***
Утром проснулась от тихого звяканья. В ужасе вспомнив про мечи, на четвереньках метнулась к выходу, осторожно высунула нос: нет, обындевевшая груда лежит, рядом стоит Глоренлин и смотрит с насмешкой. Посмотрел и глазами повёл в сторону. Проследила взглядом: лиса. Пытается вытащить лосося из корзины, и та позвякивает содержимым. На лису с интересом смотрят Глоренлин и эльф-часовой с луком в руках, но не похоже, чтобы они собирались отгонять животное. Ну понятно, народ сидхе живёт в мире с лесным зверьём. Глоренлин перевёл взгляд на меня, вопросительно приподнял брови. Отрицательно покачала головой: «Не надо». Зима — с едой, наверное, плохо. Пусть зверь тащит рыбину, ему наверняка нужнее. А мне и сухарики еда. И смотрела, как лиса допотрошила корзину, ухватила лосося и поволокла, гордо задрав хвост, ослепительно-рыжая на выпавшей пороше, и чёткая цепочка следов оставалась за ней. И траншея от лосося) Вот и избавилась от медвежьей еды. Сама-то не выкинула бы.***
Бежать рядом с лошадками Бьярки почему-то предпочитал в образе мужика. Наверное, чтобы не пугать их. Места были пустынные, но примерно к середине дня потянуло дымком. Запринюхивалась, начала вертеть головой — и была огорошена тем, что медведь издалека, через всадников, обратился ко мне: — Блодьювидд, там деревушка рыбацкая на излучине. Они в это время рыбу коптят — дух стоит такой, что слюной захлебнёшься. Только скажи, я схожу к ним и принесу тебе самых лучших копчёных лососей и вяленых мелких ёршиков ещё. Их приятно грызть вместе с костями, и вот уж они пахнут, так пахнут! И без того молчавшие высокородные начали молчать неодобрительно, и только Трандуил захохотал. Я смущённо подбирала слова для отказа, но король меня опередил: — Нет. Ёршиками Блодьювидд кормлю я, и не позволяю тебе дарить ей что-либо. Тот как и не слышал: — Эти… — он помолчал, видно, не находя приличных слов, а за неприличные, похоже, прямо сейчас огребать не хотел, — они даже не смогли усторожить еду от какой-то лисицы! Я видел! Будь ты со мной, лосось был бы при тебе, а твоя шея украсилась бы лисьим хвостом! — и он бахнул себя в грудь кулаком. Звук раздался глухой и гулкий, как будто по бочке кувалдой ударили. Я привяла, начав остро жалеть себя, лису и всё сущее. Трандуила, похоже, всё это забавляло, поэтому он позволил Бьярки говорить дальше, и я узнала, что дом того построен из трёхсотлетних кедров, и кладовые его полны мяса, рыбы, ягод и грибов, мёда и пшеницы, и что торф в его очаге не переводится, а сидру из его яблоневых садов да стоялым медам и эльфы позавиствуют. И что неужто такую живую и прекрасную женщину могут подкупить бездушное золото и бриллианты из рук замшелого от старости лесного короля? Он не хочет верить в такую безнравственность. Скрипнула зубами, глядя, как трясётся спина Трандуила, едущего впереди. Меня это всё не очень смешило: и жалко было медведа, и боялась я его. И раздражало, что, с его точки зрения, королевские бриллианты, значит, бездушны, а медвежьи кладовые исключительно душевны. А продажа себя происходит по-любому, не тому, так этому. Прям человеческим миром пахнуло, каким я его помнила. Не хотела больше ни слушать, ни говорить с Бьярки, он мне неприятен был, а в то, что он к словам женщины прислушается, я не верила, так что смысла разговаривать не видела. Отвернулась, вглядываясь в далёкую деревушку, и тут меня настиг вкрадчивый вопрос владыки: — Так что, послать купить связку ёршиков? Уж они пахнут так пахнут, я отсюда чую! До самого Эрин Ласгалена не отмоешься, да и там не сразу! — и он снова закис от смеха. Отвернулась и от него. Оно понятно, конечно: много ли в походе развлечений? Владыка желал выжать из ситуации всё возможное удовольствие.***
О какой такой стратегии Трандуил говорил с сарычами вечером у палатки, я так и не поняла, потому что ущелье, о котором шла речь, он развалял сразу на подходе к нему, не утруждаясь разведками или переговорами там всякими. Я ничего, кроме узкого каменного входа не увидела, никаких драконов да троллей. Только что привал короткий устроили незадолго до того, на котором над лошадками прочитали какие-то заклинания. Я потом поняла, зачем: когда с пасмурного, но отнюдь не грозового неба рухнули столбы белого пламени, земля затряслась и от грохота заложило уши, лошадки да, вели себя спокойно; я больше струхнула. Особенно когда пыль, в которую превратились камни ущелья и всё живое, что было там, со страшной скоростью понесло на нас — но пылевая буря была остановлена невидимым щитом. Трандуил стоял и смотрел, и все ждали. Пыль осела, но впереди всё горело — камни и сам воздух. Посмотрев ещё, Трандуил вздохнул: — Мелиор, дождь вызови… а то до утра остывать будет. Юный шаман, который в своё время помогал ему во время обряда избавления от печали, выехал вперёд, спешился и довольно долго размахивал руками и пел. Дождём это я бы не назвала: потоп. Но локальный, строго над ущельем. На меня и капли не упало. Шипение и треск раскалённых камней, остывавших под потоками ледяной воды, слышно было хорошо, и дождь всё шёл; но Трандуилу, похоже не терпелось: — Не стоит здесь задерживаться. Не ровён час, Темнейший ещё чего вывалит. Поехали, — и дал оленю шенкелей.***
Ущелье было грязно, черно, и покрыто жидкой грязью из пепла и воды. Мой олень чапал по жиже с явным отвращением. Я вглядывалась, пытаясь обнаружить что-нибудь от тех, кто сидел здесь в засаде: чешуйку, пряжку, оружие… ничего. Оплавленные камни, пепел и грязная вода. Подавленно вздохнула, взглянув на спину владыки, и тот горделиво приосанился и обернулся: — Впечатляет, да? — и, с насмешкой и, по-моему, тайной надеждой: — Блодьювидд, это ведь поражает гораздо больше, чем какой-то там ледяной мост или «Песнь Стали»? Сглотнула. Да уж, тех, кто здесь был, это поразило будь здоров. Мы уже почти выехали, и тут откуда-то сверху спрыгнул Бьярки — в образе медведя, и, разбрызгивая грязь, перегородил дорогу. Шерсть его стояла дыбом, он был похож на животное, страдающее бешенством. Во время изничтожения ущелья он приотстал — я было подумала, что впечатлился и решил свалить от греха, но нет. Маленькие глаза горели алым, и с огромных жёлтых клыков капала слюна, когда он утробно, с трудом справляясь со звуками эльфийской речи, прокашлял: — Я вызываю тебя, Ороферион! — и заревел так, что лошади наконец-то испугались.