Королевская канарейка

— Так что же, выходит, у вас два мужа? — Ну, выходит два. — И оба Бунши? — Оба… ©

      Так легко и светло стало без ощущения надвигающейся трагедии. Смотрела исподтишка на принца и думала, что, в сущности, Трандуил нас друг другу подарил. Пододвинулся слегка. Оно, конечно, понятно: всякому своего поросёночка жалко. Был бы не родной сын, так за трагедией бы дело не стало. Хотя и с родными в таких случаях, бывало, хуже, чем с чужими поступали. Хорошо, что это не сейчас и не со мной.       А бывало. Какой-то, убей бог, не помню, какой, но совершенно реальный старый король Испании собрался женить инфанта. Принца-наследника. И в процессе очаровался невестой, юным шестнадцатилетним созданием. Сказал: «А подвинься-ка, сынку» — и женился сам. Сынку двигаться отказался, поэтому король его казнил. Опекуны невесты были только рады, что она не инфантой, а королевой станет. Саму бабу, как водится, никто не спрашивал. Она, кстати, скоро померла. От чего — неизвестно. Всё может быть и от горя. И историй таких — тьма. Это я к тому, что Трандуил — душка, а эльфы светлы и прекрасны (с нажимом).       Но был и другой вопрос, и я живо вспомнила, как однажды увидела в магазине арбуз. Он был велик, и остался один, потому что не было дурака взять его. А я увидела и обрадовалась, что вот-де, арбузик размеров, подходящих к моим представлениям о хорошем. И храбро нагнулась, и вытащила его из глубокой сетки — нет у меня проблем ни со спиной, ни с амбициями. Взгромоздила на весы, но они отказались взвешивать. Другой бы человек успокоился, положил его обратно и пошёл себе. Я же нашла администратора, и он выделил мне таджика с тележкой, который довёз арбуз до промышленных весов в подсобном помещении, а потом и до кассы. И удивился, узнав, что до машины везти не надо, что её нет и я так дотащу. Безо всякой трагедии, медленно, но верно я допёрла двадцатикилограммовый арбуз до дома и ни разу не раскаялась. Но сейчас, вспоминая, думаю, что, возможно, я бываю жадновата до удовольствий, и сущность моя греховна. Как там: «Собачка была бедненькая, но жадненькая». Как верно заметил его величество, физические мои возможности не так велики, как жадность, и я не знаю, как выдержу двоих жеребцов. Если мне и одного хватало более чем. Кстати, как бы мазь какую-нибудь раздобыть от… натёртостей в нежных местах. Ночью не чувствовалось, а сейчас очень даже. И нет, я не могу попросить у Ардариэля.       Трандуил снова склонился к уху:       — К слову, о жадности: ты же сама просила, valie.       Слегка возбудившись от его близости и шёпота, ласкающего ухо, рассеянно покивала, полностью соглашаясь.       — Но не сказал бы, что это жадность. Просто ты живое пламя, и такое поведение естественно для тебя.       Да-да, и совершенно естественным образом доведёт меня до цугундера. Но я ни о чём не жалею: вот, эти прекрасные существа, оба — мне, всё мне. Счастливо вздохнула.       — Зато смерть какая хорошая, — глубокомысленно изронил владыка.       Я квакнуть не успела, как он обратился к Ардариэлю на квенья. Уловив перечисление ингредиентов, поняла, что мазь у меня будет. И что вся моя жизнь — сплошной позор, но это и не новость. Владыка же не остановился и кратко и внушительно сказал что-то Леголасу. Уроки квенья не проходили даром (лучше бы проходили!), и я приблизительно поняла сказанное: Трандуил обозвал принца молодожёном и посоветовал не усердствовать (а сам-то! хотя да, я же и просила…)       Снова нагнулся:       — Valie, в сущности, ничего сложного в том, чтобы кокетничать и не давать, нет, и тебе, я знаю, это нравится больше, чем мне бы хотелось. Продолжай в том же духе, лучше с араненом, чем со мной, и всё наладится) Только не провоцируй его, отказать тебе он не сможет, — и нежно положил руку поверх моей.       Уставилась на него, поняв, что король ревнует, и все эти шепотки на ушко и прикосновения — следствие.       — Есть немного, — он сверкнул глазами.       — Ваше величество, начали жалеть о своём решении? — спросила с осторожностью; кто знает, чего ждать от жизни.       — Что значит «начал»? Я жалею с того момента, как его принял. Но другого не вижу, — пожал плечами и вздохнул.       