Королевская канарейка

В день, когда зацветает вьюнок — ни о чём не жалею. (с)

      Леголас спросил меня, где мне нравится мыться. Я спросила, где больше нравится ему. Тут они с королём оказались на разных полюсах. Принц предпочитал чашу, нависавшую над сосновым каньоном.       Летнее утро обещало жаркий тихий день, и небо пронзительно синело над плещущимися в чаше эльфийками. В который раз поразилась красоте женщин — неудивительно, что их стараются особо не показывать другим расам. Чревато конфликтами.       Нам они обрадовались. Склоняли головы и честили «божественной парой», и видно было, что действительно рады присутствию. Парой мы оказались и правда удачной, в том смысле, что во время Бельтайна многим удалось забеременеть. Удивляло, смешило и трогало, как они верили, что мы им помогли, и смотрели с благодарностью и восхищением. Те, кому не удалось, с надеждой просили остаться хотя бы до следующего Бельтайна и одарить их милостью богов; старались невзначай, исподтишка коснуться — на счастье. Эльфийки хрупки и невесомы, как жаворонки, их прикосновения легче человеческих, и оторопь от физического контакта мешалась даже с каким-то приятным чувством. Терпеть почти не приходилось.       Пару раз нырнув, подплыла к краю чаши и зачарованно пырилась на волнующееся, освещённое солнцем море сосен, вроде бы и недолго, но когда обернулась — Леголас уже вымылся и тихонько ходил по краю, обсыхая. Мда, привык принц к аскезе. Моется быстро, как солдат в походе, воду предпочитает холодную. Не киснет часами в бассейнах, как я иногда. Или он, как котик, воду не любит? Всё равно, аж неудобно становится. Вот хоть сегодня: я, еле причесавшись, в ночной одежде сонная на завтрак пришла, а принц — чистенький, аккуратный, при оружии, собранный.       Подумалось, что живу и роскошествую эдакой плесенью… повздыхала, а выводов ровно никаких не сделала. Какие тут могут быть выводы?       Вот, помню, как-то муж бывший, пусть ему не икается, со свёкром на серьёзных щах спорили, что-де многовато по восемь часов в сутки спать, мир недополучает пользы от их деятельности. Лучше по четыре, но тогда не высыпаешься. Страдали и не знали, что с этим делать. Госпадя, да ладно, свёкор был мануальный терапевт и людей лечил, но муж-то в офисе штаны протирал! Смотрела тогда и думала, что мир как-нибудь обойдётся без меня и пользы от меня.       Я буду спать и видеть сказочные сны. Но, конечно, молчала и в спор не вступала. Просто осознавала свою греховность, и во грехе этом — упорствовала.       И сейчас смотрела бездумно на Леголаса, и он был таким же прекрасным, как небо и сосны. Ветерок играл с подсыхающими волосами, и видно было, как золотится пушок на его бархатной коже. Поймал мой взгляд и улыбнулся ласково, и грела эта улыбка лучше солнца.       Опустила глаза, задумавшись, как это ему так быстро удалось из возбуждённого состояния перейти в приличествующее посещению купален. Ну, за три тысячи лет, наверное, можно научиться себя контролировать. «Ах, мама, мне нравится мальчик, ему три тысячи»… Моё, моё, можно подойти и потянуть за волосы, обнять тонкую шелковистую талию…       Сидеть в воде вдруг показалось скучно, и я, стараясь, чтобы не было так уж сильно видно заинтересованность, как бы невзначай начала продвигаться к каменным, нагретым солнцем ступенькам.       Но какой тоненький! Мышцы проступают, но истощён. Ничего, теперь, наверное, отъестся. На родительских харчах, хе-хе.       И шрамы, раньше незаметные, а сейчас, на ярком свету, проявившиеся. В основном старые, бледные, едва видимые на коже, но был и свежий, широкий и розовый.       Вышла из воды, отжимая волосы и отряхиваясь. Как он замирает, когда я подхожу ближе! Как будто надеется на прикосновение и боится его. Не хотелось трогать его мокрыми холодными руками, и я только осторожно, совсем легко коснулась шрама на боку:       — Откуда он, аранен?       