вот ты крадёшься тёмной ночью через дремучий бурелом и вдруг из мрака раздаётся шалом © Ростислав Чебыкин
«Ай да Бараш! Ай да овечий сын!» © «Смешарики»
В детстве мне казалось, что если у тебя есть нож, то ты уже и не беспомощен. Это, конечно, от наивности. Один хороший охотник как-то между делом заметил, что отмахиваться ножом от медведя имеет смысл только если он сеголеток, весящий не больше пятидесяти килограммов. Мысль о его несомненной правоте мелькнула, когда мертвец ударил меня грудью — уклониться я не сумела, нож вылетел из руки. Ничего не могла и невыносимо жалела, что остаюсь в сознании и всё чувствую. Вот особенно свой беззащитный поджавшийся живот, в который сейчас вцепятся и начнут выедать мне внутренности, а я так и буду всё чувствовать. Со стороны слышала свой тонкий заячий вскрик и плач, когда упырь волок меня по поляне, вгрызаясь в плечо и тряся его, как разъярённый терьер. Я как будто упала в огонь — невыносимый жар, гул и треск, тьма и искры перед глазами, боль от ожогов. Подумала, что не вынесла происходящего и схожу с ума, с криком дёрнулась — и вылетела из костра. Покатилась, обдираясь, не по траве — по острым камням. Истошно вопя, кинулась бежать — и в себя пришла от того, что меня крепко держат, но не едят заживо. Ещё покричала и поплакала, уже понимая — что-то изменилось, но от этого выть хотелось ещё сильнее. Сквозь свои вопли слышала мужской голос. Слов не понимала, но интонации были успокаивающие, и спустя какое-то время я заинтересовалась, кто же это всё-таки; достаточно осмысленно подняла голову и посмотрела. Окружающее плыло и размазывалось от слёз, и проморгаться не получалось, но я поняла, что это эльф с волосами ослепительно белого цвета и в белом кафтане. Лицо было смутно знакомым, но опознать я его не могла — плохо видела. Впрочем, это не мешало мочить его одежду слезами, перемежая вой беззвучными рыданиями, и, порой, невнятными жалобами. Понимала, что надо перестать, несколько раз тихо внятно говорила, что всё, я уже в себе, делала несколько спокойных вдохов — и истерика тут же уходила на новый круг. Наконец-то выдохлась и затихла, но говорить, что всё, не спешила, выжидая. Решив, что, кажется, теперь на самом деле всё, отстранилась. Эльф не удерживал. Опухшие пересохшие веки зудели и видела я плохо. Сделала несколько неверных шагов, понимая, что иду и правда по очень неровному, из острых камней состоящему дну пещеры. Что вокруг тьма, разгоняемая пламенем костра, отсветы которого пляшут на стенках, и что в от входа задувает холоднющий ветер со снегом. Постояла, прислонившись к камню, дыша благословенной зимой (ненавижу, ненавижу лето и лягушек!): — За мной гнался упырь, — сорванный голос хрипел, нос отёк и был заложен. Даже, я бы сказала, не гнался, а догнал и ел, но это было несущественно. Существенно было то, насколько он далеко/близко сейчас. Эльф, с чем-то возившийся у огня, звучно ответил: — Блодьювидд, браслет, который я тебе подарил, защищает от внезапной нечистой смерти… и он защитил. Перекинув в пространстве. Ко мне — видимо, потому, что я носил его несколько тысяч лет. Это предположение, принципы работы артефакта мне непонятны. Ланэйр Ирдалирион. Вихрем кинулась, обняла, шептала, как счастлива видеть — и наконец смутилась. Истерика прошла, и вернулась чувствительность определённого рода. По-дружески, просто так, обнимать Ланэйра было невозможно. Эта тонкая талия, эти вспыхнувшие надеждой глаза и напрягшаяся челюсть… Нет, невозможно. Отодвинулась. Он криво улыбнулся и спокойно сказал: — Ты, похоже, ранена. Отвар ацеласа готов, надо снять одежду, осмотреть раны и промыть их, прежде чем