Королевская канарейка

в палате операционной хирург стоял как цитадель собою выход закрывая в тоннель ©

      Очнулась от на редкость пронзительного противного голоса. Разговаривали на террасе, и если первого я слышала хорошо, то второй, разговаривающий баритоном, то ли стоял дальше, то ли пронзительностью такой не обладал — его почти не было слышно.       — Дорогой коллега, вы были несколько неосторожны, — дребезжащий тенорок был исполнен мягкого укора, — существо из иного мира, в котором совершенно, понимаете ли, нет магии. В нашем мире даже у хоббитов, не знающих и знать не желающих ни про какое волшебство, можно предсказать реакцию на магическое вмешательство любого толка; но в данном случае она абсолютно непредсказуема. А вы, мало того, что синдарин не только разговорный, но и письменный в эту несчастную головушку запихнули, так ведь сразу после этого в ней ещё и покопались от души, верно?       Баритон что-то отвечал с виноватыми интонациями, но ни слова не разобрала. Зато тенорок дребезжал очень отчётливо:       — Да, лечение воспринимает; да, жизненная энергия на пользу идёт. Если можно так сказать про нашу ситуацию. Ведь голубчик, если бы вы не держали её, она бы в тот же день умерла. Сами знаете: жизненная энергия сродни сексуальной. Не магической. Поэтому первое она воспринимает хорошо, а с магией надо было поосторожнее быть. А вы, так сказать, в девственное сознание вломились без подготовки. Неудивительно, что девочка заумирала. Сколько вы в неё за эту неделю жизненной силы вбухали? А она всё не очнётся. Не гуманнее ли, так сказать, отпустить её дух на свободу? И ей легче, и вам… — тут баритон возразил, причём я бы назвала это скорее ледяным ядовитым шипением, что контрастировало с прежними уважительными интонациями, но тенорок, нисколько не смутившись, продолжил:       — Да, ёжиков я лечу до последнего, но, коллега, это же ёжики, не люди, понимаете разницу? — судя по тому, с какой нежностью произносилось слово «ёжики», они для говорившего были на порядок ценнее. Баритон, судя по тому, что плюнул, разницу считал в другую сторону, — ну, нет, так нет, батенька, воля ваша, но такими темпами энергия скоро вам понадобится. Вот, кстати, удивительно, сколько она может поглотить, и всё как в бездну… Хорошо, из уважения к вам, я попытаюсь вернуть её дух из другого мира.       Так и вспомнился доктор Ливси со своим весёленьким: «Что ж, попытаемся спасти эту, в сущности, никому не нужную жизнь!»       Вдруг они замолкли, и, по ощущению, повернулись ко мне.       — Очнулась, — бодро, с позитивом продребезжал тенорок, — вот видите, коллега, а что я вам говорил? Молодость, пластичное и не слишком сложное сознание — практически без последствий перенесла даже ваши, так сказать, варварские методы… гм… проникновения.       После этого словесного экзерсиса я почти ожидала, что Трандуил нападёт на Радагаста Бурого — другие упоротые любители ежей и одновременно монстры практической лечебной магии в этом мире мне были неизвестны, а владыка, если верить дедушке Толкину, вспыльчив. Но Трандуил, не обратив внимания на этот ядовитый, якобы простодушный плевочек, размашистым шагом подошёл к постели, и я увидела, что синяки у него под глазами похлеще, чем были у Леголаса после лечения Репки. Значит, они действительно умеют отдавать себя. Как интересно. «Лёгкое головокружение», — он сказал. «А потом мы пойдём завтракать», — он сказал. А потом падение в бездну, и, как я поняла из подслушанного разговора, неделя между жизнью и смертью. И вот этот изумительный консилиум с Радагастом, которого, очевидно, выковыряли ради ценной консультации из Росгобела. Кстати, совсем забыла, но Ганконер же упоминал, что благодаря владыке я и здесь-то оказалась. Пока я медленно и лениво думала о разном, Радагаст спросил у Трандуила:       — Коллега, вы позволите? — и, дождавшись кивка, начал производить врачебные манипуляции, вглядываясь мои в глаза и поворачивая голову к свету. Меня, что характерно, не спросил. Ну канеш, я же не ёжик, а всего лишь богиня)       Ладно, старость, да ещё такую могущественную и эксцентричную, надо