Смутилась, опустив голову. Как так вышло? Подумалось, что если бы король не подложил сыну свинью, своим приказом отослав в Линдон, я бы была с принцем и ни с кем больше. Но что, если бы привёз он меня в Эрин Ласгален, познакомил бы с владыкой, и я подняла бы на отца возлюбленного нечистый взгляд? И возжелала бы его? Вот ужас был бы, с учётом того особенно, что Трандуил мысли читает… Хотя нет, не возжелала бы. Я бы влюбилась в Леголаса и ни на кого не посмотрела бы. А так вышло, что вышло: как-то размазались мои чувства. И нравятся оба, и хочется обоих, и непристойность ситуации придаёт ей пикантность. Как там, у Пруткова, которого приятели вынуждали решить, кто из них доблестней: «Я комнату взглядом окинул И, будто узором прельщен, «Мне нравятся очень… обои!» — Сказал им и выбежал вон».       — Да, я виноват. Жалеешь?       Ух, какое у него лицо стало! Драконье, я бы сказала. И гордость, и боль, и обозлился, и всё равно насмехается… Восхищённо замерла, глядя.       Одна дама на похожий вопрос, не жалеет ли она о своём выборе, отшутилась, сказав, что жалеет о том, что взяла только что на рынке пирожки с потрошками, а надо-то было с картошкой, а всем остальным в жизни довольна. Но в моём случае жалеть не о чем: у меня и то, и то. «Хочу — халву ем, хочу — пряники», и чувствую себя Винни-Пухом в лавке «Добрая пчёлка». Немного огорчилась, осознав, что, наверное, потребительски отношусь к живым существам. Не знала, что ответить, но мысли-то Трандуил читал:       — Нет-нет, valie… халву сегодня можешь и не есть, но пряники у тебя завтра точно будут, я бы это так трактовал)       Собралась с духом:       — Я не могу ни о чём жалеть. Вы ослепительны.       Хотела сжать его руку, но постеснялась: если говорим мы тихо, то жесты видны всем, а на нас любопытно посматривают. На принца так и глянуть боюсь, Трандуил уж очень сильно любезности расточает, напоказ ведь. И правда: прежде, чем он попрощался и ушёл со свитой по делам, пришлось вынести несколько поцелуев, причем выносились, строго говоря, только первые — потом нравилось, несмотря на публичность.       Когда король со свитой вышли, за столами осталось совсем немного эльфов. Отходя от бурного прощания, прикоснулась рукой к щеке: кожа горит. Ох, полыхаю я сейчас ненастным закатом. Быстро взглянула на принца — боялась, что он зол, холоден, презрителен, и тут же опустила глаза от смущения, хотя ничего страшного не увидела: взгляд весел и немного насмешлив. И сочувственен. Ладно, ничего. Жить можно.       Задумчиво куснула яблочко, увлеклась и начала вгрызаться — и тут поймала его взгляд, от которого только что не подавилась, разом вспомнив, как семечком в лоб принцу пульнула.       — Чем мы будем заниматься?       Обрадованная, что он заговорил, ответственно изложила, что сначала нужно посетить урок, потом я намеревалась сходить в купальни, а потом лечь спать. По усмешке принца и опущенным глазам поняла, что была наивна, так простодушно расписывая житейские планы, и что он надеялся на совершенно другой ответ.       Ужаснулась. Точно заездят. Но да — какая смерть! «Бедный Зиг-Заг, он утонул в алмазах!»)) И видно, что хочется ему, но сдерживается. Господи, как же они меня видят? И я спросила. Принц отшутился, что нет у него слов для описания — он воин, а не поэт.       — Я как-то не думала об этом раньше, но все, кого я встречаю при дворе, скорее… гм… практики: воины, дипломаты; профессионалы в чём-либо нужном, но далёком от богемы — травники, например. Или быть профессионалом только в качестве музыканта или певца не принято? Этим, в той или иной степени, владеют все?       Леголас, к моему удивлению, отвёл глаза и замялся, но с некоторой задержкой всё-таки ответил:       — Понимаешь, сейчас королевский двор наполовину меньше, чем обычно, — ещё помялся и прямо сказал, — до того, как появилась ты. Отец разогнал всех, кого смог, без большого ущерба для дел. Певцы, музыканты, танцоры, художники — их много и они очень хороши. В этом и дело. Король счёл, что двор без них проживёт, пока ты здесь. А у тебя меньше шансов влюбиться. Очень практично.       