Королевская канарейка

«Хозяйка! Пули свистели над головами!» © один сыщик Если на равнине снега намело только до середины голени, то в лесу его было больше, и продираться сквозь кусты и чахлый подлесок было тяжко. Я устала за день, запалилась, как лошадь, и очень мечтала о привале, но эльф пёр вперёд, причём он проходил сквозь клятые кусты, как нож сквозь масло, легко и бесшумно, а я волоклась следом, треща ветками и печально пыхтя, но сказать ничего не смела. Сенсей знает, когда остановиться. Одна радость, что холодно мне не было из-за всей этой беготни.  — Потерпи немного, Блодьювидд, я хочу пройти границу. На ней выше вероятность встретить стража, — я приотстала, и эльф, обернувшись, подождал, пока нагоню. Тяжело дыша, с подозрением спросила:  — Какого стража? — И, вспомнив, что в лесу Фангорн жили энты: — Энта? Ланэйр шёл впереди, но по голосу было слышно, что поморщился:  — Энты зимой спят. И не сказал ничего более, а у меня и без разговоров дыхания не хватало, да и лаконичность эльфа отбивала желание расспрашивать, и дальше я продиралась сквозь кусты молча. Глухая тьма упала как-то сразу. Даже свет звёзд не разбавлял её, скрытый кронами. Споткнувшись во тьме, пропахала снег носом и тут же поднялась, готовая брести дальше, но Ланэйр встал, как вкопанный:  — Сейчас я попрошу ночлега у дерева. В темноте скорее услышала, чем увидела, что он становится на колени рядом с большим деревом, кладёт обе ладони на кору и замирает. Почему-то казалось, что спрашивать сейчас о чём-либо неуместно, и я просто ждала. Стоял он долго, как бы не полчаса. Я отдышалась и начала мёрзнуть, и это был очень нехороший холод — я думать боялась, что он сделает с моим мокрым от снега и пота телом. Ланэйр отмер и поднялся:  — Оно примет нас. Я думала, что мы под деревом костерок разведём и заночуем, и удивилась, когда Ланэйр подхватил меня под многострадальные бока и лёгкой белочкой поскакал наверх. Оказавшись вознесённой, судорожно вцепилась в шершавую кору.  — Не бойся, здесь развилка. Большая. Ты не упадёшь, я договорился. Подобного рода договорённости не совсем вписывались в моё видение мира, и я даже не знала, что спросить. Хотя, если подумать, Глоренлин с пчёлами, общественными насекомыми, договаривался, так что ж Ланэйру с деревом не договориться?  — Подожди, я сейчас вернусь, — и эльф исчез. Оставшись одна, осторожно ощупала окружающее — видеть-то нечего было в кромешной тьме. Это была развилка размером с хороший письменный стол, поднимающаяся к краям и со впадиной в центре, засыпанной лесным мусором: колючими веточками и сухими листьями. Я хотела было повыкидывать колючие ветки, но вспомнила, что Ланэйр был не восторге от моей попытки выкинуть останки паука в пропасть. Так стоило ли повторять ошибку? И я спихала всё колючее на край развилки. Втихаря наелась снега, собранного с ближайшей ветки. Повертелась, как кошка на подстилке — было мягко. И, как ни странно, не холодно. Не сказать, что тепло — но появилось какое-то хрупкое равновесие, позволяющее не трястись от холода, какая-то непонятная гармония. Я не очень верила ощущениям и недоумевала. Ланэйр вернулся быстро. Взял за запястье, поднял, и я почувствовала, как в руку тычется нечто, опознанное мною, как стаканчик из коры, в котором плескалась вода.  — Пей медленно, вода холодная. Она действительно была холодна, на грани замерзания, ломила зубы и отдавала железом на вкус. Я, не торопясь, выпила. В стакан с сухим шорохом что-то высыпалось.  — Орешки. Ограбил беличью нычку. Пробормотала удивлённо:  — Как ты её нашёл в темноте?  — Мне не темно, и я вырос в лесу. Ну что ты, богиня… Взяла орешек. На ощупь это было похоже на фундук. Покатала его во рту, попробовала на зуб. Орех был твёрд. Задумчиво выплюнула. Есть хотелось. Попросила:  — Дай ножик.  — Зачем? — по-моему, он боялся, что я в темноте зарежусь.  — Орехи колоть. Они мне не по зубам. Его мнение о моей способности наколоть орехов ножом оказалось именно таким, как я предполагала:  — Не надо ножом, поранишься ещё. Давай я нагрызу. Очень хорошо слышала, как он хрустит скорлупками. Ой, странно себя ощущала, осторожно в темноте принимая очищенные ядра из его рук — чуть влажные от слюны. Ловила себя на том, что придавливая орех к нёбу языком, пытаюсь ощутить вкус слюны Ланэйра, и что голова как-то нехорошо кружится. Опасно. Это надо задавить в себе. Хотела спросить что-нибудь, всё равно что — и, удивившись себе, смолчала. Привыкла молчать за день. И устала, и перестала доверять своему голосу и себе. Подумалось, что нехорошие последствия могут быть как от разговоров с Ланэйром, так и от молчания с ним. Не знала, что со всем этим делать, и решила прикидываться ветошью, но тут он начал говорить сам:  — Ты перестала мёрзнуть, да?  — Да. Это магия? Он перестал грызть орехи и вздохнул:  — Ты почувствовала. Я хотел попросить тебя не думать об этом. Мы сейчас под защитой дерева. Оно согревает нас. Ещё раз прислушалась к себе и уверилась в ощущениях:  — Да. Непривычно. Как будто бы не мёрзну, но и не тепло совсем.  — Удивляться невежливо по отношению к дереву, и думать об этом тоже невежливо. Нужно просто принять. Это позволит тебе отдохнуть. Покивала:  — Я поняла. Постараюсь. — И с любопытством спросила: — а почему мы просто костёр не развели?  — Нельзя. Эта часть леса принадлежит энтам, огонь оскорбит их. Не знаю почему, стало вдруг весело. Шутливо спросила:  — Нет ли у народа сидхе учебника «Этикет с деревьями»? Я бы почитала, если доведётся. Ответ был невозмутим:  — Отчего же, есть, да и не один, библиотека Лотлориэна очень богата. Но в основном знания подобного рода передаются на практике. И человек не сможет воспользоваться ни книжным, ни практическим знанием. Нет нужных чувств. Что-то в сказанном показалось мне… настораживающим. Подумала и поняла:  — Лотлориэн. Эру Ланэйр, я хочу попасть в Эрин Ласгален. И хочу, чтобы ты отправил письмо элу Трандуилу о моём местонахождении. Мы уже не в горах, это можно сделать? Судя по плавности ответа, вопрос ожидался давно:  — Богиня, я не могу. Мешок пропал в пещерах, ты же знаешь, — он помолчал, и, видно, что-то для себя решив, с силой сказал: — А если б мог — не стал бы. Элу Трандуил потерял тебя. Если бы не браслет, ты бы погибла. Ты не находишь, прекрасная, что это знак небес? И столько веры было в голосе, что у меня руки затряслись. И мысли заметались, как мыши в пустом амбаре. Ланэйр не ждал никакого ответа и безмятежно, с насмешкой спросил:  — Хочешь ещё орешков, богиня? Огорошенная отказом, молча свернулась комочком на сухих листьях. Опять ждала, что Ланэйр приляжет рядом — места-то больше не было. Но, похоже, для эльфа всё дерево кровать, потому что он, избегая прикосновений, полулёжа устроился вдоль толстой ветви.       Полежала, сон не шёл. Приглушённо, не желая будить, если эльф спит, спросила:  — Мы, стало быть, идём в Лотлориэн? Вот уж не думала, что попаду туда… Ланэйр так же тихо, абсолютно несонно ответил:  — В Лотлориэн, — голос у него повеселел, — и я рад, что ты не гневаешься. Но сама посуди: Эрин Ласгален далеко, а Лотлориэн относительно близко. Это лучший выбор хотя бы из соображений безопасности. Но если б я мог, то отправил бы письмо владыке Элронду — чтобы встретили. Надеюсь, я смогу защитить тебя, но случиться может всякое. Лучше бы у тебя была хорошая охрана… но вышло, что вышло. Что до элу Трандуила, то подозреваю, что он захвачен тем миром, и вернуться сможет только в следующем году, в Самайн, когда открываются двери между мирами. Жевалась эта информация почему-то так же тяжело, как и орехи. Я полежала, подумала, и решила, что когда (и если) доберусь до Лотлориэна, то попрошу владыку Элронда отправить меня в Эрин Ласгален или хотя бы написать Леголасу. С тем и уснула.

