Королевская канарейка

с большой любовью провиденье нам регулирует судьбу граблями лайки проставляя на лбу © Неусита

      Удивившись, что не берёт, устыдилась, что злюсь и что цветок протягиваю, как банный веник — неохотно и с обидой. Опустила руку и посмотрела на принца внимательнее. Какой он ободранный и грязный для эльфа! В простой коричнево-зелёной одежде выделяется на фоне собравшихся нарядных господ. На щеке царапина, осунувшийся, совершенно невесомый — в чём душа держится. Но прям, как тополь, как натянутая струна — и какие же сияющие, отчаянные глаза на грязном лице!       — Я не возьму насильно, и пусть обряд провалится к Морготу. Ты не должна.       — Как вам жилось всё это время, принц?       Молчит, опустив глаза. Да, пожалуй, слова между нами не нужны.       В сознание вполз проникновенный шепоток:       «Деточка, принц горд. Не унижай его, будь добрее: он совершил, по нашим меркам, поступок совершенно невозможный, пойдя против воли от…» — и тут голосок засипел и подавился.       Было начавший встревоженно гудеть королевский двор умолк, и я смотрела, как в гробовой тишине принц опускается на колени. Судя по потрясённому молчанию, тоже что-то немыслимое. Зачем же так?       Голосок ожил и обрёл панические нотки:       «Не отвергай консорта, это грозит неисчислимыми бедами — в первую очередь для него».       — Не слушай её, Блодьювидд. Подари мне себя от чистого сердца или никак.       Почему они всем кагалом видят это трагедией, а не фарсом и ждут от меня каких-то там жестокостей? С каким сочувствием на него смотрят, даже у Трандуила невесёлая такая, понимающая ухмылка. Эх, надо было посдержаться, не совать знак благоволения веником-то. Эльфы чувствительны. То, что меня чуть до сердечного приступа не довели и даже пустырничка не накапали — это ничего, ага, а на принца смотрят, как будто я его, белого и пушистого, на части рвать собираюсь, а он и «кыш» сказать не может.       «Не нужен тебе пустырничек, а принц и правда страдает», — кошачий голосок сварлив, но стал повеселее.       Угу, вот как чичас помню, муж бывший, когда я начала огорчать его, завёл моду пить пустырник, и я вот совершенно не сочувствовала, только зло поводила носом от этой вонищи, с презрением думая, до чего мужчины слабы… на сердце. А женщина пережила всё, сменила кожу, да и сердце вместе с ней, и ничего, да?       «Да. Сама же знаешь, богиня».       «Нет».       Я бы много могла сказать. Что всё у меня хорошо было, и не ждала никаких изменений, счастливо живя жизнью тела — и что не забыла, он всё время болел где-то внутри, там, где душа, и что сейчас как будто шкурку с заживающей раны на сердце сорвали, да что в этом проку? Не надо ничего говорить. Надо подать, так сказать, палочку с чувством.       Наклонилась и легко сжала его плечи (думала, больше никогда рядом не почувствую!), почти с ужасом ощущая, что прикосновение к нему, вроде бы материальное: вот сминается слегка рукав, вот бицепс под ним напрягается, вот он судорожно вздохнул, и шелковистые волосы мазнули по руке — прикосновение к невозможному счастью. Медленно поднялся, и так посмотрел, что смутилась, и, отведя глаза, чуть двинула рукой, предлагая цветок. Шагнул ближе, и прохладные сильные пальцы коснулись моей руки, забирая веточку. Птичьи игры.       — Князь и княгиня света, мы приветствуем ваш приход! — хорошо поставленный, исполненный неподдельного ликования голос Силакуи раскатился по дворцу.       Толпа взорвалась счастливыми криками. Из ниоткуда метелью посыпались белые лепестки, и дальнейшее я видела сквозь цветочный вихрь.       