Ты невинный ангел, Ангел поднебесья, В этом мире странном Ты не моя. За тобой тень зверя, Мы повсюду вместе, А теперь поверь мне, Зверь этот - я... группа "Ария"
Я побаивалась Рутрира. С того мига, как увидела впервые. Он был непонятный и холодный. Любой, даже самый закоренелый эльфийский убийца и расист, а таких полно было в окружении короля, теплел лицом и глазами, глядя на меня. Это странновато было сначала, но приятно, и привыкла я быстро. Не то с Рутриром — тот всегда смотрел… я бы сказала, предельно индифферентно. Но ладно я, он вот Ганконера усыновил, учил и воспитывал, но, когда того судили, потребовал самой жестокой казни из возможных — похоже, этому дубу хотелось соответствовать каким-то там нормам поведения. И он казался старым. Сколько ему лет, я не знала и знать не хотела, но тусклые светлые волосы и желтоватые белки оставляли ощущение преклонного возраста, хоть и выглядел он молодо, как все эльфы. В каком-то смысле существование Рутрира успокаивало: я неважно себя чувствовала морально, с такой лёгкостью… э… заваленная Лисефиэлем. Выходило, что только молнии и меч Трандуила преграда для любого эльфа. Если бы не это, любой мог бы так посмотреть и совратить, и я бы повелась. Они все выше установленной планки, это было не очень приятно осознавать. И всё-таки нет: Рутрир был однозначно неприятен. Стало быть, есть во мне хоть какая-то разборчивость. Стеснялась, думая, что, по идее, он дед Ллионтуила, хотя Ганконер про него совсем не вспоминал и не общался — или я о том не знала. Сейчас он подошёл совсем близко и сыпал на дорогу серебристый порошок. Молча, и я ни о чём не спрашивала, давя в себе неприязнь. Не хотелось с ним говорить. Сыплет и сыплет — знает, что делает. Прислушиваясь к тому, что происходит за поворотом, никаких изменений не улавливала: всё тот же треск и грохот камней, ворочаемых невидимым чудищем; эльфов же и вовсе было не слышно — как и всегда. Чудище, похоже, их пока не заметило. Не удержавшись, слегка прижала пяткой нужную точку на боку оленя — и он отступил на шаг. В душе возблагодарила эру Лисефиэля, научившего меня хоть чему-то. Знатный дрессировщик. Пардон, педагог. — Не отходи далеко, богиня, — Рутрир ковырял что-то на дороге, и тон его был тоном замученного профессионала, которому мешают работать. Судя по всему, он делал что-то рутинное, и это заставило расслабиться. Тихо сидела, ежась от порывов горного ветра. Сонливость мешалась с раздражением на непредвиденную остановку. Я так нанервничалась утром, что потом развезло ни дай боже. Я-то малодушно надеялась проснуться на привале, и желательно от поцелуев короля. Похоже, вбуханные в меня разного рода… гм… лекарства подарили чрезмерный аппетит к жизни и к её удовольствиям. Во всяком случае, утром, ёрзая на спине оленя, жалела, что у эльфов не принято носить нижнее бельё и я очень хорошо чувствую, насколько король тоже заинтересован. Трандуил на это фыркнул, что ношение белья — плебейство. Оно линию одежды портит. И дальше я уже думала только про линию бедра, неиспорченную плебейским бельём, да про золотистый хвостик внизу трандуиловой спины, да как давно мы не были вместе. Мда, а ведь ночь назад всё было иначе… Поразилась силе похоти, смутилась, но король очень так знающе заверил, что всё нормально, привыкну — дескать, мужчины и всегда так живут, и ничего. Пока переваривала его двусмысленность, он, похоже, помог придремать, и оклемалась я только во время остановки. В моём старом мире иногда саркастически говорили про женщину, допустившую грубую ошибку по невнимательности, что она-де в это время «думала о хуях». Ничем, кроме этого вульгарного выражения, не могу охарактеризовать свою тогдашнюю заторможенность. Очнулась, когда за скалой взревело и загрохотало. Время сжалось в миг, вместивший: стрелы, остановленные Рутриром в полёте — переведя взгляд, поняла, что стреляли в него свои, но никак это интерпретировать не успела; возникшего смазанной тенью Трандуила, рассёкшего шамана наискось через грудину — я с трудом уловила, что удар вообще был, чувствуя, как проваливаюсь куда-то.***
