***
Библиотека радовала пустынностью и тишиной, только ветерок шуршал уголком карты, разложенной на огромном столе у камина. Прошлась между стеллажами: романтическая эльфийская поэзия, любовные романы Северного Гондора и порнографические сказки — Южного… глаза бы не глядели. У меня пятеро любовников, с тремя из них я сегодня сидела за столом, они перессорились, и один чуть не перерезал себе горло от уха до уха. После этого любовные перипетии не казались увлекательными. Только сейчас начала осознавать новую реальность и возможные последствия. Со злым смешком вспомнила, как одна дама рассказывала, что в магазине берёшь то и это, и всё вроде недорого, а озвученная на кассе итоговая сумма почему-то удивляет и расстраивает. По отдельности все мои консорты мне нравились, но в сумме получался инфаркт. Сердце до сих пор скакало и спотыкалось, и руки были холодные, как у покойницы. Поблуждав, почти наугад выцепила старательно переведённое с кхуздула на синдарин гномское пособие по разведению и воспитанию боевых свиней. В подстрочнике переводчик с военным профессионализмом излагал свои мысли о противодействии свиным войскам, когда случится схлестнуться. Похоже, мысль о том, что не случится, бессмертному и в голову не приходила — ну да, с их-то веком когда-нибудь да пригодится. Такие штуки всегда пригождаются, потому что нет мира под звёздами. Что очень и очень жаль. Свиная тема мне понравилась — уж там точно ничего про любовные драмы не будет. Залезла в круглое кресло у окна и начала угнезжаться, а получалось плохо: трясущимися руками уронила плед; пока, не желая слезать с кресла, тянулась к нему, спихнула локтем книгу со столика. Потянулась уже к ней — но вперёд успела эльфийская рука в роскошном вышитом рукаве. Посмотрела вверх — Лисефиэль. Положил на столик книгу и поставил мешок немаленький, литра на три: — Харадские финики. Эру Ангрод, заметив, что ты не поела, попросил передать, — и, приседая перед креслом, виновато: — Прекрасная, не надо так расстраиваться. Взял за руки, ищуще посмотрел в глаза. Стесняясь своих ледяных влажных пальцев, попыталась выдернуть их, но его руки были такими тёплыми, что замерла, греясь, как кошка у камина. Поняла, что сейчас бы и чего посущественней не помешало. Впервые подумалось, что пятеро не так уж и страшно — вон, пару лет назад было двое, и тоже казалось, что много, но так получилось, что один пауков по чаще гонял, а другой занимался подготовкой к обряду и аскезу блюл, и было маловато, а не многовато. С истерическим смешком анекдотик вспомнила про то, что групповуху некоторые любят за возможность проволынить, и представила, как домогаюсь до каждого поочерёдно, а занятые консорты один на другого честь перепихивают, потому что не до баб-с. И тут же порадовалась, что хотя бы этот мысли не читает. Но у меня, кажется, лицо очень откровенное, потому что он уже обнимал, и ладонь его осторожно прижималась под грудью, к колотящемуся сердцу: — Оно бьётся, как запертая птица, — с лёгким укором, как будто не сам до этого довёл. И снова без слов понял: — Прекрасная, быть рядом с тобой — быть рядом со смертью, — и тут же сделал парадоксальный вывод, — поэтому тебе не надо волноваться. Это судьба. И посмотрел светло. Я только зубами скрипнула, а обругать в ответ сил уж не было — его рука успокаивала, погружала в спокойное, слегка дремотное состояние. Поняла, что он лечит, и задёргалась: — Не надо, — он ведь ранен недавно был! Как там: стёсанная брюшина, разорванные мышцы и сухожилия, вытекший желчный пузырь. Ужаснулась и устыдилась: я ведь до сих пор не спросила, как он, и ни строчки не написала. Обо всём забыла, даже день его единственный пропустила. Необязательно ведь кидаться друг на друга, как гонные олени, просто зайти могла! Смущаясь, нехотя буркнула: — Я не знаю, как просить прощения. Переживала о тебе, и вдруг забыла. Рада, что ты жив, — и, с ещё большим усилием, — и не охладел ко мне. А руку всё-таки отобрала — чтобы не полезть со всей непосредственностью к нему под одежду, через широкий рукав, не проверить, что цел, не провести по нежной коже, по впадинкам и выступам. От смущения заговорила о другом, тоже беспокоящем: — Эру Ангрод, — и замялась, потому что тема щекотлива казалась, но и замолчать не получалось, — слишком внимателен. Я буду огорчена, если он пострадает из-за