго на руки. Она кричит, бьет его по лицу. Роб следит за этим диким взглядом. Он напуган, но смиренно ждет своей доли. Ламберт уносит ее в другую комнату. Так, чтобы крики были слышны, чтобы Роб ее видел, но чтобы она не мешала. Одну руку он привязывает к батарее ее собственным ремнем, а другую так сильно дергает на себя, что у нее едва сустав не вылетает. И она кричит сорванным голосом еще сильнее. Этого момента хватает, чтобы всадить иглу в вену и ввести нужное количество. Она кричит так истошно, и она просит о пощаде. Просит не трогать ее. Все еще просит о прощении, когда он просто уходит из комнаты. И Роб видит ее — вот она, сидит в коридоре, привязанная к батарее, вся зареванная, кричащая и будто бы уже истерзанная сотнями уколами. Но укол один. И он смотрит прямо на него. Страшный черный волк — Итак, Роб… Есть предложение, что с ней будет?.. — Она не умрет… — Нет. От боли никто не умирал. Будет терять сознание и все такое пока ее организм не истощится. Но медики приедут раньше… — И что они сделают? — Ничего. Дофаминовая система не поддается восстановлению. Единственный способ — употребление героина или морфия. Но при той дозе, что ей ввел я, ей придется есть, пить и дышать героином. Введут в кому сначала. А потом отключат от аппарата ИВЛ. А пока… ну, помучается часок-другой? Не так уж и страшно. На тебя план у меня похуже. Ламберт сглатывает. — Я знал, что ты нас ненавидишь, но не думал, что меня сильнее всего. — Ты исполнитель, Роб. Какая разница, что она говорила, ведь ты мог отказать ей? Но нет. Но дело даже не в этом, а в том, что было до меня. Дело в Лютике. В том, что ты с ним делал, что делали твои люди. — Мстишь за него? Думаешь, он шибко обрадуется, когда узнает, что ты сделал? — Ох, он еще придет помочиться на твою могилу многими годами позже. Или даже не на могилу, а лично на тебя. Лютик не так слаб, как ты себе выдумал. Морально он сильнее меня. — Хорошо… Чудесно. Я бы мог много тебе сказать, но ничего из этих слов не имеет смысла. — Например? — Ты был мне другом. — Плохой выбор, но я тебя не осуждаю. Это все? — Да. Наверное, да… Ну… И иди на хуй, Ламберт. Просто иди на хуй. — Винишь меня? Пусть. Я даже закрою глаза на то, что ты сам притащил к себе убийцу, который имел важных людей. Ты в самом деле думал, что мужчина, у которого ты убил некогда любимую женщину и мучил дорогого ему человека, станет вам в самом деле другом? Я был близок с тобой не потому, что вы мне нравились, а потому, что мне нужно было оказаться у вас здесь. Дома. На ужине. Вот и все… Знаешь эту историю? Про того психопата, который сбежал в Лос-Анджелес? Роб шевелит губами, и это похоже на «да». — Помнишь, что случилось с ним на ужине? После ужина? А те записи, которые были опубликованы? Где ему пихали в глотку стекло? — Да… — Ну вот. А мне надо было сделать все возможное, чтобы со мной такого не случилось. Я учился на истории одного из лучших. Это, знаешь… современный Иисус Христос. Он пролил кровь, чтобы дальше ее не пролили мы. Чудесный человек. Жаль, не знаю, жив ли он сейчас… Ладно, мы пустились не в то русло… Ты читал «Джонни взял ружье»? — Нет. — А знаешь, что я сделал со своим отцом? — Нет. Ламберт цыкает. — Для человека, который сделал из меня идола, ты слишком мало знаешь о моей биографии. Начнем с того, что я и не идол, как ты надумал. Я не спаситель, Роб, нет. — Что ты со мной сделаешь? Это ожидание губит меня еще сильнее. — Роб взял ружье. Вот что я буду делать. Это роман о солдате. Он