Очнулась на болоте. Уши резало от пронзительного верещания каких-то… лягушек? Они были голубенькие, сидели кругом и пытались подпрыгать поближе. Похоже, интересовались мною, как едой. Нами, точнее. Рядом, также утопая в вонючей жиже по щиколотку, да ещё и согнувшись, стоял Рутрир. Лягушек он отогнал мановением руки. Те живо утеряли наступательный порыв, но заверещали ещё пронзительней. Жаркий, липкий, дышащий испарениями ветер дохнул в лицо. Это была не Арда. Не то время года, чуждые запахи — и общее ощущение, что ударили пыльным мешком из-за угла: очевидно, реакция на моментальное перемещение. Обернулась на Рутрира: тот, разогнувшись на секунду разогнать лягушек, снова согнулся и так стоял, тяжело дыша. Ему явно было худо и без моих вопросов. Ноги потихоньку увязали глубже и стоять здесь точно не стоило. С чавканьем выдралась, шагнула в сторону и осмотрелась: бурая жижа с торчащими листочками, оконца воды с трясущейся на поверхности ряской; местами бодрые кочки с живописными фонтанами какой-то осоки, цветущей розовато-серым пухом. Неоново-голубые милые лягушечки. Мне показалось, что в агрессивно разевающихся ротиках торчали острые клычочки, но приближаться с целью рассмотреть точно не стоило. Простиралось это раздолье, покуда видит глаз. Попробовала ступить ещё — и провалилась по колено. С трудом выбралась обратно и встала рядом с шаманом. Ладно, подожду, пока он продышится. Ведь продышится же? На куски вроде бы не разваливается. Хотя должен бы. Мне показалось, Трандуил ударил его мечом. Ступила в другую сторону — под ногам подозрительно пружинило, как будто я шла по неверному сплетению корней, а внизу ждала бездонная жидкая грязь. Шагнула ещё — трясина там, где из неё торчали листочки, держала человеческий вес. Далеко прошагать не получилось: горло вдруг сдавило и меня дёрнуло назад, как собаку на сворке. Изумлённо, с гневом оглянулась — Рутрир уже выпрямился и спокойно смотрел на меня: — Поговорим? Перетрусила. Сейчас я уже не побаивалась — боялась. Не представляла, чего ждать от угрюмого, и, похоже, озлобленного шамана. Чем я ему насолила? Ну, сейчас, похоже, узнаю. — Не трясись, прекрасная, — он вдруг совершенно неожиданно расцвёл, заулыбался, став ужасным образом похож на Ганконера. Или это Ганконер похож на него мимикой. Неудивительно, но ужасно. Как если бы коряга начала улыбаться и разговаривать, да ещё демонстрировать схожесть с кем-то близким. Затаив дыхание и, начиная что-то понимать, наблюдала, как, не шевельнув ни единым мускулом, Рутрир поднялся из болота — так, как будто это оно его поднимало. От его дрожи и тяжёлого дыхания не осталось и следа. Глаза засияли, став молодыми и очень страшными, лицо ожило. На меня смотрел, я бы сказала, великолепный мерзавец в расцвете сил, юности и подлости: — О майа, всё-таки есть удовольствие в том, чтобы быть собой… — он даже в плечах как будто раздался, беззаботно потянувшись. Ухмыльнулся: — ну как тебе? В ответ я только и могла, что хрипло каркнуть: — Слов нет. Он разулыбался в ответ: — Ну ничего, слова придут… со временем, — и самодовольно сообщил: — всё твоё время теперь моё. Подавила ужас узнавания — и фразы-то Ганконера. А удивляться