был неприлично тихий омут чертями перенаселён © NataliE
Дивный народ продирает глаза в четыре. Как так можно жить, я не знаю, но вот. Утром была преласково разбужена Мортфлейс, и было видно, что так она рада смотреть на моё сонное лицо, что я не смогла сказать, что поспала бы и подольше. Опять же, вспомнила про завтрак. Голодной быть не люблю и напрягать никого не люблю собой. Лучше без необходимости местные порядки не нарушать. Задумалась, глядя на эльфийку, не зная, что предпринять: спала голой, и вылезать из кровати под её взглядом не хотелось, но она не дала долго сомневаться, жизнерадостно сказав, что сейчас можно умыться и одеться; всё для умывания в гардеробной. Одежду она мне поможет подобрать в соответствии с планом дня: после завтрака владыка сам хочет показать мне оранжереи; потом он убывает по делам, а я буду свободна и смогу делать, что захочу. Что ж, хорошо, когда хоть у кого-то есть какой-то план. Нашарила на полу у кровати сброшенную вчера хламиду, нацепила и босыми сонными ногами пошаркала в гардеробную. Точно, на столике у зеркала тазик с водой, в которой плавают лепестки какие-то, кувшин, полотенчико. Помылась, причесалась. Всё-таки водичка в пещерах волшебная, волосы сияют. Тем временем телохранитель мой деловито шарила в тряпках. — Вот. К визиту в оранжереи подойдёт. — Гм… Чем это белое платье подходит больше соседнего, тоже белого? — просто любопытно, я вот разницы большой не вижу. Приглядевшись, поняла, что тёмного совсем ничего нет в гардеробе — всё какие-то жизнерадостные цвета, и всё светлое. Эльфийка коротко пояснила: — Теплее. И к нему тёплая обувь и плащ полагаются. Океюшки. Хорошо, когда есть знающий компаньон. Платье и правда было не таким эфемерным, как то, которое я вчера выбрала наугад, и имело, если так можно выразиться, внутренний каркас и подкладку. Бельё и к нему не требовалось: корсаж был вшит внутрь. Какой минимализм! У тёток в городке и у гномок были всякие там нижние рубашки и бельё, и одежда многослойная. Не то у эльфов: платье одним куском надел, и усё) Мортфлейс прицепила белый с серебром плащ на какие-то колечки на плечах; я б не догадалась, для чего они. Глянула в зеркало и обомлела: не зря Лев Толстой наругивал красивые платья за то, что они заставляют женщину казаться лучше, чем она есть, себе самой и окружающим. Я была лучше, чем есть, это уж чего. Кто этот гений, создавший вьюгу, которую можно надеть на себя? Я хочу познакомиться с ним. Он мне интересен. Как персонаж. — Владыке будет приятно, если богиня наденет его подарок, — Мортфлейс подавала бирюзовое ожерелье. Вздохнула и подняла волосы, и эльфийка ловко застегнула драгоценный ошейник. — Если богиня желает принять участие в haparanhaime, то лучше поторопиться. — Где-где поучаствовать? — О, прошу прощения, это квенья, — лицо эльфийки стало сочувственным, похоже, вспомнила, как я чуть не померла от обучения синдарину, — церемония одевания короля. И изящным жестом пригласила меня на выход, совершенно не ожидая, что я могу отказаться. И я, было начавшая раздумывать, что отлично могу и с уже одетым королём увидеться, махнула про себя рукой и пошла за ней. Я с утра очень безынициативная, в отличие от эльфов. Если хорошо подумать, то инициатива редко лезет из меня в любое время суток, но в пятом часу утра с нею совсем никак. Вот кстати, террасы наши рядом совсем, но дверь в покои короля оказалась неблизко. Стало быть, спальная нора в самом конце анфилады, принадлежащей Трандуилу. Закрытый коридор закончился, и мы шли по галерее, нависающей над огромным тронным залом, освещаемым огненными отблесками гигантской саламандры, кольцами и восьмёрками свивавшейся в воздухе под потолком. Отсюда она была ближе, и я с любопытством и некоторой опаской наблюдала за её движениями. Хотя, что я так, маленькой в