У чужих людей мне плохо спится И своя-то жизнь мне не близка (с) Мандельштам
Дождь кончился, и платье высохло быстрей, чем волосы. Ланэйр, во время дождя молчавший, вдруг начал очень сомнительный разговор. Обсуждаемое мне совсем не нравилось. Отвернувшись, сняла ичиги и вошла в золотисто-коричневую воду по щиколотку, глядя, как мелкий песочек фонтанчиками просачивается между пальцами. Ланэйр говорил. Молча отдала ему ичиги — он почтительно принял и продолжал говорить. Придерживая подол обеими руками, вошла чуть поглубже и побрела по воде, глядя на неё, стараясь не слушать — ведь всё сказала, к чему эти речи? — но Ланэйр, когда хотел, мог гнумского короля переупрямить, что ж говорить о всего лишь женщине: — Прекрасная, я услышал и понял тебя, — господин посол на ходу, оказывается, мог преловко кланяться, приложив руку к сердцу, — но услышь и ты меня. Да, ты говоришь, что тебе не интересен никто из лориэнских эльфов, и что мальчишек ты воспринимаешь детьми. Я верю, — он ещё раз поклонился, проникновенно так, с умильным лицом, и у меня от этой проникновенности и умильности челюсть сводить начало. Но, раз Ланэйр вознамерился что-то донести, остановить его было невозможно, и я, давя зевоту, уставилась на лопухи, сменившие по берегам сыроежки. Лопушки были тоже исполинские, но чуть поменьше, роста в три-четыре человеческих. Благословенна земля эльфийская, что уж там. — Я верю, но, кроме разумной и холодной… слишком холодной, — и вздохнул с еле слышным укором, — есть другая ты. Это стихия, разуму не подчиняющаяся. То самое пламя… я бы хотел… — тут он слегка смешался, но продолжил, — нет, я мечтаю, не смея высказывать это как желание, чтобы со мной ты была стихией и не сдерживала себя ни в чём. Но вынужден предупредить, чтобы ты понимала: если ты придёшь на инициацию, это будет воспринято судьбой. Малолетние жуки начнут наперебой вызывать меня (у меня от ужаса поджались уши) — и, скорее всего, все погибнут. Есть мизерный, почти неощутимый шанс, что убьют меня, и для меня очень мало чести в любом исходе. Убивать слабых из-за своей неопытности соперников, быть убитым слабым соперником… — он помялся, — я бы хотел более славного конца. Мдэ, есть у этой ходячей добродетели недостаточки. Тщеславен. Не удержалась и снова вякнула: — Да я не собираюсь… Но он продолжал, как будто не слыша: — К тому же, выигравший у меня не проживёт долго — его вызовет эру Глорфиндель. Или эру Эльмаэр. Или ещё кто-то. Поверь, желающие найдутся, так не лучше ли сразу начать с опытных воинов? Малолетнему жучишке не выжить в мясорубке, которая начнётся после моей смерти — за возможность… Не могла больше и некультурно перебила: — Не хочу даже слышать про это! Он огорчился: — Я просто хотел, чтобы ты поняла… и, может быть, приняла такой ход вещей. Буркнула, расстраиваясь всё больше: — Я не принимаю. Постарайся не умереть, пока я здесь, — и торопливо добавила, — и потом тоже. Мне приятно будет, если ты тысчонку-другую лет ещё протянешь. Он только заулыбался в ответ: — Не надо так хмуриться, богиня. Чувствуешь, вода стала холоднее? — и правда, в тёплые струи вплетались другие, прохладные, — тут недалеко в реку впадает родник. Подземные воды выходят на поверхность, и от их холода ломит зубы, но на вкус они как счастье. И мы, натурально, дошлёпали до родника в сени лопушков и наелись там тёплого мёду лесных пчёл, внападку запивая водой, которая действительно ощущалась жидким льдом и имела вкус счастья.***