Несколько ошалело смотрела, как принц расстёгивает перевязь. Уловив лёгкую насмешку в прозрачных синих глазах, поняла, что он не собирается раздеваться, просто избавляется от оружия. Не сказать, чтобы его оказалось мало. Последовательно на пол легли: три меча, лук со стрелами, кинжалы, ножи и ножички, какие-то свёрнутые струны (удавки?), амулеты, дротики. Вот не думала, что такую кучу оружия можно разместить на себе так, чтобы ничто ниоткуда не торчало… уже с исследовательским интересом смотрела и ждала, когда же он иссякнет. Ждать пришлось довольно долго, но конец приходит всему. Интересно, этот убийца восьмидесятого левела чувствует себя голым, когда снимает всё оружие? Судя по тому, каким беззащитным котёночком он на меня смотрит — да.       Какие у эльфов лица счастливые, экзальтированные — как у верующих, и правда сподобившихся лицезреть богов. Силакуи с каким-то хитрым, увенчанным рогами посохом возглавила торжественную процессию на выход, и принц потянул меня за нею, шепнув:       — Она твоя жрица, ты знаешь об этом?       Нет, конечно. Откуда бы? Разве нужно богине говорить, что в её культе жрица присутствует? Совершенно лишнее) Но, кажется, от меня более ничего не требуется, кроме сияния, и это мою безынициативную душонку радует.       На выходе из дворца на нас надели венки — сложные, сплетённые из разных цветов, и поднесли чашу, из которой мы по очереди отпили. В чаше вода, не сидр. Огорчительно. Мне б, наверное, не помешало тяпнуть. Но боже, с каким тихим и бесконечно счастливым сиянием принц встречает все эти манипуляции!       В затухающем свете заката радостная, светлая процессия углубилась в лес, и тропа эта была повеселее той, по которой шли к месту казни, даже когда солнце совсем село и светить начали факелы. Куда делось большинство женщин, я поняла, когда мы вышли на прогалину, в конце которой стоял приземистый, вросший в землю от древности, оплетённый растениями храм. Видимо, мой. К нему шла дорожка, по краям которой были разожжены костры, и пламя по бокам стояло гудящей стеной.       До начала пламени вдоль дорожки стояли эльфийки. К нам протягивали руки:       — Богиня, пошли мне ребёнка…       — Блодьювидд, благослови меня, пошли мне дитя!       — Будь милостива, прекраснейшая!       Эти потерянные взгляды, эти лица, полные отчаянной надежды! Трясущиеся руки, тянущиеся ко мне, полные слёз глаза обычно таких холодных красавиц — я без слов поняла, что нужно делать, и прикасалась в ответ, обещая, обещая, обещая…       Увидела Мортфлейс, сначала не узнав её в светлом платье, а не в одежде лучницы, и спросила, улыбаясь:       — Кого ты хочешь: девочку, мальчика?       — Я буду счастлива, кого бы милость богини ни послала мне, — тихо ответила та.       Взяла обе её руки в свои:       — У тебя будут близнецы, — она только всхлипнула в ответ.       Я понимала, что тут надо врать, не стесняясь, и врала, как цыган не соврёт, продавая лошадь. Не моя божественность, так эффект плацебо сработает — видно, что верят крепко. А про себя цинично думала, что, надеюсь, они понимают, что, кроме как получить благословение богини, надо ещё и с мужчиной переспать. Хотя, сколько я знаю обычаи Бельтайна, именно этим они сейчас и займутся. И насчёт своего времяпровождения в храме тоже не сомневалась, радуясь тому, что никто туда за нами идти не порывается. Впрочем, если четыреста лет назад родилось поколение, а богиня тогда, на минуточку, так и осталась девственной (кстати, что с ней тогда делали? Поцеловали у костра и всё?), то сейчас ситуация иная. Ой, чувствую, в ближайшее время с плодородием в Эрин Ласгалене всё будет прекрасно до невозможности.       Пока я всё это думала, с нас снимали и бросали в огонь венки, осыпали зерном и лепестками и со слезами радости провожали к дорожке между огнями.       