не приходится. Отец же. Названый. Конечно, есть сходство. С достоинством, стараясь не блеять, сообщила вещь, в общем-то, не новую: — Мы родственники. Я мать вашего внука, эру Рутрир. Он молодо, весело расхохотался. Отсмеявшись, сказал, ещё пофыркивая: — Владыку подобное родство не остановило. Уверяю, я ничем не лучше. К тому же, думаю, после обряда принесения самого себя в жертву и низвержения в адские пустоши всё, что осталось от моего воспитанника — это любовь к тебе. Владыка Тьмы не мой сын. Едко подумалось, что ну надо же, как он хорошо себя понимает, а Ганконера, похоже, не очень — но я, конечно, смолчала. С ещё большим ужасом подумала, что вот, два года назад, когда я появилась в Арде, ради моей безопасности шаман надел Корону Духов, от ношения которой можно было сойти с ума. И, похоже, это произошло. Осторожно спросила. Он только отмахнулся: — Я здоров, как тыква, — и, слегка помрачнев, добавил, — был до сегодняшнего дня. Пока этот мерзавец меня мечом не достал. Всё-таки заподозрил в последний момент, вернулся проверить… и ударил не Светом, а Тенью, мечом из мира духов. Разрубающим не только физическое тело, но калечащим и в ментальном плане. Но мне получше; думаю, к вечеру астральная рана затянется. — И, встряхнувшись, — пойдём, Блодьювидд. Не отставай, а то тебя тут лягушки съедят. Подбодрив меня таким образом, Рутрир весьма жизнерадостно почавкал впереди.***
Солнце палило. Было жарко в тёплом плаще, но Рутрир предупредил, что ночи тут холодные, и выбрасывать не советовал. Шёл бодро, и я, как могла, успевала следом. Сначала молчала, но пейзаж был так однообразен, что, несмотря на обстоятельства, стало скучно и тоскливо, и я спросила, куда мы идём. Похититель мой очень обрадовался вопросу и начал разливаться соловьём, не скрывая, похоже, почти ничего. Так, я узнала, что украсть меня он собирался прошлой ночью, но владыка спутал ему планы. Впрочем, он и рад: — Рыжая гадюка очень помогла тебе. Но жаль, конечно, что он не умер, — и в весёлом голосе Рутрира прошелестели могильные шепотки и застарелая злоба, — ты так вступилась за него — даже Трандуил, было видно, перетрясся, не влюбилась ли. Эру Лисефиэль нравится дамам, — Рутрир гадко усмехнулся, и в течение получаса я узнала о рыжике много разного. Что он таскался по Арде в составе дипмиссий, травя всех, кто мешал продвижению планов Трандуила, и был силён в этом. И кое в чём другом. Зачастую нужные существа (пол и раса великого значения не имели, как выяснилось) впадали в любовную зависимость от эру Лисефиэля, иногда под воздействием приворотных зелий и иных способов обольщения. — Этот истинный потомок богини Дану не стеснялся ничем и снискал благоволение владыки выполнением крайне сомнительных поручений. Сколько он душ загубил — я на поле боя столько не убил, сколько он в этих, с позволения сказать, дипмиссиях. А сам никого никогда не любил, только лошадь свою, и к ней относится лучше, чем к братьям-сидам. А лошади его вторая тысяча лет пошла. Жизнь ей продлевает Глоренлин, и чем с ним за послугу расплачивается Лисефиэль — неведомо. Я молча чавкала следом, не мешая Рутриру плеваться ядом в своё удовольствие, ожидая, когда тому наскучит. Для меня всё, что он рассказывал, было скорее страшноватой сказкой, и слушалось с живым интересом. Смутно подозреваю, что эффект ожидался иной; впрочем, возможно, эру Рутриру просто нравилось злословить, потому что наскучило ему нескоро; да и то, он просто сменил объект, начав поливать владыку. По ходу, тот шаману за тысячи лет надоел хуже горькой редьки: — Старая сволочь! Беловолосый синда, чужак! Как я устал от необходимости служить