«Человек, яко трава, дние его, яко цвет сельный (полевой); тако отцветёт» Псалтирь, глава 102, стих 15
Всегда была равнодушна к свадьбам — но раньше, в человеческом мире, хаживала на них, основным увеселением праздника считая поедание салатов. Жирных, майонезных монстров. Оливье, сырный, с грибочками там какими-нибудь… главное, чтобы с майонезом. Но в последнее время я стала равнодушнее к еде, и часто жевала ртом бесчувственным, только чтобы утолить голод. Госпожа Силакуи уже несколько раз говорила, что ребёнку требуется молоко, и, соответственно, надо есть вовремя, не пренебрегать. Вот поэтому, когда всё-таки наклюнулась свадьба, я не сильно восторгалась, раз уж даже есть разлюбила. Мауготх урук-хаи Згарх брал в жёны герцогиню Конгсей. Нет, не так: герцогиня соизволила взять в мужья мауготха. И она была хорошо беременна, месяце так на восьмом. Аж позавидовала, как она легко переносила своё положение, да ещё и скрывая его довольно долго. И от меня ожидалось всяческое участие. А я не люблю! Но пришлось. У орков обрядовость смерти (с уважением или без съесть усопшего) наличествовала; много было обрядов, связанных с битвами и поклонением Тёмному, но свадебного не было. Как упоминал душка Згарх, между женой и рабыней разница отсутствовала. И только сила Тёмного, да то, что он считался богом, любое желание которого было закон, позволяли поменять что-то. Ганконер был не против и потакал моим прихотям, но требовалось хотя бы дать понять, чего хочешь. Хотела я быть с ребёнком и жить в тихом своём саду, но пришлось заниматься и другими вещами. Чудовищная империя Ганконера, в которую входили совершенно разные народы с разным жизненным укладом, требовала, кроме единовластия, и единого свода законов, с поправкой на местность конечно. Созданием свода занимались в интеллектуальной столице империи, Умбаре. Я так поняла, что социальная эволюция орков придерживалась Тёмными сознательно — им были нужны управляемые, достаточно ограниченные воины. Думалось мне, что если бы орки эволюционировали в этом плане, может, и эльфы не стремились бы их уничтожать поголовно, и хотелось, чтобы изменения происходили хоть как-то. Потому что империя сползалась из кусков, сплавлялась, и это происходило поразительно быстро, сила Ганконера только росла — и хотелось, чтобы это была относительно цивилизованная сила. Мне пришлось на голом месте, буквально на коленке, изобрести свадебные обряды и даже заняться законами, регулирующими имущественные и социальные отношения до/во время и после брака. Это было естественно для моего положения, никто не удивлялся, даже наоборот, как будто ждали. Я только тому радовалась, что моим, испечённым абы как пожеланиям придадут цивильный вид сведущие люди, и что людей этих нет в драконьем гнезде и они не могут мне возражать и есть мозг вопросами да уточнениями; всё просто записывалось и отвозилось, как божественная воля, в Умбар, и уж там законники вкрячивали это в свод законов. Только божественность (моя и ганконерова) позволяли хоть как-то это воплотить. Для простых орков и людей подразумевалось только, что женщина не имущество по умолчанию, что у неё есть права: на жизнь, на отсутствие насилия, на имущество после развода или смерти супруга. И право на тот самый развод. С аристократией нового разлива я не стеснялась, оговорив многомужество для дам, наследование по материнской линии именно женщинами и прочие смешные вещи. Казалось это всё забавным и где-то справедливым, а силу Ганконера я видела — он сможет за неисчислимые отпущенные ему годы это воплотить. Свадебный обряд хотелось сделать покороче и попроще, памятуя, что я сама буду в нём участвовать, да может, и не раз (служанок-то шестьдесят, а орков хватало на всех… не считая возможности взять нескольких мужей). Спросила у Ганконера, есть ли его храмы… оказалось, были много где и строятся новые, только в Рамалоки нет. Видно, Темнейший считал, что ни к чему храм, когда он сам налицо. Я, повздыхав, сказала, что для свадьбы храм нужон. Чтобы мой и его. Чисто свой мне не хотелось — что мне за радость в своём культе, а свадьба подразумевает, что должно присутствовать начало не только женское, но и мужское. Подумала