лечить. Этот огонёк — он тебя слушается? — и указал на светлячка, который, видимо, случайно проник со мной из того мира. Радуясь, что артефакт упыря до кучи не прихватил, я кивнула. — Хорошо. Подтащи его поближе, светлее будет, — эльф склонился над деревянной чашкой, в которой что-то булькало, и кинул туда сосульку, отломленную со стены. Одежда снималась перемокшей грязной окровавленной корой, почти отслаивалась. Несмотря на холод, без неё стало лучше. Эльф оставил мне только обувь — воистину волшебная, она не промокла, а грязь с неё отваливалась. Голосовые связки побаливали, ободранное тело саднило, но терпимо, а вот плечо жгло сильно. Чувствуя неудобство (хороша я, должно быть, была, свалившись из ниоткуда в таком состоянии, да и потом, спонтанно обняв эльфа!), старалась помалкивать. Ланэйр тоже молчал. Помог с одеждой, обмыл всё тело, смачивая тряпочку в чашке и начал осматривать, осторожно поворачивая перед костром. Чувствовала неловкость, хотя он и был аккуратен. Чтобы скрыть, пошутила: — Сильно он меня пожевал? Ланэйр вздохнул: — Как сказать… пожевал слегка. Ранение поверхностное, ни кости, ни крупные сосуды не задеты. Но укус ядовитый, — и, как будто поколебавшись, — богиня, я сожалею, что не обладаю достаточной силой, чтобы излечить тебя мгновенно, и что мы оказались тут, в орочьих горах, и нет другой помощи. Ещё поколебался, и, решившись, с силой сказал: — Но я эгоистично счастлив, что так случилось. Я, переваривая информацию про орочьи горы, дальнейшее не очень-то поняла, а он не продолжал. Сосредоточенно встряхнул кистями, и они засияли бледным золотом, не так ярко, как у Трандуила. Поднёс ладони к плечу, но не прикасался, держал в нескольких сантиметрах. Скосилась, думая, что, видимо, при лечении открытых ран руки на них не кладут. Приятное тепло убирало боль, я чувствовала, как уходит воспаление, как кровавые борозды затягиваются. В какой-то момент Ланэйр убрал руки. Шатаясь, как пьяный, слепо нащупал стену пещеры и привалился к ней: — Всё, не могу больше, надо подождать. Постояв минуту, снял с себя верхний кафтан: — Надень, богиня, холодно. Я накинула его, про себя беспокоясь, что выпачкаю кровью, но ткань не прилипла к ране: та хорошо поджила. Всё-таки боги, конечно… И со мной случилось чудо, спас меня ланэйров браслет от внезапной нечистой смерти. Да уж чего чистого, когда тебе кишки наживую выедают. Я б ещё поужасалась, но почему-то не могла больше. Читала как-то про одного маньяка. Он взрослых больше любил убивать потому, что те лучше понимали ужас происходящего, а у детей как будто ограничитель какой встроен был. Я, наверное, инфантильна, ограничитель имеется. Ланэйр вроде потихонечку оживал, и я спросила с любопытством, что он делает в орочьих горах — неужто с посольством или на переговоры какие отправлен? А где тогда спутники, почему один? — Что ты, богиня, Валар с тобой, какие переговоры с орками? — впервые видела, чтобы эльф так откровенно изумился, аж до отвисшей челюсти. — С орками не разговаривают. Их убивают. И бровки домиком сделал. Я тоже изумилась, доподлинно зная, что разговаривают, да ещё как. Сама на переговорах присутствовала — как раз год назад. Спросила, как так. Ланэйр без тени смущения пояснил, что эльфийское сообщество неоднородно. Кто-то, особенно политики помоложе, считает, что договорённости и какая-никакая ассимиляция орков возможны. Кто-то, особенно старые военные дубы — что орков надо просто убивать. Без затей. И прекрасный светлый Ланэйр Ирдалирион считает себя ортодоксом из ортодоксов. Поэтому в составе лориэнского посольства в Мордор не поехал. Чтобы с орками не разговаривать. А в