***

Мне казалось, что я буду всю ночь ворочаться от отчаяния, что завтра снова придётся бодро скакать по холоду и снегу, но спала хорошо и с утра никакого отчаяния не ощущала. Дерево не только согрело, но, похоже, передало частичку своего спокойствия и фатализма. Потеплело, ветра в лесу не было; клятые кусты кончились, и идти стало полегче. Было бы совсем хорошо, если бы эльф не гнал так сильно. Через несколько часов жалобно спросила, нельзя ли остановиться и отдохнуть.  — Нам лучше поспешить, — он был лаконичен. Куда делся тот разливавшийся соловьём франт, которого я помнила по Эрин Ласгалену!       Тихо пробурчала под нос, что я люблю зимой сидеть в тепле и чай с пирожными пить, а не вот это вот всё. Не ожидала реакции, но он задержался, обернулся и взял мои руки в свои:  — Потерпи, прекрасная… ты хорошо держишься. В Лотлориэне у тебя будет вечное лето, тепло, безопасность, пирожные и всё, всё, что пожелаешь, — он проникновенно заглянул в глаза, — но сейчас надо потерпеть. И ускориться. Чем скорее мы попадём в человеческую часть Фангорна, тем лучше. Там можно будет не спешить. Я не спрашивала, чего он опасается, понимая, что не место и не время, и надеялась воочию этого не увидеть. Обречённо прижмурилась, когда эльф остановился и очень напряжённо тихо выругался на квенья. Ни на пауков, ни на орков он так не реагировал.  — Прекрасная, ты только не бойся… тебе придётся выпить зелье мнимой смерти. Страж примет тебя за мёртвую и не тронет. С беспокойством спросила:  — А тебя?  — Стражи не трогают эльфов. Орков убивают, людей чаще всего тоже. Я бы мог попросить энтов придержать Стража, но они спят, — говоря, он выпутывал из грозди амулетов и скляночек крохотный зелёный пузырёк. — Я не могу справиться со Стражем. Шаман спалил бы его в два счёта, но мечом его рубить бесполезно… пожалуйста, пей, он близко. Доверься мне. Такого ледяного лица у Ланэйра я ещё не видела. Похоже, боится. Эльфы обычно за таким лицом прячут всё, что не хотят показывать.  — Я доверяю тебе, — безмятежно сказала чистую правду и тяпнула всё, что было во флакончике. Как-то из любопытства поцарапала вилкой кактус по кличке «индеец» и попробовала появившийся млечный сок. Так вот, эта горечь была ещё противнее. Язык онемел, и онемение распространялось. Стало тепло и даже как-то уютно. И всё равно, что случится дальше. Увидела перед собой бледное лицо Ланэйра:  — Прекрасная, у тебя паралич, я закрою глаза, чтобы не сохли, — его рука легла на лицо, и веки прикрылись. Стало, само собой, темно, — но слышать ты будешь. Я буду разговаривать с тобой, чтобы не было страшно. Удивилась — с чего он взял, что мне страшно? Гаргульи этой фангорновой я ещё не видела, чувствовать телом перестала, так что боли, если меня начнут убивать, можно не бояться… всё не так и плохо. А лучше всего то, что меня подняли на плечо и потащили. Госпадя, наконец-то не сама иду! И жёсткости никакой, как в прошлый раз, от плеча этого каменного не чувствую. Хорошо почти как тогда, когда бабочкой была. Заторможенность некая в мыслях тоже скорее приятна, и чудесно на это всё накладывается голос Ланэйра:  — Зелье мнимой смерти помогает выжить иногда, на поле боя, когда ранен и двигаться не можешь, а помощь далеко. Большинство жизненных процессов приостанавливается, кровопотеря снижается, а тело понемногу регенерирует. По-моему, ему всё равно было, что говорить, и он довольно долго разорялся про эльфийскую боевую фармакопею. Создавалось впечатление, что он сам боится. Может, потому, что гаргулью видел. И я возблагодарила судьбу, что глаза у меня закрыты. Позже, отдельно, возблагодарила и нечувствительность тела. Потому что эльф очень ласково, с нотами глубоко похороненного ужаса, сообщал, что Страж трогает меня только для того, чтобы удостовериться, что я мертва. И чтобы адского скрипа не боялась — Страж