То, что эльф способен отправиться за семь вёрст киселя хлебать в смысле любования кувшиночной пасторалью, я не сомневалась, и не ждала чего-то чудесного — хотя бы потому, что не так тонко чувствовала красоту природы, как они. Но не почувствовать оказалось невозможно, и от пасторали это было далеко. Ели по склонам сменились мэллорнами, и на фоне этих чудовищ лопушки в четыре человеческих роста уже не казались гигантскими, а смотрелись травкой. Река перестала быть чистой и бурлила — водопад был совсем рядом. Я ещё призадумалась, как же там кувшинки растут, они же любят спокойную воду, но смолчала, потому что мы как раз начали подыматься в гору, а когда пыхтишь, то не до разговоров. Мэллорны шумящими вершинами уходили высоко в небо, и я, любуясь на них, не сразу заметила скальную стенку — только когда почти упёрлась в неё. Ну да, надо ж откуда-то падать водопаду. Хотела спросить, зачем мы отошли, отсюда же ничего не видно, но Ланэйр опередил: — Мы на месте. И время как раз подходящее, скоро начнётся закат, — и вежливым жестом указал на мэллорн. Пока мы подымались по эфемерной лесенке (местами ногу приходилось ставить на сучок или выступ коры), рассказывал: — Здесь живёт королевский историограф, атани Эльдакар. Не распознав слово, с недоумением спросила: — Что значит «атани»? — Человек, — я слегка потеряла равновесие и уцепилась за ствол, с которого с шуршанием посыпалась кора. Ланэйр переждал удивление продолжил: — На квенья «атани» значит «вторичный», «послерождённый». А, ну конечно. Перворождённые-то вы, голубчики. Припомнила, как Трандуил говорил, что у Элронда есть человеческий историограф. Это, стало быть, он. — А почему он так далеко от дворца живёт? Ланэйр хмыкнул: — Ему нравится этот мэллорн… завещанный ему другом. Человеческий век недолог, и атани Эльдакар уже в конце пути. Он живёт там, где хочет, а новости и так доходят до него… вот как сегодня дошли мы, — и, перетащив меня на совсем уж далёкий и неудобный сук, указал на дупло почти в человеческий рост, — он предупреждён и ожидает нас.***
Атани Эльдакар в благообразности благополучно переплюнул Гэндальфа. Белоснежная длинная борода, белоснежные одежды… он стоял торжественным сияющим столбом, и правда ожидая нас — видно, издалека услышал. Забавно было познакомиться с человеком, живущим в эльфийском логове дольше, чем я. Он и его дом пахли… не знаю… как эйдос благородной старости — пчелиным воском, цветущим золотарником в жаркий осенний полдень… чистотой льняных одежд, старым деревом… Я как-то сразу почувствовала себя хорошо в этом доме и с благодарностью и лёгким любопытством осматривалась, не торопясь уйти. — Приветствую божественную пару! Богиня, — он как-то по-особому поклонился, и я поняла, что атани Эльдакар, кажись, святее папы римского. В смысле, что эльфийские ритуалы, может, какой эльф и опустит, а атани Эльдакар ни в коем случае, да ещё не спеша так, с достоинством и с удовольствием этикет блюсти будет, с тонкостями со всякими. Эльдакар тем временем повернулся к Ланэйру и до небес превознёс светлого князя. Я впервые на квенья услышала перечисление всех его титулов и запомнила мало, но впечатлилась. Старец продолжал плавную речь про свой восторг, да что он не ждал, не надеялся увидеть недостойными очами величайшее сокровище сидхе — и я несомненно поняла, что родичем он меня отнюдь не считает. Смотрит действительно как на божество. И при этом жадно, запоминающе так — небось, как уйдём, сразу всё будет записано. И что говорила, и как сидела, и чего откушать изволила. И тем не менее, он был мне приятен. Кажется, жизнь в пуще очень облагораживает… послерождённых. Они даже пахнуть хорошо начинают. Вспомнив мир людей, поёжилась: едкий пот и запах дезодорантов, ещё более едких и при этом химозных, всегда оглушал, и у них, у людей-то, были царапучие взгляды, слова и мысли. Жить с этим можно было, но и только. И вот, значит, каким может быть человек в иных обстоятельствах. Мне была любопытна его жизнь, и я, стараясь не быть слишком бестактной, расспрашивала. Старец, как мне показалось, рад был интересу и охотно рассказывал — ведь это предполагало, что и я рассказываю о себе. Что был он младшим приказчиком купца, с караваном товаров прибывшим в Последний Приют — и что там был замечен владыкой Элрондом. Тот выяснил, что человек грамотен и имеет интерес к истории и прочим наукам, и пригласил остаться. Он согласился и стал