лишился рук, ног, зрения и слуха, языка и зубов. Но он был жив. Его разум прекрасно работал. Он все чувствовал, но был заперт внутри своего собственного тела. Роб медленно моргает и качает головой. — Нет… — Нет, — повторяет Ламберт. — На опыты я тебя пускать не буду. Но ты будешь заперт в своем теле абсолютно так же. Ни говорить, ни слышать, ни видеть, но за тобой будут ухаживать, правда. Я буду присылать деньги на твои… ой, ну нихуя ты там орешь! — Ламберт поворачивается в сторону, когда слышит первый крик. Потом еще раз. И еще. — Дьявол, я думал она голос сорвала! Роб в ужасе смотрит на нее. Ее тело бьется в конвульсиях, она кричит, плачет, раздирает кожу у себя на запястьях. Бьется головой о стену. Снова и снова. Снова и снова. От ужаса он даже не может дышать. — Хочешь секрет? — Хочу. — Мне тебя сейчас даже жалко немного… Не знаю, почему. Но я вспоминаю, что ты насильник, который дрочил на детское порно собственного производства, и даже на Лютика, и все в миг пропадает, и еще я помню лицо Трисс. И то, как меня выкинули на улицу. Как пять лет я с трудом выживал, не зная, что мне делать. Ты умертвил меня, ввел в кому. Теперь мне надо отдать долг. Роб бледнеет и еле дышит, когда Ламберт склоняется над портфелем и достает новый шприц, снимая колпачок. Он тяжело выдыхает. — Слава гению из Лос-Анджелеса. Кто бы знал, где бы я сейчас был? Не волнуйся, больно не будет. Больно будет потом. И страшно. Потом тоскливо. А потом все кончится. Кончится мир. И боли не будет. Но ты будешь существовать. Роб сморит ему в глаза не моргая. — Последнее слово?! — ему приходится повысить голос, потому что Марго орет так громко, что он не слышит себя. Роб молчит, а потом переводит равнодушный взгляд на шприц. — Ламберт… — Да? — он еле его слышит, поэтому подходит чуть ближе. Под саундтрек чужой агонии он стоит, не ведя ни единой мышцей. — А помнишь ли ты, кем ты хотел стать перед тем, как мир сказал тебе стать этим? — Да. Помню. — Расскажи мне. — Помни, что это последнее, что ты услышишь. — Пусть так. — Я никем не хотел быть. Никем для других, но всем для своей семьи. Я хотел быть отцом и мужем. Все. — А пришлось Богом. — Я не Бог, — говорит он, вводя в вену яд. Потом он введет еще два, которые лишат зрения и слуха. С языком и губами придется разобраться хирургическим путем. — Я просто сделал ошибку. Сладких снов, Роб. Надеюсь в твоей голове достаточно детского порно и изнасилований, чтоб тебе было чем заняться ближайшие лет двадцать. Он кивает и закрывает глаза, слушая тишину и крик Марго.***
— Мы едем к тебе домой?! — Кларисса отрывается от кубик-рубика, который, видимо, отжала у Йеннифер, когда Ламберт садится в машину. Пока он убирал и зачищал место прошло еще около часа. Марго отключилась на минуту, потом снова пришла в себя. — Сначала нет. Сначала в другое место, дом он… Мне нужно договориться кое с кем. Йеннифер смотрит на него, качая головой, понимая, о чем он. — Ты подождешь меня в квартире или хочешь побыть с Йеннифер? — спрашивает он, заводя машину. Кларисса хмурится, задумываясь. Передвигает стороны в кубике. Поворачивает и видит, что на красной стороне оказалось два желтых квадратика. — А у тебя есть приставка? — Есть. — Тогда у тебя. Йеннифер сонная и хочет спать. Йеннифер усмехается и, смотря через плечо, говорит ей: — Ты слишком проницательная, милая. — Ты меня этому научила, — отвечает она, не отрываясь от кубика. — Нет. Я тут точно ни при чем. Ламберт завозит Клариссу в свою квартиру. За пять