«Вообразите этот зуд, эту вечную пыточку…» © В. Набоков
Нарыдалась я в своей постели. То есть всё было чинно-благородно: позволила сволочь с себя одежду (это не платье, это кусок золота!), надеть лёгкую рубашку. Попыталась всех изгнать, но тут служанки проявили настойчивость, и одна осталась на ступенях. Что ж, я теперь буду спать, как средневековая дама — всегда под присмотром? Только легла, расслабилась, подумала: «Ну, и так отошло», и тут накрыло. Позор уже не сильно волновал, и я горько рыдала, с привизгиваниями и подвываниями, напряжённой спиной чувствуя беготню вокруг (что они так переживают? дело-то житейское). — Это что? — мне совали кубок. — Поможет успокоиться и поспать. Повелитель не любит невыспавшихся и печальных наложниц. Вот откуда они знают, что не любит? У них что, статистика имеется? Зло отпихнув зелье, процедила: — Я не наложница! — и осеклась. Не наложница в тесном смысле слова я только потому, что Ганконеру почему-то претит изнасилование. А с точки зрения этих дам я уж совсем, должно быть, глупости говорю. Молча взяла, выпила; содрала промокшую сорочку и брезгливо перелегла подальше от места, намоченного слезами и соплями. Хорошо, что кровать, как аэродром.***
Проснулась в свете угасающего дня от того, что на нос упал лепесток шиповника. Полежала, прислушиваясь к себе: настроение было на удивление сносным. Как поспишь, так жизнь-то налаживается. Сдула лепесток и открыла глаза. Интересно, Ганконер шиповник и ежевику вырастил, чтобы напомнить, что рада я бывала ягодкам и простым цветам, расцветавшим среди зимы в его руках? Спонтанно потянулась и восхищённо ухватила губами глянцевую прохладную ежевичину. Вдумчиво раздавила во рту, пробуя ягодную кровь. Пробормотала, не сумев сдержать восторга, почему-то на итальянском: — Белиссимо! — Не спишь, прекрасная? — тихим, хриплым голосом, очень интимно. Подскочила: вот умеют же эльфы быть незаметными! Ганконер, сегодня весь в чёрном, стоял, привалившись к столбику в ногах кровати. Тоже потянулся к ягодам и ме-е-едленно сорвал одну губами, закрыв глаза. Пробующе покатал между губами, прикусывая, и глянул в упор. Конечно, я пялилась и смутилась. И думался мне всякий бред: как это было бы, если бы он поцеловал меня и мы отбирали бы друг у друга эту ягоду? Опустила глаза, с трудом сглотнув. Думки он вряд ли читает, но лицо моё для него скорее всего открытая книга. И это вот, про ягодку — не сам ли навеял? Инкуб же… и очень романтичная кисонька, кажется. Местами. Я-то больше думала про дорожку, сбегающую по его животу вниз, да про что там ниже. В штанах. — Что ж ты молчишь, богиня? — голос всё смешливее. Пойманная на тёмненьких мыслях, поторопилась и мяукающим спросонья голосом спросила первое, что в голову пришло: — Дар целительства утрачен, но ягодки выращивать получается? Опустил глаза, усмехнулся: — Нет, не получается. Но я могу повелевать духами. Дворец и сад сотворены джиннами. Я мало вдавался в подробности, не до того было, и вышло, что вышло. Да, ежевика выращена по моему приказу. Не удержалась: — То есть золотой сортир произведение джинна? — А, ты тоже впечатлилась? Ужасный, да? — Ганконер фыркнул и засмеялся. Отсмеявшись, посмотрел внимательнее и изумлённо вопросил: — Ты думала, это мои представления о прекрасном?! Богиня, конечно, аспекты социального взросления орков оказали на меня неизгладимое влияние, но я же, в конце концов, потом семь столетий жил у эльфов, и я наполовину эльф! — и посмотрел с