своём камине не боюсь же. Да, это место полно волшебства… Перешли по ажурному мостику водопад, низвергающийся с потолка пещеры, и наконец оказались на месте. Вход в покои короля — двустворчатые даже не двери, это на ворота тянет, и ворота эти распахнуты, хотя по бокам стоит неподвижная охрана. Мы проследовали по анфиладе пустых полутёмных залов, из которых только последний был полон эльфов. Мне кланялись и улыбались; и я кланялась и улыбалась в ответ, с оттеночком ужаса думая, что не дай господь кто-нибудь заговорит, а я его не помню. Но никто не заговаривал, царило молчание. Мы пришли вовремя: как раз распахнулись двери, и придворные потянулись в них. Отстранённый Трандуил сидел в кресле на низком подиуме в конце зала, в окружении очень пафосных господ. От вошедших подиум отделяло ограждение; кажется, из золота. Придворные выстроились возле ограждения в благоговейном молчании. Стоявший ближе всех к королю придворный, очевидно, камергер, склонившись к нему, сказал тихо, но я услышала: — Сегодня ненастная погода, требуется освещение. Кому Ваше Величество доверит право держать свечи? Я было задумалась, зачем свечи волшебнику, который может наколдовать светлячков и что угодно, и чуть не пропустила момент, когда Трандуил благосклонно изронил: — Блодьювидд. — Нужно поклониться малым поклоном и пройти на подиум. Проход слева, — шепнула Мортфлейс. С благодарностью покосившись на неё, и с чувством, далёким от благодарности, на владыку, я поклонилась, как вчера во время приветствий, надеясь, что это и есть малый поклон, и взошла на подиум. Мне торжественно, как олимпийский факел, вручили подсвечник, показали, куда встать, и я постаралась придать себе достойный вид, чтобы не изгадить чудесный спектакль «Парадное одевание эльфийского владыки». Итак, картина первая: придворный куафер расчёсывал короля, пока другой придворный держал перед ним зеркало. Трандуил разглядывал себя в зеркало вполне самовлюблённо, с удовольствием так. Картина вторая: снимание ночного одеяния. Один разряженный, чрезвычайно пышный господин помогал справа, другой слева. Они спустили королевскую одежду до пояса, после чего началась движуха: выстроившиеся в ряд придворные передавали друг-другу что-то, оказавшееся рубашкой. Король принял рубашку, накинул её на плечи — и удивительно, но они ухитрились одновременно опустить ночную хламиду и надеть рубашку без зазора. Я стояла торжественным подсвечником, стараясь не думать, на что бы всё это было похоже, если бы одежда короля на сегодня предусматривала штаны. Впрочем, у каждой собаки своё обычье, у нас вон тоже короли так одевались. Наверняка сложный ритуал имеет смысл. Вот хоть придворных занять. Пусть уж лучше за честь штаны застегнуть собачатся, чем заговоры строят. С трудом представляю, чтобы на месте этих господ мог быть Ганконер или кто-то из воинов, с которыми я ехала, но кто знает — может, они бы это за честь посчитали. Или просто эльфы тоже не все одинаковы: знакомство с Таллордиром тому порукой. Небось разный народец в королевской свите обретается, и всех требуется в кулаке держать. Если подумать, королям за вредность молоко давать надо, как в одном фильме говорили) Вспомнив про Ганконера, подумала, что сегодня самое время его навестить, собиралась же. Мысли текли своим чередом, а спектакль продолжался: придворные сановники по очереди выдавали остальные предметы одежды, натягивали сапоги (о, кстати, король таки в штанах: то ли заранее надел, то ли я, задумавшись, эту интригующую часть церемонии пропустила), застёгивали пряжки и подвязывали меч. Далее на золотом подносе подали какие-то мелочи, которые король распихал по разным частям одежды. Сам. В заключение водрузили на голову корону, причём возились довольно долго, вплетая её в волосы. Стоя близко, видела, как его царапнули