Пригляделась: если говорил он почти без эмоций, то в лице — насмешка, осуждение и понимание с оттенком одобрения. Ну да, практично же. А что я красоте этого мира в полной мере возрадоваться не смогу — несущественно. С другой стороны, не исключено, что предел моего понимания эльфийской красоты и изящества — как раз непрофессионалы. Вон, во время турнира самые лучшие бои я кое-как понимала только потому, что мне поясняли куда смотреть и что видеть, и накачивали ещё травничком для улучшенного восприятия. Так что, может, зря Трандуил осторожничал, я могла бы и не понять. Но король осторожен, этого не отнимешь: телохранитель и учительница — те, с кем общаюсь близко каждый день — женщины. Тоже небось от практичности. Хотя теперь вот телохранитель Леголас. Как говорится: «Не можешь избежать безобразия — возглавь его».       И мы пошли в библиотеку. Если Мортфлейс обычно тихо присутствовала, то принц с интересом влился в процесс, старательно отыгрывая диалоги на квенья, рассказывая про свои сложности с обучением (как он их помнит, его же в глубоком детстве учили!). Госпожа Ардет, всегда сдержанная и почти чёрствая, тоже развеселилась и рассказала пару смешных историй. Кажется, с принцем язык учить веселее, до этого дня я долбила со старанием, но без удовольствия. Урок пролетел быстро. Ардет ушла, а мы всё болтали, и принц между делом поинтересовался, что мне понравилось в библиотеке и чем нравится заниматься. Странно это было — я привыкла уже, что мысли мои читаются, выводы из них делаются, и что Трандуил и так всё знает. И что просто так говорит со мной редко — не до того ему, он часто раб своего сана. А вот нынешнее занятие принца — своего рода синекура, с учётом того, что ему нравится моё общество. Что ж, кажется, с истинно королевской щедростью мы с араненом действительно подарены друг другу. Хотя, если учесть, что изначально папенька сына задвинул подальше и божественную меня у него отнял, то всё не так однозначно. Тихо вздохнула, подумав, что такими темпами с небес скоро спустится Эарендиль и подарит мне пару сильмариллов, лишь бы я уже свалила и прекратила этот разврат) Но я пока жива и жизнь ничего так, наладилась.       Разболтавшись, рассказала, что начала писать. Аранен заинтересовался и попросил показать. Провела его в светлый, отгороженный шкафами закуток у оконного проёма, где стоял стол, на нём лежали черновики и талмуд, в который настряпанная графомания переписывалась набело. Корябать эльфийским стилосом сначала не очень нравилось, но потом приноровилась. Из семиста страниц было заполнено аж сто восемьдесят восемь)       Принц попросил почитать, и было видно, что ему интересно. Смутилась, поняв, что писала-то я себе и миру, в котором я песчинка, а тут персонаж сам про себя прочитает — что я думала и думаю о нём. Вещи, которые постеснялась бы рассказать. Не будучи телепатом, залезет мне в голову. Отнимать же талмуд, в который Леголас вцепился клещом, не стала. Над душой решила не стоять, но, когда двинулась в сторону, принц поднял голову:       — Пожалуйста, Блодьювидд, не уходи из библиотеки без меня, — и снова углубился в чтение.       Рассеянно согласившись, пошла гулять между стеллажами, задержавшись у шкафчика, в который беспорядочно складывались свежие приобретения, дожидаясь сортировки и раскладывания по отделам. Трандуил книги ценил, библиотека была роскошна и постоянно пополнялась раритетами. Не то чтобы я хорошо ознакомилась с имеющимся добром, но этот шкаф как-то интриговал, всегда в нём сборная солянка была, в которой интересно покопаться и что-нибудь вырыть нежданное и увлекательное, вроде тяжеленной, в златокованом окладе «Геральдики Гондора», на рохирриме, но с синдаринским подстрочником, с цветными гравюрами и тяжёлым языком рассказанными историями о происхождении гербов. Например, герб старинного аристократического рода Хидельсонов: аристократы эти были знатными военными инженерами, и на гербе бобёр, раздавленный мэллорном. Что означало трудолюбие и инженерные таланты, приносимые в жертву государственности. С эру библиотекарем, кстати, я была знакома крайне поверхностно, только по именам. Нам никогда не удавалось пообщаться; по утрам его тут не было, а по вечерам — меня. Когда мы всё-таки совпадали по времени, безмолвное и почему-то слегка угрожающее, как я сейчас понимаю, присутствие Мортфлейс сбивало желание разговориться. Впервые толком задумавшись об этом обстоятельстве, заподозрила, что виной тому, опять-таки, практичность государя.       