Сверчки верещали в траве. Они пели грустную и долгую песню конца лета. «Лето прошло, лето прошло, — пели они, — лето уже угасает.» Сверчки считали своим долгом известить всех, что лето не вечно. Элвин Брукс Уайт, Паутина Шарлотты
Август — астры, Август — звезды, Август — грозди Винограда и рябины Ржавой — август! Полновесным, благосклонным Яблоком своим имперским, Как дитя, играешь, август. Как ладонью, гладишь сердце Именем своим имперским: Август! — Сердце! Месяц поздних поцелуев, Поздних роз и молний поздних! Ливней звездных — Август! — Месяц Ливней звездных! М. Цветаева
День я благополучно проспала под шум дождя, ночь… ночь была занята. Но на следующее утро, проснувшись от еле слышного поскрипывания стилоса, обеспокоилась, что письмо ушло, а Ганконер в ответ помалкивает. Задумалась, насколько глупо было хоть что-то требовать от него. И о том, что соловушка мой — ещё и Владыка Тьмы. Оно, конечно, считается, что хлебушек в этом мире я, и все за мной бегают, но для меня-то хлебушек — мой сын! Как тут быть? Думала, лёжа на травке в чём мать родила и слушая, как стилос порхает по бумаге: князь мой ловил свет раннего утра. Открыла глаза и он тут же почувствовал, обернулся, сияя океанскими своими очами, и мне в очередной раз стало неудобно, что простая человечка наслаждается обществом такого прекрасного павлина, а ему пламя очи застит. И ведь как встал, как повернулся! М-да, в «Повести о блистательном принце Гэндзи» оный принц был невозможно хорош собой, и все встреченные сородичи тут же с благородной печалью думали, что нельзя с такой красотой долго прожить на белом свете. Слишком красив. Не жилец. Ассоциация не нравилась совершенно, но утешила я себя, что ослепительный этот павлин семь тыщ годков как-то просуществовал со своей ослепительностью и не помер. С затаённым вздохом подумалось, что я-то сейчас навстречу встану, скрипя, кряхтя и немножко разваливаясь — относительно эльфийского совершенства. Но нет: он как будто поделился им со мной. Тело было лёгким и радостным, каждое движение отдавалось блаженной истомой. Скрыла и усмешку, подумав, что да, богине любви любовники на пользу идут. Всё-таки немного скованно буркнула: — Продолжай, пожалуйста. Я не мешаю, — и он понимающе отвернулся, а я целеустремлённо порысила в поганый лофтовый недосортир и мыться. Вернувшись, надела принесённое брауни платье и присела рядом с Ланэйром. Рабочий стол некоторое время назад сам вырос, слегка изогнувшись, — и я на выросшей загогулине разложилась и писала в досужное время про свои путешествия туда-обратно. Придвинула бумагу, помялась, думая, как начать письмо Ганконеру, и принялась с отвращением извиняться. Безо всякой искренности, зато с расстройством. От огорчения сломала стилос, и, не думая, цапнула первый попавшийся из тех, которыми Ланэйр работал. И его тут же сломала, только хрупнуло. Осознав, расстроилась ещё больше — вот, я своими грубыми руками без спросу хватаю бесценный, может быть, инструмент, и калечу его! Надо было одеться, поесть, не хвататься за письмо сразу — но что там, в Рамалоки?! Начала извиняться перед Ланэйром — а он смотрел с сочувствием и ни в чём не винил, и брауни уже выворачивались справа и слева, один с пучком стилосов, другой с двумя кубками. Слов не было, просто молча взяла предложенный кубок. Судя по запаху — медовуха, но необычного красного цвета. Хотела выпить и не донесла до рта — то ли руки тряслись, то ли день не задался с самого начала. Опрокинула на себя, и по белому платью начали расползаться красные пятна. Сцепив зубы, горестно выдохнула, не зная, что со всем этим делать. Открыла глаза — Ланэйр, чуть улыбаясь, плеснул из кубка себе на грудь, на плечи, и мы стали как два близнеца Тындалэ и Пэкалэ — сказочные молдавские персонажи с руками из одного места. — Блодьювидд, напиши эллет Силакуи Галанодель или эру Гаэлориэну. Они тебе не пишут потому, что