***
Проснулась, как будто толкнул кто. Одна, только саламандра тихо потрескивает в камине, да шуршит кто-то под потолком — мышка или насекомое. Чувствуя себя лёгкой, как никогда, подхватилась с кровати, как есть, босиком и в рубашке. Проскочила мимо столовой, кивнув наспех Дживзу — мне казалось, что ждут меня и надо поторопиться. Спустилась по лесенке, осторожно, стараясь не споткнуться на разновысоких кривых ступенях из наплывов дерева. Внизу стояла Салмаах и с фырканьем рылась в кормушке. Не соизволила морду вынуть, так и продолжала хрупать. Уже на самом выходе из-за коры, слегка прикрывающей его, услышала разговор: — Да, Ваше Величество, время. Но я не посмел будить её, — спокойный, исполненный почтения голос Лисефиэля. И вроде бы спокойный, но полный сдержанного гнева голос короля: — Я иногда завидую тебе, Айвэндилион. Да, ты осквернял себя общением с низшими — но и знаешь их, как никто. — Каждый пользуется, чем может, государь. Не вам мне завидовать, — и, без перехода, — доброе утро, божественная. Ты выспалась? Ну да, конечно он меня услышал. Странно, что Трандуил не учуял первым. После полутьмы свет резал глаза. Заспанно прищурилась на королевского оленя — и удивилась, что сидящий Трандуил тоже прикрыл глаза ладонью и замер. Запереживала, но он тут же убрал руку. — Я… это слишком прекрасно, — глаза опущены, лицо пустое, голос потрясённый. Тоже потряслась и уставилась на него. Заподозрила, что он шутит и сейчас посмеётся над моими встрёпанными, может быть, волосами и неловкими со сна движениями. Но он только двинул бедром, и олень послушно сделал несколько шагов в мою сторону. Радуясь, что, если и был конфликт, то он почему-то замялся, доверчиво потянулась навстречу и была подхвачена. Дёрнулась было: — Одежда… — но король не выпустил. Молча кивнул Лисефиэлю и тронул оленя. И молчал ещё какое-то время, обнимая сильно и неловко, как ребёнок кошку, что для эльфа странно было. Потом, похоже, начал отходить и почти растерянно сказал: — Всё-таки он тебе на пользу, и я благодарю небо, что не убил его, как хотел, — повисла крохотная мрачная пауза, — и сейчас хочу. Даже я не смел тебе предложить то, что сделал он! Да, он такой же консорт, но я — первый среди равных! Ещё помолчал недовольно и вдруг выдохнул: — Ты сияешь, — и, расслабляясь и становясь цинично-насмешливым: — Что, valie, ты всё-таки не верила, пока не увидела своими глазами? И как тебе? Задумалась. Странно для меня было то, что в противоречивых сказках о сидах всё оказалось правдой — душевная чистота, браки по любви и свальный грех. Всё имеется. В определённые моменты. — Послушай, Блодьювидд, это для низших свальный грех. Для нас — священнодействие. Слегка обиделась: — Ну, положим, для кое-кого из «низших» это тоже было частью служения богам. Культы разные бытовали. — Ты не человек. И твой мир погиб, — быстро, как будто опасался чего. Всё-таки, кажется, и правда на пользу, вон как короля накрыло. Нечасто я его таким вижу. Поняла, что соскучилась, и обняла его, всё-таки отвечая на вопрос: — Да никак оно мне. Случайно вышло. Мне участие в священной оргии больше всего напоминало случай, когда приехала я в Петербург по музеям пошататься и остановилась в отеле в центре города. Вечером легла спать, и тут меня начали есть комары. Фумигатора не было, пришлось включить свет и перебить их руками. При этом я совершенно упустила из виду, что первый этаж очень низкий, на улице темно, а я в хорошо освещённом помещении с незадёрнутыми занавесками. Ну не подумала! Азартно скакала по номеру в чём мать родила; подпрыгивала на кровати, чтобы на потолке комара прихлопнуть. Всех перебила, выдохнула победно — и тут за окном раздались аплодисменты. Испугалась, метнулась к выключателю и притихла в темноте, как мышь под веником. Но ничего, стоявшие в темноте поаплодировали и молча разошлись. Подумала, что всё-таки Петербург город культурных людей. Но это были не петербуржцы, а спортсмены какие-то. Об этом я догадалась, когда на отельном завтраке была встречена овацией в дверях. На завтрак больше не ходила и от товарищей этих шарахалась. Хотя они, по-моему, старались быть милыми и вели себя в стиле: «Каравай-каравай, кого хочешь выбирай» — когда случайно встречали на ресепшене. Кто-то из них, наверное, через день прислал в мой номер пиццу и букетик. Пиццу я съела, но из отеля на следующее утро съехала с большим облегчением. И вот таким же приступом глупости и случайности и участие в священной оргии было. Трандуил, копавшийся в мыслях, в свою очередь, с сомнением пробормотал: — Ну, положим… — а больше ничего не сказал. Не знала, в чём тут можно сомневаться, и, забывшись, смущённо вытерла босые ноги от налипшей лесной подстилки о чистенькую оленью шерсть. Олень обернулся так, что стало неудобно за своё существование. Трандуил вздохнул и спешился. Сорвал пучок листьев и обтёр мои ноги — медленно, осторожно. Я тоже молча вздыхала, прислушиваясь к ощущениям: как ласковые прекрасные руки прикасаются мокрыми, бархатисто-шероховатыми вязовыми листьями. Он потёр и олений бок, выкинул листья, неожиданно крепко поцеловал чистую ступню и вскочил обратно.***