горах оказался потому, что существует такое развлечение — если эльфу скучно, то можно пойти в места, кишащие орками, и охотиться на них. Обычно случается одно из двух: эльф или находит свою смерть, или снова обретает вкус к жизни. Мне аж икнулось. Не к месту вспомнила популярный мультик «Смешарики». Там был Бараш. Он никак не мог найти смысл жизни, а без этого ему не елось и не спалось. Старый мудрый товарищ взял оного Бараша в горы и до того там упетал, что тот враз нашёл смысл жизни в том, чтобы лежать в кровати и пить бульон, глядя на снег, падающий за окном, а не оскальзываясь на очередном леднике. С интересом спросила: — А как же заключённый мирный договор? — Договор… — Ланэйр выплюнул это слово. Не ругался, но я несомненно поняла, куда себе этот договор могут засунуть те, кто его заключал. Впрочем, ортодоксальный убийца тут же вернулся в образ прекраснейшего из эльфов и мягко добавил: — Договор действует на территории новоявленного Темнейшего. На диких орков, оставшихся по ту сторону Завесы, не распространяется. Их будут планомерно уничтожать. Но я здесь просто развлекаюсь. Без плана. О как. Не знала, как к этому отнестись и с лёгенькой насмешкой спросила: — И многих убил? У эльфов такой мягкий, красивый, певучий голос, а у этого так особенно. Поймала себя на том, что слушаю и заслушиваюсь, поэтому поняла не сразу, когда Ланэйр, почему-то облизнув губы, ответил: — Пока два. — Орка? — Племени. Охнула: — А женщины, дети? Посмотрел укоризненно, обиженным котиком: — Богиня, ну я же не зверь… — и тут же разрушил то, что я успела себе надумать об эльфийском милосердии: — Убивал их быстро и небольно. Смерть от голода гораздо мучительней, а откуда они зимой еду возьмут при отсутствии кормильцев? Орки охотой живут. Подышала, подумала. В сущности, несмотря на нежелание, чтобы случился геноцид орков, ценность их жизни по сравнению с эльфийской уходила для меня в минус. Поэтому я и себя смущалась, как человека безнравственного и недостаточно милосердного. Но по мне — так пусть Ланэйр хоть всех орков порешит, лишь бы сам жив остался. К тому же, от орков ответного милосердия ожидать точно не стоило. Разве что от тех, что остались за Завесой, и то лет через пятьсот, если повезёт и у них появится понятие «милосердие». Тяжело вздохнула, подумав, как-то там мой ребёнок… времени прошло всего ничего, а событий в него уместилось ужас сколько. — Эру Ланэйр, есть возможность отправить письмо владыке Трандуилу? Подумав, решила, что Ганконера точно в известность о случившемся ставить не стоит, по крайней мере пока. Я сейчас за завесой, дотянуться до меня он не сможет — разве что орочьими лапами. Нет. И неизвестно, как ещё отнесётся к сложившейся ситуации. Рядом с Ланэйром тоже долго оставаться не стоило — я прекрасно помнила, что Трандуил стребовал с меня обещание не трясти своей жизнью, как разменной монетой и не шантажировать его этим более. Так что имело смысл поскорее расстаться с господином послом, чтобы, не дай боги, не дошло до очередной драки. Ланэйр как-то уж очень удивлённо вопросил: — Богиня, а как вышло, что ты осталась один на один с опасностью? Я знал, что Трандуил Ороферион должен был забрать тебя из Мордора, и, когда ты свалилась в мой костёр, то благословил весь мир: мою бабку, подарившую мне браслет; ночь Самайна, исполнившую невозможную мечту; даже поганых орков — просто так, потому что счастлив. И в душе просил врата Мандоса открыться пошире для Орофериона со свитой — не сомневался, что они погибли все до единого, защищая тебя. Ты хочешь сказать, что они живы?! — в полутьме показалось, что прекрасное лицо посла начинает заливаться