Храм внутри был освещён только луной сквозь отверстия в потолке, и оказался тесным — несколько ступеней наверх, старых, стёртых от времени, и наверху… алтарь? Мне, честно говоря, это больше всего надгробие напомнило. Тоже древнее, замшелое такое. Потрогала тихонечко: вроде ничего, мох мягкий и никакие кусачие жуки из него не побежали.       Леголас, подойдя, замер и стоял, ожидая чего-то. Взглянула с недоумением, и тут же догадалась:       — Надо ушко погладить, да? — и протянула руку.       Какое шелковистое, и как его затрясло от прикосновения! Схватил за руку, остановив, хотел что-то сказать, но не смог. Помолчал, подбирая слова:       — Блодьювидд, мы должны тут…       — Я понимаю, — и поднесла вторую руку к его уху.       Судорожно вздохнув, перехватил и её:       — Я пытаюсь объяснить, — откуда столько муки в голосе? — Мы в первый раз вместе, а я столько мечтал об этом, так ждал… когда ты гладишь, мне хочется выплеснуться.       О, пояснение прямое и почти грубое, но что ж такого?       — И что? —потянулась к уху губами, и он замер, окаменев, когда поцеловала.       — Мужчина, по обычаю, не может сойти с дистанции раньше, чем доставит радость женщине, и это очень серьёзно. Правда нельзя. А меня от одного твоего запаха трясёт, я как пьяный уже сейчас, что же будет, когда… — помолчал, и, севшим голосом, — пожалуйста, не трогай меня, позволь самому.       Посочувствовала. Хорошо, что у женщин подобных проблем не бывает. Не удержалась и дала ценный совет:       — Якобы в таких случаях помогает думать об отвлечённом… о курсе мордорского рубля к роханской гривне, например.       Засмеялся:       — В Мордоре нет денег… орки друг друга жрут, какие деньги, — и, без перехода, — я жалею, Блодьювидд, что я не смог…       — Ш-ш-ш, тихо. Не надо ничего говорить. Я ни о чём не жалею.       — Не лги, что не жалеешь. Я люблю тебя, я вижу. И сейчас тебе тяжело — вот так, с ходу… — и смущённо умолк.       Я тоже молчала. Облегчить принцу жизнь я попыталась, но что сделаешь, если руками его трогать нельзя, и лапши на уши он себе навешать не дал?       И тут до меня дошло. Уии, меня любит принц эльфов! Не спал, не ел, одни глазищи остались! Против отца пошёл, жизнью рискнул! И сейчас мнётся — шокировать меня боится! Уиии!       Так, ну и мне тоже не с руки его своей развратностью поражать, надо поскромнее себя вести. Отвернулась немного, беззащитно склонив голову, и замерла, прислушиваясь к начинающемуся дождю, шуршащему по крыше, вдыхая ставший мокрым и шелковистым воздух святилища.       Чувствуя себя старой и опытной волчицей, хе-хе, совращающей щеночка, пахнущего молочком (блин, ему три тысячи!), подождала, пока он отомрёт и решится.       — Прости, прости.       И я почувствовала, как с меня легко совлекается платье. Угу, ну не зря его папенька такое выбрал. Знал, для чего выбирает. Но, конечно, вряд ли предполагал, что не сам его снимет.       Стояла и ждала, пока Леголас разденется, тихо радуясь, что здесь почти темно и он не видит моей улыбки.       И всё-таки была смущена, когда принц прижался голым телом и, моментально уложив на алтарь, лёг сверху. Еле дыша от смущения, судорожно сжала ноги. Какой он раскалённый! Какое там что-то делать с ним, я от ужаса и смущения бревном себя чувствую! Э нет, не волчица) Он просто кончить боится. И влюблён. И чувство вины испытывает. А щеночек здесь всё равно я.       С долгими стонами, пытаясь сдержаться, он тёрся пересохшими губами о мои губы. Наконец, слегка придя в себя, приподнялся и вытянулся надо мной, удерживаясь на руках и пальцах ног, и я почувствовала, как он пытается раздвинуть мои сжатые ноги коленом. Что, неужто даже не поцелует? Вслух не спросила, но он как будто услышал:       — Если я поцелую тебя, то совсем с ума сойду, — голос у него был сдавленный, низкий, как от усилия.       