этого. Лисефиэль со смешком сказал, что внимателен эру Ангрод из религиозных соображений. И потому, что у него жена любимая после Бельтайна три года назад забеременела и родила. Выдохнула облегчённо и с новым интересом посмотрела на дерюжный мешочек, от которого веяло прохладой дворцовых подвалов и тонкой фруктовой сладостью. Распустила горловину — они были огромные, коричневые с сизым налётом. Подвинула к вставшему Лисефиэлю: — Хочешь? Он мотнул головой, чему-то засмеявшись: — Владыка будет недоволен, что я пришёл к тебе — здесь, и говорил, а уж если разделю трапезу… Ну да, ничего попросту. К тому же, он так ни слова и не сказал, простил ли, а сиды злопамятны. — Богиня, через шесть дней у моего сына свадьба, почтишь ли ты её своим присутствием? Радостно вспыхнула, кивая — всё-таки, похоже, не будет он меня этим есть. И я увижу эльфийскую свадьбу.159. Седьмые дни
20 апреля 2023 г. в 22:31
Замечала, что присутствие принца делает меня крайне нечувствительной к окружающему. То есть нет, красоты всякие и тому подобное воспринимаю, а вот других эльфов уже не так чтобы. Во всяком случае, когда он прощался, за руку держал и шептал, что будет скучать и чтобы ждала его, и глазами синими смотрел, я даже папеньку его не очень замечала, да и потом под впечатлением оставалась, но впечатление это быстро обрубили, я до столовой дойти не успела:
— Эру Лисефиэль, я приношу извинения за своего сына, вчера был твой день, — на лице владыки мелькнуло мимолётное раздражение, — и, возможно, Блодьювидд захочет подарить тебе в следующий раз, кроме седьмого, ещё и шестой?
Я только собралась радостно согласиться, как рыжик ответил, что по доброй воле отдал аранену день и не примет подарок обратно. При этом улыбался уголками губ, кланялся и равнодушие демонстрировал. Как будто подарок был нестоящий и говорить об этом смысла нет.
Неприятно мне было, что дали от ворот поворот. Оно, конечно, естественно: он-то светлый эльф, а я всего лишь человечка — да только легче от этого не становилось. Обиделась и запереживала, но постаралась скрыть эмоции, ничего не ответив. Я сама хороша, забыла. А может, и разочаровала чем его, не хочет больше видеть. На душе заскребли кошки, жизнь помрачнела.
А Трандуил, похоже, повеселел, рыжику благосклонно кивнул и меня под руку взял.
Огорчилась, а завтракать всё равно пошла — за себя и за того парня. Прежние округлости почему-то до сих пор наесть не получалось. Читанные в детстве советы для худых, как потолстеть, уже не казались такими уж глумливыми. Ой, что там были за рецепты! Советовали свиной смалец мешать с сахаром, добавлять перетёртые яблоки и есть ложкой! До такого я не дожила, но фруктовый сироп и сливочное масло в зерновую кашу пихала без стеснения.
Сидящий напротив Глоренлин, несмотря на разрешение своих постов, никакие округлости наедать не собирался, судя по тому, что подали ему всегдашний цветной сет — семь стаканчиков на дощечке. Медленно, подробно выцедил их и дальше благодушно и где-то даже скучающе поигрывал чётками, глядя в пустоту и не вступая в разговор, похоже, уйдя в себя.
Я было подумала, что это потому, что не менее благодушно настроенный владыка (вот правда, похоже, радовался, что вернулась!) говорил почти всё время. Не по чину шаману говорить, вот и молчит. Вон, Лисефиэль, сидящий наискось, почти на углу, тоже со мной во дворце всегда индифферентен. Виновато в который раз на него посмотрела и снова увидела только рыжие волосы. Отвернулся и с соседом вполголоса разговаривает, не смотрит. Может, и правда разонравилась, а про чувства врал для блезиру.
Потухла окончательно и благополучно пропустила момент, когда Глоренлин изволил обратить на меня внимание:
— Божественная, — в голосе мир и покой, — эти твои клубни, я договорился с ними, и они оказались на диво приятным растением. Думаю, со временем войдёт в моду празднование цветения картошки. Хочешь сегодня посмотреть? Ранний вечер наилучшее время для любования!
Я удивилась, как будто пень заговорил человеческим голосом: от пчелиного короля не ждала куртуазности и речей о моде на любование цветами.
Зато не пчелиный король отреагировал моментом:
— Богиня занята. Мной, — баритон его не терял благодушия, но чувствовалось, что Трандуил собрался моментально и разворачивается в сторону наглеца, как потревоженная гремучая змея.