не осмеливаются, а на запрос ответят охотно. Тебя же ребёнок интересует, а не полукровка, которому повезло стать его отцом? — мяконький совет выбил из ступора, причём первая часть фразы полностью затмила сомнительное окончание. Точно. Раньше я через зеркало ребёнка часто видела и списываться нужды не было, но что ж мешает сделать это сейчас? Уж названая бабка и педагог осведомлены должны быть, что и как! Мешали по-прежнему трясущиеся руки, и Ланэйр сам написал, отправил — и мы, как два аристократа, тяпнув с утра пораньше снова принесённой брауни медовухи (красной она была от бузины и дивно щипала язык), снова отправились мыться. Первое письмо упало бы в воду, если бы Ланэйр его не подхватил. Всё-таки есть в эльфийской прекрасной почте свои неудобства. Тут же, не вылезая из воды, дрожащими руками развернула и углубилась. Эру Гаэлориэн кратко и содержательно отписывал, что всё у моего кровинушки хорошо: здоров, растёт, успехи в боевых искусствах имеются. Вот особенно интересен яд, которым кровинушка плеваться начал. В кого плюётся и какие последствия — про это уже скромно умалчивалось. Понадеялась, что просто так, в шмелей и цветочки. От сердца отлегло. Неодетость моя не давала покоя великолепному князю, и лицо у него было такое, что… Я смолчала и позволила ему всё, чего тот хотел, и не заикнулась про еду, одевание и тому подобное. После третьего за утро мытья, не дожидаясь милостей от природы, быстренько натянула княжескую длинную рубаху и изрекла, что время завтракать. Не сказать, чтобы это было не так — время шло к полудню. Во время завтрака квакнулось сверху второе письмо. Я было отложила его из вежливости, но Ланэйр только рукой махнул: — Прекрасная, читай сейчас. Тебе же не терпится, а я не хочу стеснять — и ушёл к письменному столу, на уровень выше. Начав читать, поняла, почему это письмо пришло позже: госпожа Галанодель старательно и с огоньком выложила на бумагу, кроме информации о Ллионтуиле, ещё и кучу сплетен разной степени свежести и скабрезности. Умилилась. Я позабыла почти, как прекрасная эльфийка любит такие вещи, и с удовольствием прочитала и про скандал со вторым мужем герцогини Конгсей (поперхнулась оладьей, поняв, что им стал эру Гаэлориэн), и про пакости владычного историографа Хьярмелмехтара, становящегося при дворе всё более заметной фигурой; что плевался Ллионтуил как раз в историографа, метко попал в глаз, и глаз пострадавшему госпожа Галанодель обратно вырастила, но тот всё равно недоволен; и так далее, и тому подобное. В конце между делом про Ганконера было упомянуто — так, в числе прочих: что владыка гневен, но очень бодр и что дни и ночи проводит в опытах по практической магии, а войной да империей, соответственно, военные и чиновники занимаются. Делегировал он им, стало быть. И очень осторожненько, обиняками, советовалось мне из-за трёх защитных стен Лориэна носа не высовывать. Во избежание. Пожала плечами, подумав, что пусть бы Ганконер меня снова украл — зато дитя рядом будет. Но и огорчить Ланэйра ничем не хотелось. Пусть уж до Самайна, как договаривались, а потом расстанемся честь по чести. С печалью, но как добрые друзья. Отдельно порадовалась теплоте, веявшей со страниц: жрица моя, пусть и бывшая, похоже, от чистого сердца хотела порадовать. Но чувствовалась и непонятная вина — с чего бы? Но как-то эта мысль в голове не задержалась, и сама голова стала лёгкой и весёлой.***