ему и казаться глупее — и преданнее, чем есть! Жизнь такая наскучивала неимоверно, а другой не было — и тут в наш мир явилась ты… — голос Рутрира смягчился, стал глубже, — и я понял, что пойду на всё, но отберу тебя у него. Хотел вызвать на поединок, когда отойду от действия Короны Духов — но ты успела одарить его великой силой. Шансов в поединке с ним не осталось ни у кого, и шанс мой только в том, что ты никого не любишь — так может, полюбишь меня. Тихо буркнула: — Не полюблю. Глупости просить его вернуть меня я не имела, понимая, что он только посмеётся, но не удержалась хотя бы сказать, что думаю. Он только вздохнул и никак не возразил — было понятно, что он-то надеется на лучшее. Говорить с ним было интересно; то, что это оказалось существо, несомненно, ужасное, но незлое (относительно меня, по крайней мере), приносило удивительное облегчение. Разница между мрачным дубовым типом и этим весёлым страшным юношей поражала. И да, Ганконер был похож на своего отца. Хотя теперь он не казался чьим-то отцом — был действительно юным. Идти по болоту было тяжко, но разговоры скрашивали тяжесть пути. В какой-то момент Рутрир умолк, резко остановился и схватил меня. Взвизгнула, вцепилась в плечи — я не ждала насилия, как-то отвыкла даже думать о такой возможности, но поняла, что дело в другом: жгучее солнце побелело, прикрывшись дымкой, и в этом призрачном солнечном тумане проявлялся силуэт непонятного, пугающего существа в рогатой короне — где-то далеко, на горизонте, очень неявно, но, судя по реакции Рутрира, следовало торопиться: — Проклятый синда! — далее следовали непереводимые фразы на квенья. — Сегодня Самайн, все двери между мирами открыты, но чтобы так быстро понять, в какой именно! Придётся поспешить… Его голос стал тяжёлым, потусторонним; слова булыжниками падали в болотную жижу — и она застывала льдом. Я поняла, что белёсая тень в небе предвещает появление Трандуила, и сделала вполне дурацкую попытку сбежать, когда шаман отвлёкся — но даже не смогла выдраться из его объятий: — Не дёргайся, божественная, я не отпущу, — он уже сыпал серебристый порошок, и я снова ощутила, как проваливаюсь в никуда.***
Голова кружилась, солнце пекло, лягушки верещали. Рутрир снова стоял, согнувшись и тяжело, загнанно дышал. Убегать я не пыталась: Трандуила на горизонте не было, а без защиты меня любая лягушка сожрёт. Стояла и ждала. В этот раз Рутрир оклёмывался дольше: — Utinu en lokirim слишком быстр… Я всё так удачно сделал… Иллюзия каменного голема для отвлечения внимания была идеальной — он почти повёлся… И он доверял мне — и всё-таки заподозрил, почти успел… Я сам себе не верил, что так долго обманываю его — лицом, чувствами, поступками… Я не играл равнодушного мрачного старика — я был им. Леденел в твоём присутствии, и всё-таки боялся, что он поймёт. Он иногда так смотрел, как будто обо всём догадался. Я обманул его, и радовался удаче, но он в последний миг всё изгадил, — и снова зашипел, согнувшись, — аdodulin! Он подышал, и мы почавкали дальше. Рутрир сделался далеко не таким весёлым и перестал шутить и вообще разговаривать. Рогатый призрак в дымке появлялся ещё два раза, и Рутрир оба раза создавал переход. Я так поняла, что мы прыгали по одному и тому же болоту, запутывая преследователей. Каждый раз давался шаману всё тяжелее, под конец он разговаривал с трудом, хрипя, но был полон веры в себя: — В полночь врата в иные миры захлопнутся, и ровно за минуту до этого я прыгну в место, где нас не найдут — по крайней мере, до следующего Самайна. Там прекрасный лес, озёра и водопады, тебе понравится… там меня считают богом и поклоняются, как богу. Уже скоро, осталось продержаться недолго. Эти прыжки — они изматывают его больше, чем меня. Если бы не рана… эфирное тело не может исцелиться из-за необходимости колдовать. Мне бы немного времени — но проклятый синда прочно сел на хвост, — и дальше Рутрир только матерился, а потом и вовсе тяжко умолк.***
