***
С утра Трандуил ласково представил мне новую сопровождающую, отдельно уперев на то, что эллет Аманиэль, конечно, знатнейшая из целительниц, но в руках себя всё равно держать стоит. И что это моя новая жрица. Дети, внуки и правнуки у неё есть, так что мне не придётся расставаться с ней из-за её беременности. Аманиэль держалась свободно и холодно, и была сказочная красавица: кожа, белая, как снег, губы алые, как кровь, глаза, ресницы и волосы чёрные, словно эбеновое дерево. Её спокойное и немного покровительственное отношение показалось комфортнее, чем религиозный восторг и робость Пеллериен. Мы поговорили; я спросила, не отвлекаю ли уважаемую целительницу от дела какого. Целительница беззаботно поведала, что мне ничто не мешает принимать участие в её делах. Вот как раз собиралась она посмотреть на новое растение, притащенное эру Глоренлином из другого мира. На вопрос, не стоит ли предупредить шамана, Аманиэль холодно ответствовала, что её растение интересует, а шаман низачем не нужен. А что мне сейчас никто из консортов не сдался, кроме, разве что, Его Высочества, — она это прекрасно видит. Глоренлин же ближайшее время занят будет — надо договор с пчёлами обновить, а это дело непростое и небыстрое. И мы поехали. Глоренлинов лауринквэ из просто дерева стал ДЕРЕВОМ, вздымавшимся в небеса так, что мэллорну впору. Его, небось, с Одинокой горы теперь рассмотреть можно. Стояла, запрокинув голову, и всё пыталась охватить взглядом крону, и не получалось, взгляд постоянно отвлекался — на жуков, на бурундука, бегущего по стволу; на слетевшее и причудливо вертящееся семечко с тремя лопастями. Голова закружилась, и я быстро опустила её. Раздумчиво пробормотала: — Быстро как семена появились, ведь совсем недавно цвело… что ты думаешь по этому поводу, эллет Аманиэль? Та, не утруждая себя даже имитацией интереса, промурлыкала: — Думаю, что эру Глоренлин совсем с ума сошёл, — почтенный возраст, похоже, лишал мою сопровождающую, почтения к кому бы то ни было, — но вот этот цвет из иных миров — в нём я вижу неизъяснимую прелесть. Ох ты ж. Видно, и правда понравилось, раз так высокопарно отозвалась о картошечке. И то правда, что картошка поменялась: пахучие мощные стебли стелились по земле, обвивали деревья — и цвели такими жирными гроздьями, что исходное растение узнавалось с трудом. Но узнавалось. Экзотическое лауринквэ было окружено натуральной картофельной делянкой. — Что, такие красивые цветы? Не похоже, чтобы Аманиэль хотела кому-то нравиться или общество уважала, но вылощена была на диво. Наверное, любит красивое, а ей ярко-сиреневые цветы пойдут. О возрасте мы не говорили — но статус, специфическое, еле чувствующееся пренебрежение (даже и к владыке!) и характерная для возрастных эльфов статичность, делающая каждую их позу и каждое движение очень эффектным — всё говорило за то, что лет госпоже Аманиэль немало. На мой вопрос она вежливо отмахнулась: — Яд интересный. В плодах, — эльфийка спешилась и достала из рукава расшитый мешочек. Я тоже сползла с лошади и начала собирать твёрдые зелёные ягодки картофеля. Ну да. Целители-то у эльфов не только целительством занимаются, а уж цветочки да романтика, судя по всему, не слишком мою жрицу интересуют. — Любовь — дело молодых, богиня. Старые думают о власти и об играх разума, — она по-прежнему как будто отмахивалась, — а тот же Ороферион и в юности сухарь сухарём был. Трандуил-то сухарь?! Да он жив, как никто, и страстями полон! На изумлённое молчание эльфийка мелко расхихикалась и тут же посерьёзнела. Торжественно, почти скорбно сказала: — Чтобы так ощущать Орофериона, надо быть богиней, сила которой сносит всё на своём пути. Воплощением любви, Бичом Эру… неотвратимостью, — и, попростев: — Надеюсь, ты получаешь от этого достаточно удовольствия, чтобы не желать покинуть бренный мир. Не удержала усмешку: увлекающееся играми разума эльфийское старичьё, небось, мечтает об экспансии, так разве не справедливо, чтоб игроки и страдали от Бича Эру, каковым меня сейчас без обиняков назвали? Аманиэль только разулыбалась: — Именно. Прекрасная, ты всё понимаешь. Дальше она как-то очень ловко и льстиво поведала, что понимаю я всё, да не всё: терзаться какими-то там муками совести вовсе незачем, мои так называемые жертвы истинно счастливы и всё у них хорошо. Жизнь сияет, небеса улыбаются каждому лично. И она ещё раз окинула бешено цветущее и плодоносящее Глоренлиново дерево специфическим жалостливым взглядом. Когда я не выдержала и прямо спросила, читает ли она мысли, эльфийка отрицательно покачала головой, и я в очередной раз подумала, что не один Ороферион может пройти по ручью до реки и без копания в моей голове. Хорошо хоть этой от меня ничего не надо — вон, аж правнуки имеются. Или надо, и я об этом узнаю в своё время? И тут же была удостоена взгляда добрейшей из бабушек, что с образом совершенно не вязалось (ей бы холёную злую мачеху отыгрывать): — Ничего. Мне не нужно ничего. Служение моё бескорыстно и беззаветно, — и, с ухмылочкой: — Ороферион трясётся, что, если ты будешь чувствовать себя обманутой и использованной, то ускользнёшь. Так что не думай, выбрал он меня именно за религиозность и полное в этом бескорыстие. А проста с тобой я потому, что тебе так больше нравится, и только. Подумала, сколь противоречивы высокородные, а и себя такой почувствовала: злилась, но и радовалась. Эллет Аманиэль понравилась, как ни одна другая эльфийка до того, и общество её стало удивительно приятным. Не осознавала раньше, но всё мне казалось, что я нечестным образом отбираю у них сыновей и возлюбленных, и это смущало и сковывало.***
И я всю неделю прекрасно проводила время, хвостом таскаясь за эллет Аманиэль, помогая ей собирать травы и обрабатывать их, и слушая, слушая — про травы, про цветы, про устройство мира с точки зрения высокородных… скабрезные сплетни, надо признать, мою новую жрицу интересовали мало, то ли в силу душевной чистоты, то ли от презрения даже к себе подобным, которого в ней, похоже, хватало. Трандуил с лёгким неудовольствием заметил, что это эллет Аманиэль служит мне, а не я к ней в служанки записалась, но и только. Синеглазый король вообще был очень внимателен и одновременно ненавязчив — наверное, чуял неладное, осторожничал. Мне же доставляло почему-то необыкновенное удовольствие побеседовать на ночь глядя, неоткровенно косясь, как красавец-эльф вальяжным котом потягивается в кресле, как ноги длинные на стол закидывает, и чувствовать, как мой голос становится ниже и начинает похрипывать, как в горле пересыхает и тело охватывает истома — и ласково прощаться, уходя на ночь к себе. Король по-прежнему смотрел насмешливо, лениво салютовал на прощание — и не мог скрыть голодный блеск в глазах, что льстило ужасно и делало… очень живой. К исходу недели я себя чувствовала, наверное, так же прекрасно, как насосавшийся свежей крови вампир, и на встречу с эру Лисефиэлем заявилась цветущая, нарядная, полная всяческой благосклонности, но совершенно не расположенная спать с кем бы то ни было, мне и так было хорошо.