Гроза ночью так и не началась, и днём туча ходила туда-сюда, погромыхивая. Весь день накрапывало. Я дочитала книжку про свиней — рассеянно, как к приятному фону, прислушиваясь к ругани Трандуила с генералитетом. Они стервятниками кружили вокруг карты, примериваясь к тухлым болотам, на которых там и сям разведчики находили ростки мэллорнов. И то: рождаемость подымалась, новым зайкам нужны новые лужайки — не прямо сейчас, но тысячелетние сидхе не одним днём жили, а милость господню считали полностью себя проявившей поданными зайками. Лужайки они отжимать собирались сами. Потом генералы разошлись. Вместо них пришёл глава тайной службы с экспертами, а речь шла о соседушках-беорнингах. Измышляли подлянки, чтоб Бёдварду Беорнингу, главе рода, ни при каких обстоятельствах не наследовал его внук Бьярки Бесхвостый. Нет, глава рода был бодр и помирать не собирался вовсе, и сын его тоже, но высокородные и тут думали на столетия вперёд. Потом пришли финансисты с докладом о том, как продвигается утрясание вопросов и вопросиков с Ганконером. Я так поняла, что Трандуил хотел время со мной провести, а не мог — но рядом был, и весь день в библиотеке кто-то толокся: послы, устроители праздников и прочие, и прочие. Не сахерная должность, что уж там. Я и за стеллажом-то сидя, поглядывая в окно и полистывая книгу, утомилась, хотя вроде бы отдыхала от вчерашней беготни и танцев. Ближе к вечеру уже меня позвали в зал переговоров — и там время пролетело, как обычно: я возилась с сыном, Ганконер молча смотрел. Ребёнка унесли, я попрощалась с Ганконером. Шаманы остались убирать после акта магической связи — стирать линии, плескать на зеркало чем-то, я же вышла сразу. Остановилась на секунду, задумавшись, не пора ли идти в столовую — и увидела, как в синих сумерках, всегда витающих у входа, появилась тень. Узнала, как всегда, сердцем, а не близорукими, часто обманывающими глазами. Счастливо замерла, глядя, и обрадовалась, когда он легко взбежал наверх по переходам и обнял: — Скучал, скучал… не мог терпеть, вернулся раньше, — и, целуя, зарываясь руками в волосы, — у тебя такие прекрасные круглые ушки… Он ощутимо куснул, а дальше всё было, как в тумане: как до покоев его дошли, как раздевала его трясущимися руками, а он только успевал отступать и шептать: — Сам, я сам разденусь, на мне везде оружие, ты напорешься, — а я смотрела нечестиво на натягивающий ткань штанов распухший уд и потом, прижав возлюбленного, уже голого, к стене и лаская рукой, на розовый, смуглеющий от приливающей крови привесок между ног. Бесстыдно подхватила его другой рукой, ощутив, как он нежен и тяжел, опустилась на колени, наслаждаясь сбивающимся мучительным дыханием принца и его стонами. Не закрывала глаза, и последние лучи солнца выразительно подсветили карминную розовость сокровенной плоти и золотистые тоненькие, вдруг ставшие заметными волоски на подтянувшейся мошонке, в момент оргазма вставшие дыбом на шершавящейся коже. Он, видно, ужасно устал и намучался, потому что еле дошёл до травки. Ласкала его, гладила льняные косы, шелковистые плечи, а он сонно, еле ворочающимся языком что-то шептал, кажется порываясь извиняться, и уснул, так ничего толком и не сказав, на полуслове. Чувствовала себя невыразимо хорошо оттого, что он рядом и внутри — нёбо приятно саднило от цветочной терпкости его семени, и не заметила, как сморило. Проснулась в темноте, поцеловала в ушко — он спал, как младенец и не проснулся. Осторожно, чтобы не разбудить, встала и ушла, не чая вновь заснуть на траве.***
Была голодна и распалена, но к Трандуилу идти постеснялась. Легла у себя, и счастливо нетерпеливо вздохнула, когда он вошёл с террасы, цинично подумав, что, похоже, мне по-прежнему нравится, когда сын начинает, а папенька доёбывает. Что ж, в этот раз начало было восхитительным, однако лаконичным. И король не разочаровал, заполнив все пустоты и доведя до счастливого изнеможения, откровенно шепча, что обряд сделал меня одновременно огненной и податливой, как глубокая тёплая вода. Расслабленная, на грани сна и яви, осознала, что разверзлись хляби небесные и идёт ливень. Мелькнула мысль, что всё-таки взаимосвязаны эти дожди с занятиями любовью, и Трандуил подтвердил. Засыпала с мыслью, что таким манером Эрин Ласгален затопит к чорту и высокородным придётся на лодках плавать.