Стояла у стеллажа, зарывшись в «Геральдику», и не почувствовала приближения принца, пока он не развернул меня к себе и не встал рядом, опершись руками о полку справа и слева от меня. Удивившись, спросила, пытаясь освободиться:       — Уже прочитал? Ах, ну да, читать быстрее, чем писать… или переживать)       Он молчал. Слегка обеспокоившись и струхнув, попыталась на всякий случай оправдаться:       — Тебе не понравилось? Не принимай на свой счёт, я пишу так, как вижу. Это субъективно. Не сердись, пожалуйста.       Вспомнила Гафта, славившегося эпиграммами, и его жутковатый рассказ, как он написал знаменитое: «Земля, ты слышишь этот зуд? Три Михалковых по тебе ползут», а потом в кремлёвских коридорах после какого-то награждения встретил Никиту Михалкова наедине и подшофе, и, как он опасался, что из коридора не выйдет, но Михалков вдруг подобрел и даже пообнимал его. А мог и побить.       Чувствуя себя так же неоднозначно, снова попыталась вывернуться. Шкаф опасно закачался. Я притихла, как мышь под веником, и через силу подняла глаза на принца.       — Если бы я знал, что ты видишь меня… ТАК, и что я пахну для тебя котятами и апрельским льдом, и что мой поцелуй ты собираешься помнить всю жизнь… я бы сразу пошёл против отца. Прости, я не попрощался тогда — не было сил для этого. Знал, что отца женщины любят, что он умеет понравиться, и что ты забудешь меня быстро. Как и случилось. А я не смог.       Огорчившись, вздохнула:       — И я не смогла.       Посмотрела вбок, и взгляд скользнул по серебряному колечку на его мизинце. Сердце радостно трепыхнулось — носит.       — Хорошо, я попробую рассказать, как вижу тебя, — и замолчал, вдыхая запах волос и как будто собираясь с мыслями.       Погладил по шее, нежно сдвинул ткань с плеча. Затаив дыхание, прислушивалась скорее к ласковой руке, чем к словам.       — Я… мне в юности не нравились человеческие женщины — слишком телесные, грубые. Это прошло. Когда годы и годы воюешь, занимаешься разведкой и не видишь женщин, восприятие меняется. Чрезмерная женственность начинает притягивать, вызывать низменное желание. Эти плавные линии, эта мягкость везде, эта круглая нежная грудь, — его рука скользнула ниже, сжав то, о чём он говорил, а дыхание сбилось, — хочется притираться к ней, сминать её, хочется, чтобы эта мягкость полностью прочувствовала… мою жёсткость. Завернуться в женщину, как в одеяло, войти, заставить кричать, согреться от её пламени. Иногда как пьяный был от близости человеческой женщины, но скрывал — если я не люблю, что я могу дать ей?       Тоже потихоньку пьянея от его шёпота и прикосновений, вздохнула, подумав, что, конечно, эльфы действительно светлы — хотя бы конкретно этот. Не больно думают человеческие самцы, что они могут дать женщине, если не любят её. Они всё норовят купить, да подешевле.       Раньше, когда я сиживала на мамбе, часто бывало, что отказывала человеку, вежливенько так, а он тут же за деньги предлагал. И я его в чёрный список отправляла, а про себя думала: «Надо же, как понравилась, хо-хо», — и что-то трогательное в этом видела. Ой, как я заблуждалась!)       А потом заболела, и сидеть с соплями и температурой дома было скучно. Эта же температура и недостаток кислорода в мозгу сподвигали на сомнительные шутки.       Написал толстенький бородатый кекс, все было стандартно, но вместо законопачивания в ЧС после денежного предложения, я решила спросить, а сколько он предполагал на меня потратить?       Три тыщи, Карл! Я резко утратила иллюзии насчёт своей привлекательности — просто, очевидно, эти поцы считают, что «типа порядочная» подешевле профессионалки. Ладно. Но развлечься хотелось, и я начала торговаться. Предложила за пять тыщ — и, чорт, он согласился. Тогда я написала, что ошиблась и имела в виду пятнадцать. И тут он начал меня развлекать, да)       Мы с этим поцем торговались до посинения. Как два маклака, как бабки на базаре! Впервые в жизни поняла прелесть этого занятия. Я стояла на пятнадцати. Он пытался сбить цену, указывая на мои недостатки, как-то: не первую свежесть и что фигура не модельная. Уходил и возвращался. Спрашивал, что я умею, стою ли этих немаленьких денег. Какая интрига, какой драйв! Не знаю, как оппонент, а я чуть не кончила в процессе. Давно так не хохотала. Икала и взвизгивала от смеха; всхлипывала и брызгала соплями; била рукой по столу. Хорошо, что сразу его в ЧС не закинула. Если считать, что, насмешив женщину, ты наполовину овладел ею, то у него это получилось, как мало у кого, ихихи.       