Жизнь наладилась — и полетела. Ганконер помалкивал по-прежнему, но Силакуи писала каждый день, и мне хватало. Я была счастлива счастьем моего возлюбленного, и дни мелькали птицами. Времена года в Лориэне всё-таки существовали. Вечное лето имело свои оттенки, и за розовым дождливым маем пришёл пахнущий травами июнь; за ним яблочно-зелёный, небесно-синий июль, а за ним полыхающий солнечным золотом жаркий август — с шуршащей от ветра выгоревшей травой, в которой скрипели кузнечики. Ланэйр как-то спросил с надеждой, не хочу ли я ребёнка от него. Я хотела, но помнила, что говорил Трандуил. Объяснила всё попросту и спросила, есть ли целители, равные ему. Ланэйр вздохнул и неохотно ответил, что, с тех пор, как владыке Эрин Ласгалена была дарована божественная сила, равных ему нет ни в чём. Разве — может быть — Гэндальф. Гэндальфа я беспокоить не решилась, но походя встретила на очередном празднестве, посвящённом цветению очередного цветка — которое, приняв эльфийский взгляд, ощущала цветением всего мира и себя в придачу. Бабочкой выпорхнув из танцевального круга, разгорячённая, желающая только попить из бьющего неподалёку ключа, увидела сидящих рядом с ключом и мирно беседующих Элронда и Гэндальфа. Раньше бы напряглась, а сейчас и не подумала — Гэндальф смеялся. Было понятно, что просто присутствует, для удовольствия, и что для эльфов он свой. Помнится, с Трандуилом у него были гораздо более натянутые отношения. Здесь же он беззаботно что-то рассказывал Элронду, пуская в тёмное небо колечки серого дыма. Сидели они вдвоём: во время танцев эльфы предпочитали танцевать. Меня тоже танцы затягивали, но, видно, не на всех музыка так действовала. Была звана за королевский столик и присела, из чистого почтения. Растанцевавшись, не очень хотелось сидеть, но вопрос к Гэндальфу у меня был. Подспудно немного опасалась его — всё-таки хорошо помнила, что этому дедушке ничего не стоит отправить первого попавшегося хоббита или кого угодно штурмовать драконью гору. Присев, спиной ощутила, как за ней тут же вырос Ланэйр. До сих пор смущалась, что он имеет обыкновение, когда я с кем-нибудь говорю, молчаливым столбом торчать сзади, не вступая в разговор. Почему-то никого, кроме меня, это не смущало, и пришлось привыкнуть. Похоже, высокородные присутствие эльфийского герцога, разряженного, увешанного цацками и держащего руку на рукояти меча, воспринимали актом уважения к богине, и поведение такое было естественным. Вот и сейчас — я думала, может, он сядет или хотя бы поздоровается… не сел, только слегка поклонился, сохраняя молчание. Я посидела, собираясь с духом (попросить великого мага о такой специфической помощи!), и спросила. Но нет — Гэндальф печально покачал головой и выразился в том духе, что ограничения, наложенные на него богами, не позволяют выполнить мою просьбу. Он бы всей душой, но… Притухла. Однако поскольку большой-то надежды и не было, приняла, как данность. Гэндальф, в свою очередь, возымел озабоченный вид и начал мяться. Удивилась, уж очень несвойственно для него было так себя вести, и тут он спросил: — Деточка, ты ведь богиня… со своими ограничениями в этом прекрасном мире, но всё же… Вопросительно посмотрела, и он с усилием спросил: — Я смогу вернуться? Когда-нибудь? — и глянул с надеждой. Мда, вот тоже сапожник без сапог. Покопалась в памяти, жалея, что плохо помню толкиновский канон, но вспомнила, что Гэндальф вовсе и не человек, а дух, и что мечтал он вернуться в Бессмертные Земли, а сделать это можно было только по завершению миссии. Другим майар, Радагасту, например, как забывшим долг, это не светило, но Гэндальф должен был выполнить предназначение. Кивнула: — Да. Единственный изо всех, — и была поражена тем, как он просиял. Ночь заканчивалась салютом, соперничавшим с тем, что устроил когда-то Ганконер. С восторгом глядела, и Ланэйр, по-моему, заревновал, потому что с еле слышным осуждением заметил, что Митрандир не знает меры и эти бесшумные огненные фонтаны и драконы становятся дурновкусными. Судя по смеху и восхищённому оханью других высокородных, им так не казалось. Утаила улыбку и согласилась пойти домой, и стрёкот кузнечиков провожал нас, даря ощущение невозможной полноты жизни при всей её хрупкости и быстротечности. Это лето — оно действительно уходило в вечность, но каждый день и каждая ночь были коротки и неповторимы.