зубцом за ухо, но он как будто и не заметил. Терпел с равнодушным и действительно очень царственным видом. Что ж, такова его царская доля) Как уверял Телемах, не худшая на свете. Но блин, терпеть такой спектакль каждый день… И тут владыка, вроде бы ничего не замечавший, вскинул на меня глаза. Почему каждый раз это чувствуется, как удар воздушной стены? Мысли останавливаются. — Блодьювидд, присутствовать каждый раз не требуется, только по желанию. Мне приятно тебя видеть, но я могу ждать и до завтрака. Можешь приходить сразу к нему. Я так поняла, мне милостиво разрешили спать до пяти и не держать свечку) А ведь это наверняка большая честь, свечку-то владыке держать. Король, слегка усмехнувшись, пожал плечами: — Богиня, это для меня честь, что ты подержала свечку) Знаю, ты любишь спать, но надеюсь, будешь являть своё сияние по утрам хотя бы к трапезе. И вот непонятно, это пожелание или приказ, и какова степень моей божественности относительно божественности самого владыки. Трандуил только ухмыльнулся. Встал и жестом предложил выходить. Толпа, почтительно пропустив, тут же торжественно выстроилась следом, и сказочный король со свитой двинулся откушать трюфелька с чем бог послал.***
Когда вышли на улицу, сразу почувствовала, что да, одежда тёплая, но вырез на груди совершенно ни к чему, когда пронзительный промозглый ветерок со снегом задувает в него. Трандуил, шедший немного впереди, резко остановился, и, когда я, конечно же, наткнулась на него, немного отстранил и показал, как застёгивается плащ, наглухо закрывая горло. Молча развернулся и пошёл дальше. Я шла следом, ощущая и благодарность и ещё какое-то странное чувство. На коже как будто остался след от прикосновения этих длинных пальцев. Меня смущает тактильность и очень подкупает в эльфах, что они к ней не склонны. Хотя вот и аппетит у короля выдающийся для эльфа; может, и тактильность вышесредняя. В сущности, это мелочи. Его прикосновения приятны. Но… как-то выводит из равновесия, заставляет тревожиться. Оранжереи были именно так прекрасны, как и ожидалось, и ломились от плодов и цветов, и вечное лето в них было в сто раз ярче, чем в человеческих подобных заведениях. Оно и понятно — магия… как-то я потеряла аппетит и душевную простоту после эпизода с плащом, и предложения попробовать то и это встречала вяло; но, когда дошли до роз — забыла обо всём, пялясь на несуществующие в мире людей цветы: чёрные, как ночное небо, и такие же бархатные; жёлтые королевственные, сияющие изнутри, размером с мою голову — это удивительное ощущение, когда опускаешь лицо к цветку — и тонешь в нём; и серебристые, невозможные совершенно, действительно цвета бледного серебра, но при этом живые, живые! Когда Трандуил сорвал цветок и потянулся ко мне, немного отстранилась, боясь обидеть, но и не хотелось усугубить странное состояние: слегка потряхивало, немного ныли виски; может, прикосновения фэйри так влияют на слабую человечку? Да, с Леголасом (где ты, сокол ясный? — нет-нет, лучше не помнить, забыть) ничего подобного не чувствовалось, но он и не излучал такой грозовой силы. — Не думай, не печалься о своей бесполезности и слабости. Эти розы — в них тоже нет пользы, но они лучшее, что есть в мире. Да, они беззащитны. Эльфийским розам нужна защита, и она у них есть. Богиня, позволь мне, — король сделал шаг, и, глядя в глаза, протянул руку. Стебелёк серебристой розы защекотал кожу, процарапываясь сквозь волосы, — я уеду сейчас; вернусь к закату. Надеюсь, ты разделишь со мной вечер. Отдохни, ты ещё не выздоровела полностью.***
