Королевская канарейка

      Проснулась сама, рано. Повозившись, выползла наружу. Сходила в кусты, огляделась. В брезжившем рассвете никаких палаток, кроме моей, не углядела. Вышла на поляну, на которой вчера горели костры — ничего, никаких следов. Подмороженная трава, свежевыпавший снег… никаких пятен от кострищ. Волшебное пламя.       Если бы не знала, что в лесу вокруг обретается полсотни эльфов, я бы не заподозрила их присутствия. Поискала взглядом хоть кого-нибудь, и из-за ствола тут же выступила охрана, ранее себя не проявлявшая. Прищурилась, узнавая: эти лучники были в моей охране и в Эрин Ласгалене. Напряглась, пытаясь вспомнить, как их зовут, но не вышло. Я плохо запоминаю имена и лица. Виновато вздохнув, спросила, где изволит почивать владыка — и не проснулся ли он ещё. Откуда-то сверху, из ветвей, сам владыка ответил, что почивать он уже не изволит — и свалился чуть ли не на голову, нахохленным, я бы сказала, орлом. Мда, неуютно королю в полевых условиях. Что ж он на дереве спит?        — Ну я бы спал в твоей палатке, valie, кабы ты меня туда пускала, — в голосе ни тени злости, зато тонна снисходительности и капелька насмешки. — Кроме неё, ничего нет, королевский шатёр использовали для ритуала.       Смешавшись, молчала. Чувствовала себя разодранной на куски, не могла собраться — и не хотела даже думать о телесных радостях. Огорчённо посмотрела: я ведь задолжала королю больше, чем жизнь, а отказывала, в сущности, в невеликом. Может, стоит переступить через себя? Но надо ли ему — так?        — Не торопись, valie, — лениво, благодушно и очень спокойно. Поднесённый сухарь не ел, пил только отвар каких-то листьев. Посмотрев, как я жадно вцепилась в лембас, хмыкнул и протянул мне и свой. — Хорошо, аппетит появился. Не всё сразу. Ты столько перенесла, и я вижу твоё пламя бледным, почти распадающимся на отдельные огоньки. Если ты будешь совершать над собой насилие, ни к чему хорошему это не приведёт. И да, так — не надо. Сейчас так точно.       Из сказанного я не поняла почти ничего. То есть говорил он красиво, успокаивающе так; слушать было приятно, и отдельные слова я понимала хорошо, но вместе картина не складывалась. В голове был звон да сухие листья, и думалось больше о еде, а не о метафизике, про которую он, вроде бы, толковал. Печально хрустнув сухарём, спросила:        — А жуков больше не будет?       Засмеялся:        — Что, понравились? Нет, больше нет. До следующего года, скорее всего.       Немножко тоскливо подумалось — вот, как он много говорит о будущем, обещает и жуков, и встречу с сыном, и чёрт-те что — лишь бы удержать. Как будто это от меня зависит. А мне непонятно, как и до Середины Лета-то дожить, такие дела…       Король посмотрел в упор, и на дне глаз мелькнуло упрямство, злость и что-то ещё; вслух же он продолжал про жуков:        — Они, знаешь ли, скоропортящиеся, не хранятся ну совершенно. Ферменты пищеварительной системы моментально превращают жучатину в гниль, а выкинуть кишечник нельзя: из него получается соус. Жуки крэ впадают в спячку, наевшись листьев лауринквэ, и в сочетании с теми самыми ферментами при запекании получается восхитительная подливка.       А! Это то, что я вчера приняла за майонезик! Хотя, конечно, откуда он бы здесь взялся… А блевотно, если подумать… алиены.       Король, взявшись за жуков, не унимался:        — А в любое другое время года они несъедобные, весной так особенно — сезон размножения, гормоны… на вкус дрянь несусветная. Так что только осенью, перед Самайном.       