укоризной. — Думаю, духи идею из дворца какого-нибудь харадримского царька передрали. Ну прости, божественная, это не Эрин Ласгален, где тысячами лет обживались. Было видно, что он поражён и слегка обижен. Удивительно: столько пережить, через ад пройти — и на такую мелочь обидеться! Надо осторожнее быть с повелителем, вот что. Он ещё вздохнул, и, не дождавшись раскаяния, продолжил: — Кстати, Згарх доложил, что вы познакомились. Он забавный, да? Всё время боится, что я его убью за желание шутить, и небезосновательно боится, а шутить перестать не может. Сегодня вот посмел выразить простодушное удивление, что я-де богиню своровал, а библиотеку ей не припас, а ведь богине без библиотеки никак. Причём и с простодушием, и с удивлением он несколько переигрывал… Ганконер помолчал и как-то очень невыразительно спросил: — Он был достаточно почтителен? — Весьма. Ганконер кивнул: — Хорошо. Я поняла, что Згарх за свою жизнь опасался не зря. — Владыка склонен почём зря хорошими кадрами разбрасываться, — не удержалась от осуждения. — Да ладно, о его шуточках только я и взгрустну. Ну, может, ты. Все остальные, уверяю, обрадуются. Особенно его ближайший заместитель. Хм. Самого-то Ганконера в своё время Трандуил до последнего щадил. Ну, видимо, это связано с тем, что орков много и плодятся они быстро. Можно не экономить. Впрочем, жёсткий менеджмент, который якобы и Саурон уважал, наверное, привычен этому сообществу. — Да, про библиотеку. Прости. Я плохо тебя знал… не было возможности узнать, что тебе нравится. Это поправимо. Все книги на синдарине, квенья и всеобщем, какие можно купить за деньги, будут доставлены сюда как можно быстрее. В моём кабинете есть магические трактаты — возможно, они тебя заинтересуют. Чего ты хочешь ещё? Печально подумала, что я хочу обратно в Ласгален, но что в этом вопросе Ганконер изображать из себя подкаблучника точно не будет. Стало быть, и просить не стоит. — Да, у меня есть просьбы. Две. — Я счастлив. Мне сказали, ты плакала днём. Боялся, что ты будешь вести себя, как дикая эльфийка, пойманная в лесу, и попытаешься угаснуть… Рад, что у тебя есть желания. Призадумалась: — А что, если бы я начала угасать, ты бы меня отпустил? — Да. Но сначала попытался бы восполнить твою угасающую жизненную силу за счёт других существ, последовательно пробуя разные виды. Тебе бы не понравились эти гекатомбы, — зло и многообещающе усмехнулся Ганконер. Меня аж передёрнуло. Мелькорово отродье. Но я не в силах укорить его за то, что он таков, каков есть. Ладно, к делу: — Я правильно понимаю, что у Тёмного Владыки много золота? («раз из него делают унитазы»). Ганконер согласно выжидательно кивнул. — Хорошо. Мне не нравится владеть рабами. Я хочу, чтобы моих служанок освободили, отвезли туда, куда они пожелают, и дали достаточно денег, чтобы они могли устроиться в жизни. Ухаживать за собой я в состоянии сама. Не себе, так другим… Ганконер поддразнил: — Что, и одежду себе сошьёшь? И обувь стачаешь? Хм… вот интересно, кто в Эрин Ласгалене выделывал кожу орков для пошива гардеробчика Ганконеру… может, он сам? — Я плохо шью и совсем не умею делать обувь, но это не повод иметь рабов. — Прекрасная, мои тени умеют только отнимать жизнь. В отличие от трандуиловых брауни. Для обслуживания насущных потребностей пришлось завести рабов. Я хочу, чтобы у тебя была достойная богини жизнь, — тон стал увещевающим. Говорить ему, что рабство недостойно? Увольте. Это значит опосредованно Тёмного Владыку обплевать. У