тоненькой краской гнева. Я не очень-то верила своим глазам — эльфы обычно лучше сдерживали эмоции. Но его видение ситуации позабавило. Наскоро рассказала, как было дело и ещё раз уточнила про письмо. Ланэйр странно замялся: — Письмо отправить можно. Но есть нюанс. Подавив нервный смех (о, эти эльфийские «нюансы»!), поинтересовалась, в чём он состоит. Нюанс состоял в том, что, обладая крайне ограниченными способностями к магии, Ланэйр мог отправить письмо только с открытого места. Не из пещеры и не рядом с каменным массивом. А выйти на открытое место он не мог, потому что рядом с пещерой его сторожили. В саму пещеру не совались — она у орков считалась священной и табуированной, потому что в ней жили пауки, потомки чудовищной Унголиант. Прослышав о пауках, я нервно заозиралась, но Ланэйр заверил, что зимой пауки уходят на глубину и впадают в спячку. А пещера всё равно остаётся табу. Да и ни к чему оркам лезть в неё — они прекрасно знают, что эльф с утра выйдет, и ждут. После того, как он урыл второе племя, воины из близлежащих племён организовались и стали его выслеживать, чтобы убить раньше, чем тот доберётся до них. И внизу, на снежном плато, его ждали. Ланэйр пригласил полюбопытствовать. Мы стояли у выхода, защищённые выступающей скалой, и эльф рассказывал: — Они подготовились неплохо. Видишь огоньки? Это костры. Судя по количеству, орков около десяти кулаков. То есть полсотни. Было больше, но я часть вечером убил, вон трупы кучей лежат, — я, кроме огоньков, ничего не видела, но покивала. — Ещё они привели двух шаманов и каменного тролля. Слышишь, как ворочается? — И, с одобрением, — подготовились с уважением. Я чуть раньше, в сумерках, всё хорошо рассмотрел. С шаманами и троллем у них отличные шансы. Но, поскольку это всё-таки не урук-хаи, а простые воины, и они не…гм… сыграны, из разных племён — то шансы есть и у меня. Я, обомлев, молчала. Пятьдесят орков, два шамана и тролль — и Ланэйр считает, что у него есть шансы. Посмотрела бы я на это… лучше в кинотеатре. Не зная, что сказать, оглянулась вокруг: снег был заплёван скорлупками. Тихо засмеялась, вспомнив любовь посла к орешкам. В сумерках, стало быть, наш заскучавший от жизни Бараш стоял здесь и проводил рекогносцировку, поплёвывая скорлупками. Шансы подсчитывал. И, если ему повезёт, то уходит толпу орков и пойдёт к следующему племени. Оружие массового поражения наш ортодокс. Не удержалась и поражённо сказала: — Ты великий воин. Он польщённо поклонился. Я покосилась ещё раз на скорлупки и смущённо, с надеждой спросила: — Эру Ланэйр, а орешков больше нет? Или хлеба? Как он охнул и ужаснулся! — Да ты голодна, любовь моя! Прости, я так растерялся… Сейчас. Выяснилось, что орешки и хлеб были, но Ланэйр считал, что в этих местах в это время года человеческая женщина не проживёт на такой еде, и попросил подождать, исчезнув на короткое время в темноте за входом и вернувшись с какими-то откопанными из-под снега растюшками, корешками и куском подмороженной вырезки. Ошалело смотрела, как он в той же деревянной чашке (больше посуды не было, какой же воин лишнее в боевую вылазку потащит!) состряпал практически ресторанный суп. Удивило, что чашка не горела на огне, когда он поставил её на край костра, а снег в ней растопился и вода вскипела. Наверное, какое-то дерево специальное. Чашка и кусок лембаса были торжественно поднесены мне. И палочка, которой можно подковыривать гущу. Попробовала: действительно шикарный суп. Паназиатская кухня. Наваристый горячий бульон, аккуратные кусочки мягкого мяса, пряные коренья и зелень, дающие нажористость и интересную вкусовую гамму. Даже что-то, похожее