атани Эльдакаром, королевским историографом. Я кивала, слушая. Ну да, карьера неплохая, из приказчиков в королевские историографы. А Элронду, похоже, кроме редкого у эльфов дара марать бумагу именно прозой, в Эльдакаре понравились внутренняя чистота и покой. Очень, конечно, обаятельный человек. Потом Элронд перебрался в Лориэн, оставив Последний Приют сыновьям, и Эльдакар с ним. Я дерзнула полюбопытствовать, любил ли его эльф, завещавший ему мэллорн — нет, просто дружба. И мэллорн, что удивительно, увидел и признал его, чего с людьми не случалось. Есть подозрение, что имеется у Эльдакара немного крови эльфов или, может быть, даже майар. Толком ничего сказать нельзя, капля мизерная, а истории рода он не знает, сирота. А любить — любил, как же. Но разве эльфийка посмотрит на человека? Он и не дерзал признаться, смотрел издали, как на пленительную недосягаемую звезду (понимаю!). И до сих пор смотрит — он уже сед и ноги ходят плохо, а она всё так же юна и прекрасна, и это греет сердце. В этом месте я чуть носом не захлюпала, отчасти и позавидовав — хотя, казалось бы, чему… разве что его чистоте и силе духа. Я бы и ещё поговорила, но Ланэйр двинулся и сказал: — Пора. Солнце скоро подойдёт к нужной точке, — и, благосклонно кивнув атани Эльдакару, пошёл на выход. Мы всё поднимались по ветвям и извивам ствола, уже даже отдалённо не напоминавшим лестницу, и наконец, уже в самой высокой части кроны, выбрались к небу — и к вершине скальной стенки. — Вставай сюда, с этой ветки видно лучше всего, — и, пока я осторожно перебиралась, куда велено, мне было поведано, что конкретно этот мэллорн считается очень престижным жилищем. С него вид открывается на болото. Квакнула было, удивившись: — Что за болото? — и подавилась словами. Понятия эльфов о лучшем месте для созерцания далеки от человеческих. Впрочем, речь и шла о «лучшем», а не о «комфортном». И вот, перетаптываясь по довольно тонкой ветке и цепляясь руками за скалу, с трудом на неё опёрлась, почти прилегла на край — и вдруг увидела. Пламенеющие закатные облака заливали алым море кувшинок, уходящее к горизонту. Белоснежные лепестки светились радиоактивным розовым, а вода была, как кровь. Я только и могла бормотать: — О, Боже… О, Боже, — никогда не видела такого цветочного инферно! Да, затейники, конечно. И ведь точка обзора какая неестественная для человека! Удивительно: я так понимаю, водопады, которые здесь есть, вытекают из этого болота. Даром, что резкий перепад высот и скалы, а вот заболотилось это место и кувшинками поросло. Судя по довольному молчанию Ланэйра, моя реакция его удовлетворила, но я не оглядывалась, поражённо пялясь на то, как разгорается, полыхает и потихоньку угасает закат — и на бесконечное море кувшинок. Ланэйр обозначил своё присутствие только с последними лучами солнца: — Нам пора, — я, было, порывалась пойти назад, но он ловко подсадил меня на скалу, вспрыгнул сам и пошёл по узкому каменному перешейку — слева море деревьев, справа море кувшинок, говоря: — Мы не будем возвращаться, я хочу провести тебя другим путём, показать звёзды, и, утром, водопад. Я скорбно вздохнула, осознав, что спать мы будем на улице и сегодня в Семидревье не вернёмся, но смолчала и порысила следом. Спустились мы уже с другого мэллорна, почти в темноте; я то и дело оскальзывалась, и Ланэйр постоянно поддерживал и не давал упасть. Вышли на какой-то скальный горб, поросший мягким, высохшим на солнце мхом и окружённый шелестящими внизу деревьями; Саламандра отказалась разгораться, и, вздохнув, что его магии не хватает, чтобы управлять ею, Ланэйр стаскался вниз и приволок пару сушин. В сущности, греться не хотелось, ночь была тепла, но костёр так уютно потрескивал! Ланэйр зарыл в золу и испёк оставшиеся орехи; когда я захотела пить, сходил к реке и принёс воды в лиственном дрожащем кульке, и мы завалились рядом на мху, смотреть на звёзды. Распахнув на них глаза, я тут же перестала жалеть