него тут все рабы. Зачем мыши ссориться с тигром? Вздохнула: — Такова моя прихоть. Пусть эти конкретные женщины обретут свободу. Ганконер тоже вздохнул, сдаваясь: — Хорошо. Им будет предложена свобода. Только имей в виду, Блодьювидд: они все были приобретены перекупщиками в детском возрасте и обучены ведению и обслуживанию гарема с целью продать какому-нибудь владетелю. Такие команды дороги и востребованы в этой части мира. Им некуда идти, у них нет никого и ничего — скорее всего, они предпочтут остаться. — Тогда я хочу, чтобы им дарован был статус свободных. Чтобы они могли собой распоряжаться: если захотят, оставить службу, уехать, выйти замуж за кого пожелают. И чтобы за работу им платили. — Погоди-погоди, Блодьювидд… у тебя такое торгашеское лицо стало, и ты так подобралась, как будто переговоры ведёшь, а не на ложе перед сгорающим от страсти мужчиной лежишь. Вчера было не в пример гармоничнее, когда ты насилия боялась. Ну, как боялась: это была смесь ужаса и живого интереса. Всё, не боишься больше? Только интерес остался? — интонации стали насмешливыми, поддразнивающими. — Вряд ли клан Мирквуд пренебрегал обязанностями консортов… исполняли наверняка часто и старательно, так что ты должна была привыкнуть и тебе тяжело без… этого. Позволь мне… развлечь тебя, сразу ведь тосковать перестанешь, а? — и уголки его губ дрогнули озорной улыбкой. Мальчишка-мальчишкой сейчас тёмный Властелин выглядит. И ведь не верит, что соглашусь, просто шутить изволит. Ладно, всё лучше, чем плакать. Вздохнула, подумав, что да, телу хочется чисто физического утешения. Забыться, забыть про боль, перестав думать, слившись с мужчиной, совершающим простые движения… Он ведь наверняка хорош в постели и заставит разомлеть. И мёртвые встанут по всей Арде. Нет, нет и нет. Но от шутки не удержалась — опустив ресницы, грудным голосом, с придыханием льстиво согласилась: — Истинно так. Поэтому предлагаю переместиться в место, более подобающее деловым разговорам. Ганконер шутливо выставил перед собой руки: — Ох, уволь. В тронном и переговорном залах я сегодня уже насиделся. Ага, так и думала, что Тёмный Властелин занятое существо. Собралась спросить о роде его занятий, но Ганконер не дал проявить инициативу, попросив: — Позволь отдохнуть душой и телом в твоём обществе. Раз уж не… хочешь со мной, просто побудь рядом. Термы, ужин… ко мне сходим, посмотришь книги и всё, что пожелаешь, — соловушка был мягок, очень мягок. Каким он всё-таки душкой себя ведёт, когда речь не идёт об Эрин Ласгалене! Рабыни и правда не обрадовались, когда он созвал всех и оповестил, что они свободны. Вой поднялся страшный. Чорт, бедные дамы Ганконера боялись до одури, но свобода их страшила больше. Он, по-моему, сто раз пожалел, что вернул им речь. Единственно, Халаннар поглядела мне в глаза и кивнула. Вот для неё свобода что-то значила. Удивительно, конечно. На вид такие бабы ушлые… А с другой стороны, их с детства воспитывали для этой роли, тяжело принять новое. Ничего, привыкнут помаленьку. Но, как и предупреждал владыка, уехать никто желания не изъявил. Ну и ладно, шить самой не придётся. Я, в сущности, ленивое говно и производительной деятельностью заниматься не люблю. Ганконер, свалив с плеч моё первое желание, разогнал присутствующих. Остались восемь служанок — кажется, те, с которыми я уже ходила в термы. — Искупаемся? — он перешёл на синдарин. — А разве у нас общие купальни? — Не только. За мной ухаживают те же… — выдержав