Наступали сумерки, и они были синими, как местные плотоядные лягушки. Рутрир, молча шедший впереди, вдруг так же молча упал на колени в грязь и начал заваливаться набок. Я не испугалась, но на сердце как будто каменная плита упала. Кое-как, сама оскальзываясь и падая, помогла шаману доволочься до ближайшей кочки и улечься головой на неё. Потопталась вокруг с осознанием, что ничем не могу помочь. Шаман, полежав, потянул к себе, и я услышала его сухой шёпот: — Синдарское отродье всё-таки достало меня. Я умираю, и мне горько с тобой расставаться. Ничего не успел, ничего… Прости за всё, — он шептал всё быстрее и еле дышал, и при этом был холодный, как камень, — послушай меня, богиня, и запомни. Эти места ночью очень опасны. Мы шли с тобой к краю болота… видишь эту звезду? Хорошо… Следуй за ней, и через несколько часов выберешься на твёрдую землю. Я знаю, эру Глоренлин учил тебя строить защиту от порождений тьмы… нарисуй защитный круг и жди. Трандуил придёт за тобой. Если он успеет до полуночи, то заберёт в Арду, если нет, то вы застрянете здесь на год, но с ним ты в безопасности будешь. Но эти несколько часов надо будет прожить одной, — он обессиленно помолчал, отдыхая. Я тоже молчала. — Я осознаю, что подверг тебя смертельной опасности… и может быть, ты погибнешь. Прости меня, божественная. Возможно, всё-таки Корона свела меня с ума, — горечь в его словах можно было черпать вёдрами. Ему было худо, и я не могла не утешить: — Я не сержусь, эру Рутрир. Лежите спокойно: вы отдохнёте и мы продолжим путь. Он тихо болезненно засмеялся: — Да, действительно ласковое пламя… — и попросил, схватив за руку, — поцелуй меня на прощание. Я поцеловала. Он действительно был ледяным, и даже поцелуй не заставил его дышать глубже. — Слушай. Вот это повесь на шею, амулет убережёт тебя от того, чтобы провалиться в трясину… и от некоторых местных. Но он не спасёт от самого страшного, — он переглотнул; улыбка его становилась всё безумнее, — от меня. Сжалась, удивившись, но он не давал отодвинуться, и ледяной шёпот срывался с его губ: — Синий свет — свет мертвецов в этом мире, а сейчас Самайн… есть все шансы… встать иным. Мёртвый колдун страшнее живого, Блодьювидд. Сделай вот что: возьми эти два ножа. Мечи не трогай, они заговорённые и могут принести беду, а беды я и так немало принёс… Теперь слушай очень внимательно: когда умру, а это скоро случится, один нож воткни мне в сердце — вот сюда. И оставь в теле. Вторым ножом отрежь голову. Потом постарайся отмыть нож и себя от моей крови — вот фляга с водой. Нет, не мотай головой и слушай! Мне будет хоть сколько-то легче уходить, зная, что я сделал, что мог для тебя! Потом возьми мою голову и беги, что есть духу. Бросишь её не раньше, чем отбежишь на милю. И беги дальше, не останавливайся. Сделай, как я говорю, прошу тебя! И не держи зла, богиня. Всё, прощай, я больше не могу держать вместе свои фэа и хроа. Прости… — и он как-то моментально обмяк. Не оставалось сомнения, что да, умер. Я только сейчас подняла голову и кое-как огляделась: сумерки сгустились и было почти ничего не видно, только далёкие звёзды холодно мерцали в небе. Почувствовала, что одежда моя мокра, а плащ ещё мокрее, и в наступившем холоде одежда скорее вытягивала тепло, а плащ путался в ногах и утяжелял. Подумала, что скоро, судя