лет он переехал в другую. Та слишком сильно напоминала ему Трисс, и спать в ней ночами казалось безумием. Кларисса все внимательно оглядывает, едва не бегает по квартире, пока Ламберт подключает приставку, ища более-менее лояльные игры. — И еще, Кларисса, у меня есть для тебя кое-что… Подарок. — Да? — она плюхается на кресло, хватая джойстик. Ламберт роется у себя в дипломате и достает билеты. Она принимает их, внимательно оглядывая их. — Франция? Что особого во Франции? Я была там пять раз. — Но ни разу не была в Диснейленде, да? Ее глаза широко раскрываются и почти сверкают. Она широко улыбается и кивает. — А Джесси можно с собой взять? — К сожалению, билеты уже куплены, вряд ли там останется еще один… я купил три, но третий он… для того человека. Но если ты очень сильно настаиваешь, думаю, он согласится подождать нас. — Тот человек… Он тебе важен? — Представить не можешь, как сильно. Она смотрит на билеты, поглаживая самый кончик, а потом говорит: — Сначала нам надо познакомиться! — Познакомитесь, — он целует ее в лоб. — Не засиживайся допоздна. Я принес некоторые твои вещи из дома… потом заберем остальное. Она кивает и тоже чмокает его в небритую щеку. Он смеется и, трепля ее по голове, спускается вниз. Йеннифер почему-то до сих пор не ушла, и он насторожено садится в машину. — Неужели ты так легко забрал себе Клариссу? — Обеспечил себе опекунство еще вчера. Я знал ее бабушку. Они и должны были стать опекунами. Но мы договорились, что они откажутся, и опекунство заберу себе я как близкий друг семьи. Правда надо завтра будет все еще и оформить, но ничего, подозрений не вызовет, что она оказалась у меня. Скажу, что с самого начала вечером забрал ее погулять, а вернулся, увидел такую картину. Вызвал скорую и уехал с ней, чтоб не травмировать детскую психику. — В общем, все как всегда продумано на сто ходов вперед. — Да. Это был изначальным условием. Что она останется со мной. Она так захотела. — Я прекрасно понимаю, что насильно бы это никак не могло произойти. Она делает паузу, смотря на улицу, а потом тяжело выдыхает, спрашивает: — Ну и когда ты попросишь у меня адрес Лютика? Он молчит, поджимая губы. Качает головой. А потом признается: — Мне страшно. — Ты совершил двадцать минут ужасные вещи и не боялся. А теперь что? — Это Лютик. Это другое. — А представь, как страшно будет ему, когда увидит тебя. — Ты думаешь, есть смысл возвращаться? — Я не знаю. Как хочешь. Ламберт тяжело выдыхает, смотря на свои руки. Иногда ему кажется, что все бессмысленно, что за эти пять лет он стал собственной тенью, и все теперь глупое и неинтересное. Он не знает даже, что ему делать дальше. Куда идти? Кем работать? Остаться на прежнем месте нельзя, он не может там работать, помня, кто всем этим руководил. Одно дело работать для того, чтобы отомстить, а другое просто для денег. У Ламберта есть счета, он может себе позволить жить дальше, не работая. Однако ему не очень укладывается в голове, как это: жить дальше, не работая до беспамятства и не зарабатывая бешеные сумы. А потом он вспоминает. Вспоминает, как ему было с Лютиком, что не хотелось идти и сидеть в лаборатории до потери сознания. Тогда ему вообще как-то ничего не хотелось. Только Лютика и сидеть дома. — Он больше не ненавидит меня? — Нет. Он и не ненавидел. Злился, но не более того. Ламберт кивает.***