уважать; это и для здоровья полезнее, и я покорно терпела. Но не радовалась. Прикосновения заскорузлых, грубых и грязных пальцев были неприятны, и никакое уважение ничего не могло с этим поделать. Я такая нежная тварь, эхе-хе. Искоса глянула на Трандуила. С обеспокоенным лицом ожидая вердикта Радагаста, теперь он напоминал молодое светило медицины в присутствии более матёрого зубра. И не знаю, как так вышло, но мне неудержимо захотелось пошутить. Осознавая, что это чревато, ничего не могла с собой поделать. Как можно ласковее улыбаясь Трандуилу, произнесла с придыханием:       — О, владыка, благодаря вам моя жизнь полна событий.       Он вскинул на меня глаза. Ух, ну и взгляд! Он даже тень насмешки чувствует! Госпадя, что я делаю! Но чёртов язык продолжал:       — В диком мире, откуда ваше великолепное величество изволили меня выдернуть, всё-таки есть магия, и от моей болезни мог бы помочь один старинный, проверенный рецепт.       Трандуил посмотрел с интересом и молча кивнул, прося продолжать.       — Ежиный суп. Это практически панацея для жителей моего мира. Он снимает усталость, нездоровый жар, нечестивое уныние и приводит в благостное расположение духа. Но — и это очень важно! — ёж должен быть пойман и убит, будучи в счастливом расположении ежиного духа. Если ёж несчастлив — всё пропало! Мне очень нужен счастливый ёж! Умоляю, владыка, не дайте мне умереть! — подпустила трогательного дрожания в голос и просительно посмотрела на короля. А потом, тихонечко и искоса, на оголтелого любителя ежей, считавшего, что там, где ежа надо вылечить, меня уже можно с чистой совестью утилизировать — как тот отреагирует.       Трандуил же, ни на кого не глядя, стремительно подошёл к дверям. Окликнул, как я поняла, дежурившего секретаря, и я слышала, как ему даются инструкции снарядить охотничью команду: навыкапывать из нор и настрелять наисчастливейших во всём Эрин Ласгалене ежей. Склочный ежелюбивый старикашка замер. Я напыжилась, стараясь сохранить спокойствие, но он, внимательно посмотрев на меня и сквозь меня, и как будто разглядев что-то большее, чем материальную оболочку, неожиданно весело сказал:       — Голь на выдумки хитра, да, Блодьювидд? Какой удивительный у вас мир) — и окликнул Трандуила, — коллега, богиня ваша здорова почти и даже шутит. Не нужны ей никакие ежи, она просто захотела посмеяться над двумя почтенными пожилыми волшебниками. Отмените свой приказ, — и, внимательно присмотревшись, — если не потчевать её магией и не лезть к ней в голову хотя бы в ближайшую неделю, и совсем выздоровеет. На синдарине она болтает здорово, и даже врать научилась, но остальные языки придётся учить своими силами.       Глядя на напрягшуюся спину Трандуила, я пожалела, что чорт дёрнул меня за язык, но подтвердила, что да, это была шутка. И смутилась, подумав, что, действительно, совершенно неуместны мои шуточки по отношению к старым, как мир, чудовищам, и неизвестно, как они мне аукнутся. То, что они друг над другом сами шутят, не в счёт. Хорошо, что этот старый поц хотя бы не понял, что рецепт реален, и принадлежит к пантеону восточной медицины, а то бы возненавидел и мир наш, и меня, как его представителя. Впрочем, чего бояться смертнице, откармливаемой к празднику, как гусь? Хотя, как чего — остаток жизни могут испакостить.       Владыка пошёл провожать росгобельского кудесника. Я же, попытавшись встать, поняла, что вполне к этому способна, но только одеться не во что, кроме простыни, и рассудила, что лучше бы остаться в постели; но почему-то не осталась, и, завернувшись в простынку, как в тогу, поползла на террасу. В комнате было тепло, на террасе — холодно, а воздух вроде бы беспрепятственно гулял между ними; но ветер на террасе был, а в комнате не было. Несколько раз прошла туда-сюда, пытаясь понять, как сохраняется разница в температуре, при том, что ровно никаких перегородок, дверей и окон не было, и комнату от террасы отделял только ряд деревянных столбиков, увитых сухой жимолостью, и сквозь жимолость проглядывали руны, вырезанные на дереве. Терраса была заметена снегом, и при этом ни одна снежинка не перелетала за эти столбики. Наверное, магия. Сразу за перилами начинались ветви старого дуба, и открывался вид на заснеженный парк, с деревьями, кустами, лабиринтами, беседками, недействующими зимой фонтанами и прочими затеями. Снег был вытоптан участниками консилиума, и здоровенные следы королевских сапог (господи, какой у него размер ноги?! хотя при таком росте…) пересекались с маленькими следочками Радагаста. Кажется, они долго тут ходили.       