Подробно посвятил меня в тонкости поиска и раскапывания жуков; рассказал, как готовить, как и чем выскребать последние сегменты кишечника и почему нельзя ни в коем случае задевать железы, отвечающие за вонючесть; во что заворачивать и прочее. И он, стало быть, говорил, а я упрямо грызла, делая вид, что разговор вполне застольный, и Трандуила это противостояние, похоже, смешило. Под конец аппетит почти отбил, но я была очень голодная и героически доела второй сухарь. Вдохновенный рассказ об эльфийском деликатесе на этом был прерван, и владыка двинулся к своему оленю. Я рысила следом старательным пятачком: почему-то думала, что по-прежнему буду ехать вместе с Трандуилом. Он так вовсе не думал, и развернувшись, любезно, но не без ехидства указал на белого оленя неподалёку. Я была недовольна: ехать на Трандуиле, пардон, на его олене вместе с Трандуилом, было гораздо приятнее. Тепло и развалиться можно с относительным удобством, и опора есть. Вслух этого не сказала, но с королём вслух говорить было необязательно: внимательно выслушав мысли, король указал на мои потребительские замашки и на то, что ему самому везти меня не тяжело, но есть… иные неудобства. И кашлянул, похоже, всё-таки немного смутившись.       Я поплелась к своему оленю, печально думая, что если раньше с лошадками кое-как общий язык находился, то с оленем ничего не получалось, да и сейчас тоже самое будет. Наверное, я не внушаю сказочному зверю никакого уважения.       Олень посмотрел действительно свысока и неспешно развернулся кормой, грациозно опускаясь. Мда, Трандуил вот с ходу взлетает, а мой олешка от меня подвигов не ждёт. Угнездилась, и мир покачнулся: олень встал. Сидела, декоративно взяв в руки уздечку, но не пытаясь управлять. Просто ждала. И дождалась.        — Valie, дело не в уважении. Олени немного иначе выучены. Их дрессировали носить всадника на поле боя, а там управлять можно только ногами, руки заняты оружием.       Ах, ну конечно, Трандуил ведь управляет оленем почти незаметно — тот как будто мыслей слушается… я подозревала, что так и есть. Ан нет, ноги. Ну да, если несколько тысяч лет заниматься выездкой, то сможешь великолепно управлять животным мельчайшими движениями мускулов ног. Потрясающе, конечно.        — Ну, больших успехов в конных ристаниях за короткое время не добьёшься, но кое-чему за сегодня, я думаю, выучишься, — подъехавший поближе Трандуил, отвернувшись, кивком подозвал одного из эльфов.       Подбежавший так спешно припал на одно колено, что я не успела его толком рассмотреть и видела только рыжую макушку. Трандуил говорил, а я смотрела, как солнце путается в рыжей гриве:        — Это эру Лисефиэль. Вы раньше не были знакомы, — владыка с отчётливым неудовольствием помолчал. — Он отличный наездник и поможет тебе освоить управление оленем.       Лисефиэль. Вчерашний певец. Однако, дали же родители имечко.       Мне это всё было подозрительно, но сообразить, в чём подвох, я не могла. Надо было вести себя прилично. Вдохнула, чтобы сказать, что рада познакомиться — и тут он поднял на меня глаза. Я подавилась воздухом и смолчала. Я старалась не слишком смотреть на эльфов, особенно в глаза — больше искоса, тут же опуская ресницы, не давая встретиться взглядом, и очень привыкла к этому. Поединки в мою честь меня не прельщали. А сейчас ничего, совсем ничего не получилось — он посмотрел и взглядом протащил по Кавказскому хребту. Не знаю, как вышло, но это было, как удар. Пошатнувшись, взяла себя в руки и выправилась. Хорошо хоть с оленя не упала. Было бы смешно.       В ужасе, дыша через раз, скосилась на владыку — не вызовет ли прямо сейчас. И увидела только олений хвост — Трандуил удалялся от нас.        — Прекрасная, не надо так трястись, я нестрашный, — пока я оглядывалась на короля, новый учитель успел вскочить на лошадь и пригарцовывал рядом.       Само собой, не пользуясь руками — и золотистая, в белых чулочках лошадка выступала манерно и слушалась так, будто они были единым существом.       