по данной инструкции, я согреюсь беготнёй по кочкам, и лишний вес мне точно ни к чему. Я и без того не мастер бегать. Сняла плащ и с трудом, одолевая сопротивление окостеневающей плоти, воткнула нож между рёбрами. Не знала, попала ли в сердце, но больше тыкать не стала. Собравшись с духом, повернула тело набок, горлом от себя, всадила нож и дёрнула. Подождала, пока схлынет кровь, которой оказалось не так много, как ожидала, и начала пилить мягкие ткани, уговаривая себя, что нервная система у меня устойчивая, а шаман, хоть и сошёл с ума, но умирал в ясном сознании и советы наверняка дал неглупые. Жить хотелось, и я окровавленными руками пилила и выкручивала скользкую от крови шею мертвеца в месте сочленения позвонков. Дрожаще выдохнула, когда голова осталась у меня в руках, и немножко собой возгордилась — смогла! Отмыла, как получилось, нож и себя, вытерлась плащом, окончательно превратившимся в грязную тряпку. Накрыла тело плащом. Надо было бежать, но на болото упала тьма и не видно было ни зги. Подумала, что на каждой кочке буду падать, и вспомнила браслет Ланэйра и болото, на котором меня гонял Глоренлин. Браслет был на мне — единственное украшение, которое я не снимала никогда и которое почти никто не видел. Он стал чуть ли не частью тела. Нащупала его сквозь рукав и попыталась через него воззвать к духам болотных огней. Ничего. Что ж, придётся бежать в темноте. За волосы подняла голову Рутрира — и побежала.***
Не знаю, амулет шамана помогал или чудовищный стресс, но скакала я сайгаком и через кочки прыгала бодро. Чувствуя прикосновения цветущей пухом осоки, просто подпрыгивала, перелетая кочку, и не упала ни разу. Бежала во тьме, глядя на далёкую звезду, аквамарином мерцавшую в вышине, и слышала только своё запалённое дыхание. Пришедший ночной холод унял испарения, вонять болото стало меньше — скорее, пахло какой-то свежестью, ночными горькими цветами. Я не ощущала отвращения к голове, которую несла — но была сильно опечалена всем случившимся. Трудно было соразмерять время и расстояние, и я никак не могла понять, отбежала на милю или ещё нет. Увидев впереди тусклое мертвенное сияние, насторожилась; замерла, вглядываясь и пытаясь понять, что это. Оно приближалось. Судорожно выдохнула, понимая, что это болотные огоньки. Вспомнила про браслет; снова попыталась позвать — и удивилась, поняв, что получилось. Стайка сменила окраску с мертвенно-синего на аквамариновый и залетала вокруг. Не скажу, что мне стало уютнее — мелькнула мысль, что я подсветила себя — для неизвестно кого, и, возможно, зря. Но как убрать огоньки, я не знала, так что и думать было не о чем. А с ними стало чуть повеселее, да и шансы свернуть шею на кочке уменьшились. Решив для себя, что пора, взяла голову Рутрира обеими руками. Закрыла ему глаза, поцеловала в лоб: — Эру Рутрир, я не сержусь на вас. Прощайте и покойтесь с миром. Зашвырнула голову в сторону, туда, где поблёскивала почти открытая чёрная вода — и снова побежала. Стало легче — огоньки вели, указывали и освещали путь, но начинала чувствоваться страшная усталость — я не ела весь день, а только шарилась по болоту, а ночью так и вовсе бежать по нему пришлось. К стрессу организм кое-как притерпелся, и вещал, что ресурсы на исходе. Впрочем, долго это не продлилось: тихое хихиканье, услышанное невдалеке, взбодрило несказанно. Я постояла, прислушиваясь и надеясь, что это, так сказать, звуки ночной природы — но звук повторился, и был он ближе. Нож — я не бросила его, так и несла в руке. Возможно, удастся отбиться. Еле дыша от ужаса, отогнала кое-как огоньки в сторонку, чтобы не выдавали моё местоположение, и