всего лишь спросил, будет Ланэйр сам есть труп или ему отдаст. И что Ланэйр заверил Стража, что съест сам, так что тот ушёл. Но недалеко — вдруг эльф передумает и есть не будет… или не доест. Поэтому идти надо не останавливаясь до человеческой части леса, туда Стражу хода нет. Это суток двое-трое с нынешней скоростью. У меня всё было хорошо, ничего не болело, и я ехала себе, придрёмывая. Под закрытым векам по степени темноты понимала, что ночь сменяется днём и снова ночью, но никаких потребностей не испытывала. Иногда прислушивалась к речам эльфа — он рассказывал про свой дворец из семи сросшихся мэллорнов в Лориэне, про любимую лютню… и всякое хорошее и увлекательное. Время летело незаметно. В какой-то момент начала чувствовать тело. Немело оно, начиная с языка, а оживать начало в обратном порядке — с пальцев ног. Возвращался холод, боль от лежания на твёрдом плече и прочие неприятности. Глаза почему-то не открывались, но языком шевельнуть смогла и тихонько просипела:  — Я уже могу пойти. Ты меня третьи сутки тащишь… Не меняя спокойного весёлого тона, которым рассказывал анекдот о ссоре двух знатных эльфийских родов из-за смешной песенки, в чьём авторстве так никто и не признался (нет, ну вот сейчас Ланэйр признался, но только сейчас и только мне):  — Ты не можешь пойти. Территория энтов ещё не кончилась, он следит за нами. Виси себе молча — у него есть слух. Мне не тяжело и даже приятно. Уже недолго осталось. Висеть с обретённой чувствительностью было больно, начинало мучить что-то вроде отходняка, но я молча терпела. Всё-таки эльфу наверняка было хуже. Не он на мне, а я на нём третьи сутки катаюсь.  — Всё. Я помню эту речку. Приток Лимлайта, за ним начинается человеческая окраина Фангорна. Река не замёрзла, за текущую воду Страж не сунется. Момент открыть глаза я выбрала малоудачный: эльф переходил быстротекущую лесную речку по тоненькому-претоненькому вихляющемуся брёвнышку. Рассудив, что мы уже почти перешли, а пить очень хочется и водичка рядом, попросила:  — Давай спустимся попьём, а? Эта дрянь на прощание, видно, подобралась поближе, осознала, что её обманули… по итогу, мы и попили, и искупались. Если бы тираннозавр был деревянным, он бы, наверное, скрипел так. И с инфразвуком ещё. Эта скотина, которую я так толком и не разглядела, тюкнула по брёвнышку. Помню, как летела над рекой, помню, как брёвнышко летело рядом. И ощущение, что сердце от холода остановится, когда в ледяную тьму замерзающей реки ухнула. Дёрнулась выплыть, но меня подхватили и потянули в глубину и вперёд. Под водой как будто всем телом слышала яростный скрип пополам с инфразвуком и какие-то шлепки. Один раз что-то ударило по хребту, но несильно, и эльф потащил ещё глубже. Из хорошего — я так шокирована была, что не страдала от удушья, просто думала, что скоро не смогу себя контролировать и начну дышать под водой. Кажись, эльф тоже это понимал, и я почувствовала, как нос и рот зажимают безжалостные руки. Рефлекторно царапаясь, пыталась их отодрать, потом смирилась и впала в полузабытьё. Из реки вылетела неожиданно; мне всё казалось, что мы только глубже уходим. Эльф успел заволочь меня за ближайшую толстую ель — и со стороны реки об эту ель тут же хряпнулось толстое бревно. Полетели щепки и палки, посыпалась хвоя. Эльф тащил меня вглубь леса, и сигал не просто быстро, а ещё и зигзагами, иногда дёргая за руку так, что почти выдирал её из плеча. Тварь на том берегу бесновалась и бомбардировала лес брёвнами. Буханье и рёв слышались уже в отдалении, но мы всё бежали. Так и выскочили на опушку, на которой стояла очень чем-то довольная розовощёкая девица. Весьма справная, в полушубке, с вязанкой хвороста. Дева уставилась на нас, и глазки-пуговки стали большими. Выронив хворост и прижав руки в варежках к пухлым румяным щекам, она потрясённо ахнула:  — Лесные боги!