Это странно, но он сидит на лестничной клетке уже больше часа. Он даже не звонит. Выходит покурить, сидит на скамье, грея руки, звонит Клариссе, чтобы узнать, все ли в порядке. А потом снова приходит на площадку и просто сидит. И смотрит на дверь. Он даже не поменял адреса. Он давно мог купить себе квартиру получше, но он все еще живет здесь. В квартире, которую Ламберт нашел на скорую руку. А Ламберт стоит здесь. На лестничной клетке, где когда-то он стоял абсолютно так же, вокруг своих вещей, и думал, что все кончено. Пытаться нет смысла. Он умер. С этого момента — он умер. Он снова стоит здесь. А потом ручка внезапно дергается, и Ламберт в ужасе замирает. Он думает быстро сбежать по лестнице вниз, залезть в лифт, спрятаться, притвориться спящим бомжом, что угодно, любая мысль кажется ему правильнее, чем если Лютик его увидит. Однако он остается стоять. А дверь открывается. И в ужасе замирает уже Лютик. Он стоит в помятом свитшоте, в мятых джинсах с черным шопером через плечо. Он смотрит на него во все глаза, вцепившись в ручку двери. — Ламберт?.. Лютик говорит первым, но его голос тихий, будто и без голоса вовсе. Без интонации. Он никакой. —Да. Я. Привет. Лютик пораженно моргает. — Привет. Как будто они просто старые знакомые. — Занят? — Хотел быстро в магазин сходить за сливками… — Майку? — Да. — Давай я схожу, там холодно. Лютик дергается и настороженно на него смотрит. А потом кивает, говоря бледными губами: — Сходи. Ламберт кивает и спускается по лестнице. На улице он думает о том, что может просто уйти и не вернуться. Струсить. Ждать пять лет, умирать и воскресать, прятаться ночами, ненавидеть утра, а потом сбежать, будто бы все это ничего не означало. Будто бы Лютик не жил все это время в его груди вместо сердца. Какая же глупость! Все-таки, он снова оказывается перед дверью. Со сливками, с пачкой сигарет и нервным тремором. Он жмет на звонок, а его сердце колотится, как бешеное, происходящее кажется дурным нереалистичным сном, по пробуждению после которого Ламберту будет больно. Ему много таких снов снилось, с разными сценариями, и все они оседали в его голове мерзким послевкусием. Но сейчас он не спит. Дверь открывается, и Лютик почему-то пропускает его вперед. Хотя он может забрать сливки, сказать спасибо и закрыть дверь. Но зачем-то он пропускает его вперед. Зачем-то он просит его задержаться. И Ламберт, конечно, проходит в квартиру. Он оглядывается, снимая с себя обувь. Ничего не изменилось. Может, был легкий косметический ремонт, но не более. Квартира стал чуть более обставленной, но не то чтобы у Лютика было так много вещей. И, судя по всему, не так много сил, чтобы придумать свой этот необычный дизайн. Квартира кажется, если честно, пустой. Он вздрагивает и опускает взгляд вниз, смотря как Майк трется о его ноги, мурлыча. — На тебе другой запах, пытается убрать его, — говорит Лютик, смотря на кота. — Хочешь чай? Ламберт стоит как вкопанный, смотря на него. Они будто бы пытаются сделать вид, что вообще ничего не было. Будто они просто знакомые. И никто, тысячу раз они друг друг никто. — Какой, нахрен, чай? — бессильно спрашивает Ламберт, и сам себя ощущает без сил, будто и стоять ему сложно. — Ты в самом деле хочешь выпить со мной чай? Лютик опускает взгляд на пол и качает головой. — Я не знаю, как к тебе относиться, Ламберт. Не знаю. Чай вот можно вы… — Да заткнись ты со своим чаем, Лютик! Думаешь, я за чаем пришел? Ты что, думаешь я эти пять лет сидел и думал о том, как будет круто выпить с тобой чая? И умирал от тоски я только потому, что без чая, блять, остался! А ты?! Ты-то что стоишь и молчишь?! Тоже о чае