Смотрела, как ему подводят огромного оленя, как владыка надевает перчатки, подхватывает поводья и уезжает вместе с толпой вояк. Если вчера он говорил с финансистами, то сегодняшний день отдан клике «ястребов», и они повезли владыку куда-то к границе пущи; что-то насчёт охранного периметра, он хочет посмотреть сам. Мортфлейс предложила вернуться в постель и отдохнуть, но я, помня про Ганконера, попросила проводить к нему. Спросила, принято ли у эльфов предупреждать о визите: оказывается, богине все и всегда рады… ну хорошо, а если, допустим, он будет с женщиной? И меня совершенно не поняли: что ж, значит, они будут рады вдвоём. Не зная, как достичь понимания, я просто оставила эту тему. Ганконер жил в огромном дубе, и расщелина снизу была входом. Через несколько шагов пришло понимание, что изнутри жилище наверняка изменено магией: расширено пространство, и витая деревянная лестница уходит к золотистому свету далеко вверху. Мортфлейс отстала — похоже, лесенка была непростая. Поднимаясь, почувствовала, что стало жарко, и расстегнула плащ. Подъём казался бесконечным, и совершенно неожиданно закончился. Передо мной открылась круглая комната, с книжными шкафами по стенам, письменным столом и стулом, круглым окошком, в котором была видна пуща. В середине комнаты, в круге из горящих свечей, в позе лотоса сидел Ганконер, и перед ним стоял золотой кубок, почти доверху полный крови, которая стекала по его руке. В другой руке был короткий, похоже, ритуальный нож, которым он вскрывал себе запястье. Вздрогнув, поднял на меня глаза: — В этот раз быстро, — и, вглядевшись, — чудесно, очень похожа. Проходи, возьми мою кровь и раздевайся, я не хочу ждать. Удивилась. Понимая слова по отдельности, совершенно не понимала, о чём он. Вроде бы на синдарине я теперь говорю, как носитель, но вот же незадача — не понимаю. — И даже реакция, и выражение невинности на лице, всё схвачено… Послушай, если я за всю ночь не почувствую подмены, с утра нацежу ещё бокал крови — лично тебе. И скажи, чтобы всегда присылали только тебя. Раздевайся, — голос, всегда такой мягкий, стал ниже, и глаза потемнели. Чего проклятый шаман накурился?! Осторожно начала отступать. Он очарованно, охрипшим голосом сказал: — Совершенно, как настоящая, это потрясающе. Не то что в прошлые разы: с налёту. Какая высокая степень достоверности, продолжай в том же духе, можешь даже посопротивляться, — нечеловечески плавно, текучим движением встал и как-то моментально оказался рядом, очень близко, и я почувствовала его тяжёлое дыхание. Прижалась к стенке, чтобы уйти от контакта, подумав, что день сегодня щедр на нежданную тактильность. Замерла, когда Ганконер протянул руку к розе в волосах, вынул её, и медленно, глядя на грудь (боже, какие у него чёрные ресницы!), засунул цветок стебельком в ложбинку, открывающуюся в вырезе платья, а потом заглянул в глаза так, что захотелось оказаться где-нибудь подальше. Облегчённо выдохнула, когда в комнату ввалилась Мортфлейс. Ганконер отвлёкся и удивился. Мортфлейс, моментально оценив обстановку, сказала два слова: — Это она!!! — с непередаваемым выражением. Ганконер встряхнулся, как кот, которого облили водой, резко обретя привычный облик, и тут же зачем-то затолкал нас в угол, провесив в воздухе золотистую паутинку, отгородившую от остальной комнаты, и кинулся тушить свечи, но очевидно, не успел сделать, что хотел: по лестнице что-то поднималось, слегка порыкивая. Когда оно входило, Ганконер что-то крикнул, и невнятная фигура вспыхнула, превращаясь в демона. Точнее, в демонессу. При рогах, копытах, хвосте и крыльях. Сияющая, с пастью, полной острых зубов, она с насмешкой прорычала: — Зачем было заставлять принимать истинный облик? Заказ вроде был на другое? Ганконер, обретший обычную бесстрастность, сухо обронил: — Ложный вызов. — Без разницы. Ты всё равно должен кровь. — Вот она. Бери и уходи. Демонесса прошла к бокалу, по пути заметив нас и посмотрев алчным и полным непередаваемой насмешки взглядом, дёрнулась было с рычанием в нашу сторону, но Ганконер что-то