ещё, что пусть какой-нибудь храм сляпают, новобрачные обменяются у алтаря… не знаю, браслетами, выпьют из одной чаши, поднесённой служителем культа — и всё, свободны, брак состоялся, идите праздновать. Ганконер кивнул и ничего более не спросил. Через пару дней меня позвали смотреть на свежевозведённый храм. Я пошла, надеясь побыстрее отделаться и вернуться к себе — но чем дальше, тем сильнее потрясалась увиденным. Нечеловеческая архитектура огромного чёрного здания, его массивность как-то удивительно сочетались с тонкостью исполнения деталей, глядя на которую, вспоминался храм Кхаджурахо. Громада из чёрного камня при ближайшем рассмотрении оказалась изививами драконьего тела, и каждая чешуйка была, как живая. И из этих драконьих извивов было всё: ступени на входе, колонны, стены снаружи и внутри — и всё чёрное, грозное, давящее. В самом храме царила тьма, разгоняемая факелами, и только гулкость шагов в почти кромешной темноте давала представление о его огромных размерах. И тем удивительнее было, миновав лес колонн, освещаемых тревожным красноватым светом, выйти к статуе Ганконера, как будто выплавлявшейся из драконьих извивов постамента. Он стоял почти как живой, но весь из чёрного камня, и великаньих размеров — и хмуро, но благоговейно, с начинающей расцветать на каменных губах улыбкой смотрел на протянутую свою ладонь, на которую падал единственный в этом храме луч солнца. Потрясённая, всё-таки нашла в себе силы спросить, где же здесь я. — Этот храм ваяли духи. Он удался — храм у духов всегда получится лучше, чем сортир, — Ганконер скупо улыбнулся. — Но даже они не могут поймать твоё мерцающее, тайное пламя… Поэтому, кстати, и считается, что ваять богиню — святотатство. Это просто невозможно. Ты здесь — это луч солнца, упавший на мою ладонь. Чуть не прослезилась. Внушает. Да, с такими храмами он тут состряпает цивилизацию. Местами ужасненькую, но симпатишную. Во время бракосочетания атмосфера нагонялась флейтами и песнопениями, звучащими вроде бы ниоткуда, и тем, что после обмена браслетами и отпивания из чаши, на руку невесте села не пойми откуда взявшаяся бабочка, что жрецом было благоговейно истолковано, как высшая милость, знак богини. Я благостно покивала, подтверждая, хотя лично меня больше удивляло, откуда здесь так скоренько взялся такой подкованный в толкованиях жрец — очень благообразный и внушительный для орка. Подумалось тогда, что в фильме, который я смотрела когда-то, орки были похожи на себя — и одновременно мерзее, чем в жизни. Как наши хоккеисты в исполнении западных видеооператоров, ловящих щербатые разинутые рты и малейшую некиногеничность во время исполнения гимна — в отместку, чтобы показать, что вот выиграли, а сами варвары и свиньи, да… Может, эти варвары и поменяются. Когда-нибудь. После обряда была гулянка, но долго я на ней не высидела. Еда и правда начинала казаться ненужной, и даже запах её раздражал. Пришла к себе с тяжёлой головой, трясущаяся. Силакуи полечила меня, и я уснула. Разбудили посреди ночи — покормить младенца. Накормила, уложила сама — и пошла в ванну умыться: всё казалось, что как будто плёнка какая-то отделяет меня от окружающего. Плеская холодной водой в лицо, глянула в зеркало — и увидела, как мои зрачки двоятся, расходясь. Окружающее смазывалось, дрожало и колыхалось. Недовольно (что-то со зрением!) прикрыла глаза и надавила на них пальцами, помяла. Открыла снова — вроде бы всё наладилось, но голова осталась дурной. Посидела, глядя на яркие звёзды начала августа, не думая ни о чём, и легла. Утром дрянные ощущения не вернулись, и я никому ничего не сказала. Отчасти потому, что чувствовала подспудный страх — как будто, втайне зная про неизлечимую болезнь, не хотела говорить о ней и не пыталась вылечить, глупо надеясь, что если молчать, то и она промолчит. У людей такое бывает.***