думал? — Я тебя сейчас прогоню. — А я не уйду, — уверенно сказал Ламберт. — Потому что один раз я ушел, и страдал пять хреновых лет. Пять лет тобой болел, пять лет тобой мучился. И не пришел бы сюда, если бы не знал, если бы ты тоже не мучился. — И зачем ты пришел? Что такого изменилось? И нет, не подходи ко мне, пока не объяснишься. — А я хочу к тебе подойти. Очень хочу. Пять лет хотел. Я не знаю, что со мной было все то время, как я вообще жил, но сейчас мне показалось, я, наконец, нашел себя. Будто пока тебя не было рядом со мной — не было и меня. Он делает еще один шаг, но Лютик в этот раз не отходит. — Мне жаль только за то, что ты не знал меня так хорошо, как знала Йеннифер. Я знаю, мой поступок ужасен, но я… я не мог сказать тебе об этом. Это было опасно. Слишком опасно. — Ты… что ты сделал сегодня? — То, что должен был сделать в первый год, но из-за того, что остался без тебя, силы нашел лишь сейчас. Раньше я думал только о том, что мне следует смиренно доживать свой век, а потом умереть от дозы морфия, с которой я специально переборщу… — Я тоже по тебе скучал… — наконец, говорит он, и Ламберт ждал этих слов больше, чем что-либо другое. — Ты был моим всем, благодаря тебе я ожил… А потом снова умер… Ламберт рвано выдыхает, а потом, дерганым движением срывая с себя пальто, говорит: — Блять, к черту, к черту эти тупые объяснения. Пальто падает на пол, а затем в его руки падает и Лютик. И все это происходит так резко, что когда Ламберт сжимает его в своих объятьях, Лютик и вовсе теряется в пространстве, теряется во всем. Есть только Ламберт. Его руки. Его тело. Его тепло. Он прижимается к нему, судорожно вдыхает и невольно сжимается в плечах, стараясь стать таким маленьким, чтобы уместиться полностью в его руках. Ламберт целует его: в лоб, щеки, виски, скулы, и Лютик жмется к нему, сильнее и сильнее, сильнее. Он будто даже дышит им. А потом, наконец, губы Ламберта находят губы Лютика. И все становится неважным. — Я тоже хотел тебя увидеть, — шепчет Лютик заполошно в его губы, — боялся… не знаю, чего… Думал, что все испортил. Я ждал, пока ты… — он рвано выдыхает, широко открывая немного влажные глаза, — ждал, пока ты найдешь какой-то особенный способ, особенный предлог, а ты… — он медленно отстраняется от него, смаргивая слезы, — а ты просто завалился ко мне и наорал на меня, ты ужасен, Ламберт, просто ужасен! — Я знаю. Я ужасен, и я люблю тебя. И я ошибся. Я должен был найти способ, чтобы сказать тебе, что я пришел к ним не чтобы служить, а чтобы поставить все на свои места, но когда ты выбросил меня на лестничную клетку, я будто, потерял не только тебя, но и себя. И все казалось мне бессмысленным. Я ужасен и глуп, но я полон любви. Поэтому я здесь. Лютик судорожно выдыхает и шепчет: — Майка надо покормить… Отпусти… — Не могу. Майк и так достаточно жирный. — Ламберт… — Нет. Не проси. А хочешь — проси, но не отпущу. Один раз отпустил… И что мы сделали? Потратили пять лет? Я боялся как последний эмоциональный кретин, и ты боялся… Потому что они тебя выучили бояться. Но я сделал все, чтобы он ощутил твою беспомощность. Чтобы он жил в ней. И он будет. — Не хочу знать, что ты сделал с ним. — Знаю. Ты слишком нежный для твоего состояния. — Неправда. Спроси у Йеннифер. — Тогда что сейчас не так? — Сейчас я с тобой. С тобой всегда по-другому. Даже спустя пять лет. Он моргает, потом снова шепчет: — Я налью ему сли... — Не отпущу, — перебивает он его решительным, сухим голосом. И Лютик внезапно