Принц несколько судорожно отодвинулся и встал у скальной стенки, увитой цветущей ипомеей. Странно: обычно он очень мягок и плавен, что ж так дёргается? Вымученно улыбнулся:       — Блодьювидд, мне тяжело держать себя в руках, когда ты меня трогаешь. Здесь неприлично демонстрировать сжигающее меня желание. Пожалуйста, не надо.       Странным образом завело и польстило, что трёхтысячелетний эльф нервничает от моей близости. Слегка отошла и тоже встала, обсыхая на солнышке. Удивительно: даже когда принц не рядом, всё равно как будто прикасается — к сердцу. Для меня даже воздух от его присутствия становится иным. Мягче и золотистей, что ли.       Глядя, как он стоит на фоне колышущихся от летнего ветерка цветов вьюнка, как светло улыбается, думала, что сегодня, наверное, лучший день в моей жизни.       Хотя нет, лучший был, когда аранен встал на колено холодным утром, в городишке, где я почти умерла, и поднял меня: физически — на лошадь; духом — из грязи, суеты и тлена. В этот день всё изменилось, мир стал другим — только потому, что он есть на свете.       — Я буду спать одна?       — Я бы лёг с тобой, если позволишь. Мне… нравится обнимать и трогать, даже если нельзя овладеть. Лучше, чем ничего.       Ой, как здорово. А про шрам смолчал, и я не стала переспрашивать, сочтя это бестактностью. ***       В раздевалке Леголас неприятно удивился отсутствию одежды и оружия. Я в свою очередь удивилась тому, что он ожидал его здесь найти, и просветила, что брауни уволокли вещи в покои владельца. Я свои всегда у себя находила.       — Точно. Я забыл. Пожалуйста, зайдём ко мне. Я без заговорённой одежды и оружия чувствую себя голым. Отвык от мирной жизни.       — А от чего одежду заговаривают?       — От выстрела или удара по касательной; от прямого никакой заговор не поможет, — вздохнул и недовольно закутался в принесённую брауни свободную одежду.       Покои принца от папенькиных, кстати, весьма удалены, и вид с террасы не на парк, а на горную расщелину, поросшую дубами.       Прошлёпала босыми ногами вслед за Леголасом в его спальню, залитую утренним солнцем. Он выскользнул из халата, оставив его на полу, и повернулся к столику, на котором лежали оружие и одежда, и я снова засмотрелась на эту балетную стройность, на белёсый, золотящийся пушок на теле. Он сам как будто весь из света. И эта трогательная впадинка между косой мышцей и прессом! Уж ничего лишнего, да… Не удержалась и провела по ней рукой, затаив дыхание. Если б могла — осталась бы навсегда в этом моменте.       Когда-то давно смотрела сериал «Сверхъестественное». Про двух хороших мальчиков, спасавших слабосильных и слабоумных от сил мрака и тьмы)       Там был чудесный эпизод — показывался рай аутиста: остановившееся мгновение воскресного апрельского утра. Подснежники, ледок и синющее небо, в которое он замёрзшими руками запускал воздушного змея.       Если бы для меня был отмерен такой рай, я бы всегда тянулась в зыбком сиянии утра к невозможному, светлому и чистому, как апрель, принцу.       Светлому и чистому принцу действительно много было не нужно: дыхание тут же пересеклось, и символ мужественности, так сказать, прилип к животу. Леголас посмотрел с укоризной:       — Блодьювидд, что ты делаешь, мы же не можем? Или… нравится дразнить?       Хм… это почему же не можем? Есть же способы. И только тут, задумавшись, поняла, что синдарин знаю, как носитель, думаю на нём, и что в этом языке нет слова «минет». И даже общепринятые эвфемизмы в памяти всплывать отказывались, как будто их никогда не существовало. Странно… вот и Трандуил никогда не пытался заняться чем-то подобным, но я это относила насчёт его размеров, не очень-то подходящих для… известно чего.       