Но какого усилия? Руки, плечи и ноги у него были как из камня вырезаны, даже не дрогнули ни разу. Не вызов его силе придавал его голосу басовые нотки. Не физической силе точно. Может, силе воли.       Забывшись, погладила его шелковистое ушко, вызвав мучительный стон.       — Пожалуйста, нет. Не трогай меня, не двигайся или я не сдержусь.       — Я не могу с собой справиться, мне хочется, — и я нежно обхватила его ладонью и сжала.       Он был невероятно твёрд. Принц задышал быстрее, и живот у него задрожал от усилия сохранить прежнюю позу.       — Когда у тебя это было в последний раз? — спросила я.       — Не помню.       Я погладила его грудь рукой. Он весь выгнулся и чуть не упал на меня, но руки и ноги его выдержали.       — А я думала, сидхе не лгут.       — Точной даты не помню, — сказал он, задыхаясь.       Я потянулась рукой чуть дальше и нежно ощупала его окаменевшую мошонку.       — Будешь так дальше — всё кончится, а нам нельзя так, — сквозь зубы, с напряжением, и при этом ровно никак не сопротивляясь.       Я всё равно играла с ним, только нежнее. Он весь дрожал, и я поняла, что выражение «хотеть до боли» в применении к нему — не просто выражение.       — Я хочу быть в тебе, хочу, чтобы ты раньше меня. Я не знаю, как вытерплю столько. Не мучай меня, любимая, — лихорадочный шёпот опалял ухо, и весь он был, как раскалённый камень, прикосновения почти обжигали.       Голова пошла кругом, ноги разжались, и Леголас тут же оказался между ними. Теряя связь с реальностью, с насмешкой подумала, что с утра и предположить не могла, чем кончится день, и что вечером принц будет лежать у меня между бёдер.       — Что ж мне, связать тебя, — и, прижимая мои запястья к алтарю, он приподнялся на колени, оставаясь у меня между ногами.       Вспыхнув, подалась бёдрами навстречу, и следующее, что ощутила, — как его ладони отпускают мои запястья и подхватывают за ягодицы. И как рвётся в меня его тело. Выгнулась, вскрикнув, потому что он тут же вошёл на всю длину.       — У меня нет сил, мне только хочется толкаться сильнее и глубже… — Леголас беспомощно застонал, но держался и не столько двигался, сколько содрогался внутри меня. Я от этого тоже вздрогнула, и он застонал наполовину протестующе, наполовину от удовольствия.       — Тише, сладкая, тише. Будешь двигаться — я не выдержу.       — Я не могу терпеть.       Тут он опустился на меня и обнял:       — Как я мечтал, чтобы ты почувствовала, как я делаю это с тобой, и сейчас не могу, не могу! Я же кончу, как только в ритм войду! — и начал жадно целовать. Оторвавшись от губ, он то ли прошептал, то ли прорычал:       — Ох, как ты хочешь меня! Кончи от того, что я ебу тебя, кончи же! Ну!       Последнее слово перешло в долгий выдох, закончившийся едва ли не воплем, и он начал толчки, удивительно сдержанные для его состояния, но становящиеся всё быстрее и настойчивей.       Нежно и беспомощно посмотрел:       — Со мной всё будет скоро, — и как будто дал себе волю иметь меня с той силой, с какой хотелось.       Подумала было, что не смогу кончить, слишком возбуждена — и тут же закричала от чистейшего наслаждения, вцепляясь когтями в его предплечья, успев вперёд всего лишь на секунду.       Очнулась от того, что на лицо и грудь мне капает тёплый весенний дождь, а потом поняла, что это слёзы. Протянула руки обнять принца; он уткнулся мне в грудь и разрыдался.       Была тронута, тоже немножко повсхлипывала, и ждала, когда он наплачется. Спустя какое-то время принц успокоился, и тихим, каким-то опустошённым голосом сказал:       — Всё, Блодьювидд, народу сидхе от нас более ничего не нужно, мы предоставлены сами себе. Пойдём ко мне? Позволь мне любить тебя сегодня так, как хочется. Не на алтаре.       