весь расслабляется, он прижимается к нему сильнее в ответ: — И не надо. Не отпускай меня. Больше никогда не опускай. Ламберт внимательно смотрит ему в глаза, плавно касается его горячей покрасневшей щеки, а потом снова целует. А потом они внезапно оказываются на полу, на его сброшеном пальто, и никто ни о чем не думает. Есть знакомые губы и родные глаза. И их тела, и они так скучали по ним. Они скучали по друг другу. Их движения синхронные, дыхание рваное, и сотня поцелуев растекается от губам, по шее и ниже. — Бедный Майк… — заключает Лютик, глядя на потолок из-за плеча Ламберта. Отдышавшись, Ламберт опирается на локти и смотрит в глаза, а потом поворачивается и смотрит на сидящего напротив них кота. — Он вуайерист. Лютик смеется, и Ламберт быстро подхватывает его на руки. В кровати он ему уже рассказывает все более подробно, без этих ненужных эмоций, которые захлестывали его и не давали думать. Рассказывает о том, как ошибся в начале, как все спланировал и как план пошел не… не по плану Про Клариссу рассказал, про то, как долго искал в себе силы и каким слабаком сейчас себя ощущает. Лютик выдыхает, качает головой и, отрываясь от его груди, опираясь на локоть, смотрит ему в глаза. — Тогда мы оба слабаки. Я тоже думал о том, что поступил неправильно. Но не находил сил, чтоб позвонить тебе. Думал, что теперь все кончено, ощущал себя ужасно в начале… Ни Трисс, ни тебя… Я думал, что меня оставил весь мир. — Как Геральт отреагировал? — Он тоже скорбил по ней. — А что тебе сказал? Лютик молчит и только спустя несколько десятков секунд все-таки говорит: — Мне помогала только Йеннифер. Но я не виню Геральта. Он очень любит Цири, и она счастлива. Большего я и не хочу. — Мне страшно думать о том, в каком состоянии ты был все это время, — он мягко касается его щеки, поглаживая. — Теперь я ненавижу себя еще больше. — Хватит тебе, Ламберт, мы оба хороши… Просто боялись. Главное, что ты вернулся, — он снова кладет голову ему на плечо, сжимаясь под его боком, стремясь быть ближе, желая снова запомнить его тело, стать с ним одним целым. — И я вернулся. Мы оба здесь. Мы пришли домой… Познакомишь меня с Клариссой? — Только если ты согласишься поехать с нами в Диснейлед. Лютик смеется, потираясь щекой о его грудь. — Полагаю, у меня нет выбора… — Правильно думаешь. Ламберт гладит его по лопаткам, смотря в потолок. — Ламберт? А кем ты будешь теперь работать? Он смотрит в потолок. Кем он хотел быть до этого всего? А потом он смотрит на Лютика, и тот, ощущая его взгляд на себе, смотрит на него, улыбалась. Ламберт мягко целует его, а потом говорит: — У меня есть идеи… Озвучу тебе их чуть позже. Лютик пожимает плечами, думая, что Ламберт просто еще не решил. В любом случае, он просто рад, что Ламберт… уйдет из этого болота. Закроет за собой дверь, выкинет все ключи. Больше всего Лютик желал этого. И он даже не жалеет, что ему пришлось ждать пять лет, думать, что все кончено, что все обречено, что все было зря и заранее было фатально связаться с таким человеком. Но Ламберт… в самом деле другой. И их ждет новая, абсолютно другая жизнь, где они, наконец, обретут покой и спокойствие. Где они придут домой. Правда Лютик никак не ожидал, что через полмесяца будет сгибаться в приступе истеричного смеха, смешанного не то с радостью, не то с удивлением, потому что… «Ламберт, ты серьезно делаешь мне предложение на гребаном колесе обозрения в диснейленде, с ушами Микки Мауса и спрашивая, можно ли тебе работать моим мужем?».