Потом он исчез — ну, я ж так и не скинула ни рубля.       А через недельку проявился. И предложил за пятнадцать тыщ приехать к нему. Я глумливо ответила, что всё-таки за деньги неинтересно, «сможешь — возьми так, по-другому не получится», и, канешна, в ЧС он всё-таки попал. Так и не узнала, рили он собирался мне денежек дать или тоже глумился.       Кст, мой тогдашний любовник, узнав про эту историю, сказал, что я вела себя очень безнравственно и жестоко — с мужской точки зрения. Житие мое, охохонюшки.       И вот, значит, принц эльфов не смеет домогаться до человеческой женщины, если не любит, только любовь считая достаточным к тому основанием. Чорт, мы и правда низшие.       — Блодьювидд, мне нравится твоё человеческое тело, твоя белоснежная грудь и маленькие соски, почти всегда стоящие, от возбуждения меняющие только цвет — с нежно-розового на рубиновый.       Ох, он и правда здорово пьянеет от прикосновений к ней, но трогает мягко и нежно. Жёсткость к бедру прижимается, и там он жёсток до боли.       — Твои маленькие ножки, твои нежные тоненькие запястья, медь и золото волос — как они отросли, я помню, были до талии, а сейчас ты можешь прикрыть ими… свою скромность, — голос стал насмешливым, — скоро они будут до подколенок, это так красиво… и ты пахнешь так, что с ума сойти, но это уже не человеческое. То, что лично мне нравятся человеческие женщины — это, может, и извращение, но твой запах, запах богини, нравится любому эльфу до умопомрачения, до подгибающихся ног. И ещё: у нас есть шестое чувство, позволяющее видеть то, чего не видят люди. Ауру, сущность… не знаю, как на синдарине описать. Ты видишься, как чистое, необыкновенно притягательное пламя. То, как воспринимаются этим чувством люди и эльфы — не то. Это как пламя и шелковистый озноб одновременно, как звёздный свет, как небесная роса; видеть тебя сладкая мука, которую хочется длить и длить, и за твоё прикосновение не жалко умереть. И это не обман, не наркотик, нанесённый богиней, как духи на запястье, чтобы сводить с ума — это просто её истинная сущность.       Помолчал и добавил:       — Ты хотела узнать, как я вижу тебя. Вот. Я попытался, как смог, — и бледно улыбнулся, сначала слегка отстранившись, а потом, как будто сдавшись, прижал к себе, целуя за ухом, там, где даже лёгкое прикосновение вызывает чувственную дрожь.       Всхлипнула, теряя речь и разум, и осквернить бы нам библиотеку (ну, или освятить, с точки зрения высокородных на связь богини с консортом), если бы не начавшие падать из шкафа книги. Первой с грохотом упала «Геральдика», и я возблагодарила судьбу, что не на нас. Леголас поймал падающие на голову словарь чёрного наречия и тяжеловесное творение некоего Тенолы Умбарского «О женщинах, существах суть бесполезных и злокозненных» (ой, надо почитать, чего он там на целый том наскрести смог, люблю плачи от чистого сердца, хе-хе). Дальше шуршащим дождём посыпались свитки, и последней свалилась ещё одна толстая книжка, примяв их сверху. Я мельком, с оттенком восторженного ужаса, не веря глазам, прочитала на всеобщем: «Хоббит, или Туда и Обратно». Автор — Бильбо Бэггинс.       И это был апофеоз.       Оно конечно, эру библиотекарь позволял мне рыться в книгах, как поросёнку, и только умилялся, но за такой разгром он нас точно не похвалит. Трясущимися руками помогала Леголасу собирать всё обратно. Когда всё умялось в шкаф, принц взял меня за руку:       — Книги — источник знаний, надо всё-таки с ними уважительнее. Пойдём отсюда, — и потянул на выход.       Увлекаемая следом, робко спросила:       — Куда мы идём? В постель?       И удостоилась насмешливого взгляда:       — Богиня, какая тебе постель? Я же не дурак, хоть и схожу с ума в твоём присутствии. Слова отца насчёт мази и осторожности с тобой я понял. Мыться мы идём. Как ты и собиралась. Ты очень сластолюбива, — с оттенком насмешливого осуждения сказал и с какой-то невыразимой нежностью.       Я поняла, что в краску он может вгонять не хуже Трандуила. Мда, всё-таки надо будет почитать источник знаний за авторством Тенолы Умбарского — вдруг что новое про себя узнаю.