притаилась. Стояла, обливаясь холодным потом, чувствуя себя на грани отчаяния — и решила, что мне нечего терять. Обряд вызова Нурарихёна всплыл в памяти с необыкновенной точностью, с мельчайшими подробностями — и я протянула руку над мерцающей совсем рядом водой. От души резанула ладонь, и кровь закапала, а потом потекла струйкой под мерный речитатив вызова. Стояла, обмирая, не веря что получится — и взвизгнула, когда щупальце тьмы, бесшумно появившееся над болотом, со свистом рассекло воздух, падая на что-то — там, в той стороне, где светили мои огоньки.***
С огоньками и с Нурарихёном дело пошло повеселее. Я старалась не смотреть, кого пришибают и утаскивают в трясину бревноподобные щупальца, разумно полагая, что увиденное не порадует. Бежала, а щупальца периодически молотили — справа, слева, спереди и сзади, иногда и совсем близко, обдавая ледяной грязной водой. Мне казалось, что этот бег по ледяной топи, в ужасе, на последнем дыхании будет навсегда, и что я просто загоню себя и умру, и не поверила, споткнулась, когда нога ступила на твёрдую землю. Подняла глаза — мои светляки скудно освещали кривые жалкие деревца на взгорке, поднимавшемся из топи. Но это была твёрдая земля. Здесь можно было нарисовать защитный контур и ждать помощи. Это был другой мир, искать здесь Эарендиль было глупо, и Эарендилем я решила считать звезду, на которую ориентировалась, когда бежала по болоту. Недрогнувшей рукой очертила круг, нарисовала защитную руну Мираис, удивляясь, как, оказывается, смертельная опасность вострит память и сообразительность, и нагнулась, отдыхиваясь. Подышала, отходя. Вспомнила и возблагодарила Глоренлина. Мда, сейчас бы я не ломалась и поблагодарила его за науку тем, чего ему хотелось. Прочувствовала. И, что удивительно, несмотря на окружающий ужас, а может, и благодаря ему — грань смерти, как-никак — хотелось так, что аж зубы сводило. Буду честна: только воспоминания и мечты о… об этом позволили мне забыться хоть как-то, особенно, когда я поняла, что не догадалась затащить в круг никакой сидушки — ни поленца, ни охапки веток. На земле сидеть было холодно и чревато, и я то стояла, то сидела на корточках, и всё мне было неудобно. Сначала раскалённое потное тело радовалось бездействию и ночной прохладе, а потом мокрая одежда стала приносить ощутимые страдания, и я молила небеса, чтобы Трандуил нашёл меня; тряслась и снова впадала в порнографические мечты. Время шло; нечисть не беспокоила меня, да и Нурарихён ворочался под пригорком: щупальца его наверняка сюда доставали, и я потихоньку успокаивалась — и отчаянно завизжала, когда зелень блуждающего по поляне огонька выхватила из тьмы стоящего на четвереньках Рутрира. Его голова была при нём, и он больше не был Рутриром. Смотреть было страшно, и я старалась не смотреть; инстинктивно отводила взгляд, костенея в центре круга, сжимая рукоять ножа в потном кулаке. Что ему нож, если его не остановил один, уже воткнутый в его сердце, и отрубленная голова! Только круг мог защитить меня. Я не видела, но не слышать не могла. Он, кажется, не дышал, но постоянно с хлюпаньем втягивал носом воздух — пытаясь унюхать меня? Ходил кругами по краю контура, не суясь за него — пока, во всяком случае. Нурарихён почему-то не реагировал на него. Я подумала, не повторить ли ритуал призыва болотного кракена; поколебалась и не выдержала: резанула воспалённую от предыдущего разреза ладонь и начала произносить заклинание. И тут Рутрир дёрнулся; из мертвого горла раздалось рычание. Я подняла голову и встретилась с ним взглядом. Горящие мертвенной синевой глаза торжествующе вспыхнули — и он прыгнул.