Наморозившись на улице, вернулась обратно и осмотрела своё пристанище: квадратная комната с простой кроватью, безо всяких там балдахинов, очень красивое деревянное кресло из старых перевитых отполированных корней и такой же столик. Пол из дерева, причём не струганого, а из таких же перевитых между собой ветвей, как и кресло. И стены такие же. Камин роскошный — такое ощущение, что из стоявшей тут скалы и вырубленный; саламандра в нём реет, посылая волны приятного тепла. Как я поняла, проблемы с топливом, золой и вытяжкой эльфов при наличии саламандр не беспокоят. Рядом с камином на полу курильница, легкий дымок из неё пахнет чем-то цитрусовым. Небольшой коридорчик ведёт в комнатку с земляным полом — уверена, что это удобства; вот кстати, что это были за зелёные лианы? Зашла, воспользовалась, и выходя, опять видела, как они полезли из земли. А вот ванной нет, никакой вообще. Как-то грустно без неё, ну да ладно.       На этой печальной ноте вернулся король. Уселся в кресло, закинув ногу на ногу, и посмотрел на меня. Как всё-таки эльфы легко вписываются в окружающее! Не пытаясь устраивать поединок взглядов, опустила глаза и склонила голову. Осторожно взглянула — смотрит крайне непонятно. Молчала.       — Блодьювидд, что же ты молчишь? Была так разговорчива… — интонации непонятны, их как бы и нет, но подтекстом фразы может быть что угодно: угроза, насмешка, искренний интерес.       — Их величество старше и мудрее — сами знают, какой разговор начать.       — Блодьювидд, ты всё время думаешь с ужасом, что мне пять тысяч лет, — король досадливо поморщился, — да не смотри ты так! Да, мысли я слышу, как фон; в голове у тебя копался один раз, чтобы понять предыдущий опыт и ассоциации; больше туда не полезу; пока выздоравливаешь, во всяком случае. То есть буду слышать только то, что думается громко и прямо сейчас. Поэтому же не могу точно сказать, не ошибся ли Радагаст: возможно, ты всё-таки хочешь, чтобы тебе сварили ежа? Просто при нём смолчала?       Ответ не понадобился, видно, думаю я достаточно громко. А ведь удобненько: даже рот открывать при беседе не надо, собеседник напрямую улавливает всё… включая и то, что лучше бы осталось при мне. Каково это — копаться в сточных канавах чужих мыслей?       — Я небрезглив, — боже, он улыбается, как старый дракон-людоед наивно припрыгивающей перед ним жертве, эдак снисходительно и с насмешкой! И это вот тоже сейчас слышит, как если бы я сказала!       — Но да, мысли лучше озвучивать, чтобы я мог отделить то, что хотелось сказать, от того, о чём хотелось умолчать, — и король опустил ресницы.       Что ж, сейчас самое время поговорить о важном:       — Ваше величество, я так понимаю, что говорю на синдарине? — дождавшись кивка, продолжила, — спасибо. Мне тяжело было выражать мысли и понимать окружающих, и я очень благодарна за чудо, — тут Трандуил снова поморщился, и я поняла, что ему всё-таки неудобно за случившееся. Хотя я правда была благодарна, просто сразу не ощутила всей прелести возникшей лёгкости общения и понимания нюансов языка. Всеобщий, которому меня до этого учили, лежал где-то глубоко, и слова из него с трудом всплывали в памяти, а на свежеобретённом синдарине болталось без напряжения абсолютно. Какой великий маг!       — Блодьювидд, заканчивай выписывать вензеля, — Трандуил улыбался польщённо, — к чему ты клонишь?       — Лошадь Репка. Я хочу, чтобы она до конца жизни жила в тепле и холе, чтобы о ней заботились, как следует. Не надо класть её на мой костёр, если вдруг предполагалось это сделать.       Опустил глаза. Задумался.       — Может быть, ты и для себя хотела о чём-то попросить? — голос так мягок, и совершенно не могу понять эти интонации. Как будто насмешничает и сочувствует одновременно.       — Конечно. Если это не очень выламывается из традиций, хочу, чтобы перед принесением в жертву мне дали что-нибудь духоподъёмное настолько, чтобы я не чувствовала ни боли, ни печали о надвигающейся смерти. У вас же наверняка есть возможность? Кстати, сколько мне осталось жить?       Трандуил снова опустил глаза и задумался. Подсчитывает? Перебирает в голове снадобья? Король поднял глаза:       — Ни то, ни другое. Мальчишки совсем запугали тебя, Блодьювидд. Языковой барьер, образованность и хорошее воображение так намешали в твоей головке правду с ужасными фантазиями — я, как ты это называешь, копался в ней, но так до конца и не разобрался с этим — времени не было, ты начала умирать. Сейчас ты всё прояснила. Нет, никто не собирается тебя убивать. Наоборот, чем дольше ты проживёшь среди нас, тем лучше. На праздник Середины Лета мы проведём обряд сожжения твоей смертности, и после этого, при желании, лет пятьсот ты протянешь. Это очень мало, но больше, чем живут люди. Но ты не захочешь столько жить, скорее всего. В последний раз богиня почтила нас посещением четыреста лет назад и пробыла с нами полгода. Ты не зря рождаешься смертной — небесное пламя не хочет долго быть в мире материального; богиня хочет выразить милость детям своим, но стремится к воссоединению со своей небесной частью, скажем так. Ты весёлый дух-покровитель этих лесов в смертном теле, и скоро захочешь отринуть его. Не припомню, чтобы Цветочная Королева жила в телесном мире больше десяти лет, но надеюсь, что в этот раз будет больше. Не похоже, чтобы ты хотела исчезнуть в ближайшее время, судя по тому, как тянула из меня силу, когда я делился ею. Ты очень жадная, Блодьювидд, — и засмеялся, когда я смутилась.       — Что, правда выдающаяся жадность? — Трандуил, смеясь, кивнул, — а это пламя — его видно?       — Видит любой эльф, — смотрит сияющими глазами, но, кажется, не очень-то хочет вдаваться в подробности. — Нет, отчего же. Я расскажу всё, что захочешь узнать. Просто, если ты не настаиваешь на счастливых ежах, то чего-то всё равно нужно поесть. Пока ты снова не начала есть меня) — как он всё-таки рад просто тому, что я не померла, это так странно для пятитысячелетнего чудовища.       — Хватит думать про это! Что, в твоём мире я стар?) У нас есть эльфийка, которой двенадцать тысяч. Я вас познакомлю. Для эльфа я в средних летах, — я покивала, пряча глаза и думая, что, возможно, богине нравится смотреть глазами смертной на своих детей, восхищаясь и ужасаясь ими — и я оценила глубину и извращённость её воображения. Вот совершенно не чувствую в себе божественного пламени, на которое так очарованно смотрит Трандуил, и мне удивительно, что он улыбается и радуется, глядя на меня, всего лишь человечку.       — Конечно, не чувствуешь. Пока. Ты же родилась с ним, сравнивать не с чем. Пойдём, я накормлю тебя. Или, может быть, более привычным за эту неделю способом? — рука владыки полыхнула золотистым светом, и он протянул её ко мне.       — Нет, ваше величество. Спасибо. Вижу, что и так отъела немало, — с мрачностью разглядев его бледное осунувшееся лицо и синяки под глазами, устыдилась. Кажется, владыка за эту неделю хватил горя — вон, даже в волосах никакой диадемы, и одет в какую-то простую чёрную хламиду. Кстати, об одежде…       — Кстати, да, — от вальяжного движения кисти то, что я считала стеной, отодвинулось.       Гардеробная. Тряпья, видного в её глубинах, хватит, кажись, на все пятьсот посулённых Трандуилом лет. Подошла поближе, протянула руку к простому голубому платью, висевшему с краю, и снова испытала приступ стыда. Называть это произведение искусства тряпкой даже в мыслях было кощунством. Я плохо разбираюсь в одежде, но цену такой простоте понимаю. Платье легко соскользнуло с вешалки, и я решила надеть его. Зашла подальше, чтобы не смущаться и не быть смущённой во время переодевания, и увидела зеркало во весь рост и столик рядом, с расчёсками и какими-то мелочами. Сволокла с себя простынку и накинула платье. Да, его шил гений. Длинное, до пола; вроде бы простого кроя, но текучая голубая ткань так струится вдоль тела, что сама себе я показалась красивой, как никогда в жизни. Смущали соски, торчащие сквозь тоненькую ткань, но выглядело это естественным и не вызывающим. Ношение белья под ним точно не подразумевалось. Восхищённо поглазела на себя; расчесалась. Мда, волосы выглядят хорошо, но помыть их не мешало бы.       