Но меня уже несло, и я решила, что отсутствие слова существованию явления никак не мешает. Принц казался таким хрупким и нежным, что захотелось поиграть, и я спросила:       — У тебя есть верёвочки?       — Какие?       Не смутившись, пояснила:       — Вы же пленных как-то связываете? Вот такие.       — Зачем тебе, Блодьювидд?       — Я объясню. Дай пожалуйста, если есть.       Удивлённо вздохнув, он взял со стола моток и передал мне. Какие шелковистые, лёгкие, невесомые! И прочные. Зашла к эльфу за спину и вкрадчиво попросила:       — Давай поиграем в высокородного, захваченного в плен людьми? Ты связан, и до тебя развратно домогается ужасная человеческая женщина, а?)       Он только усмехнулся и кивнул, позволяя. Вздохнув от полноты чувств, нежно зарылась в его гриву, отводя её в сторону. Не удержавшись, проложила дорожку лёгких поцелуев и провела пальцами по позвоночнику, нащупав на копчике такой же маленький трогательный хвостик из светлых волос, как у его отца. Смутившись и ещё сильнее возбудившись от этой мысли, завела руки принца назад и связала — не туго, слегка. Напутлякав верёвку вокруг запястий, завязала бантиком и удовлетворилась результатом, хотя с точки зрения искусства шибари это связывание было ниже всякой критики.       Взяв его за связанные руки, подвела к стене и развернула, заставив прижаться к ней спиной:       — Ты будешь изображать норовистого эльфийского жеребца, не переносящего мысли о насилии, или покорно примешь свою участь?)       Эльф молчал, слегка улыбаясь плотно сжатыми губами, и в глазах у него плясали бешеные огоньки.       Счастливо вздыхая, с восхищением огладила его лицо, провела пальцем по губам, любуясь, и прижалась грудью к груди, вызвав короткий захлебнувшийся вскрик.       — Ах, леди, у вас чудесные грудки. Развяжите меня, и я сам, по доброй воле, с охотой выполню ваши желания, — попросил севшим голосом, жадно глядя на них.       Он вроде бы принял игру, но улыбался насмешливо. Жертвой себя не чувствовал точно, и со связанными руками перешёл в наступление, прижавшись весь, целиком, и попытавшись поцеловать.       Завела руку назад, взяла его за связанные запястья и снова заставила прислониться к стенке. Слегка придерживая, другой рукой нежно трогала и ощупывала золотистые широкие плечи и юношескую грудь («боже, мне нравится мальчик, ему три тысячи…»)), потихоньку спускаясь ниже и чувствуя, как он всё сильнее напрягается, и всё более коротким и резким становится его дыхание. Осторожно, чувствительными кончиками пальцев трогала животик, ребристый, как стиральная доска, медленно обводя и поглаживая каждый кубик, лаская каждую впадинку.       Гладя живот рядом с членом, рассматривала его, не трогая:       — Какой он у тебя красивый.        Эльф притих, уже не пытаясь двигаться, прикрыл глаза и отвернулся в сторону, весь уйдя в ощущения.       Опустила руку и коснулась внутренней стороны бёдер:       — Раздвинь.       Он молча слегка расставил ноги, позволив ласковой рукой взять тяжело отвисающую мошонку. Взвешивая её, с сочувствием спросила:       — Не тяжело ли?       Облизывая сухие губы, не открывая глаз, тихо ответил:       — Тяжело.       Слегка выкручивая, нежно поперебирала её в руке, играя, и другой рукой, отпустив запястья, осторожно взяла его ствол:       — Облегчить?       Вместо ответа он толкнулся в руку, коротко застонав от того, что она тут же была убрана.       Снова прижав его к стене, начала целовать в грудь и потихоньку опускаться ниже. Когда встала на колени, услышала удивлённое, почти с испугом:       — Блодьювидд, что ты?! Ты не можешь!       