Через несколько дней очнулась в сумерках, и вокруг были не на шутку встревоженные лица — Ганконер, Силакуи, служанки… Выяснилось, что я, утром накормив малыша, пошла завракать — и просто тихо присела на пол в углу, никак ни на что не реагируя, отстранённо смотря вдаль. Ребёнка, если подносили, кормила, но и всё. Очнулась сама — никакие применявшиеся средства не помогали. Силакуи озабоченно спрашивала, не чувствовала ли я ещё чего, заранее, не было ли чего необычного. Я, вспомнив про двоившиеся зрачки, рассказала. — И есть по-прежнему не хочется? — Силакуи недовольно поджала губы. Прислушалась к себе, покачала головой. Не хотелось. Она тяжело вздохнула: — Что ж, похоже, твой дух хочет уйти. Твоё время в этом мире истекает. Сказав это, она почему-то смотрела не на меня — на Ганконера, похоже, ожидая от него какой угодно реакции. Но он молчал, тоже поджав губы и лихорадочно заблестевшими глазами внимательно глядя на меня. Для меня же это стало отвратительной новостью. Неверяще уставилась на Силакуи: — Как?! Я не могу, у меня ребёнок! — вся отстранённость ушла, на глаза поползли непрошеные слёзы. — Дитя, у одной богини тоже был ребёнок. Никто не говорит, что она хотела уходить — но её дух больше не мог оставаться на земле, и она ушла, — Силакуи расстроенно прикусила губу и задумалась, что-то вспоминая. Я с обидой не пойми на кого спросила: — Я же не собиралась?.. — почему-то не хватало воздуха. Гневно уставилась на Ганконера, — но как же… пятьсот лет? И дальше?! Внуки?! Тело из говна и палок?! Ты обещал!!! Давясь слезами, пытаясь унять подступающую истерику, пила какие-то капли, и, плохо понимая, слушала Силакуи, мягко уверяющую, что-де это можно отсрочить, есть способы, она знает и применит — раз я не против. Бывало такое. И уж не пятьсот, но несколько лет будут моими в этом мире. Помню, что почти всю ночь прорыдала в плечо Ганконеру, не знавшему, чем утешить, и каменно молчаливому — от своего несчастья. Но от него гневной истерики Силакуи не дождалась. Видно, владыка, пожив больше, чем я, лучше соображал, что к чему, и, надеясь на пятьсот лет и дальше, хорошо помнил, что более десяти лет ни одна богиня в Арде не провела. Утро… утром всё всегда воспринимается иначе. Я проснулась с верой в Силакуи и её… способы, которые она знала и обещала применить. Старательно пила, всё, что приносили, вдыхала дым курильниц («богиня, эти ароматы вызывают желание жить…»), старалась быть бодрой и спать поменьше. Ганконер подзабросил империю, и мы переживали второй медовый месяц, часто таскаясь в Колыбель Дракона купаться в гейзере. Он заставлял меня вскрикивать от ужаса во время, прости господи, козлопуков, которые с его подачи выделывал дракон во в полёте («умеренный стресс вызывает желание жить…») — и каждую ночь я переживала феерией, умирая и рождаясь заново во время занятий любовью. И однажды утром проснулась, голодная, как волк, бодрая и с чувством счастья просто от того, что существую. Тут же пошла к Силакуи, рассказала — и ждала реакции, про себя думая, что всё наладилось, и больше не почувствую я этой пугающей отстранённости. Она сделала очень радостное лицо, встрепенулась, начала уверять, что да, всё так и есть, надо просто верить и стараться — и я с ослепительной ясностью поняла, что она лжёт во спасение, как делают некоторые целители, и что это конец. Бодрость и счастье куда-то делись, навалилась тяжесть. Переглотнув, спокойно спросила: — Этот подъём духа, сила и чёткость чувств — значат, что мне… пора? Она, дрогнув лицом и как-то разом сняв маску веселья, молча кивнула. Обнимая, гладила по волосам: — Всё, деточка. Не горюй, тебе не о чем горевать, ты весёлый дух… для тебя всё будет хорошо, просто наступает время стать собой, вернуться к себе. Ждать больше нечего, надо собираться… я предупрежу владыку Трандуила, за тобой пришлют. Удивилась: — Почему не здесь? Силакуи вздохнула: — Для обряда нужны ресурсы и сила шаманов старого эльфийского королевства, и определённое место… Я предположила, что ты предпочтёшь Эрин Ласгален прочим. Опустила глаза, соглашаясь. Присутствовать при переговорах в Северной башне не стала — занималась с ребёнком. Силакуи, придя ближе к ночи, спокойно сказала, что вот сейчас конец августа — и месяца через два, ближе к Самайну, прибудет делегация Эрин Ласгалена, которая отвезёт меня туда — чтобы я могла сгореть и стать собой, чтобы не заставлять огненный дух гнить на земле. Также спокойно кивнула ей в ответ, внутренне чувствуя её правоту, и что всё так и есть.