И ведь врёт: страшный. Потрясающе красивое лицо; опасные глаза, в которых за лаской прячется ядовитое жало. Не ясные, не чистые — солнечные блики не просвечивают эту мутную зелень. Но красив так, что с дыхания сбивает. Никогда раньше, ни разу в жизни не казалось мне, что рыжий мужчина может быть красивым. Подозреваю, это потому, что я сама рыжая, и подсознание не хочет контакта с близкими генами. И считает рыжих почти родственниками и ну совсем непригодными для… известно чего. Все рыжие всегда казались мне абсолютно асексуальными, а он был рыжий — и понравился. С удивлением и с холодком страха рассматривала волшебное и ужасное существо, едущее рядом.       Эльфийская красота далека от человеческой. Дело ведь не только в правильности черт, симметрии и прочих штуках, делающих лицо красивым. Я в мире людей была знакома с очень красивыми юношами, работавшими моделями. И никогда не смотрела на них с женским интересом. Да, красивые, правильные лица, идеальные тела — и пустота. Физическая красота и работа визажистов и фотографов иногда делали их интересными на изображениях, но вживе это были обычные мальчишки. Я, бывало, становилась объектом их интереса, и всегда последовательно испытывала: сначала раздражение, когда чувствовала их алчность по отношению к себе (как ни странно, кроме внешности, они велись также и на способность заговаривать зубы), а потом сочувствие — когда они понимали, что их внешка никаких преференций им не принесла, и бывали растеряны. Конечно, исключения наверняка существуют, но я с такими личностями не сталкивалась.       Так вот, эльфы… Для меня, видящей человеческими глазами, любой из них на порядок красивее самого красивого из людей. Постав ушей и то, чем перебирают эльфийки, я почти не замечаю. Но дело не совсем в красоте. Вот когда под красотой, под сладким лицом — четыре тысячи лет, полных всякого-разного… и нет желания выпятить себя и показать силу, которой на деле не имеешь — наоборот, тайное внутреннее пламя скрывается за нарочитой холодностью и статичностью; тогда да, коленки начинают подгибаться. По моим обстоятельствам это совершенно нерадостно, но что делать — ни разу не понятно.       У рыжика с тайным пламенем и силой духа всё было очень хорошо. Он был антропоморфен, но шестым чувством ощущался, как гудящий рядом призрачный костёр. Да что там — я ощутила и своё пламя, про которое так много говорили и которое я почти не чувствовала — и что оно тянется к нему, разгораясь.       Мои душевные метания эльфа, похоже, не сильно беспокоили, но он выжидал, давая привыкнуть к своему присутствию. А я всё никак не могла привыкнуть и пялилась на его кожу, нечеловечески белую — сразу становилось понятно, что нелюдь; на гладкую, сверкающую под солнцем рыжую гриву, на сумеречные глаза — и молчала. Я не буду говорить с ним о его родословной, о его песнях, и ни о чём не буду. Да и смотреть тоже много не стоит. Он как раз слегка обогнал меня и я поймала себя на заинтересованном взгляде пониже спины. Это наваждение какое-то. Надо поучиться, чему он там меня научит, и благополучно расстаться. Трандуил, конечно, желает развлекать меня общением с интересными личностями, но наверняка не такие развлечения имел в виду.       Что Лисефиэлю совратить меня хочется — это он дал понять в первую секунду, как только глаза поднял. И тут же замкнулся, стал идеально-услужливым. Но я всё поняла за разницу в наших весовых категориях. Силён, что уж там. Впрочем, чего ожидать от четырёхтысячелетнего сидхе. Я старалась не думать о том, о чём думать не нужно, но он хотел другого — и переиграл меня шутя.       Обучение шло на ходу: эльфы собрались и выдвинулись из лесочка; дорога потихоньку подымалась в гору — справа была скальная стенка, слева поросший лесом крутой откос. Я, как обычно, ехала в центре колонны. Молча удивлялась, почему всё-таки меня сам Трандуил не поучит, но решила, что не до того ему — он, возглавляя колонну, всё время тихо переговаривался с приспешниками и вид имел озабоченный. Сначала, когда наши с Лисефиэлем животные шли голова к голове, он выдал теорию. Оказалось, что мутное для меня слово «шенкеля» — это часть икры, прилегающая к боку оленя, и этими самыми шенкелями управлять и требуется.       