Молча покивала, и мы, кое-как одевшись, вышли под дождик. Дошли до дворца, никем не встреченные. Я было дёрнулась к главному входу, но Леголас удержал меня за руку и потянул в сторону, в обход, по какой-то тропке. Я пару раз споткнулась, и, поняв, что человеческие глаза не способны видеть в этой темноте, принц подхватил меня на руки. Следующие минут двадцать я судорожно цеплялась за его шею, но он ни разу не поскользнулся и не запнулся, прыгая по каким-то буеракам и взбираясь на деревья, двигаясь уже по ним.       Никогда не бывала в этой части дворца, в покоях принца. Перепрыгнув на террасу с веток огромного дерева, он зажёг несколько светлячков, но в его комнатах было пустынно — заметно, что не живёт никто. Саламандры в камине нет, прохладно и влажно, и температура почти как на улице. Прошлась, рассматривая стены, увешанные оружием. Луки, мечи, копья, кинжалы… чистый арсенал. Таки да, сладенький мальчик действительно убийца восьмидесятого левела. Хотя нет, в следующей комнате маленькая библиотека: книжные шкафы, письменный стол.       — Сладкая, ночь коротка. Пойдём в спальню, — спокойно хрипловато попросил и взял за руку, потянув за собой.       Удивительно, на какую ослепительную нежность он оказался способен, когда над ним перестал довлеть алтарь — а он довлел, но я это поняла только когда мы оказались на обычной эльфийской травке вместо простынки. Когда он не трясся о соблюдении обычая и позволял всё, и можно было гладить, как хочешь. От его поцелуев голова шла кругом, и это становилось всё лучше и лучше, и ночь всё не кончалась.       Но всему приходит конец, и забрезживший свет утра заставил его встать. Лежа, смотрела, как он одевается.       — Тебе нужно уезжать?       — Да.       — Но ты же теперь консорт.       — Был. На эту ночь.       — Почему не насовсем?       — Потому что я принц, а не король, — голос глух и полон горечи.       — Огорчительно. Что ж, я провожу тебя.       — Не стоит, любимая. Меня будет провожать отец, и он в гневе. Не хочу, чтобы ты это видела и слышала.       Леголас снял что-то с шеи и протянул:       — Возьми, это «капля жизни». Считается, что в неё переходит частичка духа воина, если он носит её много лет. И, если воин умирает на чужбине, на родину стараются доставить хотя бы эту капельку, чтобы его дух упокоился с миром. Мне будет приятно, если ты будешь носить её, если уж я сам не могу остаться.       Посмотрела: простая светлая полупрозрачная бусинка на шнурке.       — Я возьму, — и прижала к сердцу, — теперь тебе нельзя умирать на чужбине. Пожалуйста, возвращайся.       По тому, как он невесело усмехнулся, поняла, что прощается навсегда. Вздохнула и сняла с пальца колечко Гимли. В этом мире у меня нет другого имущества, не подаренного его отцом. Что ж, принцу на правый мизинец в самый раз пришлось.       — Прощайте, ваше высочество.       Посмотрел, по натянутой скуле скатилась слеза, но молча развернулся и вышел. Кремень мужик. Мда, не везёт что-то царевичу с бабами…       И плохо король знает сына — я, конечно, огорчена, но вот ходить как раз могу. Он действительно был нежен и берёг меня. Так что болит только душа. Здесь больше находиться не хочу — без принца стало пусто.       Тихонечко, кое-как выбралась из незнакомой части дворца и приползла в свою норку. Не удивилась, увидев на столике у камина открытый ларец, как будто набитый доверху сияющим льдом. Бриллианты — лучшие друзья Трандуила.       Всё-таки верит, верит владыка в волшебную силу бусиков. Я, стало быть, обольюсь бриллиантами и почувствую себя хорошо. Попробовать, что ли? Поперебирала, надела, подошла к зеркалу… Нет. Боже, пять тысяч лет владыке, ну смешно же. Впрочем, у каждого свои травмы, и только со стороны это кажется смешным. Упала прямо у зеркала и заплакала, а спроси, о чём — и сама не знаю.