о ночёвке не в постели, и мы полночи пялились и болтали о звёздах… и о всяком. Проснулась я сама, с первыми лучами солнца. На улице-то много не выспишь. Ланэйр лежал рядом и смотрел. Видеть его прекрасные глаза так близко было смутительно, и я тут же ускакала в кустики. Возвращаться не хотелось, спустилась к реке помыться — и Ланэйр тенью возник рядом. Оказалось, что маленький водопад это не то, что он хотел показать, а идти надо к Келебранту, он совсем неподалёку — ну как, неподалёку для эльфа; то есть, к полудню мы добрались. И то правда, что по красивейшим дубовым и мэллорновым рощам. Водопад оказался, что твоя Ниагара и всячески потрясал чрезмерностью относительно предыдущего — маленького, несколькими струями стекавшего мимо растущих на крутой скале горечавок. В непосредственной близости от этого не росло ничего. Он ревел буйволом и кипящими потоками срывался вниз, обдавая водяной пылью на заметном расстоянии; и из-за этой самой пыли над ним стояли девять радуг. Ланэйр заботливо затащил меня на мэллорны: с мостика между двумя деревьями открывался сказочный вид, и мне, между делом, было сказано, что с этого мостика считается хорошей приметой кинуть венок в реку. Я тут же кинула сплетённый по дороге венок из розовых колокольчиков, не дослушав. Ланэйр же ехидно договорил, что кинувшей привалит несказанное счастье в любви. Зло покосилась, думая, что венок кидать не требовалось: можно было сразу поцеловать господина посла, и счастье бы тут же и привалило. Может быть, прямо на этом мостике. Нет, я не собиралась, но помечтать? Объект злости её причину понимать отказывался, с восхитительной наивностью участливо заметив: — Богиня, я вижу, ты устала… я знаю, тут неподалёку спрятана лодка, спустимся на ней по реке? Почти до Семидревья доберёмся. С любопытством спросила: — Это твоя лодка? — Нет, я просто знаю, где она спрятана. Впрочем, хозяин не будет в претензии, особенно, если я потом верну её. Малодушно согласилась и провела пару часов лёжа, бездумно глядя на синеющие небеса да слушая, как трепещет парус и двигается по лодке Ланэйр. Очнулась только, когда услышала чавканье: оказывается, светлый эльф только что скормил здоровенному лососю последний кусок хлеба. И оный лосось с надеждой выглядывал из воды и хлопал ртом, намекая, что можно дать ещё. Вздохнула, подумав, что рыбы-то здесь непуганые и запечённый лососиный бочок мне не светит: наоборот, лососю мою еду отдали.***
Всё-таки в любом путешествии одна из самых прекрасных вещей — возвращение. Насидевшись в горячих ключах, надев чистое и наевшись, как крестьянин, вернувшийся с сенокоса, без оглядок на последствия, довольно дотрюхала до травяного ложа и упала на него, не думая ни о каких постельных удовольствиях, кроме как полежать. Довольно потягивалась, чувствуя, как гудят руки и ноги и горит обожжённое солнцем лицо, думая, что остаток дня пролежу здесь, слушая, как Ланэйр скрипит стилосом (или он пусть что хочет делает, а я всё равно буду лежать!), а уж ночью и по-настоящему отдохну, в гнезде. — Прекрасная, — Ланэйр и правда подошёл к столу и перебирал на нём бумаги, — я вижу, нам прислали приглашение на Ночь Хорошей Луны. Тебе надо поспать сейчас, чтобы полностью прочувствовать радость от праздника. Это будет незабываемо. Он так смотрел, что возражения я проглотила и только жалестно спросила, могу ли я здесь поспать. В ответ выслушала очень сдержанное, что для него, как для мужчины, конечно, не сильно лестно, что именно здесь женщина уснёт, и что такого раньше не бывало, но мне можно всё. Не в силах отшутиться, только вздохнула и попросила свиток с «Хроникой Войны Кольца» — почитать на сон грядущий. Ну что: в эльфийском варианте, само собой, войну выиграли эльфы, причём действия Митрандира разумно и мудро направлялись эльфийскими государями; общая пафосность изложения не мешала в сносках цитировать паскудные анекдоты про того же Митрандира. То есть дедушку Гэндальфа.