ехидную паузу, — свободные женщины, что и за тобой. А то обслуги шестьдесят человек, на немаленький гарем, а в нём только ты, и то со вчерашнего дня. Ну, я тоже начал пользоваться. Гм, интересно, в каких смыслах… — Они могут чудесно помыть и массаж хорошо делают. Расслабляет, — соблазняющим голосом. Ах, это… — Я уже мылась сегодня. Подожду тебя на террасе. — Не мойся. Просто составь компанию, поболтаем, — и обернулся к дамам, — идите, готовьте всё, я сейчас. Не хватало мне Ганконера голым разглядывать, да как его моют и массируют в несколько рук! А зрелище-то должно быть увлекательное, да… Тряхнула головой, разгоняя возникшие картиночки. — А они тебя мыть будут? — Да. Если считаешь это неправильным, можешь помыть сама, я только за, — он был серьёзен, а глаза смеялись. Не удержалась и захихикала, но остановилась и достоинством ответила: — Мыть у них лучше получается, а собеседник из меня там никудышный будет. Я подожду. Ганконер в ответ игриво промурлыкал: — Это почему же никудышный? Поговорим о литературе, о поэзии… или, думаешь, онемеешь… от моей красоты? Так ты не переживай, я за двоих поговорю. Да что ж он так нажимает-то? — Нет. Смущаюсь, — наконец ответила серьёзно. — Что ж в Эрин Ласгалене не смущалась? С Трандуилом сразу пошла в купальни… — он слегка потемнел. — Откуда информация? — я начинала злиться, но почему-то упорно не боялась его. Изящный неопределённый взмах кисти (господи, какой мужик красивый!): — Слухи, сплетни… Мда, Эрин Ласгален б…дская деревня. «Чистые, светлые эльфы»! Оно, конечно, светлые, но со сплетнями там всё хорошо, раз даже живший в то время на отшибе Ганконер узнал. Процедила сквозь зубы: — Просто любопытно, кем переданные и как выглядела беседа? («не, ну чистые же, ну светлые, ну как так-то?») Ганконер, вдруг смягчившись, подошёл поближе, и я заметила, что он слегка прихрамывает: — Можно? Я устал, нога побаливает, — и взглядом на край кровати указал. Покивала и села, подобрав колени к груди. И в покрывало замоталась. Ганконер осторожно присел и почему-то отвернулся к окну. Молча ждала, рассматривая его шелковистую смоляную гриву. Кстати, раньше длиннее была, а сейчас обкорнана неровными рваными прядями — где подлиннее, где под корень. И удивительно красит его эта небрежность. Да его всё красит: и обкорнанная грива, и выделанная орочья кожа, в которую одевается этот людоед — её запах, её еле слышное поскрипывание… Ганконер вдруг как-то болезненно, несчастливо ссутулился, опустил кисти между коленями и заговорил, так и не повернувшись: — Начальником свиты, сопровождавшей тебя в Эрин Ласгален, был назначен Таллордир — воин так себе, зато безусловно преданный советник мирквудского владыки и убеждённейший мужеложец. В составе отряда — геи через одного. Ну, или намертво влюблённые в жён. Или уж очень хорошие воины. Владыка рисковать не хотел. Все знали, кому тебя везут. И я понимал, что надеяться не на что. Трандуил сына подвинул, что говорить об остальных. Я старался удержать глупое сердце, отстраниться от тебя — и всё равно лез на рожон. Влюбиться ты не могла — аристократишка разбил тебе сердце. Я бы — никогда! Но ты выбрала его… А без любви всей моей жизни было — до встречи с владыкой; в поединке с ним я мог только умереть. Хотелось так и сделать, чтобы не видеть, что будет дальше, но удержал себя, решив, что, возможно, настанет время, когда я наберу силу и смогу Трандуила убить. Отец подозревал, что я не смирился. Он бывал при дворе. В первый же