Похоже, королю надоело ждать, пока я отлипну от зеркала: рядом со своим голубым и золотым отражением увидела его чёрное с белым, и удивилась, как он тихо подошёл. Искоса рассмотрела в зеркало: ну вылитый Кощей, бледен и в чёрном весь. Сказочное существо) Конечно, рядом с этим воплощением изящества никакое платье не спасёт; так носить одежду столетиями учатся, наверное. Хорошо, что они видят моё пламя и внешность для них вторична. В моём случае. Судя по тому, как они сами одеваются, случай этот единственный.       В дверь постучали.       — Надевай обувь, — Трандуил, кивнув, пошёл открывать, и вернулся почти сразу.       Я безуспешно рылась в обуви, рядами стоявшей на полках, тянувшихся в несколько рядов вдоль стены. Владыка сориентировался за секунду: только взглянув, протянул руку и снял с полки голубые матерчатые туфли на мягкой подошве. Похоже, каблуки эльфийки не уважают. Ну ещё бы, поскачи по таким переходам: я смутно помнила, что деревянные желоба-коридоры вились в воздухе, как пьяные змеи, меняя высоту и направление, и я, пока шла в тот вечер, побаивалась упасть вниз. Хотела взять туфли, но Трандуил не отдал и кивнул на табурет рядом с зеркалом. Присела, не понимая, чего он хочет, и была смущена, когда он опустился рядом на колено и взял мою ступню в руки:       — Да, действительно такая маленькая, Леголас не ошибся в размере, — смотрит, как я бы, наверное, смотрела на пяточки недельного котёнка: с умилением и лёгкой печалью о хрупкости и беззащитности этой дивной лапки.       Смутилась и было попыталась отнять ногу, но сдержалась. Что я дёргаюсь, как крестьянская девственница. Как там, у Алексея Толстого: «Санька, сам царь целует, терпи!». А тут всего-то за ногу держит. И руки не как у Радагаста, чай: холёные, сильные, но странно нежные для первого мечника Эрин Ласгалена. Думала, что непрерывные упражнения с мечом должны делать руку подобной копыту лошади в ощущениях — но нет, она так же нежна, как моя, не измученная ходьбой, ножка. Ступня полностью скрылась в его ладонях. Какие пальцы длинные! И так странно холодят эти перстни и кольца… любит владыка побрякушки. Тут вспомнила, что Трандуил слышит мысли, и вспыхнула, и попыталась всё-таки осторожно убрать ногу, но это движение только обострило ощущения и чувство неловкости. Владыка засмеялся:       — Блодьювидд, ты скоро привыкнешь, что я слышу мысли. Стоит принять это, как данность: изменить ничего нельзя всё равно. Да я бы и не хотел.       Ну да, своеобразненькую интимность мысль, что я знаю, что он знает, что я знаю, создаёт. Интересно, каково эту интимность переваривают его советники и прочие. Трандуил только усмехнулся и надел туфельки, действительно севшие, как влитые. Я встала — очень удобные.       — Кстати, и о побрякушках, — в руках владыки появилось ожерелье.       Ловко нацепил и застегнул. Мда, мой жаргон оскорбителен для этих существ и мира, в котором они живут. Массивные куски старой сине-зелёной бирюзы, оправленные в древнее почерневшее серебро, ошейником охватили шею, подчёркивая синеву глаз и идеально завершая образ. Этому ожерелью чорт знает сколько лет, и ему нет цены. Так вот что владыке принесли, когда в дверь стучали. Наверное, увидел, какое платье выбрала, и быстренько распорядился. Однако, владыка куртуазен. Отказываться, я так понимаю, бесполезно.       — Да. Это подарок в честь твоего прибытия. Я так рад, что ты осталась с нами и не покинула нас безвременно, — лицо опять сложное, не понять выражения.       — Благодарю вас, владыка.       Кивнул в ответ и показал подбородком на дверь:       — Не за что, богиня, — точно смеётся! — я бы поел и помылся, за неделю как-то не случилось.       Наконец-то завтрак!