на листья пак-чой, поверху плавает. Эльф умилённо смотрел, как я ем. Осторожно косилась, думая, насколько я никчёмное существо по сравнению с ним. Это ж какой мужик! И вылечит, и армию орков в одиночку выкосит, и суп из топора в зимних горах сварганит. Мда… Потом меня одолели другие мысли. В частности, откуда он взял мясо. Раздумчиво посмотрела на кусок, вытащив его палочкой. Ничего не спросила, но Ланэйр сказал: — Это мясо варга, богиня, — с излишней торопливостью, как мне показалось. Я отлично знала, что варгов не только люди, но и орки, и сами варги не едят. Их мясо жрать невозможно. Так что супчик сварен из орочьей вырезки. Я, как гастроном, могла определить, что эльф действительно использовал вырезку: мышцы из заднепоясничной части, практически не работающие и считающиеся деликатесными в любой скотине. В орке, видимо, тоже. Улыбнулась: — Спасибо, очень вкусно, — тень с лица Ланэйра исчезла, и он улыбнулся в ответ. Понятно. Если бы суп с орком не проканал, он бы меня собой кормить начал. Своей силой. А у него её мало, вон как после лечения поплохело. Великий боец, а маг плохой. Задумалась об этике: вот, ем орка. От безысходности. А человека съела бы? С грустью поняла, что, при определённых обстоятельствах — да. А вот эльфа бы ни при каких не стала. Совсем ни при каких. Боги, светлые и прекрасные. Я так вижу, и всё тут. Что любопытно, эльф меня орчатиной накормил, но наврал, что это варг. Чтобы не переживала. А он, судя по всему, и не переживает. Что ему, раз эльфы обувь из орков шьют. Мясо не едят потому, что обмен веществ не требует, но человечке без тени сомнения орка настрогал, чтобы на морозе не загнулась от недоедания. Забавно. И ужасно, конечно. Доела, собралась пойти почистить чашку снегом. Ланэйр молча отобрал и пошёл сам. От тепла и сытости глаза слипались, но лечь не было никакой возможности, и я стояла, почти падая. Как он тут спать собирался, на ледяных острых камнях? Хотя эльф ведь. Может, ему хватило бы притулиться к стенке и подремать. Вот ведь, как много нужно живому — и поесть, и поспать… Но Бараш и тут оказался на высоте. Плохой, никакущий, как я поняла, маг, артефактами он был упакован под завязку. Волшебное пламя золотой лужей растеклось по полу; наверх он бросил какой-то орешек, вздувшийся серым пузырём в половину человеческого роста. Пламя танцевало вокруг, но не сжигало… наверное, это можно было назвать палаткой. — Богиня, сними обувь и очень осторожно переступи через языки огня, а дальше не бойся: пол тёплый, и спать будет мягко. Ложись сразу, не топчись: на этой поверхности вес лучше распределять ровно. Сделала, как велено. Оказалась в очень уютном сером коконе. Сквозь редкое плетение нитей было видно, что Ланэйр ложиться не собирается. Хотелось закрыть глаза и вырубиться, но вдруг одолело беспокойство: — Эру Ланэйр… — Что, любовь моя? — он опустил глаза, улыбнувшись. Вздохнула, исподтишка пялясь. Чуть не забыла, о чём спрашивать собралась, но взяла себя в руки и быстро сказала: — Эти, внизу. Они могут убить тебя завтра. Оставь мне нож, чтобы я могла сама себя… — и тихо вздохнула, жалея, что он не поцелует меня напоследок. Ланэйр поражённо уставился: — Что ты говоришь! Я рисковал собой — один! Всё поменялось, когда ты… — он умолк, и было видно, что взволновался, но продолжил, — орки будут ждать, но не дождутся. Ты поспишь, и мы попробуем выйти через пещеры. Меньше риска, а другой выход должен быть, я чувствую. И помолчав, добавил: — Я так счастлив. Не было дня лучше в моей жизни. Твою мать. Я засыпала с мыслью, что никогда не видела, чтобы кто-то ТАК радовался свалившемуся на него чемодану без ручки.