сказал, и она вернулась к крови. Взяла бокал и исчезла. Поражённая увиденным и раскаявшаяся сто раз, что вот не предупредили занятого мага и нарвались на демона, да и ему что-то испортили, наверное, я поизвинялась, расспросила о здоровье, совершенно не запоминая полученные ответы, и как можно быстрее откланялась. Пока шли обратно, снова почувствовала, что погода сегодня мерзкая, и застегнула плащ, попутно с содроганием вспомнив про цветок, достав его из декольте и бросив на снег. Голова горела, потряхивало. Мортфлейс с сочувствием рассказывала, что шаманы-де существа сложные, а уж этот особенно. Оказывается, Ганконер считается отморозком, опасным и непредсказуемым, противоречивым и нестабильным, с необычными для эльфийского шамана талантами — отчасти из-за происхождения. Отношение к нему крайне неоднозначное. Но — сила. Один из четырёх Великих шаманов и второй по силе в Зеленолесье. «Эльфийским розам нужна защита», да… Не хотелось сразу идти во дворец, и мы просто побродили по лесу. Пуща чудесна, особенно, если тебе её показывает эльф.***
Вернулись как раз к закату, но позже Трандуила. Тот уже сидел на троне, а внизу стоял Рутрир, я узнала его. Мы проскочили в малые ворота и так же незаметно хотели пройти к себе, но Трандуил заметил и позвал: — Блодьювидд, я уже начал беспокоиться. Всё хорошо? — Да, ваше величество. Замалчивать эпизод с Ганконером, понятное дело, было бы глупо, но хоть объясняться было не нужно: Трандуил уже смотрел в глаза Мортфлейс, явно перерывая её память. Опустив глаза, помолчал. Рутрир напряжённо смотрел на него. — Хорошо. Блодьювидд, как ты воспринимаешь то, что увидела там? Где «там», объяснять не стал — и так было понятно. Вздохнула, подумав: вот зачем спрашивает, всё же видел… и не хотелось ничем навредить соловью. Сама виновата, явившись незваной к занятому… эльфу. И чувствуется, что вопрос неспроста, и что есть подо всем этим какие-то нехорошие подводные течения и дрязги, которых я не понимаю. Но, когда не знаешь, что сказать, лучше говорить правду. Она так же ужасна, как и ложь, так что разницы практически нет, но и врать не пойми зачем тоже смысла нет. Огорчённо ответила: — Ваше величество, Ганконер вызывает демонов, платя им кровью. Я расстроена увиденным — мне кажется, он нездоров и совершенно не бережёт себя. Мне не хочется, чтобы с ним случилось что-то плохое. Трандуил повернулся к Рутриру: — Что ж, Рутрир, заслуги твои несомненны, и мы их ценим. И не хотим лишать Эрин Ласгален одного из Великих шаманов. Замены Ганконеру нет, он очень талантлив. Меня, как короля, огорчила бы его смерть. Я освобождаю его от визитов во дворец и от службы на ближайшее время. Но передай ему: пусть он побережёт себя, иначе с ним действительно случится что-то плохое, а мне бы не хотелось огорчать Блодьювидд и, ещё раз повторю, лишать Эрин Ласгален могущественного колдуна. Пусть выздоравливает и забудет свою болезнь, и побережёт себя для общего блага. Во время речи Трандуил просто излучал благоволение, и Рутрир расслабился и ушёл довольный. Король ещё посидел, помолчал. Между бровями залегла печальная складочка. С сочувствием спросил: — Что, Блодьювидд, тяжёлый сегодня день? Я только печально вздохнула. — Пойдём погреемся в источниках? Я замёрз. Я тоже чувствовала себя продрогшей и несчастной. Печально покивала, и остаток дня прошёл хорошо: горячие источники сняли головную боль и напряжение. Вниз не спускались. Интересно, как брауни понимают, что делать: тёплые тёмные одежды, такие же, как вчера, но чистые, ждали в раздевалке наверху. Во время ужина я клевала носом; очень развозит, когда из холода и непонятного несчастья попадаешь в тепло и уют; ушла с ужина раньше всех и уснула, только опустив голову на подушку. Поневоле превратишься в раннюю пташку, когда подъём каждый день в пять)