Подняла глаза: он дышал ртом, шея и челюсть окаменели, и всё тело трепетало, как натянутый парус. Слова диссонировали с желанием тела, выраженным очень явно. Удивилась: то, что он вытворял языком у меня в глотке — было сублимацией минета, он совершенно точно этого сильно хотел. Поверив телу, нежно прижалась ртом к его достоинству.       Он вскрикнул и умолк, потеряв дыхание, позволяя изучать себя губами и языком, изредка всхлипывая и больше не сопротивляясь. Когда взяла его в рот, он затрясся, и я прекратила, не желая, чтобы он так быстро кончил. Потом снова взяла, уже поглубже. Долго это делать не получалось: он всё время напрягался, и приходилось пережидать.       Очень напряжённо, с трудом произнося слова, не с первой попытки, но принц смог спросить:       — Блодьювидд, ты не хочешь, чтобы я кончил тебе в ротик? Или... совсем не хочешь, чтобы я кончал?       — Я хочу, чтобы тебе было хорошо.       — Тогда просто возьми меня так, можешь даже не двигаться, и позволь излиться. Мне... будет очень хорошо.       Я сделала, как он просил, и слова перешли в стон. Принца трясло, как в сильном ознобе, он прижимался к стене. Сквозь своё возбуждение всё-таки удивилась: такая сверхвозбудимость и чувственное восприятие всего лишь минета казались мне странными. И да, это ужасно возбуждало и трогало.       Он тут же кончил. Мне показалось, что это было очень долго — судороги и всхлипы. С иррациональным ужасом поняла, что на вкус он иной, не как люди, совершенно ничего общего. Его семя обожгло глотку оттенками гречишного мёда, полыни и пыльцы цветущей сурепки.       Я сплю с нелюдем — с медовым, с цветочным, с трёхтысячелетним чудовищем. А и хорошо.       Поднял меня, наклонившись, и я вздрогнула:       — Ты же был связан?       — Богиня, — Леголас говорил медленно, как будто откуда-то из глубины, где нет слов, и он возвращался в мир, где они есть, с трудом вспоминал их и пробовал на вкус, — эти девичьи бантики не удержат меня.       Помолчал и с горечью добавил:       — Орки, взяв эльфа в плен и желая какое-то время сохранять живым, выворачивают ему все пальцы и запястья. Верёвки в этом деле вещь скорее вспомогательная.       Поцеловал и спросил:       — Тебе это понравилось?       Всмотрелся в лицо, что-то увидел и кивнул сам себе:       — Да, ты правда этого хочешь… позволь ещё, мне мало одного раза, я так быстро кончил… я хочу дольше, хочу прочувствовать твой нежный рот, твоё узкое горлышко, — шёпот становился всё горячей, и я бедром ощутила, что он снова готов, — и там всё ещё тяжело, это чувствуется, как пузырёк горячего яда внизу живота… облегчи меня ещё раз.       Почувствовала подколенками травку эльфийского ложа и поняла, что всё это время мы потихоньку перемещались к нему. Немножко опечалившись своей циничности, подумала, что заваливает принц очень легко и непринуждённо, естественно так.       И не было ничего более естественного, чем поддаться напору его тела и лечь так, как он хотел. Принц немного подвинулся, нависнув узкими бёдрами над моим ртом. Его снова потряхивало, и он нежно тёрся разгорячённым членом о губы, потихоньку раздвигая их. Вошёл, и с каждым аккуратным, но уверенным толчком вдвигался глубже. Даже не удивившись — как-то не до того было, почувствовала, что горло не сжимается, отторгая душащий орган, а расслабленно раскрывается, нежно обхватывая его. Забыла, что нужно бояться задохнуться, что существует какой-то там рвотный рефлекс. Это был сплошной пламень и счастье, и абсолютное принятие. Как будто иначе невозможно. Забыла думать о его удовольствии, не в силах справиться со своим, и его жаркие стоны только усиливали наслаждение. Кончили мы одновременно; такой счастливой опустошённости и наполненности одновременно я никогда не ощущала. Он уснул сразу же, я чуть позже, только успев его обнять, и проснулась уже на закате, удивившись, как мы переплелись и при этом ничего друг другу не отлежали.