день, когда ты вышла из своих покоев, ты позволила владыке проводить тебя в купальни. Отец видел и мне рассказал — думаю, чтобы я перестал надеяться и не навлекал на себя смерть. — Не думала, что на это кто-то обращал внимание… Купальни общие, в них все ходят, что такого? Ганконер повернулся, внимательно посмотрел и удивлённо дрогнул бровями: — Ты не знала?.. Если идёшь туда одна, то обнажённость не значит ничего, но пойти в купальни вместе с мужчиной — это значит желать увидеть его и показать себя. Ну понятно. Конечно же, Трандуил не сказал об этом. Улыбнулась, вспомнив своё смущение тогда. А я-то на мнительность и человеческую распущенность валила тогдашние ощущения — всё мне казалось, что король передо мною красуется! Думала, у эльфов просто нудизм в банях принят, безо всяких подтекстов. Но у этих алиенов подтексты, кажется, во всём скрыты. В баню без подтекста сходить нельзя, да и пирожные с оглядкой кусать приходится. Ещё и удивляются, что не знаешь — а откуда бы знать-то? Впрочем, зачастую понимают, что не знаешь — и ловят на этом. Лукавые сидхе… Кивнула, не подымая глаз: — Что ж, эру Ганконер, теперь знаю. Я подожду на террасе. И, нетерпеливо, с оттенком паники добавила: — Пусть мне принесут платье, или я пойду в простыне.***
Принесённое платье больше напоминало дезабилье: беленькая кружевная сорочка, тоненькая, как паутина, коротенькая до невозможности; и шёлковый, завязывающийся спереди пеньюар цвета, глядя на который, вспомнила: «Художник нам изобразил Глубокий обморок сирени…» Сложный сумрачный оттенок искрасна-сиреневого, переливающегося шёлка восхитил, и к легкомысленности наряда я придираться не стала. Махнула рукой и оделась в обморок. Если подумать, платьюшко соответствует состоянию, я и сама в полуобмороке: мышцы ломит, дыхание никак не выравнивается, в низу живота мешается разнообразная боль — от похоти и от физического недомогания; в голове какой-то цветочный переполох. Для южной ночи, охватившей меня, лёгкость одежд тоже была в самый раз. Надо будет днём хвалёный сад посмотреть, чего там джинны наворотили. Может, они Церетели нос утёрли. Хоть посмеюсь. Но пахнет так, что с ума сойти. Воздух в этом высокогорном оазисе чудесный. Постояла, опираясь на балюстраду — во тьме ничего не видно, только слышно, как листва шуршит да цикады скрипят, со вдохновением эдак. Где-то очень далеко, на горизонте — всполохи адской грозы, да иногда драконлинги пламенем полыхнут, сами оставаясь невидимыми. Дамы на террасе под апельсиновым деревом в свете светлячков молча стол накрывают, туда-сюда бегают. Мир и уют. Дорогой покой. Только воображение никак не успокаивалось и всё подкидывало картиночки: вот Ганконер по пояс стоит в тёплом бассейне, и харадримки суетятся вокруг него — женские руки моют его губками с пеной, и руки чёрные, как жжёное дерево, а пена белее молока, и она стекает по его плечам и груди… Вот он лежит на тёплом каменном столе для массажа, и чёрные руки мнут его, спускаясь всё ниже: широкие, но не грузные плечи и спина, переходящие в узкую талию, в стройные сильные бёдра, круглые ягодицы, длинные мускулистые ноги… а сейчас он повернётся, и… Тьфу, лучше бы уж пошла посмотрела, чем сейчас слюни глотать. Чай, не изнасиловала бы его в бассейне. Внутренний голос на эту мысль так задумчиво промолчал, что я поняла: правильно не пошла. Мда, судя по всему, ясной тут голова моя не будет: только от перемещения отошла, как инкуб начал домогаться, и, боюсь, это пока цветочки.