Встряхнула головой, пытаясь избавиться от слуховой галлюцинации: так и слышался шорох и треск погремушек. Глоренлин либо не слышал, либо, скорее, слышать не желал:
— Богиня свободна и может любоваться картошкой, и чем захочет, в любое время, — голос безмятежный, взгляд невинный, но погремушки трещали и здесь.
Поняв намёк, не удержалась и скользнула взглядом: я ж так и не полюбовалась… на красивое — а ведь уже понимала, что всё летит к чёрту, и что паскуда пчелиный король умышленно ссорится. Комкая салфетку вспотевшей рукой, пыталась сообразить, что сказать, чтобы погасить конфликт, и судорожно вспоминала, что, вроде бы, по договору они друг друга вызвать не могут… он ведь уже подписан Глоренлином?
Ничего не придумывалось, напало оцепенелое молчание, а владыка отнюдь не безмолвствовал:
— Свободна. Эру Глоренлин и раньше имел возможность в этом убедиться, — поганый намёк и я поняла, а Глоренлин в лице не изменился, но оно стало бескровным. Трандуил довольно заулыбался и продолжил: — И свободно останется во дворце, разве что в седьмой день к эру Лисефиэлю съездит, как это в договоре указано. Если захочет, конечно. Кстати, раз уж речь зашла сейчас: я полагаю разделить седьмые дни между эру Глоренлином и эру Лисефиэлем.
Ну понятно, себя владыка обидеть не даст. Я так и вспомнила дорогого Карлсончика, делившего плюшки с корицей: себе взял семь, Малышу оставил три. На возражение, что поделено нечестно, сказал, что ничего не знает и свою половину он уже съел. Прикрыла глаза от стыда, подумав, что меня, как плюшку, делят между собою пятеро, да и переругаться норовят. Впрочем, убить друг друга не могут, и это радует.
— Владыка, я не смею возражать, — низкий голос Лисефиэля непривычно было слышать звучащим здесь, но сейчас он заполнил собой пространство, привлекая внимание.
Что-то было в интонации нехорошее. Я не понимала, что, но поняла, когда на стол лёг кинжал:
— После моей смерти седьмые дни могут принадлежать кому угодно. Пока я жив, они принадлежат мне, — с почтительным полупоклоном и безупречной вежливой улыбкой.
Мне почему-то казалось, что уж за столом-то консорты не перессорятся насмерть, хотя бы потому, что вокруг общество, да и кашу кровью заливать некрасивенько.
И только сейчас вспомнила, что Трандуил Ганконера собирался испепелить прямо здесь, в зале. Вот и этому ничто не помешает, раз дозрел.
Пока я трусливо жмурилась и мечтала провалиться куда-нибудь, Трандуил успел восхвалить радости жизни и мягко спросить Лисефиэля — не лучше ли жить, будучи вознесённым судьбой гораздо выше, чем можно было мечтать, пусть и досталось меньше, чем хотелось?
Тот уважительно выслушал и так же велеречиво ответил, но смысл ответа был кратким и отрицательным. Похоже, не один Трандуил умел отъедать протянутый палец по самые пятки — но тот хотя бы жизнью при этом не рисковал! Вспомнила охотника из сказов Бажова, который хотел дочь Великого Полоза украсть, причём, когда умные люди ему советовали предварительно косу её тридцатиаршинную отрезать, чтобы воровать сподручней было (что тебе нужно, невеста или золотая коса тридцати аршин?!), охотничек от чистого сердца отвечал, что ему нужна его невеста с золотой косой, и резать он ничего не будет.
И этот — легче помрёт, чем хоть аршин завоёванный выпустит. Упорист, как бычья кожа. Досада мешалась с тошнотным ужасом, потому что от владыки всего можно было ожидать — ему ж и вызывать не надо, достаточно просто кивнуть, и всё! Подавится эру Лисефиэль седьмыми днями и моей золотой косой, сколько бы её ни было.
Ужас всё не кончался, потому что владыка не оставлял надежды образумить зарвавшегося подданного. Подданный отвечал предельно вежливо и тактично, но практического эффекта не было никакого. Даже когда начинавший, по-моему, злиться Трандуил упомянул, что я огорчена и что буду печалиться о смерти одного из консортов, и что глупым такое упорство считаю — Лисефиэль только поднял глаза, посмотрел на меня проникновенно и кротко сказал:
— Прости, богиня. Нет.
Кинжал всё это время лежал перед ним. Время стало бесконечностью, голову как будто стальной обруч сжал.
И, спустя вечность, король отступил, а рыжик остался живым. Я к тому времени еле дышала.