Всё было тут же продемонстрировано: лошадка под эльфом плясала так и эдак. Сам он вроде бы ничего не делал, если не знать. Потом всё то же самое показывалось медленнее, с остановками. Он указывал, как и куда надавливает. Надо было давить с разумением, очень плавно — идеально обученное животное требовало соответствующего обращения. Когда он попросил повторить простейшие команды, я почувствовала себя медведем, которого посадили в «Порш», и медведь этот пытается плавно выжимать сцепление и газовать, но мозолистые пятки не позволяют прочувствовать божественную машину. Олень, повинуясь моим командам, выдавал такие козлопуки, что я раз за разом улетала с него. Лисефиэль оперативно ловил, не давая упасть на дорогу, и разбирал ошибки. Говорил при этом мягким певучим голосом очень-очень хорошего психиатра, профессионально охмуряющего пациента. И беспрерывно хвалил.       Это был детский сад. Как в песенке:        «Наконец выходит Сереженька       У Сережи все получается       Ребята, похлопали Сереженьке       Сережа — молодец       Пам-пам-пам-пам, Сережа — молодец».       И так далее.       Было очень смешно и трогательно — я-то отлично понимала, какой я «молодец». Когда в очередной раз в стену или в пропасть разлеталась, но бывала поймана. И всё повторялось — нежно, плавно, почувствуй зверя, богиня, не торопись, колено держи прижатым — серёжа молодец пам-пам-пам.       Судя по уж очень бесстрастным лицам высокородных — цирк был хоть куда.       Я, конечно, помнила и понимала, что меня учит сид, которому четыре тысячи лет, и у него было время обрести терпение ангела, но всё равно радовалась, что он не склонен к карательной педагогике. Вспоминала броский заголовок «Воронежец учил женщину парковаться, стреляя из пистолета» и последовавший за ним мемчик «А как ещё, Карл?»       Удивилась, да что там — потряслась, когда часа через четыре почувствовала зверя и зверь почувствовал меня. Не ожидала, честно говоря.       Меня учили, и я училась. И при этом никак не могла абстрагироваться от того, что приходится внимательно смотреть в эти зелёные глаза, когда он что-то поясняет; что он постоянно прикасается, показывая, как двигаться; что я улетая, с оленя, оказываюсь в его руках — и как он замирает при этом. И при всём том так осторожен, нежен, полон благоговения, что зажаться ну совершенно не получается, да и обучение отвлекает от мыслей про ненужное. Но мысли никуда не деваются.       День пролетел, как и не было. Надвигались сумерки.        — Valie, у нас возникли сомнения, каким путём двигаться дальше: коротким, через заснеженный перевал, или длинным, через долину. Споры ни к чему не привели, придётся посмотреть своими глазами. Я уезжаю, утром вернусь, — поставив в известность, Трандуил обернулся, называя имена тех, кого хотел взять с собой — около десятка, в том числе и Рутрира.       Удивилась, когда обычно такой безмолвный шаман скрипучим голосом крайне недовольно вопросил:        — Владыка, не разумнее ли будет остаться мне, а поехать эру Лисефиэлю?       Трандуил глянул на Рутрира так, что у меня вот кровь в жилах застыла, но тому было хоть бы хны, и он вежливо-озабоченно добавил:        — Богиня была бы в большей безопасности… — и поклонился эдак с витиеватостью.       Трандуил помолчал, потом очень непонятно сказал:        — В лагере остаются другие шаманы… впрочем, возможно, эру Лисефиэль желает поехать?       Эру Лисефиель поехать не желал. По мне, так лучше бы валил, было бы спокойнее за его головушку, но меня почему-то никто не спрашивал, а самой высказываться показалось нескромным, да и очень уже хотелось остановиться. Это эльфы сегодня ехали неспешно и не устали, а для меня день был и насыщенный. Болели, прости господи, и шенкеля, и что повыше; хотелось лечь и уснуть.